Глава 3 Наш почтальон Маша 2 страница

 

Год

Новый год

 

Пять минут первого звонок от Лёни, перед этим звонил наш общий знакомый.

– Кто звонил?

– Мужчина.

(Брошена трубка.)

Опять звонок.

 

– Пфу, пфу (как бы прочищалась трубка).

– Ну, ты что, родненький. Звонил Олег.

– Ну, ладно, родная, я очень тебя люблю. Понял, что не прав, успокоился. Нежные слова.

 

Января

 

2‑го и 4‑го не была вечером дома.

У Лёни – язва двенадцатиперстной кишки.

Боль дикая.

Телефонный звонок.

– У тебя нет желания извиниться за вчерашний вечер? Где‑то жрешь водку (я не пью ее, люблю шампанское), и до тебя не доходит, что именно вчера ты должна была быть дома, – это надо было почувствовать клеточками. Я тебе скажу обидное: «Когда я буду подыхать и останусь один, я к тебе не приползу подыхать».

– Мы с тобой уже договорились об этом еще раньше. Я бы очень хотела не сводить счеты. Обиду твою понимаю. А когда у меня была температура под 40 и я не могла доползти до кухни за водой, почему ты не услышал, как я харкаю кровью, чтобы до тебя достучаться? Сейчас у тебя боль, и тебе ничего не хочется понимать, кроме себя и своей обиды. Но мы обоюдно воспитываем друг друга своим же отношением друг к другу. И как помнишь, я тебе тогда ничего не сказала и никаких выводов не сделала. Какие у меня могут быть к тебе претензии, если я понимаю, что любовь у тебя ко мне не настоящая. Там, где включена счетная машинка, там нет любви. Я все это понимаю и веду себя скромно и не заставляю тебя любить себя больше, чем ты можешь дать. Переживаю такого рода обиды молча.

 

Января

 

Гадание – тревожное лицо.

Звонки из Минска (у Лёни с Хмелем концерты).

Л.: – Мой миленький, чем занимаешься? Ты меня любишь?

Я: – Да, люблю.

– А что делаешь без меня?

– Гадаю на суженого, – привиделось лицо какое‑то.

– Тебе явиться должен я. Ведь я – твой муж

– Нет, ты – мой возлюбленный, друг, товарищ, а появиться должен суженый.

– Я – твой суженый.

– Нет. Ты – для другой.

– Не в штампе дело.

– Чудной. Должен явиться кто‑то, кто будет и в быту мужем. Мне привиделось какое‑то тревожное лицо с длинным носом, по‑моему, еврей.

– Ты веселишься? Это мне не нравится.

– Чудак. Если бы я была другая, то давно бы потребовала жениться на мне, а я этого не требую.

– А ты бы потребовала. Мне бы хотелось, чтобы ты этого требовала.

– Перестань. Нам и так с тобой хорошо.

Связь прервалась.

Звонок.

– Я твой суженый, слышишь? Я – твой суженый!! Зачем я здесь?

– Ты играешь концерт.

– Для кого?

– Для меня… для меня, себя и других…

 

Января

 

У меня съемки в Одессе.

(В театре 28‑го были читки пьес – «Бесов» и «Самоубийцы». В это время я была в Одессе, Лёня – в Ленинграде.)

За три дня съемок в Одессе – тоска. Тоска… и в одиночестве – о любимом. Ждала встречи. Скорей домой. Прилетела 30 января в 12 часов ночи.

Утром звонок и злой голос Лёни:

– Привет. Когда прилетела?

(Уже никакого счастья. Как сдуло…)

– Вчера в ночь. Я думала, ты позвонишь, – иногда звонишь и в 2 часа ночи. Уж в 12, думаю, позвонишь наверняка. Звонка не дождалась.

(Понял, что все в порядке.)

– А я думал, грешным делом, что ты прилетела рано и вечером удрала в гости, – прости.

– Мы же с тобой договорились, что я прилечу поздно 30 января, забыл? А я о тебе все три дня думала, тосковала, рвалась к тебе. Спасибо, нарвалась на злобность.

– Прости, родненький, солнышко мое. Я тоже тосковал о тебе. Думал, е. т. м., прилетела и тут же – в гости. Прости, мой хороший. До завтра. Завтра увидимся на «Что делать?». Я люблю тебя.

(Настроение не улучшилось. Нельзя себя настраивать на «счастье». Главное – ровность отношений, никаких сердечных захлебов.)

