Тито «стучится в двери» Запада

В годы советско-югославского конфликта не было ни одной крупной газеты или журнала, которые не помешали бы карикатуры на Тито и его окружение. Толстый человек на кривых коротких ногах, в фуражке с высокой тульей, с топором в руках, с которого стекает кровь, в одном кармане — пачка долларов, в другом «Майн кампф», правая рука поднята в нацистском приветствии, и с нее тоже капает кровь — таким был самый распространенный карикатурный образ Тито. Правда, сюжеты часто менялись. Югославского руководителя, к примеру, рисовали у американской кассы с деньгами в руках и подписью:

Старается Тито

И вся его свита,

Чтоб были довольны

Тузы Уолл-стрита.

Был еще Тито-паук в виде нацистской свастики, Тито и его соратники в виде кривоногих бульдогов, тявкающих на поводке Дяди Сэма, или Тито в виде девицы на панели с подписью «Брозтитутка». Говорят, что изобретение очень популярного тогда эпитета принадлежало Самуилу Маршаку — он использовал его впервые в стихах к очередной карикатуре на Тито в исполнении знаменитых Кукрыниксов (художники Куприянов, Крылов и Соколов):

Теперь Тито совсем не то,

Он изменился не на шутку:

Он был Иосиф Тито Броз,

А стал Иосиф Брозтитутка.

Стихи и очерки Константина Симонова, Сергея Михалкова, Николая Тихонова и многих других авторов, в которых прославлялся «легендарный маршал Тито», были запрещены. Впрочем, те же Симонов, Михалков, Тихонов и многие другие мастера советской культуры тут же взялись за создание его нового образа. Скажем, Михалкову принадлежит такой «сатирический портрет» Тито:

Жаждой зла наполнен туго,

Патентованный бандюга.

Он всех подряд повесить рад,

Законченный дегенерат.

Малоизвестный в то время писатель Орест Мальцев вообще остался в истории как раз благодаря конфликту с Тито. Его роман «Югославская трагедия» стал, пожалуй, символом всей антититовской кампании. В нем Тито был выписан самыми черными красками: он и агент Англии и США, и изменник делу коммунизма, и просто неприятный, жуликоватый человек, пренебрегающий всеми нормами морали. По одним данным, Мальцев выполнял заказ ЦК, по другим — кандидатуру автора одобрил лично Сталин и он же сам правил рукопись. Как бы то ни было, но «Югославская трагедия» за два года выдержала более двадцати изданий тиражом в несколько миллионов экземпляров. Она принесла Оресту Мальцеву Сталинскую премию второй степени за 1951 год.

Читал ли Тито то, что пишут о нем в Советском Союзе? Конечно читал. Можно только догадываться, что именно творилось в его душе, когда он читал, что его сравнивают с Герингом, или рассматривал карикатуры на самого себя.

Все эти годы Тито находился в странной ситуации. Для бывших друзей — уже враг, а для бывших врагов — еще не друг. Он никуда не выезжал из Югославии — в течение пяти лет не покинул ее ни на один день, и никто из руководителей других стран не приезжал к нему.

«Этот год был для нас очень тяжелым, — записал он в дневнике 31 декабря 1950 года, — но кто знает, что несет нам следующий». Новый, 1951 год Тито встретил в своей резиденции, в компании своих товарищей — Ранковича, Гошняка, Карделя, Кочи Поповича и других. Потом всей компанией они пошли в клуб. «Там было слишком скучно, так как всю ночь смотрели какие-то фильмы», — записал Тито. На следующий день рано утром он отправился на охоту, которую считал чуть ли не самым лучшим отдыхом для себя.

4 февраля 1951 года он записал: «Сегодня я был в Банате (область на северо-востоке Сербии. — Е. М.) на охоте на диких гусей, однако сумел подстрелить только одного. Было довольно холодно, но снега не было. Я смотрел на поля и боялся даже подумать, что холода без снега могут снова уничтожить осенние посевы. Сейчас я жду снега так же сильно, как летом ждал дождя»^[402]. Мысли о засухе, которая поражала Югославию несколько лет подряд, не оставляли Тито почти никогда.

Перед ним стояли две важнейшие задачи — срочно накормить население страны и укрепить ее обороноспособность. И то и другое он, в конце концов, решил сделать с помощью Запада. Осенью 1950 года правительство Югославии обратилось к США с просьбой об оказании продовольственной помощи.

31 октября 1950 года в Белграде Тито встретился с американским послом в Югославии Джорджем Алленом. Посол сообщил, что президент Трумэн не против оказания помощи Югославии, но для этого хотел бы заключить с Белградом двустороннее соглашение. Аллен принес с собой и проект этого соглашения. Оно гласило, что американская помощь предоставляется Югославии, чтобы последствия засухи не могли подорвать ее обороноспособность, и что Югославия обязуется вернуть ее путем продажи товаров, в которых США испытывают недостаток и которые необходимы им для оборонных целей^[403]. Посол заметил, что заключение соглашения наверняка приведет к новым резким нападкам со стороны Советского Союза — в том числе и лично в адрес Тито. Впрочем, Тито и сам это прекрасно понимал.

В его дневнике сохранились следы размышлений по этому вопросу. Тито оказался перед сложным выбором. В нем еще жила старая «коминтерновская» закалка, в соответствии с которой принимать помощь от классовых врагов, к тому же помощь на военные цели, было недопустимо. «Я знаю, что Информбюро снова получит повод для нападок на нас, ну да ладно», — в конце концов замечает он в дневнике^[404].

Югославы согласились с американскими условиями, и уже в декабре 1950 года в США был принят Закон о чрезвычайной помощи Югославии. 6 января 1951 года состоялось его подписание^[405]. В Югославию начало поступать американское, британское и французское продовольствие, прежде всего американская пшеница. Затем — продовольственные посылки различных международных организаций. Молодой американский конгрессмен Джон Фицджералд Кеннеди встретился с Тито в Белграде, чтобы лучше понять, какая еще помощь нужна Югославии. Благодаря западной помощи стране удалось пережить тяжелую зиму 1951 года. «Нас ругают за то, что мы приняли американскую пшеницу, — заметил как-то Тито. — А я утверждаю, что она лучше советской пшеницы, которую мы вообще не получили».

Итак, осенью 1950 года Тито решился «постучаться в двери Запада»^[406]. Он не мог не понимать, что созданная им система переживает жестокий кризис. К концу 1950 года становилось все более очевидным, что выбранная в качестве примера советская модель социализма в Югославии работает плохо. Блокада и практически полная международная изоляция страны сделали недостатки государственно-бюрократического социализма еще более очевидными.

Задания первой югославской пятилетки, начавшейся в 1947 году, оказались невыполненными. В стране по-прежнему существовала карточная система распределения. Очереди и дефицит товаров были обычным делом. То и дело возникали панические слухи, что заканчиваются то хлеб, то спички, то керосин. Поскольку официальная пропаганда твердила одно, а в реальной жизни граждане видели совсем другое, это не могло не подрывать среди них доверия к власти, за которую многие из югославов совсем недавно сражались с оружием в руках.

