От одного капитализма ко многим 16 страница

Негативное влияние дублирующих инвестиций отмечали многие. Как выразился один критик, «по причине [дублирующих инвестиций] регионы не выбирают специализацию в соответствии со своими сравнительными преимуществами. Вместо этого все они устремляются в одни и те же отрасли и производят одни и те же группы товаров, и в результате различные регионы выпускают схожую промышленную продукцию» (Huang Tasheng 2003: 261). Накопление избыточных мощностей и, как следствие, низкий коэффициент их загрузки со всей очевидностью свидетельствуют о некоторой неэффективности распределения ресурсов в китайской экономике. Однако следует признать, что региональная конкуренция подразумевает дублирование инвестиций в той или иной форме. У большинства зарубежных автомобильных компаний по всему Китаю разбросаны совместные предприятия с китайскими партнерами. Так, например, компания ОМ в сентябре 2011 года договорилась открыть в Шанхае 11-е по счету совместное предприятие в стране (Tang 2009). Вез некоторой степени дублирования инвестиций в регионах прямая конкуренция между ними была бы невозможна. Если рассматривать развитие рыночной экономики как открытый процесс обучения, в котором действующим субъектам экономики приходится выяснять, что им производить и как организовывать производство, то напрашивается вывод о неизбежности «расточительства» со стороны фирм с их дублирующими инвестициями.

Более того, хотя дублирующие инвестиции привели к недостаточно эффективному использованию основного капитала, они способствовали распространению производственных технологий по всему Китаю и повышению квалификации рабочих. Прирост человеческого капитала перевешивает потери от недоиспользования основного. Если взглянуть с иной точки зрения, повторные и дублирующие инвестиции по всему Китаю можно рассматривать как эффективный механизм социального обучения – как быстрое распространение индустриализации в преимущественно аграрной экономике. Когда Китай в конце 1970-х годов впервые открылся внешнему миру, китайские фабрики не умели производить самые простые товары – шариковые ручки, кварцевые часы или портативные кассетные плееры. Поэтому Китай добился громадных успехов, когда к концу 1990-х годов освоил выпуск очень широкого ассортимента промышленных товаров по конкурентоспособным на внешних рынках ценам. Подобные перемены наблюдались и в сфере экспорта. В 1980 году сырье, в первую очередь нефтепродукты, составляло самую значительную часть китайского экспорта. На промышленные товары приходилось менее половины экспорта, причем на долю текстиля – более 50 %. Эта картина сохранялась до середины 1980-х, когда промышленные товары превратились в ведущую статью экспорта. К 2000 году 90 % китайского экспорта составляли промышленные товары, а доля текстиля снизилась до 25 %. Необычайно быстрый и масштабный рост производственной мощности китайской экономики, воплощенный в инвестициях в физические активы, в человеческих навыках и управленческих ноу-хау, следует признать движущей силой превращения Китая в мировой промышленный центр.

Если исходить из традиционных доводов в пользу экономии за счет масштаба, недоиспользование основного капитала следует считать признаком неэффективности. В этом случае продублированные инвестиции рассматриваются в качестве главной причины того, что Китай не смог в полной мере воспользоваться эффектом масштаба. Тем не менее в ходе исследования китайских промышленных парков и региональной конкуренции у нас сложилась более полная, учитывающая все нюансы картина. Промышленное производство требует как квалифицированной рабочей силы, так и капиталовложений. Традиционный анализ экономии за счет масштаба уделяет особое внимание вопросам основного и финансового капитала, а также «внутренней экономии» фирмы, по выражению Альфреда Маршалла. Однако он игнорирует такие факторы, как труд и человеческий капитал, а также «внешнюю экономию», в терминологии Маршалла (Marshall 1920: 221). Дублирование инвестиций в Китае и вытекающий из него низкий коэффициент использования капиталовложений привели к повсеместному распространению индустриализации и взрывному росту человеческого капитала в современной обрабатывающей промышленности. Например, многие предприятия малого бизнеса в Китае были созданы бывшими рабочими-мигрантами, приобретшими технические навыки и управленческие знания на заводах. Таким образом, что касается эффекта масштаба, потери в области «внутренней экономии» (капитала) были компенсированы ростом в области «внешней экономии» (труда).

