Оппозицию Тито представляли демократическая партия Милана Грола, Хорватская крестьянская партия Ивана Шубашича и несколько других группировок. Шансов на успех у них было крайне мало. Во-первых, оппозиция работала в условиях изоляции и сильного давления со стороны новых, революционных властей. А во-вторых, Тито и недавние партизаны действительно пользовались популярностью. Эту популярность всячески подогревала пропаганда.
В распоряжении Тито было немало инструментов, с помощью которых можно было «смести с дороги» противников. Главным из них являлась служба государственной безопасности ОЗНА, созданная 13 мая 1944 года. Во главе ОЗНА стоял его ближайший соратник, член политбюро ЦК КПЮ Александр Ранкович. К сотрудничеству с госбезопасностью в обязательном порядке должны были привлекаться, например, дворники, сторожа, швейцары, управдомы — то есть все те, кто мог непосредственно контролировать граждан и их посетителей в любое время[239].
Сотрудники ОЗНА имели практически неограниченные полномочия. В ответ на жалобы и возмущения тех граждан, которые были недовольны их действиями, Тито, выступая 7 июля 1945 года в городе Младеновац, заметил: «В Югославии существуют небольшие группы лиц, да и за границей тоже есть подобные критики, которые считают, что ОЗНА следует распустить… Что же, я помню, что было время, когда и я очень хотел, чтобы распустили жандармерию… Если ОЗНА наводит страх, который до костей пробирает тех, кто не любит новую Югославию, то делает это для пользы народа»[240].
В марте 1946 года ОЗНА был переименован в Управление государственной безопасности (УДБ) и переведен в структуру министерства внутренних дел. Управление по-прежнему возглавлял Ранкович. Еще одной мощной спецслужбой Тито была контрразведка югославской армии (КОС), тоже образованная в марте 1946 года. Кроме того, к марту 1946 года в стране насчитывалось 30 тысяч сотрудников народной милиции[241].
Одной из главных задач, стоявших перед спецслужбами, был окончательный разгром оставшихся вооруженных отрядов противников Тито. Во время войны погибло, по официальным данным, 305 тысяч бойцов НОАЮ[242]. Многие из партизан и коммунистов погибали не только от рук немцев или итальянцев, но и от усташей, четников, мусульманских или албанских националистов. Когда в 1942 году итальянцы приговорили захваченного ими генерального секретаря компартии Хорватии Раде Кончара к смертной казни, он заявил: «Я не ищу у вас пощады. Но и мы не будем щадить вас». Теперь его слова сбывались.
Тито еще 21 ноября 1944 года пообещал амнистию всем противникам, если они добровольно сложат оружие до 15 января 1945 года и если за ними нет военных преступлений.
14 мая 1945 года он направил приказ Главному штабу армии в Словении: «Требую принять самые энергичные меры для того, чтобы любой ценой предотвратить убийства военнопленных и всех арестованных нашими военными частями, организациями или отдельными лицами»[243].
Неслучайно этот приказ был направлен Тито именно в Словению. Югославская армия в некоторых местах перешла австрийскую границу, а в Австрии скопилось около двухсот тысяч югославских беженцев из числа «врагов народа». Они находились на территории, занятой британскими войсками. Опасаясь дальнейшего наступления партизан в Австрии и осложнения ситуации в районе Триеста, англичане выдали Тито его врагов.
24–29 мая югославам передали около 23 тысяч человек. То, что произошло с ними потом, является одной из самых мрачных и пока не до конца изученных страниц в истории титовской Югославии. Несколько тысяч выданных британцами противников Тито были расстреляны в лесах вблизи словенского городка Кочевье. Роль самого Тито в этих событиях до конца еще не ясна. Один из организаторов операции майор Сима Дубайич в 1990 году рассказал белградскому журналу «Дуга», что к нему пришли руководители словенского ОЗНА и передали приказ о расстреле. Журналисты спросили его: считает ли он, что Тито знал об этом приказе. Он ответил: «Конечно. Никто не мог принять такого решения, кроме Тито»[244].