В начале 1949 года II Пленум ЦК КПЮ провозгласил курс на коллективизацию сельского хозяйства. В 1950 году в стране было уже создано около семи тысяч Крестьянских трудовых кооперативов (КТК), которым было передано 2 миллиона 226 тысяч гектаров земли^[407]. Крестьяне не горели желанием вступать в КТК, и государство пыталось привлечь их туда то уговорами, то угрозами и прямым принуждением. В этом смысле югославская коллективизация ничем не отличалась от сталинской.

Уже в 1949 году в селах возникли первые подпольные группы, которые начали борьбу с коллективизацией. А весной 1950-го в нескольких районах страны вспыхнули настоящие восстания. Самым крупным из них было так называемое Цазинское восстание, охватившее 5–7 мая 1950 года несколько районов на западе Боснии и в соседней Хорватии. В нем участвовали 20 сел. Причем руководили им бывшие «титовские партизаны» — первоборцы (то есть те, кто воевал в партизанах с 1941 года), а участвовали в нем не только «середняки», но и бедные крестьяне, недовольные почти насильственной коллективизацией^[408]. В нескольких городах прошли забастовки и митинги протеста рабочих. В народе все чаще поговаривали, что до войны, при короле, жили, может быть, и тяжело, но такого, как при коммунистах, все равно не было.

По плану первой пятилетки строились и развивались прежде всего предприятия тяжелой промышленности. Производство предметов потребления сокращалось, достать их было сложно, что вызывало частые жалобы и недовольство граждан. Более 50 процентов доходов югославов уходило на продукты питания. В городах не хватало жилья — его строительство опять-таки уступало довоенным темпам. В 1954 году только 17 процентов квартир в Югославии имели ванну, 32 процента — туалет и 29 процентов — водопровод^[409]. Понятно, какое настроение было у обитателей этих квартир, когда они видели особняки и виллы тех, кто призывал их «еще теснее сплотиться вокруг партии и товарища Тито для строительства и защиты нашего социализма».

Весной и летом 1952 года Тито несколько раз публично обещал народу, что пройдет еще год-другой и в стране все изменится к лучшему^[410]. Однако летом 1952 года страну поразила еще одна, гораздо более тяжелая, засуха.

4 января 1951 года Тито принял посла Греции. Они говорили о том, как улучшить отношения между двумя странами. В дневнике Тито сделал такое замечание: «Я заметил, что ему с трудом удается скрывать, что он нас ненавидит — как реакционер, который ненавидит все прогрессивные страны и всех прогрессивных людей»^[411]. Однако Тито теперь приходилось иметь дело именно с такими людьми. Они становились его стратегическими партнерами.

Запад сначала довольно сдержанно реагировал на советско-югославский конфликт. До конца 1949 года режим Тито поддерживал советскую политику на международной арене, поэтому на Западе выжидали. Но со временем победила точка зрения, согласно которой общественный строй в Югославии являлся не самой главной проблемой для западных стран. Главное — чтобы Тито занимал независимую от Москвы позицию.

Вслед за экономической и продовольственной помощью в Югославию пошла и помощь военная. 14 ноября 1951 года в Белграде было подписано соглашение о военной помощи США Югославии. Любопытно, что с югославской стороны его подписал сам Тито, а с американской — «всего лишь» посол США в Белграде Джордж Аллен. Вскоре в Югославию начали поступать американские самолеты, вертолеты, танки, артиллерийские орудия, различное военное снаряжение и материалы. Другие западные страны тоже начали оказывать ей военную помощь.

По соглашению американцы должны были оказать Тито военную помощь на сумму в 765,5 миллиона долларов, однако некоторые исследователи считают, что ее размеры значительно превысили эту цифру^[412]. В 1955 году американская военная миссия в Белграде официально состояла из 124 сотрудников.

Экономические условия, на которых оказывалась вся эта помощь, были для Югославии тяжелыми. Югославия, например, должна была продавать США по заниженным ценам стратегическое сырье — медь, хром, цинк, свинец, бокситы и др. Югославия признала и долги королевского правительства в сумме 238 миллионов долларов и согласилась выплатить иностранцам компенсацию за национализированную собственность — на это ушло еще 100 миллионов долларов. Когда же дело дошло до соглашений о кредитах, то югославам пришлось пойти на такие же тяжелые условия — срок их погашения составлял 4–5 лет, а ставки — до 11 процентов годовых.

Но и результаты западной помощи стали видны довольно быстро. Уже к середине 1950-х годов югославские заводы могли полностью обеспечивать армию стрелковым оружием, минометами, артиллерией и боеприпасами. За счет американской помощи было построено 37 военных заводов, и к 1956 году оборонная промышленность страны насчитывала уже 95 предприятий, на которых работало 95 тысяч человек^[413]. За 10 лет (до 1961 года) Югославия получила от западных стран в виде займов и безвозмездной помощи 3,7 миллиарда долларов^[414].

Однажды на встрече со студентами Тито спросили: зачем нам столько военных заводов? Тито начал объяснять, что над Югославией собираются тучи, что ее независимость под угрозой и т. д. Потом, подумав немного, добавил: «Когда все это будет позади, мы будем продавать оружие. А за оружие можно получить хорошие деньги. Ну а на этих заводах когда-нибудь будем производить товары для народа». Тито спросили, дорого ли стоят реактивные самолеты. Дорого, сказал Тито, но они нам нужны. «Если у тебя нет острых зубов, то в сегодняшнем волчьем мире не выживешь», — добавил он.

Советская разведка в это время внимательно отслеживала попытки Запада окончательно перетащить Тито на свою сторону. В феврале 1952 года разведка доложила Сталину, что США стараются превратить Югославию в «военный плацдарм для нападения на СССР и страны народной демократии» и что в этих целях ведут переговоры о вступлении Белграда в региональный военный союз с Грецией и Турцией, с помощью которого американцы собираются косвенно присоединить Югославию к НАТО^[415]. Правда, еще через год Сталин получил донесение о том, что «титовцы по внутриполитическим соображениям» считают нежелательным для себя присоединяться к военному союзу в составе Греции, Турции и Югославии (так называемый «Балканский пакт»), а хотят ограничиться «секретными военными конвенциями».

Американцы действительно пытались отвести «Балканскому пакту» роль «правого фланга НАТО». Однако в этом вопросе они натолкнулись на сопротивление Тито. Он не раз заявлял, что процесс сближения с Западом имеет свои границы и что, несмотря на всю оказанную Западом помощь, Югославия не перейдет в «лагерь империализма и реакции» и останется социалистической страной.

27 ноября 1952 года, выступая на заседании Исполкома ЦК партии, Тито в довольно резком тоне высказался о западных партнерах. Излагая, в частности, ход переговоров с делегацией НАТО во главе с командующим войсками США в Европе генералом Хенди, он сказал, что «они вели себя по отношению к нам как к зависимой стране, но наши эту позицию отклонили и держались с достоинством»^[416]. Тито не скрывал своих опасений — западные страны хотят получать от Югославии как можно больше важной военной информации, постепенно превращая ее в зависимое от них государство. «Мы не должны вступать в Атлантический пакт, — подытожил он. — Следует вести переговоры с греками и турками». Причем, по словам Тито, переговоры «следует поднять на политический уровень, а не ограничиваться исключительно военной стороной дела»^[417].

