Я все готов попробовать хоть раз

 

 

1970‑1971

 

Так, мы стали называться Virgin. Оглядываясь назад и вспоминая друга проекты, в названиях которых использовалось слово Virgin, я думаю что мы сделали правильный выбор. Не уверен, что названия Slippe Disc Airways, Slipped Disc Brides или Slipped Disc Condoms[31] воспринимались бы адекватно.

Наше маленькое исследование рынка оказалось верным: студенты тратят на пластинки много денег и не горят желанием платить 39 шиллингов в WН Smith, когда выясняется, что можно то же самое купить в Virgin за 35. Мы начали раздавать на Оксфорд‑стрит и в местах проведения концертов листовки о возможности заказать пластинки в Virgin Mail Order, и количество получаемых за день писем увеличилось с пачки до мешка. Одним из главным преимуществ торговли по почтовым заказам было то, что клиенты оплачивали заказ вперед. Это обеспечило нас деньгами для покупки пластинок. На банковский счет в Coutts начал расти.

Поскольку Virgin Mail Order набрала обороты, я попытался продамть Student. Единственным заинтересованным покупателем оказались IPQ Magazines. Мы вели долгие переговоры, кульминацией которых стала встреча; где меня попросили остаться в качестве редактора. Я согласился, но затем совершил ошибку, посвятив их во все свои планы на будущее. Фантазировать о будущем – мое любимое развлечение, и я рассказал собранию, что в отношении Student у меня есть самые разнообразные планы. Я знал, что банки обманывают студентов, и хотел учредить дешевый студенческий банк. Хотел открыть сеть отличных ночных клубов и отелей, где студенты могли б останавливаться. Возможно, даже предложить им хорошие варианты путешествий, что‑то вроде студенческих поездов или даже, как знать, студенческую авиалинию. Пока я с энтузиазмом развивал эту тему, глаза мог слушателей стекленели. Они подумали, что я сумасшедший. Решив, что не хотят держать помешанного на должности редактора, они, в конце концов, пришли к выводу, что не хотят уже покупать и журнал.

Мы переключили все свое внимание на Virgin Mail Order. Один лишь взгляд огромное количество приходящих заказов и необходимость организовать покупку пластинок и отправку их клиентам убедил меня в том, что нужен помощник. Хотя мы очень весело жили на Альбион‑стрит, я все отчетливее сознавал, что я единственный, кто должен заботиться о выплате жалования. Даже если это были и небольшие суммы, трудно было получить прибыль, достаточную, чтобы покрыть эти затраты. Единственный, к кому я мог обратиться, – Ник. Мне захотелось, чтобы старый друг вернулся.

Предав забвению эпизод, когда Ник попытался выкинуть меня, я предложил ему 40% от только что образованной компании Virgin Mail Order Records, если он будет работать со мной. Ник согласился немедленно. Мы никогда не обсуждали вопрос соотношения 60 на 40. Я думаю, обоим было понятно, что оно является честным отражением вклада каждого в общий бизнес.

Хотя Ник и не был обученным бухгалтером, он умел педантично считать деньги. К тому же подавал пример бережливости: он никогда не тратил денег, почему это следовало делать кому‑нибудь из нас? Он никогда не стирал свою одежду, и тогда, зачем это делать другим? Он экономил и копил каждый пенни, всегда выключал свет, выходя из комнаты, делал только короткие звонки по телефону и безукоризненно занимался нашими счетами.

– Ничего страшного, если ты оплачиваешь счета поздно, – говорил он, – при условии, что ты оплачиваешь их регулярно.

Мы оплачивали наши счета немедленно, за исключением тех случаев, когда для этого не было возможности. Кроме Ника и меня в подземной часовне не было никого, кто работал бы на постоянной основе. Если к нам примыкала группа случайных работников, им платили £20 в неделю, прежде чем они уходили. Весь 1970 год компания Virgin Mail Order Records процветала.

Зато в январе 1971 года мы чуть было не потерпели крах из‑за одного обстоятельства, которое совершенно упустили из виду: почтовые работники объявили забастовку. Вдохновленные Томом Джексоном, генеральным секретарем профсоюза почтовых служащих, почтальоны разошлись по домам, а почты закрыли ящики для корреспонденции. Наш бизнес, основанный на почтовой рассылке, был обречен на банкротство: люди не могли выслать чеки, а мы не могли отправить заказанные пластинки. Надо было что‑то предпринять.

Мы с Ником решили, что необходимо открыть магазин, чтобы продолжать продажу пластинок. Причем, мы были вынуждены найти магазин в течение недели, пока оставались деньги. В тот момент мы и понятия не имели, как работает магазин. Все, что мы знали – надо как‑то продавать пластинки или компании придет конец. Начались поиски места для магазина.

В 1971 году в розничной продаже музыки доминировали магазины WH когда начали входить покупатели. Первый из них купил пластинку немецкой группы Tangerine Dream; то, что она пользуется спросом, показала и наша почтовая рассылка.

– Забавный малый там у вас внизу, – сказал он. – Пока я стоял в очереди, он все пытался всучить мне пару обуви «Док Мартенc».

В конце дня я понес деньги в банк и нашел мистера Алакоузоса возле магазина, пребывающим в недоумении.

– Как дела? – спросил я, стараясь скрыть, насколько тяжела сумка с наличностью.

Он посмотрел на меня, затем на витрину своего магазина, все ещё заваленную нераспроданной обувью «Док Мартенc»:

– Отлично, – сказал он твердо. – Лучше и быть не могло.