Известно, что в мае 1945 года в Австрию перешли глава НГХ Анте Павелич, министр внутренних дел НГХ, «хорватский Гиммлер» Андрия Артукович, комендант концлагеря Ясеновац Макс Люборич и другие люди, которые числились в списках военных преступников и приметы которых были хорошо известны англичанам. Однако они как в воду канули, а потом вдруг возникли в Аргентине, Испании, США и других странах, где вели вполне спокойную жизнь. Павелич умер в Мадриде в 1959 году, будучи заочно приговорен в Югославии к смертной казни. Артуковича власти США выдали югославам только в 1986 году — уже после смерти Тито. Он умер в тюремном госпитале.
Некоторые из видных коллаборационистов все же оказались в руках Тито. Самой крупной фигурой из них был Милан Недич, укрывшийся осенью 1944 года в Австрии, но выданный англичанами под давлением югославов 1 января 1946 года. Правда, его дело не удалось довести до суда — 5 февраля во время допроса Недич выбросился из окна и разбился насмерть.
Некоторые антититовские формирования все еще продолжали вооруженное сопротивление. Борьба с отрядами националистов в Косове продолжалась, к примеру, до конца 1946 года[245].
Еще одной проблемой для нового режима оставались четники Дражи Михайловича. После вступления на территорию Сербии Красной армии руководство «Королевской армии в Отечестве» отдало приказ не вступать с ней в столкновения — четники заявили, что считают советские войска «союзниками» по борьбе с оккупантами. «Да здравствует СССР! Да здравствует король!» — говорилось в листовках, которые они распространяли осенью 1944 года[246]. Однако советская сторона считала Михайловича коллаборационистом — часто его представителей арестовывали или разоружали.
Основные силы четников были окончательно разгромлены в боях с НОАЮ 12–13 мая 1945 года в юго-восточной части Боснии у горы Зеленгора. Взятые в плен четники были в основном расстреляны в течение следующей недели. По некоторым данным, число погибших у Зеленгоры и расстрелянных после взятия в плен четников составило 9300 человек. Однако к концу 1945 года, по оценкам ОЗНА, в Сербии все еще действовали около 1200 «вооруженных мятежников». Руководителям госбезопасности пришлось признать, что свое обещание полностью уничтожить четников к началу 1946 года выполнить не удалось. Не удавалось пока схватить и самого Дражу Михайловича[247].
5–7 августа в Белграде прошел конгресс Народно-освободительного фронта Югославии (НОФ). Помимо КПЮ в него вошли и другие партии — Независимая демократическая партия, Союз землепашцев, Народная крестьянская партия, Югославская республиканская партия, Народная радикальная партия и другие. Все они предпочли признать ведущую роль коммунистов и согласились работать под их руководством. Тито выступил с большой речью, а потом отвечал на вопросы делегатов. Его спросили — какой форме правления быть в Югославии в будущем — монархической или республиканской? Тито решительно высказался за республику. Но окончательное решение по этому вопросу должна была принять Учредительная скупщина, выборы в которую назначались на 11 ноября.
Тито публично пообещал, что выборы будут «самыми демократическими» в истории Югославии. Выступая по радио Белграда 12 сентября, он сказал, что в них не будут участвовать только «предатели своей родины» и «прислужники оккупантов», которых, по его словам, «к счастью, очень мало»[248].
Мало или много — это смотря как считать. По официальным югославским данным, более трехсот тысяч человек к концу войны эмигрировали из страны, а с оккупантами и их пособниками сотрудничали около двухсот тысяч[249]. На основе новых революционных законов из избирательных списков были вычеркнуты 194 158 человек. По другим данным, только в Сербии из списков были вычеркнуты 1 миллион 852 тысячи, в Хорватии — 401 501, в Боснии и Герцеговине — 168 741, Словении — 159 512, Македонии — 45 278, Черногории —13 656 человек[250].
Советник американского посольства в Белграде Гарольд Шанц записал в своем дневнике: «В стране господствует всеобщий страх. Он заметен везде, и в частной, и в общественной жизни. В городах режим использует комитеты и шпионов, которые у него есть в каждом квартале и в каждом доме… Хуже всего, когда слышишь, как люди, которые боролись против немецкой военной машины во время расцвета ее могущества, теперь высказываются в том духе, что „Гитлер, все-таки, может быть, был прав“, и, сравнивая ОЗНА с гестапо, говорят, что гестапо было еще приличным учреждением»[251].