28 февраля 1953 года в Анкаре был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве между Югославией, Турцией и Грецией. Его подписание давало Югославии возможность установить хорошие отношения с Грецией и Турцией (членами НАТО) и главное — рассчитывать на поддержку этого военного блока в случае советского нападения.

Где бы остановился Тито в своем военном и политическом сотрудничестве с Западом, если бы не смерть Сталина в марте 1953-го? Скорее всего, рано или поздно Югославия не только формально, но и фактически оказалась бы на стороне западных стран. К этому ее неумолимо толкала логика острейшего противостояния с советским блоком. Находиться в гордом одиночестве Югославия долго не могла, и скорее всего только нормализация отношений с Москвой приостановила процесс ее перехода в западный лагерь.

Вероятно, тогда Тито и понял одну весьма важную вещь — для его Югославии гораздо выгоднее не присоединяться ни к одному из военно-политических союзов, а балансировать между ними. «Мы можем… использовать, с одной стороны, противоречия между капиталистическими странами, а с другой стороны, противоречия между великими державами», — говорил Тито на встрече со студентами Института общественных наук в Белграде 20 января 1951 года^[418].

Тогда, в начале 1950-х, Югославия оторвалась от советского берега, начала свой дрейф к западным берегам. Тито как будто в воду глядел, когда чуть раньше записал в своем дневнике, что «Информбюро… по своему старому обычаю, опять будет орать, что мы в конце концов сбросили маску и перешли к империалистам. Я глубоко уверен, что наши успехи за границей стали сильным ударом по их позициям, и именно поэтому они так и беснуются»^[419].

Этот «дрейф», конечно, не остался незамеченным в Москве. В отчетном докладе ЦК партии, который по поручению Сталина прочитал в октябре 1952 года на XIX съезде КПСС Маленков, Югославия, Греция и Турция были названы странами, которые «успели уже превратиться в американские колонии, а правители Югославии, все эти тито, кардели, ранковичи, джиласы, пьяде и прочие, — давно уже определились в американские агенты, выполняющие шпионские задания своих американских „шефов“ против СССР и народно-демократических стран»^[420]. Никто тогда не мог подумать, что очень скоро эти оценки в Москве постараются поскорее забыть…

Тито на работе и дома

В мае 1952 года Тито исполнилось 60 лет, хотя выглядел он моложе. На фотографиях того времени — элегантный светский мужчина либо в военной форме, либо в превосходно сшитых модных костюмах. Он больше похож на процветающего бизнесмена, чем на революционера и коммуниста. Американский журнал «Тайм» в это время назвал Тито одним из самых стильных политиков мира.

Осенью 1950 года одна из американских киностудий снимала документальный фильм о Югославии. Один из его эпизодов должен был быть посвящен тому, как проводит свой обычный день маршал Тито. Тито согласился на участие в съемках, хотя с явной неохотой. «Сегодня мне пришлось заняться одним делом, которое никогда не приносило мне удовольствия», — отметил он в дневнике^[421]. Американским киношникам повезло: чтобы не терять времени, он во время съемок провел две настоящие, а не постановочные встречи, на которых присутствовали Джилас, Кардель, Ранкович.

Тито, хотя и часто встречался с журналистами, в душе их, видимо, не особенно любил. Но количество заявок на интервью с ним, приходивших от иностранных журналистов, исчислялось сотнями. Многие хотели узнать, как живет этот коммунист в модных костюмах и с голливудской улыбкой, бросивший вызов самому Сталину. Но и в самой Югославии повседневная жизнь маршала была скрыта от посторонних глаз.

Обычно Тито вставал рано: летом в 5.30, зимой — в 7 утра. Не меньше получаса делал шведскую гимнастику — эту привычку он приобрел еще в молодости. Затем шел в душ, а после душа в любую погоду уходил на прогулку в парк. До завтрака успевал просмотреть срочные донесения и шифровки, которые поступили ночью. Если приходили очень важные депеши (прежде всего телеграммы от Сталина), секретарям разрешалось будить его. Около восьми утра садился завтракать и давал краткие рабочие указания секретарям. После завтрака, если не было никаких официальных встреч или поездок, уходил работать к себе в кабинет. По дороге на несколько минут задерживался у клеток с птицами — у него было много птиц, в основном канарейки — и проверял, есть ли у них корм и вода.

Потом Тито просматривал югославские и иностранные газеты и сводки международных информационных агентств. Во время работы он курил, но старался выкуривать не больше двадцати сигарет в день. Читал он в очках.

После газет наступала очередь писем и официальных документов. Каждое утро его помощники составляли список всех писем и краткое содержание каждого из них. Такие аннотации печатались на маленьких листах бумаги и прикреплялись к самому письму. Тито, как правило, просматривал все письма и писал на них свои резолюции. К нему, как к любому руководителю, приходили жалобы и просьбы, но были и другие послания. Когда стало известно, что у маршала появились проблемы с желчным пузырем, к нему стали приходить различные рецепты народной медицины. В 1950 году пришло письмо от крестьянина, который был проводником, когда Тито и Верховный штаб НОЛЮ выбирались из окруженного Дрвара. Теперь этот крестьянин сообщал, что изобрел вечный двигатель, и просил Тито о поддержке. Тито написал ему длинный ответ, в котором доказывал, что вечных двигателей не бывает, и советовал бывшему проводнику использовать свою энергию для более полезных открытий.

Бывали и другие просьбы. Некоторые граждане просили его крестить их детей. Впрочем, в этом не было ничего необычного. По традициям сербского и других югославских народов приглашение крестить детей означало проявление огромного уважения. Тито, прекрасно знавший эти традиции, относился к ним с пониманием. Сам, правда, он детей не крестил, но однажды отправил для этого в одно из сел Шумадии своего генерала Велемира Терзича, который стал крестным отцом дочери стрелочника железнодорожной станции Малый Пожаревац Любомира Косанича, отца десятерых детей.

Крещение состоялось в сельской церкви. Кум Тито прислал подарки: мать получила отрез на платье, ее дочь Слободанка — 10 тысяч динаров, пеленки и различную одежду, что по тем временам было действительно очень существенной помощью. Отец сиял от счастья и радости. «Я направил приглашение маршалу Тито крестить моих детей, — сказал он, — но боялся, что он откажется. Знаете, я ведь бедный человек». «Тем больше была его радость, когда ему сообщили, что крестить его ребенка прибудет посланник маршала Тито», — замечала газета «Политика»^[422].

Иногда к Тито приезжали его старые друзья и знакомые — еще по школе или деревне, где он жил. Но это было очень редко — раз-два в год. Тогда они оставались гостить у него на несколько дней и обязательно получали от хозяина различные подарки.

Когда Тито принимал иностранных гостей, то рядом с ним всегда находился переводчик. Сам маршал неплохо знал английский, русский, чешский, немецкий языки, читал по-итальянски и по-французски — но предпочитал, чтобы ему переводили разговор с иностранным собеседником. Тито считал, что английский язык он, например, знает «слабо», и в начале 1951 года стал брать четыре урока английского в неделю. «Старательно занимался английским языком», — записал он, к примеру, 5 февраля 1951 года в дневнике.