В течение 1971 года Ник руководил магазином грампластинок на Оксфорде стрит, Дебби – студенческим консультативным центром, который находился на Пиккадилли, а я занимался общими вопросами расширения нашей деятельности. Мы переходили от идей журнала Student к компании Virgin, и, в соответствии с этим, переименовали студенческий консультативный центр в новый благотворительный фонд под названием HELP![32] Он действует по сей день.

Я очень мало знал о звукозаписывающей индустрии, но увиденное магазине пластинок дало мне основание сделать вывод, что это прекрасный неформальный бизнес без строгих правил. Он имел безграничный потенциал для роста: новая группа могла в одночасье взбудоражить страну и приобрести огромный успех, именно так неожиданно стали популярны The Bay City Rollers Culture Club или шоу Spice Girls. Музыкальный бизнес – странная комбинации реальных и неосязаемых активов: рок‑группы являются брэндами сами по себе, и на определенном этапе карьеры одно их имя может практически гарантировать хиты. Но одновременно это индустрия, в которой не так много успешных групп, которые очень и очень богаты, тогда как основная масса пребывает в неизвестности и влачит жалкое существование. Рок‑бизнес – яркий пример проявления самой беспощадной разновидности капитализма.

Как розничный торговец компания Virgin была невосприимчива к успеху или провалу отдельных групп, поскольку всегда существовали музыкальные коллективы, чьи пластинки люди стремились приобрести. Но мы были ограничены розничными наценками, которые были невысоки, и я видел, что настоящий потенциал для зарабатывания денег в записывающей индустрии находится в звукозаписывающих компаниях.

В тот момент мы с Ником сконцентрировали усилия на создании имиджа магазина. Мы продолжали работать над разными идеями, как можно более привлекательными для покупателей. Мы предоставляли им наушники, диваны и большие круглые подушки, на которых можно было сидеть, давали читать бесплатные номера New Musical Express и Melody Maker, предлагали бесплатный кофе. Мы позволяли им оставаться в магазине так долго, как они хотели, и чувствовать себя как дома.

Молва о нас начала распространяться, и вскоре люди, покупавшие пластинки, стали делать выбор в нашу пользу, минуя большие магазины. Казалось, что один и тот же альбом Тин Лизи или Боба Марли, купленный в Virgin, имеет для них большую ценность, чем если бы они купили его в Boots. Я испытывал необыкновенную гордость, когда видел людей, несущих бумажные пакеты с символикой Virgin по Оксфорд‑стрит. Персонал начал сообщать, что одни и те же покупатели возвращаются в магазин каждые две недели. Благодаря постоянству покупателей репутация Virgin стала крепнуть.

 

* * *

 

Другой стороной музыкального бизнеса, отличной от торговли пластинками, была деятельность звукозаписывающих студий, но я слышал, что условия там крайне формальные. Группы должны записываться в назначенное время, приносить свое собственное оборудование, устанавливать его и, уходя согласно установленному расписанию, забирать оборудование с собой. Поскольку студии перегружены, некоторые группы должны были записываться сразу после завтрака. Я живо представил себе всю нелепость ситуации, когда Rolling Stones вынуждены записывать «Brown Sugar» сразу посте мисок с кукурузными хлопьями. И подумал, что наилучшим интерьером для записи пластинок был бы большой удобный загородный дом, куда группа могла бы однажды приехать и остаться на несколько недель, чтобы записывать музыку тогда, когда ей больше нравится, даже вечерами. Поэтому в течение 1971 года я занимался поиском загородного дома, который можно было бы переоборудовать в записывающую студию.

В одном из номеров Country Life я увидел сказочный замок, находившийся в Уэльсе и выставленный на продажу всего за £2000. Это казалось выгодной покупкой. Я отправился на машине посмотреть его вместе с Томом Ньюманом, одним из новых сотрудников компании Virgin Mail Order. Он был певцом, выпустившим в свет две пластинки, и был более других заинтересован в открытии звукозаписывающей студии. Когда мы прибыли в замок, то поняли, что в объявлении, среди прочих деталей, необъяснимым образом забыли указать, что на самом деле этот замок находится посреди жилого массива.

Чувствуя себя усталыми и разочарованными, мы с Томом повернули назад, Чтобы пуститься в пятичасовое путешествие домой, в Лондон. Пролистывая по дороге Country Life, я наткнулся на объявление о другом частном владении – старом феодальном особняке в Шиптон‑он‑Червелл, в каких‑нибудь пяти, милях к северу от Оксфорда. Мы свернули с дороги, руководствуясь указателями на Шиптон‑он‑Червелл, проехали деревню и затем свернули вниз на тупиковую дорогу к особняку. Ворота в усадьбу были заперты, но мы: перелезли через стену и оказались в угодьях красивого феодального поместья, построенного в XVII веке из желтого котсуольдского камня, светившегося в лучах предвечернего солнца. Мы обошли дом с внешней стороны и поняли, что это было бы идеальным вариантом.

Когда на следующее утро мы позвонили агенту но недвижимости, то; узнали, что особняк продается уже давно. В нем было пятнадцать спален: для семьи это слишком много, а для того, чтобы сделать гостиницу, – стишком мало. Запрашиваемая цена была £35000, но мы сошлись на £30000 при условии быстрой сделки. Я пришел в банк Coutts, на этот раз в костюме и черных‑туфлях, и попросил ссуду. Я показал им данные о продажах, достигнутых Virgin Mail Order и магазином Virgin на Оксфорд‑стрит. Не знаю, насколько это произвело впечатление, но мне предложили закладную на £20000. Несколькими годами позже в Coutts признались, что, увидев меня, никогда не обращавшего внимания на свою одежду, в таком костюме, они поняли, что у меня действительно проблемы.