Местные органы власти играли весьма заметную роль в этом процессе. Как упоминалось выше, в условиях обычной рыночной экономики одиночная фирма вынуждена искать место в общеизвестном центре, чтобы усилить эффект локализации. Любая предпринятая отдельной фирмой попытка создать свой собственный центр оказалась бы тщетной, а в большинстве случаев – даже самоубийственной. О другой стороны, местные органы власти могут бросить вызов статус-кво и основать новый центр, если только они смогут убедить достаточное количество фирм перебраться в их промышленный парк и за счет этого быстро достичь порогового уровня масштаба. Но местные власти не могут добиться успеха без поддержки и участия частных фирм. Явное участие местных властей в эксплуатации промышленных парков по всему Китаю не отменяет того факта, что, по сути, они «монтируют сцену, чтобы фирмы командовали парадом», как принято говорить у китайцев. Кроме того, ввиду острой региональной конкуренции любые инициативы, не поддержанные бизнес-сообществом, будут незамедлительно наказаны.

Необходимо подчеркнуть, что региональная конкуренция, возникшая в ходе экономических реформ в Китае, в первую очередь является результатом местных инициатив. Реформа ценообразования 1992 года и налоговая реформа 1994-го определенно помогли устранить ценовые искажения и способствовали становлению общенационального рынка; аналогично приватизация государственных предприятий помогла высвободить из-под государственного контроля человеческие таланты наряду с основными производственными фондами. Кроме того, приватизация местных государственных предприятий превратила местные правительства в беспристрастных поставщиков услуг и поставила все фирмы в одинаковые условия. Однако местные власти являются ключевыми игроками в региональной конкуренции; вслед за ними идут частные фирмы.

Децентрализованному политическому устройству Китая и его масштабному влиянию на рыночные преобразования посвящено множество исследований, и число их продолжает расти[201]. Как мы уже говорили, последствия многократных попыток Мао Цзэдуна провести децентрализацию управления ощущаются до сих пор. Но доставшаяся в наследство от Мао структура имеет корни в древней истории Китая – в так называемой системе «цзюньсянь». Как указывает известная китайская пословица «горы высоки, а император далеко», фактическая самостоятельность уездных властей («сянь») издавна отличала политическую систему Китая.

Бюджетная и административная децентрализация необязательно приводит к региональной конкуренции. Во времена Мао Цзэдуна, например, ее не было. Вместо этого многократные попытки Мао провести децентрализацию и добиться экономической самостоятельности административных единиц проводились сверху вниз (целью было превратить китайскую экономику в ячеистую структуру, в которой каждый регион имел бы одинаковый, независимый экономический статус). Региональная конкуренция, напротив, обязательно зарождается внизу и распространяется вверх. Децентрализованное политическое устройство само по себе может служить разве что основой для региональной конкуренции. Искать катализатор, который привел систему в движение и активизировал китайскую экономику в рамках децентрализованной политической структуры, следует в другом месте.

Этот совершенно необходимый элемент по своей природе является интеллектуальным или эпистемологическим. Лучше всего это видно, если сравнивать, как центральное правительство Китая руководило развитием экономики при Мао Цзэдуне и при Дэн Сяопине. Излишняя уверенность Мао в верности проводимой экономической политики, его непоколебимая решимость невзирая ни на что следовать намеченным курсом резко отличались от готовности Дэна признать недостаток опыта в сфере реформирования социалистической экономики. Осознание собственного невежества центральным руководством Китая позволило ему избрать экспериментальный подход к реформированию и делегировать полномочия местным органам власти. Мы можем лучше оценить выбранный Китаем экспериментальный подход, если сравним его с другими переходными экономиками. Лешек Вальцерович, дважды занимавший пост вице-премьера Польши (в 1989–1991 и 1997–2000 годах) и возглавивший экономические реформы в стране после краха коммунизма, сказал, что «мы слишком бедны, чтобы экспериментировать. Если богатые страны хотят экспериментировать, пусть их. А нам лучше браться за проверенные модели» (Sachs 1994: 6). Дэн Сяопин, с другой стороны, откровенно признал, что «участвует в эксперименте. Для нас это что-то новое, и нам надо нащупать свой путь. Поскольку это что-то новое, мы обязательно наделаем ошибок. Наш метод заключается в том, чтобы время от времени анализировать опыт и исправлять ошибки всякий раз, как их обнаружим, чтобы мелкие ошибки не переросли в крупные»[202].