Казалось бы, Тито можно было не беспокоиться за результаты выборов. Однако он отнесся к предвыборной кампании очень серьезно — как будто ему противостояли равные по силам соперники. Тито ездил по стране, раздавал предвыборные обещания и такие же предвыборные подарки. Так, например, он послал от своего имени в Боснийскую Крайну 50 вагонов с продовольствием, посудой и «мануфактурой». Ведущие газеты страны тут же восторженно отозвались об этом поступке маршала[252].
Заместитель Тито в правительстве и лидер демократов Милан Грол пробовал вести против коммунистов агитацию в своей газете «Демократия», однако все закончилось тем, что профсоюзы отказались ее печатать. Помещения газеты в нескольких городах попросту сожгли. 18 августа в знак протеста против «нарушения Тито соглашения о временном правительстве», а также «принципов демократии и свободы слова» Грол подал в отставку[253].
8 октября 1945 года в отставку подал и министр иностранных дел Иван Шубашич. Оппозиция призвала своих сторонников к бойкоту выборов, поскольку, по ее заявлениям, в той обстановке, которая сложилась в Югославии, проведение свободных и демократических выборов было невозможно.
Тито ответил на это проведением грандиозных мероприятий в свою поддержку. Была отпразднована, например, первая годовщина освобождения Белграда. По этому поводу «освободители города» получили подарки от «благодарного населения». Сталину был передан золотой меч работы известного югославского мастера Томы Росандича, ковер с национальным орнаментом, национальная одежда, столик, вырезанный из дуба. Тито же получил собственный бронзовый бюст работы скульптора Сретена Стояновича, серебряную фигуру, которая изображала материнство, и другие подарки[254].
В Белграде прошел военный парад — первый после войны. После парада центр города заполнили толпы празднично одетых людей — на улицы вышло не менее 250 тысяч человек. Играла музыка, многие танцевали народные танцы, слышалась песня «Мы — молодое войско Тито, с нами весь народ идет!».
Между тем 17 октября правительство США обратилось к Москве и Лондону с призывом отложить выборы в Югославии, объясняя это тем, что три державы, как гаранты соглашения Тито — Шубашич, должны добиться заключения нового соглашения, которое бы «восстановило основу для их сотрудничества в объединенном временном правительстве». 21 октября пришел ответ из Москвы: никаких нарушений соглашения советская сторона не увидела. Тито в тот же день выступил на митинге в Белграде и подтвердил, что выборы пройдут в объявленные сроки.
6 ноября Вашингтон и Лондон снова потребовали от Тито отложить выборы, однако встретили решительный отказ. Югославов снова поддержали в Москве. Англичанам и американцам ничего не оставалось, как смириться со своей неудачей.
Официальные итоги выборов подтвердили полный триумф коммунистов и их сторонников. В них участвовало 88 процентов избирателей. 96 процентов голосов получили кандидаты Народного фронта. Они заняли все места в Учредительной скупщине, причем в ее новом составе 80 процентов депутатов были коммунистами.
Уже 29 ноября по предложению сербской делегации созванная Учредительная скупщина провозгласила Югославию Федеративной Народной Республикой. 1 декабря Тито, выступая на заседании Скупщины, заявил, что «правительство, которое было создано по соглашению между Национальным комитетом освобождения Югославии и королевским правительством в Лондоне, уходит в отставку»[255]. Однако Скупщина отставку не приняла — она выразила правительству Тито полное доверие и наделила полномочиями для дальнейшей работы. Это решение было встречено бурной овацией и криками «Да здравствует Тито!». Овации не смолкали несколько минут.
19 декабря правительство ФНРЮ во главе с Тито признал Советский Союз, 22-го — это с явной неохотой сделали США и Великобритания. Таким образом, Тито теперь де-юре стал официально признанным вождем нового государства.