Зато немецким он владел свободно и на официальных встречах с германскими или австрийскими политиками часто говорил своим переводчикам, что они могут отдохнуть. Как-то в ФРГ Тито вместе с германским канцлером Вилли Брандтом сели в одну машину, решив поговорить по дороге в резиденцию. Тито сказал своему переводчику, что он ему пока не нужен. Кортеж тронулся, а растерянный переводчик побежал рядом с ним. Местная служба безопасности чуть не подняла тревогу, увидев, что кто-то бежит рядом с кортежем, и могла запросто пристрелить переводчика. Все, к счастью, обошлось^[423].

Тито всегда очень внимательно слушал своего собеседника. Иногда он бывал вспыльчивым и раздражительным, но с возрастом становился все более выдержанным и тактичным в разговоре. «Я стараюсь не принимать решений, пока злюсь, — говорил он. — Боюсь переборщить. Поэтому делаю это уже тогда, когда успокаиваюсь»^[424].

Перед обедом Тито еще раз шел прогуляться по саду или немного играл на рояле. В 1952 году на 60-летний юбилей ему подарили аккордеон, и он любил время от времени поиграть и на нем, хотя стеснялся этого и закрывал дверь в комнату. Однажды Владимир Дедиер, услышав звуки аккордеона из покоев Тито, спросил, кто это у него играет. Тито неохотно признался, что это был он.

Тито предпочитал классическую музыку — особенно Бетховена и Чайковского. Из более легкой музыки любил венские вальсы, а вот джаз не переносил. Однажды ему сказали, что молодежь сейчас очень любит джаз. «Все это так, — ответил Тито, — но вот лично я принадлежу к старшему поколению». Скорее консервативными можно назвать и его пристрастия в живописи. Он любил художников Возрождения и ранних импрессионистов. А различный авангардизм был совсем не в его вкусе.

Не любил Тито и социалистический реализм в живописи. «Такое впечатление, что эти картины писали люди без души, а в руках у них были лопаты, а не кисти», — говорил он. Но в социалистической Югославии таких работ было предостаточно, и Тито был одним из главных их героев.

Тито интересовался футболом и болел за белградский «Партизан». Однако на стадион не ходил — как он сам говорил, «чтобы не мешать болельщикам своим присутствием». Каждую субботу он уезжал из Белграда на охоту. Хотя часто просто ходил с ружьем по лесам — это было для него еще одним видом прогулки и полноценного отдыха.

Как у любого человека, у него были свои комплексы. Он, например, стеснялся своего почерка, считая его ужасным. Летом 1952 года Дедиер готовил к печати первую официальную биографию Тито и хотел опубликовать в ней факсимиле ответа Тито на первое письмо Сталина с обвинениями в адрес Югославии. Этот ответ Тито написал от руки. Дедиер отобрал одну страницу, но Тито пытался возражать: «Не надо брать эту страницу. Посмотри, какой здесь у меня ужасный почерк». Дедиер, шутя, ответил: «Какой у тебя почерк — вообще не имеет значения. Еще в самом начале книги каждый читатель сможет понять, что ты в школе получал самые плохие оценки по чистописанию»^[425].

Обедал Тито в час дня. Он любил ту еду, которой его когда-то кормили родители в его родном Загорье. Особенно куриную чорбу — густую похлебку. Это, конечно, не означало, что в резиденции Тито не готовили более изысканных блюд. Например, во время встречи с Хрущевым в августе 1959 года к обеду были поданы копченый лосось, консоме из дичи, салат «Мимоза», молодая ягнятина по-златиборски (выдержанная в молоке и жаренная с лавровым листом и розмарином) с картофелем и каймаком (разновидность мягкого сыра), телятина с овощами, яблочный штрудель, а также югославские вина и крепкие напитки^[426].

Тито слыл очень хлебосольным хозяином. Иногда он шел на кухню, надевал фартук и, засучив рукава, сам готовил для гостей различные блюда. Его жена Йованка (они поженились в 1952 году) говорила, что Тито — настоящий мастер в приготовлении яблочного штруделя (в Хорватии — «штрудла»). «У него, — восхищалась Йованка, — тесто получается тонким, как лист бумаги». Тито любил утром сам варить кофе для себя и для жены, а когда у него оставался кто-нибудь ночевать, то и для гостей. Гости хвалили и титовский кофе, и особенно титовские «штрудлы». Они просили добавки, и было видно, что хозяину это приятно. «Когда я был в подполье, — объяснял Тито свою тягу к кулинарии, — мне самому приходилось готовить себе еду. Ну и, конечно, я кое-что запомнил из того, что делала моя мать, — у нее-то готовка превращалась в настоящее искусство»^[427].

После обеда Тито либо спал, либо читал. Из писателей он особенно любил Бальзака, Гёте, Марка Твена, Драйзера, Стендаля, Киплинга и Джека Лондона. «Два дня я читал, никуда не выходя из дома, — записал он в дневнике 1 декабря 1950 года. — Читал китайского писателя Тун Лина „Солнце над рекой Саньгань“, потом „Таинственный остров“ Жюля Верна, потом „Диалектику природы“ Энгельса»^[428].

После сна или чтения он занимался спортом. «Чтобы поддерживать хорошую форму, он начал играть в теннис, — вспоминал Густав Влахов, в то время его личный секретарь. — Он также любил ходьбу, езду верхом и плавание. Я выступал в роли спарринг-партнера и немного тренера»^[429]. Любил Тито и шахматы, но, как вспоминали его соратники, играл в них очень даже средне. Однажды Тито проиграл Дедиеру с разгромным счетом 2:6, хотя Дедиер считался довольно слабым игроком.

После занятий спортом Тито уходил в кабинет и работал до ужина. Ужин накрывали к семи часам вечера. После ужина он приглашал своих товарищей посмотреть кино. В этом Тито был похож на Сталина — тот тоже любил смотреть кинофильмы вместе со своими приближенными. После сеанса Тито и его гости еще некоторое время беседовали и играли в бильярд. Расходились примерно около полуночи. Чаще всего с ним были его самые близкие соратники — Кардель, Джилас и Ранкович. Джилас вспоминал, что это были разговоры на равных, когда каждый вел себя в соответствии со своим темпераментом, и все старались понять друг друга, смотрели друг другу в глаза, хотя при этом вовсе не обязательно соглашались во всем. Забегая вперед стоит отметить, что в будущем только Кардель останется рядом с Тито. Джилас и Ранкович станут его жертвами. Но это будет позже.

С теми, кто его обслуживал и охранял, Тито вел себя ровно и спокойно — он не стремился быть для них «любимым учителем» и «великим вождем». Многих из них он знал еще с войны. Тот же Джилас замечает, что Тито специально держал их всех на некотором расстоянии от себя — в его окружении то и дело возникали интриги и ссоры. Иногда Тито шутил по этому поводу: «Невероятно, как портятся люди в моем присутствии».

Как видим, повседневная жизнь маршала мало чем напоминала «божественную». Правда, иногда Тито все же вживался в роль «вождя — бога» и это приводило к поистине анекдотическим случаям. Летом 1946 года, когда на Югославию обрушилась сильная засуха, Тито по вечерам выходил из своего дома, чтобы лично осмотреть небо — потому что метеорологи, в очередной раз не обещавшие осадков, «могут и наврать»^[430].