Купили с Ириной К. две бутылки шампанского. Она подозревает во мне жестокость, – ужасно: ничего про меня не понимает.

 

Января

 

После «Что делать?» – у Елены. Скромно кутили. Без Лёни.

Звонок вечером.

Л.: – Мне не нравится твое настроение.

Я: – Нормальное настроение.

– Что происходит, Нюся? Может, ты все‑таки объяснишь?

– Ничего. Тебе кажется.

– И все‑таки?

– Все нормально.

– Ну, хорошо. Спокойной ночи.

– Пока.

(Сделала телефон на «занято», через 10 минут включила – звонок.)

Беру трубку: «Вас слушают».

(Молчание.)

Отключила телефон еще на 5 минут. Включила – звонок. Отключила. Включила – опять звонок. Отключила на подольше.

 

Февраля. 2 часа дня

 

Звонок мне.

Я: – Вас слушают. Говорите.

Л.: – Тебе не хочется, Нюся, мне все рассказать? Я ведь знаю, что вчера, после моего звонка, тебе позвонил или ты позвонила тому человеку.

(Объяснила, как было дело.)

– Неправда. Я прошу только одного, – не делать из меня дурака. Нельзя усидеть на двух стульях.

– Это я‑то на двух стульях? Это ты – вдвоем, а я – одна.

– Я не вдвоем. Ты прекрасно знаешь, как я там живу. Я по отношению к тебе безупречен, чист. Там все жутко. Вся жизнь – для тебя.

…………………………………………………………….

…………………………………………………………….

Позвони вечером. Узнай у Лены на завтра.

Звонок вечером: «Тебе плохой человек не звонил?»

– Почему «плохой»? И потом – не звонил.

– А что ты так его оберегаешь? Что он такое для тебя сделал, что вызывает в тебе такое бережное к нему отношение? Что‑то я к себе не чувствую такого отношения.

– Лёня, опомнись! Я сколько раз просила тебя не упоминать о нем. Я не хочу!

– Почему? Почему он тебе так дорог? Я и не хотел о нем говорить и вспоминать, но ты так о нем говоришь, что это вызывает у меня недоверие.

– Ты много суетишься, Лёня, и, знаешь, думаю, не по моему поводу.

– Не понимаю. А по какому же, если не по твоему? Зачем эти съемки, звонки, нервотрепки?

– Не по моему. Я знаю ваши домашние дела, из‑за них и мне достается рикошетом. Задавай эти вопросы своим близким. Никакого человека у меня нет. Может быть, у тебя дома не все благополучно в этом плане. Вот там и выясняйте свои взаимоотношения, – со мною не надо.

– Родненький, все мои переживания касаются только тебя одной… Все идет к нормальному завершению. Обо мне не беспокойся. Я абсолютно твой. Я не играю ни в какие игры. Меня на две жизни просто не хватит. И я не хочу. Ты у меня одна и будешь до конца моих дней. Целую глазоньки, и узнай у Елены, с квартирой.

– Хорошо. До завтра.

– До завтра, родненький мой. Спи спокойно. Целую нежно.

– Пока. До завтра. Пока.

(Заказала такси на утро.)

Мой самый близкий человек, мой родной, как же мне тебя предать?

 

Февраля

 

Звонок при Ирине,[64] – нежность с обеих сторон. Ирина кашляет, от чего‑то поперхнулась.

 

1 серия фильма (?).

Л.: – Я бы очень хотел, чтобы он тебе понравился. Он посвящен тебе. Я много думал о тебе, о своих переживаниях.

Уехал в Киев.

 

Февраля

 

Груднева[65] в «Гробах» много говорила о Лёниной «подруге», о ее любовнике, об их взаимоотношениях. Она – ее близкая подруга, о нас с Лёней ничего не знает. Слушать было неловко, но чтоб не насторожить ее, рассказ не прервала.

 

Февраля 1982 года

 

Театр. 11 часов. Читка «Самоубийцы». Лёня прилетел из Киева. Возможности поговорить не было. Передал термос, проводил к выходу. У меня настроение – чудовищное (заболела). Он не понимает. Говорю: «Приедешь – объяснимся…»

Л.: – Я предварительно там все выяснил. Да, она подтвердила.

(Очевидно, она рассказала, что у нее кто‑то есть.)

– Теперь я совсем твой, твой, твой.