У него были все причины встречать Новый, 1946 год в хорошем настроении в своей резиденции. После того как ушли иностранные дипломаты, обстановка стала совсем неофициальной. В разгар веселья группа молодых офицеров, в основном черногорцев, подхватила Тито на руки. Сам Тито, смеясь, воскликнул: «Сербы, не уступайте, черногорцы захватывают у вас гегемонию!»[256]
31 января 1946 года Учредительная скупщина единогласно приняла Конституцию Федеративной Народной Республики Югославии. Никто и не думал скрывать, что образцом для нее стала так называемая сталинская Конституция СССР от 1936 года.
Югославия провозглашалась «федеративным народным государством с республиканским строем, союзом равноправных народов». По конституции, в Югославию входило шесть союзных республик, а Сербия в своем составе имела две автономные области — Воеводину и Косово и Метохию. Статус нации, в отличие от королевской Югославии, теперь предоставлялся македонцам, черногорцам и боснийским мусульманам. Национальным меньшинствам гарантировались права культурного развития и пользования родным языком.
Верховным органом государственной власти объявлялась Народная скупщина. Между ее сессиями роль «коллективного президента» страны выполнял Президиум Народной скупщины во главе с председателем. Исполнительным органом власти провозглашалось правительство ФНРЮ также во главе с председателем[257].
31 января Тито снова объявил, что правительство уходит в отставку, но Скупщина тут же поручила ему сформировать новый кабинет министров. На следующий день она единогласно утвердила его состав. Газеты писали: «Маршал Тито встал с правительственной скамьи и поднялся на трибуну. Появление маршала Тито Народная скупщина встретила бурными овациями. Овации были такими длительными, что товарищ Тито долго не мог начать свое выступление. Несколько раз сквозь бурные аплодисменты пробивался его голос: „Товарищи!“ — но аплодисменты не стихали. Со всех сторон слышалось единодушное: „Да здравствует Тито!“»[258] На следующий день, 2 февраля, Тито также единогласно был избран Верховным главнокомандующим.
В марте — уже в своем новом качестве — Тито отправился в первые зарубежные визиты в Польшу и Чехословакию. Когда он вернулся, его ждала приятная для него новость: наконец-то силы безопасности сумели схватить генерала Михайловича.
Михайлович с небольшой группой соратников скрывался в Восточной Боснии. В сентябре 1945 года он вернулся в Сербию. ОЗНА сумел взять в плен и перевербовать одного из близких к нему офицеров. Затем его вместе с группой сотрудников ОЗНА под видом четников направили к Михайловичу, чтобы выманить того из убежища и убедить перебраться на новое место. Михайлович согласился и во время перехода был арестован[259]. По некоторым данным, операция против Михайловича была разработана по советским рецептам, которые применялись для ликвидации националистического подполья в Западной Украине, и с участием советских советников[260].
Михайловича стали готовить к открытому судебному процессу. Главное обвинение против него состояло в сотрудничестве четников с оккупантами. Во время следствия с ним обращались вполне корректно и содержали в неплохих условиях. Чтобы избежать упреков в национальных предрассудках, в состав суда включили только сербов.
Суд над Михайловичем начался 10 июня в Доме гвардии, в белградском пригороде Топчидер. Этот суд не был похож на знаменитые московские процессы 1930-х годов. По духу и стилю он больше походил на революционные трибуналы, которые судили английского короля Карла I или французского монарха Людовика XVI[261].
Михайлович давал откровенные показания, так как считал, что скрывать ему нечего и совесть его чиста. Он не признал себя виновным в измене. Его выступление с последним словом продолжалось почти четыре часа. В нем он цитировал слова знаменитого черногорского правителя и поэта Петра II Негоша о «мировом вихре». «Я оказался в водовороте событий и идей, — сказал Михайлович, — но все-таки остался всего лишь солдатом. Я убежден, что шел правильным путем… Судьба была по отношению ко мне немилосердной, когда вдруг бросила меня в этот мировой вихрь… Я во многое верил, многое хотел сделать и многое начал, но этот мировой ураган в итоге уничтожил и меня самого, и мое дело»[262].
Суд отказался принять к сведению показания членов американской миссии при штабе Михайловича, а также пилотов союзной авиации, сбитых над территорией Югославии и спасенных четниками (было спасено около пятисот человек). Из 47 пунктов обвинения Михайлович был признан виновным по восьми. Главное из них состояло в том, что он и «так называемые „четники Дражи Михайловича“ и „Королевская армия в Отечестве“ имели своей целью с помощью вооруженной борьбы и террора в сотрудничестве с оккупантами поддержать оккупацию и подавить вооруженное восстание и освободительную борьбу сербского и других народов Югославии».