«Заводы рабочим? Вот это по-марксистски!»

В ноябре 1950 года Тито отправился на очередную охоту, однако вернулся домой в плохом настроении. Когда он зашел в чей-то виноградник и присел отдохнуть, появился местный крестьянин, который довольно грубо обругал «любимого руководителя». Потому что тот стрелял по воронам.

Об этом маршал упомянул в своем дневнике. «Не знаю, что бы случилось с таким человеком, скажем, в СССР, информбюровских странах, да и вообще в любой стране мира…»^[431]

В начале 1950-х годов Тито не раз задавали вопрос: когда же тот путь в социализм, который выбрала Югославия, улучшит жизнь народа? Ответы были не слишком логичны и последовательны. В июле 1951 года он заявил: «Мы хотим, чтобы лучшая жизнь, которую мы строим, была создана уже для нынешнего поколения». Однако уже в сентябре, выступая перед членами молодежных бригад на строительстве железной дороги, уточнил: «Мы не должны все делать сами. Когда я говорю „мы“, то имею в виду нас, старших, и вас, нынешних молодых. Не обязаны мы, старшие, и вы, молодое поколение, делать революцию, вести войну до победы, а теперь и завершить строительство социализма. Пусть работают другие, которые придут после нас». Однако в октябре 1951 года Тито сказал: «Я и все мы, которым поставлена задача руководить этой страной, думаем о том, чтобы результатами этих грандиозных усилий наших народов наслаждалось уже нынешнее поколение»^[432].

Авторитет КПЮ, завоеванный в годы войны, в послевоенные годы снижался. «Власть народа» превращалась в пустое понятие — всем было понятно, что власть сосредоточена в руках политбюро ЦК КПЮ во главе с Тито.

В партии и в государстве быстрыми темпами шел процесс расслоения. В январе 1949 года по предложению Ранковича была официально создана особая прослойка в партии — партийная номенклатура. В номенклатуру ЦК партии входили девять тысяч различных должностей^[433]. Эта прослойка пользовалась доступом к особым материальным благам и привилегиям.

В Югославии существовала целая сеть магазинов спец-снабжения. Они делились на несколько категорий. В магазинах первой категории могли «отовариваться» члены ЦК, высшие государственные служащие и иностранные дипломаты, во второй — генералы и высшие армейские офицеры, в третьей — руководство союзных республик, и так далее. Доходы партийных и государственных чиновников в несколько раз превышали размеры обычных для того времени зарплат.

В то время как средняя зарплата по стране составляла три тысячи динаров, зарплата Тито сразу после войны составляла 20 тысяч динаров в месяц плюс еще 35 тысяч различных выплат. В 1953 году зарплата Тито достигла уже 150 тысяч динаров, и, кроме того, еще 10 тысяч ему платили в качестве детского пособия. К 1958 году она увеличилась до 250 тысяч и 11 200 динаров детского пособия^[434]. Но, конечно, деньги для Тито играли символическую роль — он находился на полном государственном обеспечении.

В это время в руководстве КПЮ уже шли дискуссии о природе сталинского социализма. Одним из первых на «перерождение» советского социализма указал Джилас и, в частности, на то, что социализм в СССР превратился в государственный капитализм, которым управляет «иерархически дифференцированная каста бюрократов».

Тито в своих оценках в это время был более осторожен, хотя и сам критиковал советскую систему. «Октябрьская революция, — говорил он 16 июля 1950 года в Народной скупщине, — дала возможность государству взять средства производства в свои руки. Но эти средства производства и сейчас, 33 года спустя, по-прежнему находятся в руках государства. Осуществился ли в таком случае лозунг „Заводы — рабочим!“? Конечно, нет. Рабочие не принимают никакого участия в управлении заводами, это делают директора, то есть чиновники, которых назначает государство. Рабочие имеют только право и возможность работать, и в этом их положение не сильно отличается от положения рабочих в капиталистических странах»^[435].

Вся эта критика советского социализма звучала вполне обоснованно, однако в воздухе все время висел вопрос: а что же происходит в самой Югославии? Руководство страны резко критиковало принципы сталинского социализма, но при этом получалось, что критиковало и себя тоже. Очевидно, что нужна была идея, на основе которой в Югославии могло бы начаться строительство «подлинного», «несоветского» социализма. Такой идеей и стало рабочее самоуправление.

Возможность реформ на основе самоуправления обсуждалась в ближайшем окружении Тито почти четыре года — с 1949-го по 1953-й. Официальная югославская историография потом пыталась доказать, что сама природа югославского социализма изначально основывалась на базе самоуправления и народной демократии и что именно в этом якобы и была главная причина конфликта со «сталинской системой». Однако вряд ли можно относиться к этому тезису серьезно. Перевод страны на рельсы самоуправления был в общем-то вынужденным шагом.

Кто и при каких обстоятельствах первым высказал мысль, что социализм в Югославии должен строиться на основе самоуправления, неизвестно. Точно можно сказать лишь одно: это был не Тито. Да и сам он никогда не приписывал авторство этой идеи себе. А вот Джилас подробно рассказывал, как мысль о самоуправлении пришла ему в голову. В тот день он читал «Капитал» Маркса и дошел до места, где говорилось об «ассоциациях свободных производителей» как об одной из форм перехода к коммунизму. «И вот она, идея! — восклицал Джилас. — Весь наш экономический механизм надо упростить таким образом, чтобы управление перешло в руки тех, кто работает на предприятиях, а государство взимало бы с них только налоги». Когда же об этой идее рассказали Тито, то, по словам Джиласа, он сначала не выказал особого энтузиазма. «Наши рабочие еще не созрели для этого», — заметил он. Однако потом, пройдясь по кабинету, вдруг воскликнул: «Заводы рабочим! Вот это по-марксистски!»^[436] После этого началось триумфальное шествие самоуправления по стране.

26 июня 1950 года недавно избранная Народная скупщина Югославии одобрила «Основной закон об управлении государственными хозяйственными предприятиями и высшими хозяйственными объединениями со стороны трудовых коллективов». Он предусматривал создание рабочих советов практически во всей экономике страны. Тито выступил на заседании скупщины. Теперь, сказал он, государственная собственность на средства производства переходит в руки трудовых коллективов, и это и есть «высшая» форма собственности. «Государственная собственность, — добавил Тито, — это низшая форма общественной собственности, а не высшая, как считают руководители СССР. Вот в чем наш путь в социализм, и это единственно правильный путь, когда речь идет об отмирании государственных функций в экономике»^[437].

К середине 1950-х годов рабочие советы были созданы на большинстве югославских предприятий. Они переходили на хозрасчет и самофинансирование и получали почти полную самостоятельность в планировании — сами решали, какие товары им выпускать, как их реализовывать, куда направлять прибыль, какую зарплату устанавливать сотрудникам и т. д. При этом государство имело право ликвидировать предприятие или сменить его руководство, а когда оно находилось в тяжелом положении — брало на себя выплату минимальной зарплаты рабочим.