Кроме того, эксперимент, самостоятельно проведенный местными властями, обходится дешевле и не оказывает разрушительного воздействия на всю экономику в случае неудачи[203]. Логика конкурентного эксперимента на местном уровне верно служила китайскому правительству с самого начала экономических реформ, что с особенной наглядностью проявилось в ходе преобразований в сельском хозяйстве. Как только Пекин отказался от монополии на истину в экономической политике и позволил экспериментально определять курс экономического развития, региональная конкуренция набрала силу.

Именно этот глубокий сдвиг в менталитете китайского руководства породил «капитализм с китайской спецификой», как принято его называть. В условиях однопартийной системы экономическую свободу не просто терпят, но и всячески поддерживают как в центральном правительстве, так и чиновники местного уровня, хотя по разным причинам. В интересах Пекина – то, что экономическая свобода позволяет местным властям брать на себя инициативу и экспериментировать с различными преобразованиями на местном уровне (как показывает опыт, это практичный способ оказать содействие реформам). Для местных чиновников показатели экономического роста на вверенных им территориях являются важнейшим основанием для продвижения по службе. Все кадровые назначения на провинциальном и муниципальном уровнях производятся могущественным Организационным отделом ЦК КПК, который с начала 1990-х годов уделял все больше внимания экономическим показателям в регионах при оценке работы чиновников и повышении их в должности[204].

Региональная конкуренция имеет еще одно важное измерение, до сих пор ускользавшее от внимания исследователей – она помогает выявить один существенный аспект китайского капитализма и проливает новый свет на вопрос, поставленный в начале данного раздела: за что именно конкурируют между собой регионы? Не подлежит сомнению, что непосредственным объектом конкуренции между местными органами власти являются инвестиции. Но в процессе борьбы за инвестиции местные органы власти также начинают наперегонки выдвигать различные идеи по поводу экономического развития. Это едва уловимое, но крайне важное измерение региональной конкуренции обнаружится, если рассмотреть его в историческом контексте.

При Мао Цзэдуне децентрализованная китайская экономика открывала простор для инициативы на местах. Но ни одна из инициатив не была доведена до конца: всякий раз мешали развязанные Мао политические кампании. Многие виды экономической деятельности, которые позже сочтут причиной неудач экономической политики Мао, изначально возникли в результате местных инициатив. Например, первая общественная столовая появилась в провинции Хэнань, а первая народная коммуна – в провинции Хэбэй. Знаменитая образцовая деревня Дачжай находится в провинции Шаньси. В качестве локального решения локальных проблем каждая местная инициатива была эффективной. Но, будучи одобрены Мао, местные изобретения воспринимались в качестве универсального инструмента. Все инициативы такого рода продвигались и применялись повсюду в Китае, независимо от местных условий. Катастрофические результаты очевидны любому, кто мало-мальски знаком с тем периодом истории.

Однако при Дэн Сяопине центральное правительство исповедовало иной подход к местным инициативам. 8а исключением частного фермерства, Пекин стал крайне осторожно применять местные инициативы в масштабе всей страны. Довольно часто после того, как какая-нибудь местная инициатива получала одобрение Пекина, чиновники из других регионов посещали место, где она зародилась. Но в большинстве случаев чиновники на местах сами решали, как приспособить чужое нововведение под местные условия и стоит ли вообще это делать.