Сегодня уезжает опять на один день. Не могу снарядить в дорогу – жаль!

 

____________________

 

Родненький, как же долго ты ко мне идешь…

 

Февраля

 

Вечером «Мастер».[66] Я – больна.

 

Письмо Лёни ко мне:

«Нюська.

Не сердись на меня, просто два дня сидел у телефона, ждал звонка. Естественно, нервничал – все‑таки город беспокойный…

Не волнуйся, нашего разговора никто не слышал – все были далеко в стороне. Иначе я бы не позволил себе задавать вопросы, которые задавал.

 

К сожалению, сегодня съемка „В поисках жанра“ – я иду в театр раньше – гримироваться и делать билеты для гостей.

Не сердись и не гневайся, моя родненькая, просто вникни: ты же знаешь, что ты для меня значишь!..

Целую тебя.

Жду в театре.

Л.»

 

 

Февраля

 

Утро с Лёней у Лены. Счастье. 10 часов утра. Накормила бульоном с курицей. Мне слова утешения: «Все у нас будет хорошо, роднулечка, все будет хорошо!»

Вечером звонок.

Я: – Ты окончательно решил уйти из той жизни?

Л.: – Окончательно.

– Тебя ничего не может поколебать?

– Нет (уверенно). Нет

– Но дома будут переживать.

– Уже. Ты не беспокойся.

– Ты абсолютно мой?

– А чей же? Конечно. Ни о чем не думай. У нас все будет хорошо. У нас с тобой все будет хорошо.

Уехала в Одессу 20 февраля.

 

Февраля

 

В 9 часов вечера – в Москве.

– Хорошо, что приехала. Я уже не могу весь груз держать один. Там плачут, просят остаться… добивают подруги… сделал непростительную глупость, пригласил ее в Дом кино, этим как бы обнадежил, и опять слезы, когда поняла, что все остается в силе. Я, конечно же, раздражитель в доме. Нужно съезжать. Пока квартиру не нашли. К матери не хочется…

– Лёнечка, я бы не хотела, чтоб ты сразу приходил ко мне. Как бы ты ни решил, ты должен пожить один, без нее и без меня. Некоторое время. Возможно, тебя вдруг потянет опять в тот дом, а кто знает, вдруг встретишь еще кого‑нибудь…

– Ты сумасшедшая. Как ты обо мне думаешь?

– И все‑таки, Лёнечка. Мне это важно.

 

Утром

 

Пошла в церковь. Поставила 3 свечи. Попросила Господа укрепить дух троим.

Утром «Зори».[67] Отыграла больная.

В 3‑30 звонок.

Л.: – Какие дела?

Я: – Хреновые. Как твоя репетиция прошла? Была?

– Да ничего нового. Звоню из театра. Вечером перезвоню. Поговорим обстоятельно. Целую.

– Целую.

Вечером: «Хочешь, буду у тебя?»

Конечно, ему трудно. И всех жалко.

Ночью: «Ты меня не любишь». Ерничает.

 

Марта

 

Вечерний звонок:

– Есть хороших два варианта с квартирой. Сдают надолго. Надо на год, на полтора, а уж потом подальше – строить кооператив. Мне могут помочь деньгами, занять (помог впоследствии Вадим Туманов).

 

Апреля

 

Объявилась Колумбия, где Лёня будет сниматься в к/ф «Избранные» у С. Соловьева.

А я с театром еду на гастроли в Финляндию. Отправляясь на гастроли, садимся в автобус. Лёня, провожая меня, впервые не таясь, вошел в переполненный артистами автобус и меня поцеловал. Какая образовалась тишина! Наэлектризованная тишина. Для всех – шок.

 

 

Записка Лёни:

«Любимая моя девочка!

Поезжай с легким сердцем. Я тебя очень люблю. Думаю о тебе. Волнуюсь за тебя. Заранее жду встречи. Все будет хорошо.

Целую тебя нежно.

P. S. Поцелуй Бориску [68]».

 

Кончается тетрадь, наступает новая жизнь.

 

 

Часть III ВМЕСТЕ

 

Глава 1 Письма Лёни из Колумбии (во время съемок к/ф «Избранные»)

 

 

Письмо 1:

 

«Нюсенька моя, здравствуй!