Получение ссуды было определенным прорывом: в первый раз банк, доверяя, предоставил мне большую сумму денег, и я был почти в состоянии купить поместье. У меня самого денег не было, но родители отложили для меня, Линди и Ванессы по £2500, которые мы могли получить по достижении тридцати лет. Я спросил, могу ли я воспользоваться своей долей раньше и пустить ее на покупку особняка. Родители дали согласие, хотя был риск: если записывающая студия обанкротится, банк может продать имение без моего участия по сильно заниженной цене, и все деньги будут потеряны. И все‑таки у меня оставался дефицит в £7500.

Мы говорили о поместье за воскресным обедом в Шэмли Грин, когда мой отец предложил обратиться к тетушке Джойс. У нее не было своих детей, и она всегда нежно относилась к нам. Ее жениха убили на войне, и она больше никогда никого не любила. Тетушка жила в Гемпшире, и я поехал к ней в тот же день. Как всегда, тетя Джойс была столь же прямолинейной, сколь и щедрой. Она все устроила.

– Рики, я слышала об этом поместье, – сказала она. – И как я поняла, банк Coutts одолжил тебе некоторую сумму.

– Да.

– Но это не вся сумма.

– Нет.

– Хорошо, я вмешаюсь в это дело и дам остальное. Меня устроят такие же проценты, какие берет Coutts, – сказала она. – Но ты можешь отсрочить их выплату до тех пор, пока не будешь в состоянии сделать это.

Я знал, что тетушка Джойс чрезвычайно добра ко мне и, вероятно, допускает, что может больше никогда не увидеть своих денег. Но вот чего я не знал, так это того, что она взяла заем под залог своего дома, чтобы набрать требуемые £7500, и была вынуждена сама выплачивать проценты. Когда я начал благодарить ее, она отмахнулась.

– Послушай, – сказала она. – Я бы не стала одалживать тебе денег, если бы не хотела. В конце концов, для чего нужны деньги? Они нужны, чтобызадуманное воплощалось. И я уверена, что ты создашь свою звукозаписывающую студию точно так же, как ты выиграл у меня те десять шиллингов, когда научился плавать.

Я дал себе обещание: что бы ни случилось, верну ей деньги с максимальными процентами.

Я имел дело с агентом по недвижимости только по телефону, но после того, как деньги были переведены и поместье куплено, зашел к нему в офис, чтобы получить ключи.

– Чем могу помочь? – сказал он, вне всякого сомнения, гадая, что может быть нужно в офисе модного агентства по недвижимости такому непрезентабельному человеку, как я.

– Пришел забрать ключи от поместья, – ответил я. – Я – Ричард Брэнсон.

Агент выглядел потрясенным.

– Да, мистер Брэнсон, – он вытащил большой железный ключ. – Вот, возьмите. Ключ от поместья. Распишитесь здесь, пожалуйста.

И, оставив росчерк на бумаге, я принял ключи и отправился на машине становиться владельцем поместья.

Том Ньюман вместе со своим другом Филом Ныоэлом немедленно приступили к превращению отдельно стоящего дома в поместье в звукозаписывающую студию. Там они хотели установить настоящий шестнадцатитрековый магнитофон Атрех впридачу со всем лучшим, что только могли придумать: двадцатиканальным пультом управления, квадрафоническим мониторингом, возможностью фазировки и работы с эхом и, наконец, роялем. Мы хотели гарантировать, что все будет, как в лучшей студии в Лондоне. Постепенно поместье стало приобретать необходимый облик. Каждые выходные я ездил туда с Ником, мы временно размещались на полу, выбивали переборки, которые были положены поперек каминов, сдирали линолеум, чтобы добраться до первоначальных плиточных полов, и красили стены. Линди тоже приезжала и помогала, это же делали большинство людей, работавших в Virgin Records. Однажды приехала мама с высокими напольными часами, которые только что купила в Philips.

– Вам это понадобится, – сказала она.

Мы поставили их в передней и держали за створкой циферблата деньги. Сейчас часы стоят в комнате для VTP компании Virgin в аэропорту Хитроу, но уже без денег внутри.

Когда истек срок аренды дома на Альбион‑стрит, я с несколькими друзьями ненадолго переехал в район Ноттинг‑Хилл, поскольку мы продолжали работать в подземной часовне. Вскоре нам стало в ней слишком тесно, и мы нашли старый пакгауз на Сауф Уорф‑роуд недалеко от Паддингтонского вокзала, который стал базой для Virgin Mail Order.

Однажды, совершенно случайно проехав ниже Уэстуэй, я оказался в Мэйда Уэйл. Миновав горбатый мост, я увидел ряд плавучих домов, стоящих на якоре вдоль канала. Вода, ряды деревьев, сами плавучие дома, ярко выкрашенные в красный и голубой цвета, с цветочными горшками на плоских крышах, утки и лебеди, снующие вокруг, – все это создавало ощущение, что я за городом.