15 июля он и еще восемь его сподвижников были приговорены к расстрелу. Адвокаты уговорили Михайловича направить Тито прошение о помиловании. Тито сначала колебался, но потом, не без влияния Джиласа и Ранковича, отказался удовлетворить его. Уже 17 июля Михайлович был расстрелян. Где он похоронен — неизвестно.
Суд и казнь Михайловича вызвали волну резкой критики в адрес Тито на Западе. Особенно негодовали американцы. Летом 1946 года их отношения с Белградом были хуже некуда. Американские военные самолеты часто нарушали югославское воздушное пространство. В августе югославы сбили два американских военных самолета, погибли пять американских летчиков. В США началась невиданная по своим размерам антиюгославская кампания. Американские власти заявили Тито протест, посольство США в Белграде предупредило о возможности «ответа» с моря и воздуха, газеты призывали сбросить на Югославию атомную бомбу, а во время похорон американских летчиков один из офицеров громко прокричал: «Тито — хайль Гитлер!»[263] В это время Кардель встретился с Молотовым на международной конференции в Париже. Молотов, поздравив его с успехом, посоветовал все же третьего самолета не сбивать[264].
Тито послушался этого совета. А когда американцы пригрозили вынести этот инцидент на обсуждение Совета Безопасности ООН, он принес извинения и согласился заплатить 150 тысяч долларов американскому правительству и семьям погибших летчиков.
Еще одной проблемой для Тито были отношения с Римско-католической церковью в Хорватии. Сразу же после окончания войны он попытался навести мосты между новой властью и католиками. 2 июня 1945 года Тито встретился с представителями католического духовенства и удивил их, заявив, что он тоже католик[265]. Джилас и Агитпроп, который он возглавлял, были в недоумении. На всякий случай в газетах вместо слов «я, как католик» было напечатано «я, как хорват».
На встрече с Тито не было загребского архиепископа Алоизия Степинаца. Он в это время уже две недели сидел в тюрьме. Потом его выпустили, и они с Тито разговаривали по телефону. «Это был мужской разговор», — вспоминал впоследствии Степинац. Степинац публично критиковал власть за то, что она конфисковала имущество католических священников, а некоторых арестовала. Удивительно, но Степинац умудрился даже напечатать несколько статей, в которых защищал католическую церковь НГХ. Преступления против сербов и представителей других национальностей Степинац называл «ошибками людей, которые вели себя так, как будто не существует никакой церковной власти».
Эти статьи настолько возмутили Тито, что он вступил с архиепископом в открытую полемику. 25 октября было опубликовано его открытое письмо Степинацу. «Епископы изображают из себя героев и заявляют, что будут бороться даже в том случае, если под угрозой окажутся их жизни, — писал Тито. — …Но почему же епископы не выпустили подобное „пастырское послание“ и не потребовали, чтобы его читали во всех церквях во время Павелича и немцев? Послание против страшного истребления сербов в Хорватии, в котором были уничтожены сотни тысяч женщин, детей и мужчин?.. Если они сейчас говорят, что готовы пожертвовать собой, то тогда они хранили молчание не из-за боязни усташей, а потому, что были согласны с ними».
Даже его недруги понимали, что маршал во многом прав. К тому же Степинац пока еще мало походил на жертву его режима. Он оставался на свободе, хотя находился под плотным наблюдением ОЗНА.
Однажды во время поездки Тито по Далмации местные жители рассказали ему, что священники пугают народ разными карами, если они будут поддерживать новую власть. «Пусть они остаются в церкви — им там и место», — ответил Тито. «Но они явно не любят эту власть», — заметил кто-то. «Когда-то реакционные священники говорили, что всякая власть — от Бога, — сказал Тито. — Сегодня они говорят, что наша власть — не от Бога. И что нам делать? Сложить руки и ждать, пока они одобрят эту власть?»[266]
Несколько лет спустя Тито объяснял американскому журналисту Джорджу Селдсу, почему они не сразу арестовали архиепископа. «Я попросил его уехать из страны, например в Рим, — говорил Тито, — но он отказался. Я призвал вмешаться папу, но ответа из Ватикана так и не получил… И лишь тогда власти арестовали Степинаца»[267].