Отправил Бориске Хмельницкому письмо с просьбой передать тебе имаме телефон моего отеля с тем, чтобы вы мне дозвонились из Москвы, ибо из Москвы дозвониться до Боготы гораздо проще и дешевле, чем из Боготы в Москву Здесь счет идет на доллары, а у нас на рубли. Но почему‑то вот уже неделю ни от тебя, ни от мамы, ни от Бориски ни слуху ни духу.

Это письмо привезет в Москву жена нашего сотрудника посольства (прекрасного, кстати, человека). Зовут ее Тамара Сергеевна. В Москве она опустит письмо в почтовый ящик, и оно придет в театр по почте. Можешь ей позвонить и узнать, каким образом лучше всего дозвониться до Колумбии. Заодно пригласи ее в театр.

Мои колумбийские координаты:

Колумбия, Богота, апарта‑отель „Америка“.

Телефон 212.44–90 или 212.81.10.

Комната 201а.

 

 

 

Говорят, что дозвониться сюда непросто, нужно заказывать разговор за день, а то и за два, но ты уже не поленись, ладно? Заказывать разговор лучше всего на 9 или 10 часов утра (по московскому времени). У меня здесь в это время как раз будет вечер, почти ночь, ибо разница между Москвой и Боготой составляет девять часов. Все‑таки между нами целый океан!..

Подробно о Колумбии расскажу при встрече. Завтра здесь состоятся выборы президента сроком на четыре года. Весь город бурлит, огромное количество полиции с автоматами (а они весьма часто постреливают) и не меньшее количество уличных экстремистов с ножами и бомбами. Страшно, аж жуть!

Началась работа над картиной. Снимаем уже неделю. Сниматься трудно. Во‑первых, жесткая система подчинения графику: каждый объект стоит бешеное количество долларов. Во‑вторых, репетиции с артистами из разных стран происходят на разных языках. В‑третьих, из двух месяцев работы у меня нет ни одного выходного дня. Слава богу, еще не болею. Даст бог, если все будет благополучно, буду в Москве в конце июля. Вечерами сижу в отеле с Сашей Адабашьяном и Сережей Соловьевым и пытаюсь дозвониться к тебе в Москву. Тоска на сердце невыносимая… Хотя внешне все вроде бы благополучно: масса существует в стране развлечений – театры, бары, рестораны, ревю, кино всевозможное – от высочайших американских картин до порнобоевиков. Но каждый вечер накатывает какая‑то тяжесть… Да и от тебя никаких вестей…

Как ты живешь там?.. О чем думаешь?.. Чем занимаешь время?.. Посылать мне письма из Москвы в Колумбию бессмысленно – они будут добираться сюда месяца три, а то и больше. Лучше всего звони, теперь тебе известен мой телефон, а способ дозваниваться ты узнаешь у Тамары Сергеевны. Кстати, ее московский телефон 434.60.86. Позвони ей, как только получишь это письмо, и проконсультируйся, как это делается, какой набирается код или как делается заказ на телефонный разговор.

Целую тебя нежнейшим образом. Жду отклика. Жду встречи. Скучаю очень.

Ленька.

 

P. S. Сегодня вечером (значит, по московскому времени утром) буду тебе опять звонить. Вчера звонил и разговаривал с твоей мамой, не знаю, поняла ли она меня, но я просил передать тебе, что буду звонить сегодня. Своего имени, правда, не назвал, но это и ни к чему. Если не дозвонюсь (а это часто бывает, ибо линия занята), то буду дожидаться твоего звонка.

Еще раз целую».

 

Письмо 2:

 

Нюсенька, родная моя!

Вот уже почти месяц, как я не в Москве. Каждый день – работа. В колумбийской прессе постоянно появляются сообщения о нашей картине. Этот фильм чрезвычайно важен для колумбийского кино. Предполагается, что его должны купить в Штатах и в Европе. Работать невероятно трудно. Так, пожалуй, я никогда не уставал. Здесь, в кино, идет все что угодно – от прекрасных американских фильмов последнего времени (включая «Регтайм» – это последний фильм Милоша Формана, который снял «Кто пролетит над гнездом кукушки») до чернейшей порнографии. Но усталость валит с ног уже в 19.00 вечера (к тому же высота над уровнем моря 4 км – дышать и то трудно), так что никуда почти не выхожу. Помимо всего прочего в Колумбии проходили выборы нового президента. Это, конечно, зрелище, ни с чем не сравнимое. Все бурлит, все орут, толпы людей на улицах, куча огней, огромное количество полицейских. Иногда постреливают. Иногда попадают в цель. Иногда подкладывают бомбы. Нас покамест все это не коснулось, но кто знает… Здесь действуют своего рода «красные бригады», похищающие людей.