Воспитанному на воле, в сельской местности, мне на самом деле не нравилось жить в Лондоне, и я часто ощущал, что почти не вижу солнечного света и не дышу свежим воздухом. С тех самых летних каникул, которые мы провели в Салкоум, я всегда любил воду и запахи лодок: масла, смолы и веревок. Я проехал в контору местного муниципалитета. Мне посоветовали обратиться в Водный Совет, который был уполномочен распределять плавучие дома. Там предупредили, что список желающих очень длинный. Если я напишу заявление сейчас, в итоге, возможно, получу один из домов примерно лет через пять. Я не стал подавать заявление, но вернулся назад в маленькую Венецию, надеясь на месте найти кого‑нибудь, кто мог бы подсказать, как арендовать плавучий дом. Я был уверен, что должен быть способ сделать это в обход официального порядка.

Когда я ехал вдоль канала по Бломфилд‑роуд, машина заглохла. Это было в порядке вещей. Я вылез и безнадежно уставился на капот.

– Вам нужна помощь? – окликнул кто‑то с ирландским акцентом.

Я обернулся и увидел на крыше плавучего дома старика, который возился с печной трубой.

– С ней будет все нормально, – сказал я, направляясь к нему. – А вот в чем мне действительно нужна помощь, так это в том, как поселиться на одном из этих кораблей.

Брендан Фаули выпрямился.

– Ну, что ж, – сказал он. – Это дело.

Он взял трубку и закурил ее, откровенно получая удовольствие от того, что можно приостановить работу.

– Вам следует дойти вон до того корабля, – сказал он. – Я только что продал его, и в него вселилась молодая леди. Как обстоит дело сейчас, не знаю, но там две спальни, и, возможно, она ищет квартиранта. Вам придется пройти через маленькую деревянную калитку и вдоль бечевника. Это последняяпосудина перед мостом, и ее зовут «Альберта».

Я прошел по дороге, открыл наклоненную деревянную дверцу и прошел по узкому бечевнику. Дойдя до крайнего корабля, я всмотрелся в круглый бортовой иллюминатор и увидел на кухне наклонившуюся светловолосую девушку.

– Здравствуйте, – сказал я. – Должно быть, вы Альберта.

– Не говорите глупостей, – сказала она, оборачиваясь. – Это название корабля. Меня зовут Манди.

– Можно войти? – спросил я. – Моя машина только что сломалась, и я ищу место, где бы пожить.

Манди была красивой. Кроме того, что она была красивой, она только что перевезла на борт кровать. Мы сели и пообедали. Раньше, чем мы поняли, что делаем, мы уже лежали в постели и занимались любовью. Ее звали Манди Эллис, и я остался на ночь, а на следующее утро привез свой чемодан. У нее была собака – Лабрадор по кличке Фрайди. Так, с Манди и Фрайди, я прожил прелестную неделю. Мы провели самое романтическое время на «Альберте», ужиная на крыше лешими вечерами, глядя на уток и другие корабли, которые скользили вверх и вниз по каналу.

Около года мы прожили вместе. Она выручала нас в работе со студенческим консультативным центром, а затем и в поместье. В то время многие принимали наркотики, и скоро Манди съездила с Томом Ньюманом в поместье, где они употребляли ЛСД. Она привезла оттуда немного ЛСД и в Лондон, мне на пробу. Однажды вечером мы и двое наших друзей, Роб и Каролин Голд, отправились в вояж на «Альберте», Роб решил, что нам не надо принимать наркотики, чтобы чего‑нибудь не случилось. Я жил по опасному (а иногда и довольно глупому) принципу готовности попробовать все в жизни хотя бы раз, и взял маленький бумажный прямоугольник. Через какое‑то время моя голова заработала очень быстро. Сначала все было прекрасно. Мы слушали музыку и вышли наружу посмотреть на вечернее небо. Но когда мы вернулись назад, все стало идти наперекосяк: зрение начало опрокидываться, и Манди то появлялась, то исчезала, и при этом выглядела крошечным восьмилетним ребенком. Я посмотрел на других – все болтали, улыбались и смеялись. Но всякий раз, когда я ловил взгляд Манди, все что я видел – морщинистое существо, очень напоминавшее убийцу‑карлика в красном пальто из фильма «Не смотри сейчас».

Я ненавижу, когда не контролирую себя, и не представлял, что делать. Хотя почти каждый, работавший в Student, а позже и в Virgin, употреблял много наркотиков, я действительно никогда не составлял им компанию. Предпочитаю прекрасно проводить время, понимая что к чему. Я знаю, что надо рано встать следующим утром, поэтому редко могу позволить себе быть вдрызг пьяным накануне вечером. Совершенно не приученный ко всему этому, позволив ЛСД войти в мою жизнь, я не мог думать четко. В конце концов, я снова вышел наружу и лег, глядя на небо. Подошла Манди и затащила меня в постель. Пока мы занимались любовью, я держал глаза плотно закрытыми, ужасаясь того, что могу увидеть, если их открою.

Ко времени, когда закончился наш наркотический вояж, стало ясно, что отношениям с Манди тоже пришел конец. Хотя на следующее утро она перестала выглядеть кровожадным карликом, я уже не мог смотреть на нее как прежде. Вскоре после этого Манди покинула «Альберту» и переехала в поместье, где поселилась с Томом Ньюманом.

 

Извлекая уроки

 

 

1971

 

Весной 1971 года Virgin Mail Order привлекла еще больше покупателей. Хотя компания росла, мы несли убытки. Мы предлагали большие скидки на все грампластинки, и после выплат денег за телефонные разговоры, необходимые, чтобы заказать их, оплаты почтовых расходов и зарплаты персоналу и работникам магазинов, – ничего не оставалось. Иногда клиенты притворялись, что не получили пластинок, и мы вынуждены были посылать второй экземпляр, а часто и третий, и четвертый, и так далее. В общем, мы постепенно теряли деньги, и вскоре возник дефицит в £15000.