Когда местные органы власти (всех уровней – от провинциального и муниципального до уездного и волостного) попытались выяснить, как лучше развивать местную экономику, Китай превратился в лабораторию, в каждом уголке которой ставился свой эксперимент. В результате возникло множество моделей экономического развития, каждая из которых была названа в честь города или уезда, где она впервые была опробована. Одновременно ставились различные эксперименты с институциональными механизмами, тестировались различные идеи в области ускорения экономического роста и проверялись противоборствующие представления о перспективах новой отрасли или будущего уже существующей. Гигантские размеры и невероятная разнородность Китая предоставили свободу для проведения всяческих экспериментов и для конкуренции. В то же время единые ценовая и налоговая системы, а также возникший в середине 1990-х годов общенациональный рынок подчиняют всех общей рыночной дисциплине и гарантируют, что региональная конкуренция в общем будет работать на повышение эффективности. Таким образом, территориальные преимущества Китая непосредственно преобразуются в темпы экономического роста; это ключ к пониманию той, казалось бы, чудесной скорости, с которой страна перешла на рыночные рельсы. Вместо «ускоренной индустриализации» – стратегии экономического развития во времена Мао, проводившейся в жизнь под давлением со стороны центрального правительства, – в Китае начиная с 1990-х годов появились тысячи промышленных парков, каждый из которых воплощал местное видение экономического развития и местную инициативу в сфере индустриализации. Идеалистический лозунг Мао Цзэдуна середины 1950-х – «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» – был реализован в сфере экономики.

 

12

 

Региональная конкуренция в Китае имела еще одну особенность: значительное участие иностранного капитала в экономике Китая в переходный период. Привлечение иностранных инвестиций (в первую очередь произведенных компаниями, входившими в список Fortune 500) было и остается важнейшей задачей промышленных парков. О самого начала китайское правительство говорило об открытости как о критически важной составной части экономической реформы. В результате Китай неизменно оставался крайне привлекательным местом для прямых иностранных инвестиций. В 1980-х годах в Китай потоком лились прямые иностранные инвестиции из Гонконга и Тайваня. Приток капиталовложений из других мест начался только в 1990-х годах. В 1980-х годах объем таких инвестиций составлял в среднем около 2 миллиардов долларов США в год. После южного турне Дэн Сяопина он резко вырос и начиная с середины 1990-х колебался между 40 миллиардами и 60 миллиардами долларов США в год.

«Повсеместное присутствие» компаний с иностранным капиталом вызвало беспокойство некоторых экспертов, задумавшихся, не слишком ли сильно зависит Китай от инвестиций из-за рубежа (например: Huang Yasheng 2003: 20). В 1994 году инвестиции зарубежных компаний составили 17 % всех инвестиций в основные средства в Китае. К 2000-му показатель снизился приблизительно до 10 % и продолжал падать, несмотря на рост прямых иностранных инвестиций в Китай. Но преобладание иностранного капитала в китайской экономике, особенно в обрабатывающей промышленности, было постоянным спутником экономической реформы с самого ее начала. В любой момент можно было обнаружить, что во многих отраслях доминируют иностранные фирмы. Так, в 1980-х годах тайваньские фирмы держали контрольные пакеты акций в компаниях, занятых в производстве одежды и обуви (71,8 %), изделий из древесины и бамбука (75,7 %), кожи и меха (79,6 %). В отличие от Японии и Южной Кореи в быстро развивающейся автомобильной промышленности Китая доминировали и продолжают доминировать иностранные компании со всего мира, в том числе General Motors, Ford и Chrysler из США, Toyota, Honda, Mssan, Mazda и другие из Японии, Hyundai-Kia из Южной Кореи, а также Volkswagen, Fiat и Peugeot-Citroën из Европы. Многие годы у немецкой компании Volkswagen была самая большая доля на китайском рынке, но в 2007 году ее потеснили американские конкуренты из General Motors.