Наша картина, судя по колумбийской прессе, привлекает всеобщее внимание. У Тани Друбич (она привезет это письмо в Москву) есть журнал с фотографиями из нашего фильма. Попроси ее показать, если тебе, конечно, интересно.

Вчера закончили съемки в самом опасном районе Боготы. Это район, где живет беднота, самый преступный район столицы. Местные власти предупреждали нас, что там может быть все, что угодно, ибо это район, где властвует мафия. Здесь торгуют кокаином, морфием и другими наркотиками (Колумбия – это вообще страна наркотиков). Здесь могут выстрелить в тебя просто за то, что ты гринго (то есть не колумбиец).

Но страхи оказались напрасными. Очаровательные, добрые, великодушные люди, улыбчивые и благородные. А дети – вообще восторг!.. Чумазые, грязные, плохо одетые, но нежные и привязчивые. У меня среди маленьких детей куча прекрасных товарищей. В общем, выяснилось, не так страшен черт… Скорее, даже наоборот. Люди везде люди.

 

 

 

 

 

Страна прекрасная, неожиданная, яркая, шумная, опасная. Но – странно! – я впервые не ощущаю себя за границей, и нет желания ходить, смотреть, впитывать впечатления. Такое ощущение, что я в России, но просто очень далеко от Москвы. Может быть, просто усталость?.. Нет никакой охоты к общению, к прогулкам, к кино, к барам и ресторанам. Единственное, чего хотелось бы, так это увидеть Габриэля Гарсиа Маркеса (он ведь живет в Боготе). Но сейчас, говорят, он находится в Мексике или в США. Все это отсюда довольно близко.

Картина двигается – тьфу, тьфу, тьфу! – довольно стремительно. Смотрел уже довольно много материала. Трудно пока составить какое‑либо определенное впечатление. Видимо, пока не соберутся сюжетные блоки, ничто нельзя будет понять. Это ведь не просто кино, это кинороман, история человеческой жизни на фоне эпохи 41–45 годов.

Ну, хватит о нашей кровавой работе. Тебе это вряд ли интересно, ты ведь даже не читала сценария. Давай лучше поговорим о тебе. Это письмо придет к тебе по почте. Его привезет Т. Друбич. Она приедет в Москву дней на 10 – ей необходимо сдать экзамены. Чтобы лишить тебя всяких шансов на ревность, считаю необходимым сообщить: Таня – жена нашего режиссера Сережи Соловьева. Пока неофициальная, но жена. И это продолжается уже много лет. У них ситуация очень трудная и весьма похожа на нашу в прежние годы. Надеюсь, теперь ты понимаешь, какой ты у меня дурачок в своих потугах на ревность?.. По телефону я ничего не мог тебе объяснить, ибо тебя соединили почему‑то не с моим номером, а с номером Сережи Соловьева. Он позвал меня к телефону, а сам был рядом. Сама понимаешь, я ничего конкретного не мог сказать в ответ на твои глупости.

Что же касается моего первого к тебе письма, переданного через посольство, т. е. через Тамару Сергеевну, то я целиком рассчитывал на твою сообразительность. Не мог же я сказать сотрудникам посольства, что я пишу любимой женщине, а не жене. Пришлось что‑то выдумывать в расчете на твою неглупую головку. Они ведь не знают, что я практически разведен. Да и вообще к разводам у нас относятся весьма настороженно.

Каждый вечер сижу дома, смотрю телевизор. В основном показывают шоу и американские боевики. Каждые 20 минут ошарашивают рекламой. Всю рекламу я уже знаю наизусть.

Фирма, которая оплачивает нашу картину, платит нам довольно мало денег, хотя здесь мы считаемся звездами первой величины. Но ты не беспокойся, я, конечно, кое‑что хорошего тебе привезу.