Той же весной я получил заказ из Бельгии на большое количество пластинок. Я пошел в фирмы звукозаписи, выпускающие эти пластинки, и купил их, не оплатив налог на продажи, который мы были обязаны платить за пластинки, проданные в Соединенном Королевстве. Затем я взял на прокат фургон и перегнал его в Дувр, чтобы воспользоваться паромом до Франции, а затем доехать до Бельгии. На нескольких документах в Дувре были проставлены печати в подтверждение того, что данное количество грампластинок экспортировано, но в Кале у меня попросили таможенный документ, подтверждающий, что по пути я не собирался продавать пластинки во Франции. Как британские, так и французские власти облагали пластинки налогом на продажи, в то время как бельгийские – нет, поэтому то, что я вез в фургоне, было настоящим нерастаможенным грузом. У меня не было необходимого таможенного документа, и я вынужден был вернуться на пароме в Дувр, все с теми же пластинками в фургоне.

Однако по возвращении в Лондон до меня дошло, что я везу полный фургон пластинок, которые, несомненно, были экспортированы. У меня даже имелась печать таможни, подтверждающая это. Тот факт, что французская таможня не разрешила проезд через Францию, был неизвестен. Я не платил налога на эти пластинки, поэтому мог продать их либо через почтовые рассылки, либо через магазин, и получить при этом около £5000 прибыли по сравнению с тем, как если бы я сделал это легально. Еще две или три подобные поездки, и мы могли покрыть свои долги.

К £5000 долга по компании Virgin Records прибавлялись £20000, которые я получил в качестве займа на приобретение поместья, и еще деньги, необходимые для превращения дома в студию звукозаписи. Казалось, что есть прекрасный выход из положения. Это был криминальный план, и я нарушал закон. Но и раньше нарушая правила, я всегда выходил сухим из воды. В то время я думал, что не могу поступать неправильно, и если даже это случится, меня не поймают. Мне еще не исполнился 21 год, и обычные каждодневные правила, похоже, были писаны для других. В разгар всех этих событий я был близок к тому, чтобы совершенно потерять голову из‑за любви к красивой американке по имени Кристен Томасси.

Однажды в поместье, в Маноре, я искал нашего ирландского волкодава по кличке Бутлег. Нигде не найдя его, я поднялся наверх, пошел вдоль одного из коридоров, открывая двери всех спален, и выкрикивая: «Бутлег! Бутлег!» Распахнув дверь одной маленькой спальни, я обнаружил прекрасную высокую девушку, которая переодевалась. Она была значительно более привлекательна, чем Бутлег – с немного насмешливым, капризным лицом, в одних только старых джинсах в обтяжку и черном бюстгальтере.

– Вы прекрасны такая, как есть, – сказал я. – Я бы на вашем месте не стал больше ничего надевать.

– Зачем вы тогда кричите о какой‑то контрабанде[33]? – спросила она.

– Бутлег – так зовут мою собаку. Это ирландский волкодав, – сказал я, добавив совсем не к месту, – а еще у нас есть Беатрис.

К сожалению, Кристен все‑таки надела рубашку, но я сумел проболтать с ней почти час, пока кто‑то не позвал меня. Она приехала в Англию на летние каникулы и встретила музыканта, который аккомпанировал кому‑то здесь на студии. Кристи приехала с ним за компанию прогуляться.

Назад в Лондон мы ехали в разных машинах. Кристен со своим музыкантом, а я один. Следуя за их машиной, я задавался вопросом, увидимся ли мы когда‑нибудь. Я ехал за ними почти до самого Лондона и, в конце концов, решил написать ей записку. Ведя машину, я нацарапал на клочке бумаги просьбу позвонить мне в семь часов. В городе Актон я подождал момента, когда мы остановимся у светофора, выскочил из своей машины и подбежал к ним. Я побарабанил по стеклу со стороны Кристен, и она опустила его.

– Просто хочу попрощаться, – сказал я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Приятного возвращения в Штаты.

Говоря это, я незаметно просунул руку внутрь машины и вложил записку в ее левую ладонь. Когда пальцы Кристен сомкнулись вокруг моих, я выпустил записку и улыбнулся ее приятелю.

– Надеюсь, запись прошла успешно, – сказал я ему.

Огни светофора сменились, и машины в пробке позади нас начали гудеть.

Я попытался поймать взгляд Кристен, но она смотрела прямо перед собой. Моя записка осталась в ее руке. Я снова запрыгнул в свою машину и поехал на «Альберту».

Я сидел у телефона до самых семи часов, отказываясь звонить кому бы то ни было, что было совсем на меня не похоже. Зазвонил телефон. Это была Кристен.

– Я звоню из автомата, – сказала она. – Не хочу, чтобы Джон подслушивал.

– Ты можешь выйти из телефонной будки и взять такси? – спросил я. – Давай приезжай ко мне. Я живу на корабле, который называется «Альберта». Попроси таксиста отвезти тебя в маленькую Венецию по Бломфилд Роуд. Там есть небольшая деревянная дверь в заборе, которая ведет к бечевнику.

На другом конце некоторое время молчали.

– Это похоже на «Алису в Зазеркалье», – сказала Кристен. – Встретимся через десять минут.

Так Кристен оказалась у меня, и начался мой второй бурный роман на борту «Альберты».