Хотя общегосударственное планирование сводилось к тому, что определяло основные направления развития народного хозяйства, государство довольно жестко следило за планами предприятий. И если они противоречили государственному плану, могло их отменять. Основную часть своей прибыли предприятия, как и прежде, отчисляли государству, которую оно направляло на различные общефедеральные цели. Рабочие советы обычно распоряжались не более чем 35 процентами прибыли, которые принадлежали «самоуправляющемуся предприятию».

По замыслу югославских теоретиков «самоуправленческого социализма» теперь предстояло измениться всей системе экономических отношений в стране. Государство должно было отказаться от жесткого планирования экономики и сочетать его с элементами свободного рынка. Скажем, торговлю предусматривалось полностью перевести на рыночные рельсы.

В начале 1950-х годов в Югославии все еще существовала карточная система распределения продуктов питания и промтоваров. В течение 1951–1952 годов власти сделали первые шаги к ее ликвидации. Были отменены все карточки и боны, а зарплату стали выдавать только деньгами. Одновременно товары начинали поступать в свободную продажу, но по завышенным, «рыночным» ценам. С 1 января 1952 года цены были окончательно «отпущены» и торговля стала свободной.

О реформе объявили заранее, и это вызвало сильное беспокойство в народе. Все опасались резкого роста цен. Тито не раз говорил, что никакого роста не будет, а население от реформ не пострадает. Получилось, конечно, не совсем так: цены значительно выросли, и государство для поддержания спокойствия было вынуждено выплачивать компенсации некоторым слоям населения, хотя это и противоречило его курсу. Но впервые после войны магазины начали наполняться товарами, которые можно было купить в любое время и без всяких ограничений — только при наличии денег.

Между тем в сельском хозяйстве по-прежнему проходила коллективизация, хотя было очевидно, что она ни к чему не приведет. Джилас и Кардель призывали к роспуску кооперативов, но Тито колебался. Он пошел на уступки только в марте 1953 года, когда появилось постановление правительства о реорганизации кооперативов. В нем снимались все ограничения на выход крестьян из югославских колхозов. Уже к концу 1953 года площадь кооперативной земли уменьшилась в пять раз. Впрочем, при этом размеры частных участков земли ограничивались — они не могли превышать десяти гектаров (в отдельных случаях — пятнадцати). Это называлось «борьбой против кулацкой опасности». У богатых крестьян конфисковали более 280 тысяч гектаров земли, правда, государство выплачивало им компенсацию^[438].

Теперь государство помогало как общественным, так и частным хозяйствам. Новый принцип гласил: не так важно, кто именно обеспечит население продовольствием — кооператив или частник, главное, чтобы продовольствия было в достатке. В январе 1954 года Тито заявил, что от укрепления крестьянских хозяйств прежде всего зависит прогресс на селе, а «частный производитель еще далеко не использовал все возможности своего хозяйства»^[439]. В 1954 году была разрешена свободная купля и продажа земли (в пределах земельного максимума), «частникам» начали предлагать кредиты, помощь техникой, семенами, смягчили налогообложение крестьян. Другими словами, государство все больше и больше делало ставку на фермерский путь развития сельского хозяйства. Еще совсем недавно его бы назвали «кулацким».

Югославская «оттепель»

Новый курс югославского руководства проходил под лозунгом «ДДД» — «Децентрализация, Дебюрократизация, Демократизация». Но если с первыми двумя «Д» было все более или менее понятно, то с демократизацией — не очень. До какой степени может дойти демократизация при социализме?

Проблема политических реформ вставала перед Тито и его соратниками в полный рост. И надо отдать им должное — они на них пошли. Как выразился один югославский историк, в начале 1950-х начал «постепенно таять снег, который принесло после войны из Советского Союза». Запахло «оттепелью».

В октябре 1950 года было принято постановление правительства «Об экономии», по которому урезались привилегии партийной бюрократии. Ликвидировались спецмагазины и спецраспределители — они оставались только для самых высших чиновников. Но теперь им запрещалось получать больший паек, чем «количество продовольствия, предусмотренное для рабочих, занимающихся самым тяжелым физическим трудом». В народе ходили слухи, что это — результат американского давления, и Тито даже приходилось официально их опровергать.

Джилас и Кидрич считали, что вся партийно-государственная элита должна демонстративно покинуть правительственный район Дединье в Белграде и переселиться в обычные районы города. Но их предложения не прошли. У руководителей высшего уровня остались виллы и особняки, но теперь они должны были оплачивать их из собственных средств, в связи с чем им тут же повысили зарплату. Понятно, что все это были полумеры.

Но изменения в Югославии все же действительно происходили. В октябре 1952 года в Любляне прошел третий съезд Союза писателей Югославии. Его открыл всемирно известный писатель Иво Андрич. Однако основной доклад, имевший по-истине переломное значение в истории литературы социалистической Югославии, сделал другой известный писатель и поэт — Мирослав Крлежа.

Доклад Крлежи был настолько радикальным по тем временам, что существуют предположения, что он был написан по инициативе Тито, либо отредактирован им, либо, по крайней мере, прочитан перед съездом. Крлежа резко выступил против догматизма и обязательного метода «соцреализма» в литературе и призвал к свободе творчества. Съезд его единодушно поддержал.

Еще недавно такое было просто невозможно. Всего лишь четыре года назад, на V съезде КПЮ, партийные руководители метали молнии в различных представителей «вырождающейся буржуазной культуры» — кубистов, надреалистов, экзистенциалистов и прочих, не забыв даже Пикассо и Сартра. А в 1952 году гвоздем сезона в Белграде стала выставка современной французской живописи, участниками которой и были те самые «авангардисты всех мастей».

С середины 1951 года по всей стране начали проходить так называемые «открытые партийные собрания», в которых могли участвовать все трудящиеся и на которых подвергались критике местные партийные и государственные чиновники — некоторых даже исключали из партии и отдавали под суд. Во все парторганизации было разослано письмо ЦК КПЮ, в котором подчеркивалось, что «развитие новых теоретических установок в КПЮ формируется на основе дискуссий и борьбы мнений». Особо указывалось, что «члены КПЮ имеют полное право свободно спорить и дискутировать о теоретических взглядах с любыми членами партии, независимо от того, какие они посты занимают»^[440]. Это свое право члены партии могли теперь использовать вплоть до выступлений «либо в партийной, либо в другой печати».

Кульминацией «югославской перестройки» 1950-х стал VI съезд КПЮ, проходивший в Загребе 2–7 ноября 1952 года. Впервые в истории правящая коммунистическая партия объявляла на весь мир, что отделяет себя от государственного аппарата, отказывается от того, чтобы давать указания и инструкции органам власти, и собирается влиять на развитие общества с помощью своего морального и идейного авторитета.

Доклад Тито на съезде назывался символично: «Борьба коммунистов Югославии за социалистическую демократию». КПЮ, сказал он, фактически перестает быть партией в политическом значении этого слова. Теперь она — союз единомышленников, объединяющий наиболее сознательную часть югославского пролетариата и других трудящихся. Поэтому было внесено предложение о переименовании КПЮ в Союз коммунистов Югославии (СКЮ).