Очень огорчен твоим желанием поехать в эту вонючую поездку по поводу заработка. У меня даже закрадывается подозрение, что тебя привлекают туда не одни только деньги. Не обижайся, но уж больно ты пошло и настойчиво упираешься в эту поездку. В чем дело? Скучно стало? Оскудело сердце? Захотелось освежиться?.. Смотри, смотри…

Я ведь обещал тебе, что сразу по приезде получу на «Мосфильме» большие деньги. Что же тебе не хватает? Надеюсь, ты сумеешь и одеться, и обуться, и отдохнуть летом. И Денечка тоже. Отчего же эта нищая и неблагородная авантюрность?.. От скуки?.. Или тебе самой хочется послоняться по этим вшивым окопам? Тянет, так сказать?.. Неискоренимое желание вываляться в говне?.. Зачем, тем более теперь?

Я не имею права настаивать, но хочу тебе сказать, что меня это очень и очень расстроит. Я бы понял твою настойчивость, если бы речь шла о больших деньгах. Но стремление изговняться за копейки? Не понимаю…

Ты же пока не умираешь с голоду?.. Ну, дотерпи хотя бы до моего приезда… Не понимаю, не понимаю… О, эти вечные твои решения, вроде бы честные, вроде бы прямые, вроде бы не предполагающие двойного дна, а на самом деле чреватые и двусмысленные. Объясни мне, почему такие на первый взгляд пустяки тревожат меня даже за океаном?.. Когда я отучу тебя, наконец, от пошлости?.. Когда научу тебя быть гордой и независимой?.. Не амбициозной и заносчивой в застолье, а именно гордой?.. По‑настоящему?..

Ладно, не буду больше об этом. Ты давно уже знаешь мою точку зрения на эти вещи. Поступай, как знаешь. Твое итоговое поведение будет реакцией на это письмо.

Передай, пожалуйста, Борьке, что я на него обижен. Я понимаю, что у него уйма своих забот. Ноу Сашки Стернина [69]  лежит целый мешок моих бумаг. Это мой архив. Он мне чрезвычайно дорог. Это все, что я сделал за всю мою жизнь. Неужели так трудно, имея машину, перевезти все это моей маме?.. На это потребовалось бы всего 20 минут.

Нюся, очень любопытно было узнать относительно «Годунова». [70]  Я, конечно, частенько возвращаюсь мыслями к театру. Очень хочу это играть. И, главное, чувствую, что могу это делать. Как ты думаешь, шеф уже поставил на мне крест?.. Как он настроен насчет меня? Наверное, вода сомкнулась и кругов не осталось?.. Если так, то очень грустно… А я тут достал Пушкина и иногда вечерами экспериментирую..

Тоскую по тебе очень, родная моя. Думаю даже, ты не представляешь себе размеров моей тоски. Я ведь тут совсем один. Даже страшно задумываться, как я все это выдержу. Но ты не волнуйся, выдержу, конечно. Только бы не заболеть.

Скорее всего, в ФРГ мы не поедем. Снимем все в Колумбии. Хотя сейчас еще трудно что‑либо прогнозировать. Итак, я повидал уже массу стран. Единственное место – куда хочется, так это в Москву. Тебе странно?

Хочу в Москву. Хочу к тебе. К тебе. К тебе. К тебе. К тебе. К тебе. К тебе. К тебе!!!

Целую нежно.

Лёнька.

P. S. Когда получишь это письмо, тут же позвони Тане Друбич. Ее телефон в Москве… Через 10 дней она полетит обратно в Колумбию. Передай с ней письмо (напиши обо всем много и подробно). Если мама захочет, пусть тоже напишет. Поцелуй маму крепко. Будь здорова, моя родная!

 

Глава 2 Подарки

 

В доме поселилось счастье!!!

 

Разведясь с женой, Лёня пришел ко мне не сразу. Я поставила ему условие: «Придешь тогда, когда поймешь, что не сможешь без меня жить. А пока поживи какое‑то время без меня, все может быть, – или тебя потянет в тот дом, который ты оставил, или – ко мне, или найдешь за это время кого‑то еще…»

Прошло немного времени, ив 1982 году Лёня пришел насовсем к нам в дом, и мы стали жить вчетвером: он, я, моя мама и сын Денис. И неважно, что первые два года мы с ним «притирались» – аж искры летели, – неважно, что позже моя мама имела, мягко скажем, свои к нему безосновательные претензии, – в доме поселилось счастье! Денис еще раньше, узнав, что «моим мужем станет Лёня Филатов», запрыгал от радости и счастливо кричал: «Как здорово! Мамочка, как здорово!» А я, живя с моим дорогим человеком, окруженная его заботой и любовью, обретя так нужную мне и долгожданную опору в жизни, впервые стала ощущать себя настоящей женщиной. Я вдруг успокоилась. Как будто не было тех долгих тяжелых лет, я чувствовала себя заново рожденной, я была другой, той, которая так надолго и глубоко была запрятана внутри меня же. Лёня ни на секунду не оставлял меня без внимания, – исключением была только работа.