На следующее утро я должен был, как надеялся, в последний раз отправиться в Дувр, имитируя экспорт пластинок. К этому моменту я совершил уже три поездки и получил £12000 прибыли. Это последнее путешествие дало бы мне достаточно денег, чтобы покрыть наш дефицит. После этого я мог отказаться от своего жульнического промысла и заняться бизнесом. Трудно сказать, действительно ли мы могли остановиться на этом, когда легкие деньги уже вошли в привычку, но таковым было наше намерение. В то утро я снова загрузил фургон пластинками и отправился в Дувр. На этот раз я был еще более легкомысленным, чем обычно, и после того, как документы были заверены, я не потрудился даже сопроводить фургон на паром, а просто объехал док и направился в Лондон. Мне не терпелось вернуться на «Альберту», чтобы удостовериться, что Кристен по‑прежнему там. В маленькой Венеции я прошел по бечевнику к кораблю. Это была последняя неделя мая 1971 года, и яблоневые деревья вдоль дороги были в цвету.

Кристен не оказалось. В панике я позвонил на квартиру ее приятеля и, когда он снял трубку, заговорил с американским акцентом.

– Я ищу мисс Кристен Томасси, – сказал я. – Это из «Американ Эйрлайнз».

– Сейчас позову.

– Кристен, – прошипел я, – это Ричард. Притворись, что разговариваешь с агентом бюро путешествий. И после этого перезвони мне как можно быстрее. Дойди до автомата.

– Большое спасибо. Я сделаю это, – сказала Кристен и положила трубку.

Через пятнадцать минут зазвонил телефон. Это была Кристен.

– Не клади трубку, – попросил я.

– Хорошо, Эдди, – сказал я, прикрывая трубку рукой. – Пора ехать. Эдди был водителем компании Virgin и занимался доставкой всех наших грампластинок. Сейчас он поехал на квартиру приятеля Кристен.

– Кристен, – сказал я. – Какой у тебя там номер телефона? Разговор займет некоторое время.

Я перезвонил, и мы долго болтали о наших делах. Я тянул время, хватаясь за любой повод продолжить разговор. Спустя двадцать минут Эдди вернулся. У него был чемодан со всей одеждой Кристен. Он сказал ее приятелю, что Кристен переезжает ко мне.

– Кристен, – сказал я. – Тебе бы лучше приехать сюда. У меня тут есть кое‑что для тебя.

Я отказался открыть секрет, что именно. Любопытство взяло верх, и Кристен заехала на «Альберту». Она была твердо настроена попрощаться со мной и вернуться в Америку.

Когда она приехала, я показал ее чемодан. Она попыталась выхватить его у меня, но я открыл чемодан и разбросал одежду по всему кораблю. Потом я поднял ее и унес в спальню.

Пока мы проводили остаток дня в постели, руководители Управления таможенных пошлин и акцизных сборов планировали неожиданную проверку компании Virgin. Мне никогда и в голову не приходило, что я был не единственным, кто случайно натолкнулся на аферу, связанную с уклонением от уплаты налогов. Более крупные магазины пластинок, чем наш, занимались этим, и были намного изощреннее. Я просто отдавал пластинки, которые должны были уйти на экспорт, в магазин пластинок на Оксфорд‑стрит, принадлежащий Virgin, и снабжал ими новый магазин в Ливерпуле, который должен был открыться на следующей неделе. Большие дельцы распространяли свои нелегально «экспортированные» пластинки по всей стране.

Телефон зазвонил около полуночи. Тот, кто звонил, отказался представиться, но то, что он сказал, повергло меня в ужас. Он предупредил, что мои фиктивные поездки на континент обнаружены, и что подразделение Управления таможенных пошлин и акцизных сборов планирует устроить на меня облаву. Сказал, что если я куплю в аптеке ультрафиолетовую лампу и посвечу ею на пластинки, которые приобрел в ЕМI, то обнаружу флюоресцирующую букву «И», нанесенную на винил всех пластинок, которые, якобы, экспортированы в Бельгию. Добавил, что первый рейд будет проведен завтра утром. Когда я стал благодарить, он сказал, что помогает мне, потому что однажды я допоздна беседовал с его суицидным другом, который обратился в студенческий консультативный центр. Я подозревал, что это был служащий таможни.

Позвонив Нику и Тони, я бросился в допоздна работающую аптеку на Вестбурн Гроув покупать две ультрафиолетовые лампы. Мы встретились на Саут Варф‑роуд и начали вытаскивать пластинки из конвертов. Страшная правда была очевидна: буква «И» красовалась на всех дисках, которые мы купили в EMI на экспорт. Мы бегали из пакгауза и обратно, вынося пачки пластинок и загружая в фургон. Мы допустили ужасную ошибку, предположив, что сотрудники Управления таможенных пошлин и акцизных сборов придут с проверкой именно в пакгауз. Мы перевезли все пластинки оттуда в магазин на Оксфорд‑стрит и расставили их на полках для продажи. Мы и понятия не имели, что Управление располагает более могущественными силами быстрого реагирования, чем полиция. Я представлял себе это примерно так, как с Church Commissioners, которые имели обыкновение приходить на Альбион‑страт: все это казалось большой игрой, и трудно было принимать это всерьез. К раннему угру мы переправили все пластинки, помеченные буквой «И», в магазин на Оксфорд‑стрит, взамен же оставили обычные пластинки.