«Без демократии не может быть социализма», — торжественно провозгласил Тито под овации зала. Но тут же разъяснил, что это означает, что партия должна не отказываться от руководящих функций, а осуществлять их методами не принуждения, а убеждения. «Членство в Союзе коммунистов не дает никаких привилегий, — подчеркнул он, — а только налагает многие обязанности».

Решения VI съезда КПЮ — СКЮ вызвали неподдельный интерес на Западе и волну резкой критики на Востоке. Советская печать откликнулась на них констатацией, что «клика Тито еще больше увязла в болоте ревизионизма». Возмущало советскую сторону и то, что в югославской армии упразднили институт политических комиссаров.

Первая волна политических и экономических реформ была завершена к 1953–1954 годам. Именно тогда на Западе начали говорить о политическом течении в коммунизме под названием «титоизм».

Однажды, в самый разгар конфликта с Советским Союзом, корреспондент американской газеты «Нью-Йорк таймс» спросил Тито: правда ли, что «титоизм» существует? «Не существует никакого титоизма, — возразил тот. — Мы лишь твердо придерживаемся теории Маркса и Ленина… Мы применяем эту науку в специфических условиях нашей страны»^[441].

Тито всегда искренне считал себя марксистом и коммунистом. Его не смущало, что его марксизм в разное время выглядел по-разному. Он говорил, что марксизм должен творчески развиваться и, кто этого не понимает, тот вряд ли может считаться марксистом.

1 июля 1952 года с Тито очень долго беседовал Дедиер. «Что ты думаешь о „титоизме“?» — спросил он. «„Титоизм“ как отдельное идеологическое течение не существует, — заметил Тито. — Это все глупости. И я не из скромности так говорю… „Титоизм“ не существует, так как мы не добавили ничего нового в марксистско-ленинскую науку… Если бы „титоизм“ существовал, мы бы были ревизионистами, мы бы отреклись от марксизма. А мы марксисты, и я сам марксист, поэтому никак не могу быть „титоистом“. Вот Сталин как раз был ревизионистом, а мы продолжили идти правильным путем марксизма… В нашей стране существует социализм, и его нельзя называть „титоизмом“. За границей, после того как мы поссорились с русскими, считают, что существует новая модель (социализма. — Е. М.), но речь идет о том, что мы, в отличие от них, пошли по пути строительства социализма, а они с этого пути свернули»^[442].

Однако при всех своих «демократических экспериментах» Тито никогда не подвергал сомнению некоторые из главных догм сталинского социализма. Например, однопартийную систему.

В марте 1952 года Тито принимал делегацию социалистической партии Франции. «Если есть социализм, то нет многопартийной системы. И наоборот: если есть многопартийная система — нет социализма», — категорически заявил Тито. Вскоре после встречи с французами Тито принимал индийских социалистов. И развил свою мысль. «В революционном обществе абсурдно говорить о многопартийной системе, — сказал он. — Эта система подразумевает существование многих программ, а здесь, у нас, существует только одна программа — строительство социализма… Тем, кто против этой программы, мы не можем позволить мешать ее осуществлению»^[443]. Тито считал многопартийность атрибутом вчерашнего дня и устаревшего буржуазного общества. «Это было бы так, будто кто-то сделал новый автомобиль, но возила бы его упряжка», — говорил он.

Реформы, особенно создание рабочих советов, вызвали в Югославии прилив энтузиазма. По сравнению со сталинской системой социализма самоуправление действительно казалось живой и смелой идеей. Однако с течением времени в обществе наступало разочарование. Партия и не думала отказываться от своих руководящих функций в государстве. СКЮ по-прежнему был в Югославии «руководящей и направляющей силой»; на протяжении всего существования СФРЮ, независимо от того, какие бы реформы в ней ни проводились.

И все же Тито и другим югославским руководителям нельзя отказать в смелости — они первыми из находившихся тогда у власти коммунистов оказались способны не только критически переосмыслить догмы сталинского социализма в теории, но и попытались ликвидировать их на практике.

В результате «перестройки» в Югославии началось проведение очень интересного и важного для истории эксперимента — строительство иной, «не советской» и «демократической» модели социализма.

В начале 1953 года происшедшие в стране изменения были зафиксированы в Конституции ФНРЮ — Народная скупщина приняла соответствующие поправки к Основному закону от 1946 года. Одним из самых существенных новшеств было то, что основой общественного и политического устройства страны объявлялась «общественная собственность на средства производства, самоуправление производителей и экономики, самоуправление трудящихся…».

Высшим органом власти провозглашалась Союзная народная скущина. Правительство теперь называлось Союзным исполнительным вече. Наконец, вместо Президиума ФНРЮ — как формально коллективного главы государства — вводился пост Президента Республики. Его избирала Скупщина на основе предложений депутатов.

14 января 1953 года в Скупщине состоялись выборы президента. В истории осталось имя человека, который предложил кандидатуру Тито на этот пост. Это был депутат Йован Веселинов. Уже на последних его словах депутаты начали вставать, а когда он закончил, зал разразился овациями. За Тито проголосовали единогласно.

«Да здравствует Президент нашей Республики маршал Тито» — этот лозунг впервые появился как раз 14 января 1953 года на площади перед Скупщиной в Белграде, где уже к концу голосования собралось более двухсот тысяч человек. Отныне во главе Югославии встал генеральный секретарь ЦК КПЮ, председатель Союзного исполнительного веча, Верховный главнокомандующий и Президент Республики Иосип Броз Тито.

«Улыбайся, Йованка!»

Весной 1952 года Тито женился в очередной и последний раз в своей жизни. Его новая избранница была на 33 года моложе его. К тому времени роман маршала и майора в отставке, домоправительницы его резиденции Йованки Будисавлевич продолжался почти шесть лет.

Официальная биография Йованки Будисавлевич гласит, что она родилась 7 декабря 1924 года в селе Печаны в хорватской области Лика в православной сербской семье. Она закончила четыре класса школы, а потом и вечернюю гимназию в Белграде. Для крестьянской девушки по тем временам это было очень хорошее образование.

Война стала настоящей трагедией для ее семьи. Сначала умер отец, потом мать. В одном из боев погиб брат Йованки, воевавший в партизанском отряде. Сама она в 17 лет вступила в Союз коммунистической молодежи, а позже тоже ушла в партизаны.

После войны Йованку наградили знаком «Партизанской Памяти 1941 года» — одной из самых почетных наград Югославии. Ее вручали только тем, кто участвовал в народно-освободительной борьбе с первого до последнего дня. Как утверждала сама Йованка, с августа 1941 года она работала в подполье, а весной 1942-го стала бойцом женского партизанского отряда, составленного из девушек — уроженок Лики.

Кандидатов в партизанки из Лики было так много, что среди них проходило даже что-то вроде конкурсного отбора. В итоге были организованы три женских отряда, в них отобрали 85 молодых девушек, средний возраст которых составлял 18 лет. Сначала бойцы отнеслись к девушкам весьма иронически — они были уверены, что те не выдержат тяжелых боев и переходов. Но вскоре признали, что были не правы. Достаточно сказать, что из этих 85 девушек погибли 35^[444].