И подарки! Я вдруг впервые в жизни поняла и прочувствовала, какую радость они могут принести женщине, – подарки от любимого человека, а Лёнина щедрость в этом смысле не имела, казалось, границ.

Однажды, приехав со съемок из‑за границы, втащив в дом огромный чемодан и какие‑то сумки, наспех обняв и расцеловав всех нас, проигнорировав накрытый к его приезду всякими вкусностями стол, плюхнулся на пол и стал при нас с Дениской открывать бесконечные замки, ремешки, что‑то отстегивать, расшнуровывать, и когда все было открыто, попросил, чтобы я отвернулась. Уши мои улавливают возбужденный шепот Дениса и Лёни, какое‑то легкое шуршание…

«Ну, Нюсенька, поворачивайся!» – слышу я и поворачиваюсь. Ой – в меня одна за другой полетел целый ворох красивых фирменных вещей. Ежик прокатился по всему телу, – с ума бы не сойти! Лёня с Денькой требуют, чтобы я тут же все это примерила. Да меня и просить не надо. Я вертелась перед зеркалом, надевая то одно, то другое, и как я сейчас себе нравилась!! На меня из зеркала глядело высокое стройное – что за прелесть! – очаровательное существо. Я была не я. Я не узнавала себя. Так вот как выглядят по‑настоящему счастливые женщины. Музыка! Комната наполнилась музыкой. Каждый раз, поворачиваясь от зеркала к вам, моим дорогим мальчишкам, вижу в ваших глазах столько счастливого солнца, восторга, – вы улыбаетесь, и я, счастливая на весь мир, бегу к вам, крепко обнимаю моего любимого Лёньку, целую, – у меня нет слов, только слезы градом текут по щекам: за всю жизнь с другим человеком, кроме кубика‑рубика на один из моих дней рождения, я не получала никаких подарков, и шуба, которую наш тогдашний кассир Театра на Таганке Бэлла Григорьевна почти заставила его для меня сшить у своего знакомого скорняка вместо никуда не годного пальто, вовсе не была подарком за придуманное мной названия «Дребезги» к его повести, и рождение сына тоже никак не было отмечено. Только В. Высоцкий написал мне в этот день свое поздравительное стихотворение и поздравили девочки из театра.

Больно уколола память, и вот они – слезы, переходящие в рыдания. Лёня по‑своему понимает смысл слез и достает все новые и новые прекрасные вещи. И я опять верчусь и кружусь перед зеркалом и прыгаю от счастья, зарабатывая на лице так мне идущий румянец.

– Все, Нюсенька! – ты закрываешь чемодан, и я со словами: «Лёнечка, как я тебя люблю! Спасибо! Как я счастлива!» – опять бегу к тебе, зацеловываю, но ты меня отстраняешь.

– Забыл! Совсем забыл! Денис, подай вон ту сумку.

С забывчивостью здорово наиграл, и я догадываюсь, что это еще не все, хотя уже весь пол был завален грудой вещей, что ты решил «добить» меня еще каким‑то сюрпризом. Тебе интересна моя реакция. Да какая может быть реакция, когда я уже в хроническом очумелом состоянии. И опять в меня летит красота.

– Лёнечка, мне плохо.

– Давай, Нюсенька, примеривай. Дениска, правда – красивая у нас мама?

А у меня уже нет сил радоваться, и я опять плачу Но и это был не конец. Ты вытаскиваешь красивую жемчужную сумку с дорогущей косметикой и духами, которую, к сожалению, на второй или третий день мы благополучно оставили в такси. Боже! Какой счастливый лотерейный билет выпал кому‑то в этот день! А сейчас, видя все это богатство, от недостатка какого‑то сердечного клапана я начинаю нервно зевать, – это у меня происходит всегда от сильного волнения, когда я переживаю сильный стресс. Тебя это смешит, ты весело смотришь на меня: стоит перед тобой дива, обессиленная от нечеловеческих эмоций, прикрывающая одной ладонью рывками зевающий рот, другой утирая непрекращающиеся слезы, и ты – счастлив!