На следующее утро мы с Кристен рано отправились в путь. Мы сошли с «Альберты» и пошли вдоль канала Грэнд Юнион по направлению к Саут Варф‑роуд. Я гадал, когда начнется обыск. Мы пересекли пешеходный мост возле больницы Святой Марии и шли по тропинке. Когда мы проходили мимо больницы, где‑то над нами раздался крик. Сверху упало тело и ударилось об ограду рядом с нами. Я поймал взгляд старика с серым небритым лицом в момент, когда он ударился о решетку. Это было ужасно. Его тело, казалось, взорвалось, внутренности выпали на землю или осталось висеть на кольцах ограды, которые от стекающей крови стали красными и блестящими. Он лежал в стороне от своего белого халата, который быстро впитывал кровь. Кристен и я были слишком потрясены, чтобы что‑нибудь делать, кроме как стоять и смотреть на это. Не было сомнения, что после удара старик умер. Его шея свешивалась, а спина, казалось, была разбита пополам. Пока мы глазели на труп, больничная медсестра выбежала из боковой двери. Она уже ничего не могла сделать. Кто‑то еще выскочил из больницы с белой простыней и накрыл тело и фрагменты на улице. Мы с Кристен стояли, окутанные тишиной, пока к нам не начали возвращаться звуки обычной жизни: уличного движения, рожка и птичьего пения.

– С вами все в порядке? – спросила медсестра. – Может, чашечку чая?

Мы помотали головами и побрели дальше, глубоко потрясенные. Это был еще один сюрреалистический трюк в начале наших взаимоотношений. Два Дня назад мы впервые встретились, и я сунул в ее руку секретную записку. Мы провели на корабле сказочную ночь. После этого я поехал в Дувр, вернулся назад и организовал похищение ее чемодана. Всю предыдущую ночь я провел, роясь в пластинках. Теперь кто‑то убил себя прямо на наших глазах. Я думаю, что Кристен, как и я, должно быть, просто усомнилась в реальности происходящего. Мы жили за счет адреналина и непредсказуемости.

Отперев дверь склада на Саут Варфроуд, мы поднимались по лестнице. Не успели дойти до моего кабинета, как в дверь постучали. Я открыл ее и увидел семерых или восьмерых мужчин в коричневых непромокаемых пальто.

– Ричард Брэнсон? Мы из Управления таможенных пошлин и акцизных сборов, и у нас имеется предписание проверить ваш склад.

Эти люди сильно отличались от тех двоих невзрачных бухгалтеров, которых я ожидал увидеть. Это были дородные крепкие мужчины, к тому же очень устрашающего вида. Часть моей самоуверенности сразу улетучилась, как только я впустил их в помещение склада.

– По документам вы отбыли вчера в Бельгию, – сказал один из них. – Невозможно вернуться так быстро.

Я попытался обратить все в шутку, пока наблюдал, как они проверяют пластинки своими ультрафиолетовыми лампами. Их беспокойство возрастало по мере того, как они искали, но не находили никаких помеченных пластинок. Я наслаждался их смущением, стараясь скрыть надежду на то, что все обойдется. Мы начали помогать, вынимая пластинки из конвертов и протягивая им, а затем возвращая обратно на полки.

То, чего я не знал (пока не стало слишком поздно), так это что одновременно перетряхивали наши магазины на Оксфорд‑стрит и в Ливерпуле, и там были обнаружены сотни помеченных пластинок.

– Хорошо, – один из людей положил трубку телефона. – Они нашли их. Вам лучше пройти со мной. Вы арестованы. Сейчас вы поедете с нами в Дувр, чтобы сделать заявление.

В это было нельзя поверить. Я всегда думал, что арестовывают только преступников: оказывается, я стал одним из них. Я крал деньги у учреждения по таможенным пошлинам и акцизным сборам. И это не было игрой, когда я мог обманывать и оставаться безнаказанным: я был виновен.

В Дувре я был обвинен, согласно разделу 301 «Акта Управления таможенных пошлин и акцизных сборов» 1952 года:

 

«в том, что 28 мая 1971 года в восточных доках Дувра вам предписывалось предъявить уполномоченному лицу судовую декларацию, являющуюся документом, созданным в интересах обозначенной организации, а именно Таможни, которая была ложна, особенно в той части, целью которой было показать экспортирование 10000 грампластинок…»

 

И так далее. Эту ночь я провел в тюремной камере, лежа на голом черном пластиковом матраце, покрытом старым тюфяком. Первая часть предсказания директора из Стоу сбылась: я был в тюрьме.

Та ночь была одним из лучших событий, которые когда‑либо происходили со мной. Лежа в камере и уставившись в потолок, я в полной мере ощутил клаустрофобию. Мне никогда не нравилось отчитываться перед кем бы то ни было или всерьез думать о собственной судьбе. Я всегда получал удовольствие оттого, что нарушал правила, были ли это школьные правила или принятые правила поведения, как, например, то, что семнадцатилетний подросток не может издавать национальный журнал. В свои двадцать лет я уже полностью жил по собственным правилам, руководствуясь инстинктами. Но, оказавшись в тюрьме, я лишался всей этой свободы.

Я был заперт в тюремной камере и полностью зависел от кого‑то, кто открыл бы мою дверь. Я дал себе клятву, что никогда впредь не сделаю ничего, что повлекло бы заключение в тюрьму, и действительно не буду заниматься таким бизнесом, за который придется краснеть.

Чего я только не перепробовал и каким только бизнесом не занимался с той самой ночи, проведенной в тюрьме. Были времена, когда я мог соблазниться на подкуп или проложить себе дорогу таким способом. Но с той самой ночи в Дуврской тюрьме ничто не могло склонить меня к нарушению клятвы. Родители всегда вдалбливали в меня мысль, что все, что есть в жизни – это репутация: ты можешь быть очень богатым, но если запятнаешь свое доброе имя, никогда не будешь счастлив. Где‑то глубоко внутри всегда будет таиться мысль, что люди тебе не доверяют. Раньше я никогда всерьез не задумывался, что это значит доброе имя, но ночь в тюрьме заставила меня понять это.