Степинац был арестован 30 сентября 1946 года. Его обвинили в измене родине, сотрудничестве с врагом, насильственном обращении сербов в католичество. Вместе с архиепископом перед Верховным судом Хорватии вскоре предстало еще 15 человек, в том числе такие одиозные командиры усташей, как Эрих Лисак и Иван Шалич. Степинаца защищал тот самый загребский адвокат Здравко Политиа, который когда-то был адвокатом Тито на так называемом «процессе бомбометателей» в 1928 году.
11 октября был объявлен приговор: к смерти приговорили только усташей Лисака и Шалича, а всех остальных — к различным срокам заключения. Степинац получил 16 лет тюрьмы и три года поражения в гражданских правах. Он отбывал заключение в тюрьме Лепоглава, в довольно комфортных условиях. Степинац пробыл в тюрьме пять лет, после чего его все же выпустили, но оставили под домашним арестом в его родном городке Крашич. Здесь Степинаца постоянно охраняли несколько сотрудников ОЗНА.
29 ноября 1952 года папа Пий XII возвел в сан кардиналов 14 священнослужителей. Среди них был и Степинац. В ответ на это Югославия прервала дипломатические отношения с Ватиканом. В 1960 году Степинац скончался, и Тито разрешил устроить ему торжественные похороны в кафедральном соборе Загреба. В 90-х годах прошлого века в независимой Хорватии Степинац был объявлен национальным героем.
Тито, безусловно, считал Степинаца преступником, но в его отношении к нему проскальзывало что-то вроде уважения достойного противника. Хотя Тито и не любил церковь с тех пор, как в детстве сельский священник дал ему пощечину.
«Берегите свое здоровье. Оно еще понадобится для Европы»
Несмотря на все победы, награды и признания, 1946 год оказался для Тито тяжелым в личном плане. Еще летом 1944 года Даворьянка Паунович отправилась в Москву на лечение: у нее обнаружили туберкулез. Она вернулась в Белград только осенью, после освобождения города, и поселилась на вилле Тито.
Впрочем, она в это время не так уж часто виделась с Тито, которого занимали срочные государственные дела. Сохранилось несколько писем, которые он написал ей. Все они начинаются словами «Дорогая Зденка!» и заканчиваются — «С сердечным приветом. Старый». В письмах Тито чувствовалась искренняя теплота и забота о своей подруге. Он посылал ей книги, газеты, лекарства, сообщал последние новости. Жаловался на усталость, загруженность делами, рассказывал о том, что делают его сыновья. «В Праге я купил для тебя небольшой подарок, — писал он, — это часы, которые я прошу тебя принять с пожеланиями выздоравливать как можно скорее»[268]. «Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но сильная воля ведет к выздоровлению», — утешал он ее в другом письме.
1 мая 1946 года в Белграде, как и в других городах Югославии, проходили праздничные торжества. Они продолжались несколько часов, которые Тито простоял на трибуне и все это время с трудом сдерживался, чтобы не показать народу своего горя — в этот праздничный день умерла Зденка.
Смерть Даворьянки стала для него тяжелейшим ударом. После недолгих размышлений он решил похоронить ее в парке перед Белым дворцом. На похороны не пригласили даже ближайших соратников Тито, и они проходили без всякого торжественного ритуала. Все-таки Зденка была майором Югославской армии и могла рассчитывать на проводы с воинскими почестями.
Тито никому и никогда не рассказывал об этих похоронах. Остались только легенды. Одна из них гласит, что он лично похоронил свою Зденку, другая утверждает, что Тито был настолько расстроен, что даже не нашел в себе сил прийти на похороны. Говорили, что Зденка сама просила похоронить ее в парке, чтобы Тито как минимум два раза в день проходил мимо ее могилы: когда шел на работу в Белый дворец и когда возвращался обратно домой. Позже, когда хозяйкой его дома стала Йованка Броз, она предложила перенести могилу Зденки на кладбище в ее родной Пожаревац, но Тито резко отклонил это предложение[269]. До самой смерти он следил за тем, чтобы на ее могиле каждый день были свежие цветы.