Прямые иностранные инвестиции выгодны стране-получателю по крайней мере в трех отношениях. Во-первых, для бедных экономик прямые иностранные инвестиции служат готовым заменителем недостаточного внутреннего капитала. Когда Китай только начинал открываться внешнему миру, иностранные инвестиции из Гонконга и Тайваня в провинцию Гуандун сыграли решающую роль в становлении особой экономической зоны в дельте реки Жемчужной. Во-вторых, прямые иностранные инвестиции, как правило, идут рука об руку с передовыми технологиями и управленческими навыками и таким образом способствуют распространению современных технологий и методов управления бизнесом в странах-получателях. В-третьих, прямые иностранные инвестиции означают также доступ к иностранным рынкам. В результате прямых иностранных инвестиций государство-реципиент выходит на внутренний рынок страны, предоставившей капитал, что, как правило, облегчает экспорт. В случае с Китаем, если иностранная компания ориентирована на экспорт, ей предоставляются особые льготы. Неудивительно, что на долю иностранных компаний приходится около трети общего объема китайского экспорта. В некоторых секторах иностранные компании являются ведущими экспортерами произведенной в Китае продукции. В результате Китай, в 1978 году занимавший 30-ю строчку в списке стран – лидеров мировой торговли, в 2009-м занял первое место; в настоящее время он является крупнейшим в мире экспортером и вторым по величине импортером.

В научной литературе, посвященной прямым иностранным инвестициям, продолжаются теоретические споры о том, приносит ли пользу экономике иностранный капитал благодаря побочному эффекту в виде распространения технологий или же не приносит, а также о том, насколько велика эта польза. Авторы многочисленных эконометрических исследований пытались понять, в какой степени прямые иностранные инвестиции в отрасль или в город помогают повысить производительность других, отечественных компаний в той же отрасли промышленности (или в тех, что связаны с ней производственными циклами). Несколько исследований не выявили никакого особого влияния; но даже авторы, обнаружившие такое влияние, указывают, что оно вовсе не столь существенно, как принято считать. Значительное количество прямых иностранных инвестиций Китай привлек благодаря низкой стоимости рабочей силы и нестрогому регулированию. Обычно это воспринимается как очередной повод усомниться в том, что прямые иностранные инвестиции внесли большой вклад в технологическое развитие Китая.

Даже при том что иностранный капитал не ассоциируется с передовыми технологиями, он – благодаря широкому присутствию в Китае – превращается в важное средство передачи и распространения технологических достижений. Например, развитие обувной отрасли в провинции Гуандун началось главным образом с инвестиций Тайваня в 1980-х годах. Несмотря на относительную нехватку высоких технологий, эти прямые иностранные инвестиции способствовали передаче знаний китайским рабочим. Государственные обувные фабрики в Шанхае, возможно, были лучше оснащены, чем фирмы с Тайваня, но это не может быть принято в качестве неопровержимого доказательства того, что прямые иностранные инвестиции в производство обуви не способствовали технологическому развитию Китая. Когда тайваньская фирма начинает работу, она нанимает рабочих – мигрантов из сельских районов Китая, и те знакомятся с технологией производства. Через несколько лет они могут основать свой собственный бизнес. Если мы признаем, что одним из важнейших факторов стремительной индустриализации Китая на протяжении последних 30 лет была скорость, с которой частные китайские предприятия усваивали современные технологии и улучшали качество продукции, мы не сможем отрицать решающий вклад прямых иностранных инвестиций.

В то же время иностранные инвесторы получили высокую прибыль с инвестиций в Китай. Для растущего числа западных компаний китайский рынок оказался гораздо важнее, чем внутренний рынок их страны. Например, автор статьи в Wall Street Journal предсказывает, что автомобильный рынок Китая по темпам роста продаж скоро превзойдет родные для западных брендов рынки – в том числе для Mercedes-Benz, Audi и нескольких моделей СМ[205]. Газвитие китайского рынка создает отличную возможность роста для лучших мировых автопроизводителей. Осваивая отрасль за отраслью, Китай стал демонстрационным выставочным залом для глобального капитализма.