На следующее утро мама приехала, чтобы встретиться со мной в суде. Я обратился за бесплатной юридической помощью, поскольку у меня не было денег, чтобы заплатить юристу. Судья объяснил, что если я обращаюсь за такого рода правовой помощью, то буду вынужден остаться в тюрьме, поскольку, очевидно, у меня нет денег и на залог. Если я хочу быть освобожденным, буду обязан внести залог £30000. В Virgin не было денег, которые мы могли бы заплатить в качестве залога. £30000 стоило поместье, но заложить его в качестве гарантии было неудачным вариантом, поскольку оно финансировалось главным образом за счет займа. У меня была куча долгов и никаких реальных денег.

Мама сказала судье, что в качестве гарантии она закладывает свой дом. Я был ошеломлен той верой в меня, которую она проявила. Мы посмотрели ДРУ на друга через зал суда и оба заплакали. Доверие, которое оказала мне моя семья, должно было быть вознаграждено.

– Тебе не надо оправдываться, Рики, – сказала мама, когда мы ехали в поезде обратно в Лондон. – Я знаю, что ты извлек для себя урок. Что сделано, то сделано, потерянного не воротишь. Но жизнь продолжается, и мы должны выйти из этой ситуации с поднятой головой.

В течение лета я старался решить свою проблему. У меня была полная ясность в голове: я был виноват, я никогда больше этого не сделаю. И я заключил с Управлением таможенных пошлин и акцизных сборов полюбовное соглашение. В Соединенном Королевстве органы власти, связанные с взиманием налогов, более заинтересованы в получении денег, чем в дорогостоящих судебных тяжбах.

18 августа 1971 года я согласился заплатить £15000 в качестве срочного платежа и тремя частями должен был внести £45000 в течение последующих трех лет. Общая сумма была получена из расчета троекратной нелегальной прибыли, которую компания Virgin получила, не заплатив торговую пошлину. Если бы я выплатил оговоренную сумму, за мной бы не значилась судимость. Но если бы не удалось заплатить, меня бы арестовали снова, и я бы стал заключенным по делу, рассмотренному судом.

После той памятной ночи в тюрьме и последующих переговоров с Управлением таможенных пошлин и акцизных сборов мне необходимо было удвоить свои усилия, чтобы сделать Virgin успешной компанией. Ник, Тони Мэлор, мой южноафриканский двоюродный брат Саймон Дрейпер и Крис Стайлианоу, которые совсем недавно примкнули к компании Virgin, твердо решили помочь мне избежать тюрьмы. Они знали, что могли оказаться на моем месте, и были благодарны, что я взял вину на себя; мы все участвовали в этом, и это еще больше сблизило нас. В отчаянной попытке заработать деньги, чтобы возместить убытки но моему соглашению с таможенными инстанциями, Ник начал открывать магазины пластинок Virgin по всей стране, Саймон принялся заниматься студией грамзаписи, а Крис стал экспортировать пластинки уже по‑настоящему. Стимулы могут выражаться в разных формах и размерах, обычно выстраиваясь от похлопывания по плечу до опционов на акции, но возможность избежать тюрьмы была самым убедительным стимулом, который у меня когда‑либо был.

Поскольку возможности торговли по почтовым заказам были уже почти исчерпаны, мы сконцентрировали свои усилия на расширении сети магазинов пластинок. Следующие два года были трудно постигаемым курсом по управлению наличностью. Из компании, которую совершенно не беспокоила прибыль, с мелкими деньгами в банке из‑под печенья и бесконечными неоплаченными долговыми расписками, мы стали фирмой, одержимо сфокусированной на деньгах. Каждый пенни наличных денег, полученных от магазинов, тратился на открытие следующего магазина, который в свою очередь приносил дополнительный фунт, выплачиваемый в пользу таможенного долга.

В конце концов, я смог покрыть все свои долги и освободил маму от залога, который она внесла за меня. Тремя годами позже я смог вернуть тетушке Джойс ее £7500 и £1000 сверх этого – в качестве процентов. Если бы я не смог расплатиться с Управлением таможенных пошлин и акцизных сборов, вся моя оставшаяся жизнь была бы испорчена: маловероятно, а скорей всего невозможно, чтобы кому‑нибудь с криминальным прошлым позволили основать авиакомпанию или его кандидатуру рассматривали бы для проведения общенациональной лотереи.

Мы знали, что надо продавать больше пластинок через магазины, экспорт или почтовую рассылку; привлечь влиятельных артистов, таких как Кэт Стивене и Пол Маккартни, чтобы они захотели придти и записаться на нашей студии в Маноре, и, наконец, создать фирму грамзаписи. Мы не знали, что наша первая удача тихонько движется к нашему поместью по покрытой гравием дороге в виде другого фургона. На этот раз в нем не было нелегальных пластинок, а вез он из Лондона молодого композитора и его сестру, исполнительницу фольклорных песен. Их пригласили в качестве аккомпанирующих музыкантов для группы. Он был третьим запасным гитаристом в мюзикле «Волосы», а она пела народные песни в пабах. Где‑то глубоко внутри они лелеяли надежду, что, может быть, им удастся записать несколько вещей эзотерической инструментальной музыки в то время, когда другим музыкантам студия будет не нужна. Их звали Майк и Салли Олдфилд.