Долго горевать из-за смерти Даворьянки у Тито не было возможности. Уже в конце мая 1946 года его ожидало важнейшее событие — визит в Москву.
Югославская делегация прибыла в Москву 27 мая 1946 года. Вместе с Тито были Ранкович, Кидрич, Коча Попович и другие. Попович подробно описал визит югославов в Кремль, где их ожидал Сталин. Первое впечатление от Кремля — «что ты находишься в каком-нибудь тихом санатории, вокруг стояла тишина, как будто все было погружено в вату». Еще югославам бросилась в глаза безупречная чистота. Простая обстановка и толстые ковры в коридорах, которые заглушали шаги.
Наконец их ввели в комнату с длинным столом для совещаний. Там уже находились Сталин, Молотов и советский посол в Югославии Лаврентьев. Сталин сразу же направился к Тито и поздоровался с ним. Тито представил ему членов югославской делегации. Сталин, пожав всем руки, сказал Молотову: «Вячеслав Михайлович, посмотри, какие красивые, сильные люди, сильный народ!»
После этого Сталин сел за стол, все остальные последовали его примеру. Сталин пододвинул к себе блокнот, начал в нем что-то чертить и в то же время задавал Тито различные вопросы. Сталин, например, спросил о здоровье Карделя и Джиласа. Тито ответил, что с ними все в порядке, они просто не смогли приехать. «Здесь и так половина нашего правительства», — заметил Тито. Он от имени всего народа поблагодарил Сталина за поддержку в вопросе о Триесте, но Сталин заметил, что «англичане и американцы не хотят отдать вам Триест». После этого он резко переменил тему, спросив Тито, каким будет в Югославии урожай и успели ли югославы провести посевную. Тито начал рассказывать о проблемах экономического развития страны, а Сталин, кивая головой, говорил: «Поможем. Поможем…»
Некоторое время они обсуждали экономические проблемы, затем Сталин заговорил о военных и внешнеполитических вопросах. Его очень интересовала Албания, он подробно расспрашивал об обстановке в этой стране, об отношениях в ЦК албанской компартии, о соотношении сил в ее руководстве. Тито ответил, что албанцы предлагают заключить с ними договор о защите независимости, поскольку это поможет им в случае угрозы со стороны итальянского флота. Сталин согласился, но заметил, что нужно найти для этого соответствующую форму. «Для создания федерации время еще не пришло, — сказал он. — С Болгарией тоже. Сейчас главный вопрос — это Триест. И его надо решить прежде всего. Но если вы хотите сейчас заключить договор с Албанией, то можно сделать и то, и другое».
Сталин спросил, каковы планы югославов на вечер. Тито ответил, что их нет. «Правительство, а государственного плана нет», — улыбаясь, заметил Сталин и предложил всем перекусить.
Вскоре подали машины и все поехали из Кремля на сталинскую дачу в Кунцево. В столовой сели за длинный стол. Из советских руководителей на ужине были также Молотов, Жданов, Булганин и Берия. Обстановка за столом была простой и дружеской.
Сталин налил себе перцовки и произнес тост за гостей. Тито тоже произнес тост — за Сталина и советский народ. Так, за тостами и разговорами проходил час за часом. Потом Сталин встал, завел патефон и стал ставить на него различные пластинки. В основном это были русские народные песни. Он даже стал приплясывать и напевать под музыку. Его соратники разразились восторженными восклицаниями. Но настроение у Сталина вдруг изменилось. «Я долго не проживу, — сказал он. — Физиологические законы не отменишь». Все принялись доказывать ему, что он не прав и проживет еще долго. «Нет, нет, — повторял Сталин, — физиологические законы необратимы». Затем, посмотрев на Тито, сказал: «Тито должен беречься. С ним не должно ничего случиться. Так как я долго не проживу, а он останется для Европы… Черчилль мне рассказывал о Тито, говорил, что Тито — хороший человек, а я ответил Черчиллю: „Мне это неизвестно, но если вы говорите, значит, так оно и есть. Постараюсь и я узнать Тито“».