 

13

 

Когда Дэн Сяопин в начале 1992 года отправился в южное турне, частный сектор, оставив позади десятилетие мощного роста (с конца 1970-х и в 1980-х годах), находился в упадке; в политических дискуссиях того времени верх одерживала социалистическая идеология. После более чем 10 лет реформ впечатляющий рост негосударственного сектора придал китайской экономике столь необходимые жизненную энергию и динамизм, но государственные предприятия оставались нерентабельными. Сохранив верность идеям социализма, который, как считалось в то время, предполагал государственную собственность, китайское правительство после студенческого движения 1989 года в KHF и падения Берлинской стены за рубежом с глубоким недоверием относилось к растущему частному сектору, опасаясь, что тот окажет пагубное влияние на коммунистический режим. В ответ на падение социалистических правительств в Восточной Европе определенные круги в КПК решили укреплять государственную собственность и сдерживать развитие частного сектора, чтобы Китай не соскользнул в капитализм. Однако Дэн Сяопин думал иначе. По мнению Дэна, главной причиной того, что Коммунистическая партия Китая пережила студенческие волнения в 1989 году, было повышение уровня жизни китайцев благодаря предыдущим раундам экономической реформы. Таким образом, Дэн выступал за продолжение реформ и политику открытости, видя в них эффективную стратегию, способную превратить Китай в сильную и процветающую социалистическую страну. Дэн спас китайскую экономическую реформу в критический для нее момент.

Призыв Дэна к дальнейшим преобразованиям китайской экономики во время южного турне запустил второй раунд экономических реформ после периода отступления, длившегося с 1988 по 1992 год. Главными действующими факторами экономической трансформации страны во втором раунде были развитие общенационального рынка, приватизация государственных предприятий и возникновение межрегиональной конкуренции. Они означали, что частные фирмы отныне могли конкурировать друг с другом. В свою очередь, соперничество между фирмами стало жестче и эффективнее, когда региональная конкуренция превратила Китай в гигантскую экономическую лабораторию. Все вместе породило капитализм с китайской спецификой.

Замечательные успехи в области экономики, продемонстрированные Китаем за 30 лет рыночных преобразований, укрепили доверие китайского руководства и широкой общественности к рыночной экономике – капиталистической или социалистической, не столь важно. Следует помнить, что главный аргумент в пользу рынка – это несовершенство человеческой природы. Если бы ответственные за централизованное планирование лица были бы столь же всеведущи и всемогущи, как предполагает классическая модель социализма, рынок, конечно, был бы излишней, расточительной игрой. Важный момент, которому исследователи китайских рыночных реформ уделяют крайне мало внимания, – это признание постмаоистским китайским руководством, и в первую очередь Дэн Сяопином, того факта, что у них нет опыта построения рыночной экономики. Не имея ни образца для подражания, ни самого общего плана реформ, китайские лидеры были вынуждены остановиться на экспериментальном методе. В условиях региональной конкуренции стратегия проб и ошибок прекрасно зарекомендовала себя как эффективный метод обучения. Однако успех может привести к неудаче, если люди вдруг начнут думать, что нашли безошибочную формулу, годную для всех случаев жизни.

 

 

Глава 6

От одного капитализма ко многим

 

Выступая с заключительной речью при закрытии Чикагской конференции по рыночным преобразованиям в Китае 18 июля 2008 года, Рональд Коуз сказал, что «борьба Китая – это борьба всего мира»[206]. 10 декабря 2008 года журнал Time опубликовал статью, посвященную 30-летию рыночных реформ в Китае и той героической роли, которую сыграл в событиях Дэн Сяопин. Статья заканчивалась следующими словами: «Это великая история нашего времени. Это наша история, всеобщая история – не одного только Китая» (Elliott 2008).

Наш рассказ о реформах в Китае начинается тогда, когда после смерти Мао Цзэдуна в 1976 году китайское правительство, покончив с «культурной революцией», решительно сменило стратегию: вместо «классовой борьбы» в качестве доказательства «превосходства социалистической системы» оно выбрало социалистическую модернизацию. Радикальная идеология, определявшая жизнь Китая с середины 1950-х годов, была наконец признана ошибочной и вредной, и это открыло дорогу здравомыслию и прагматизму в разработке политического курса. Сдвиг в мировоззрении китайского руководства ослабил влияние социалистической идеологии и обусловил начало китайских экономических реформ. В период правления Мао Цзэдуна политические кампании, предпринимавшиеся одна за другой с целью установить диктатуру социализма, так и не превратили Китай в обетованный край всеобщего процветания. Многие китайцы испытывали глубокое смятение и неудовлетворенность – особенно ветераны партии, смещенные с постов во времена Мао, интеллектуалы, объявленные правыми уклонистами, а также большая часть 800-миллионного крестьянства, едва сводившего концы с концами после коллективизации. Все они страстно желали перемен.

Отказавшись от классовой борьбы и поставив перед собой цель провести социалистическую модернизацию, Китай перестал играть в заведомо проигрышные игры, покончив с внутриполитическими разногласиями, и занялся тем, что сулило выигрыш, – развитием экономики. Горькое разочарование в поставленном Мао грандиозном социалистическом эксперименте, который привел к катастрофе, научило китайцев скептически относиться к любому «великому» плану. В то же время ввиду длительной изоляции от внешнего мира китайцы слабо представляли себе, что может служить альтернативой социализму. Поэтому руководству страны не оставалось ничего другого, кроме как работать с тем, что было под рукой, – импровизируя и на ходу внося поправки. Продолжая идти строем под идеологическим знаменем социализма, китайцы опробовали различные способы достижения поставленных целей. Однако к концу XX столетия вместо того, чтобы стать «могущественной, современной социалистической державой», основанной на государственной собственности и централизованном планировании, как было намечено в Коммюнике 1978 года (см.: Hinton 1982: 462), Китай обнаружил, что превратился в государство с мощной экономикой, в которой в изобилии представлены рыночные силы и частное предпринимательство. Самым неожиданным моментом китайских рыночных преобразований стало то, что Китай трансформировался в капиталистическую страну, пытаясь модернизировать социализм. История Китая – это квинтэссенция того, что Адам Фергюсон называл «результатом человеческого действия, но не замысла» (Ferguson [1767] 1980: 122)[207]. Китайская пословица говорит о том же более образным языком: «Специально посаженные цветы не зацвели, а дико растущие ивы разрослись в большие тенистые деревья».

 

1

 

Китайские экономические реформы в том виде, как они были задуманы в самом начале и рассматривались на протяжении всего процесса преобразований, никогда не были направлены на разрушение социализма и строительство капитализма. Скорее, их целью была «социалистическая модернизация» – вторая революция, еще один «великий поход», который должен был поднять экономику (что не удалось сделать Мао Цзэдуну) и превратить Китай в «современную социалистическую страну до конца XX] столетия», как говорилось в Коммюнике 1978 года (Hinton 1982: 459). Поскольку коммунизму приписывают роль «могильщика» капитализма, считается, что Коммунистическая партия и рыночная реформа несовместимы друг с другом. Но не стоит ставить знак равенства между политической организацией (Коммунистической партией) и ее политической идеологией (коммунизмом). Каждый индивидуум отождествляется с множеством ролей (например, он одновременно может быть мужчиной, профессором, мужем, экономистом, поклонником Адама Омита). Точно так же политические организации имеют множественную, изменчивую природу. Любой марксист или марксистская организация представляют собой нечто большее, чем последователи Маркса[208]. В то время как коммунизм и капитализм противостоят ДРУГ ДРУГУ в качестве конкурирующих идеологий, Коммунистическая партия, раз речь зашла о ее выживании, вполне может принять на вооружение все что угодно, включая капитализм, и попробовать с этим поэкспериментировать.