В 1943 году Йованка была ранена в ногу и переболела тифом. Она сделала неплохую военную карьеру — от рядовой партизанки до штабного офицера, после войны в звании майора работала в Генеральном штабе в Белграде и в штабе 1-й армии в Нише. В декабре 1945-го вышла в отставку и вернулась в свое родное село. Вскоре она снова появилась в Белграде, на этот раз уже в роли экономки, или домоправительницы, резиденции маршала Тито.

Почему же на этом месте оказалась именно Йованка? Говорили, что глава службы госбезопасности Ранкович приказал своим сотрудникам отобрать группу проверенных и надежных девушек, которых можно использовать для работы в резиденции Тито. Из пятидесяти наиболее «надежных» сам Ранкович потом отобрал пятерых и лично представил их Тито. Ну а Тито уже обратил внимание на Йованку.

Йованка была очень красива. Среднего роста, стройная, с постоянной немного загадочной улыбкой на лице. Она всегда носила военную форму, и туго затянутый на талии ремень еще больше подчеркивал ее стройную фигуру. На голове у нее была неизменная пилотка-«титовка», но она не могла скрыть ее красивых темных волос, на которые все сразу же обращали внимание. «Я никогда не видел таких красивых волос, — восхищался Джилас. — А еще у нее были большие темные глаза, которые очень выгодно оттенял нежный румянец на смуглом лице. В глазах светились терпение, внимание и преданность»^[445].

Йованка начала работать в резиденции Тито в 1946 году. Когда между ними завязался роман — точно неизвестно. В резиденции всегда было много молодых офицеров — сотрудников охраны и адъютантов, и они, естественно, не могли не заметить появление 23-летней красавицы. Однако Йованка игнорировала их. Между тем в окружении Тито вскоре стали поговаривать, что она спит не в своей комнате, а проводит ночи в покоях маршала.

Постепенно Йованку невзлюбили — ее называли «сельской девкой» и «расчетливой карьеристкой». Когда она по собственной инициативе готовила для Тито «домашнюю еду», офицеры из службы безопасности требовали, чтобы, перед тем как подать ее на стол маршалу, она сама пробовала все блюда. Такое отношение к себе она вынуждена была терпеть несколько лет, но никто не слышал от нее жалоб или возмущения.

Тито знал, как относится к Йованке его окружение, но не вмешивался. И до поры до времени не афишировал свою связь с ней. Личный врач Тито Александр Матунович считал, что маршал сомневался, что Йованке подойдет роль жены главы государства. «Как человек, который не прочитал ни одной книги вне школьной программы, будет поддерживать беседы о литературе? — писал Матунович. — Как человек, который ни разу не был ни на одной выставке, будет говорить о живописи, скульптуре и искусстве? Как человек, для которого главной одеждой была военная гимнастерка и „титовка“, сможет следить за тенденциями в развитии высокой моды? Много подобных вопросов Тито задавал сам себе»^[446]. Так что пока Йованка продолжала исполнять свою роль любовницы-секретаря-домоправительницы. И так продолжалось до марта 1951 года, когда Тито серьезно заболел.

У него и раньше были проблемы с желчным пузырем, и он время от времени был вынужден садиться на диету. Однако на этот раз приступ был таким сильным, что врачи даже стали поговаривать о смертельном исходе и настояли на операции.

Тито оперировали 19 апреля 1951 года в его резиденции на озере Блед в Словении. Операция прошла успешно. Когда он пришел в себя после наркоза, то первым делом спросил о Йованке: «Где мое солнце из Лики?»^[447] Она приехала в Словению вместе с ним и была рядом, пока Тито выздоравливал.

Однажды министр обороны генерал Иван Гошняк во время прогулки с Тито предложил ему жениться. «Я уж несколько раз был женат. Как-то неловко. Вы-то как думаете?» — засомневался Тито. «Вы, товарищ Тито, глава государства, — возразил министр. — Вам нужен верный человек, который всегда был бы под рукой. Таким человеком может стать только супруга. Вот, к примеру, Йованка. Берите ее в жены».

Вскоре они действительно поженились. Точная дата их свадьбы тоже до сих пор является одной из многочисленных загадок в истории отношений Тито и Йованки. Считается, что это произошло в январе 1952 года. Тайная церемония состоялась на вилле «Дунавка» в небольшом хорватском городке Илок. Свидетелями на свадьбе были Ранкович — со стороны невесты, и генерал Иван Гошняк — со стороны жениха.

Много лет спустя Йованка показывала эту виллу врачу Тито Александру Матуновичу. «Здесь мы провели часть медового месяца, — рассказывала она. — Это были прекрасные дни. Пока другие не начали вмешиваться в нашу жизнь, мы были идеальной парой во всех отношениях. Я никому не позволяла готовить ему обед и ужин. Мне было приятно делать это самой. Он сердился и говорил: „Йованка, ты тратишь время на то, что могут сделать и другие. Лучше мы бы погулять пошли!“ Но у нас хватало времени на все, даже слишком. Ведь мы были молоды». «На этом месте, — продолжает Матунович, — я улыбнулся, подумав, что Тито тогда было уже 60 лет. Она поняла смысл моей улыбки и сказала: „Тито в свои 60 лет был крепче любого молодого человека“. Мне было приятно услышать это, так как ее слова подтверждали мои представления о сексуальности Тито, которая являлась важной чертой для характеристики его личности»^[448].

Между тем народу о свадьбе «любимого учителя» ничего не сообщали, да и всем людям из своего окружения Тито сообщил об этом не сразу. Произошло это только в апреле 1952 года. В присутствии офицеров охраны и другого персонала своей резиденции Тито объявил, что они с Йованкой теперь муж и жена. Йованка покраснела и от смущения выбежала в другую комнату.

Она официально дебютировала в качестве «первой дамы» Югославии в сентябре 1952 года, когда Тито принимал прибывшего с официальным визитом министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена. На приемах и дипломатических раутах ее с любопытством разглядывали иностранные дипломаты и их жены, а она, по словам Джиласа, выглядела испуганной — как героиня из русских классических романов на своем первом балу.

Йованке пришлось много учиться и работать над собой, чтобы вписаться в круг самого высшего югославского, а потом и мирового общества. Она оказалась прилежной и способной ученицей, хотя ей, конечно, помогали. В распоряжении жены Тито были практически неограниченные средства для формирования своего, как бы сейчас сказали, имиджа. За ее гардеробом, например, следила модельер Клара Ротшильд из Будапешта. Потом были и другие модельеры и стилисты. Со временем у Йованки появились своя «администрация» и собственные бланки для официальных писем. Ее личным секретарем стала родная сестра Зора^[449].

Военные обычно обращались к Тито «товарищ маршал», штатские — когда Тито был провозглашен президентом — «товарищ президент» или «товарищ Тито», его старые соратники — «товарищ Старый», а самые близкие люди — «Старый» и на «ты». Кардель временами называл Тито «Йожа». И только Йованка обращалась к нему: «Ты, Тито…»

Фотографии Тито в маршальской форме и Йованки в драгоценностях, дорогих платьях, мехах и шубах стали постоянно появляться в югославских и иностранных газетах и журналах. Особенно бросались в глаза те снимки, на которых она улыбалась. Ее «фирменную» улыбку в иностранных газетах так и называли — «юго-улыбка». Такая Йованка была для Тито не только женой, но и составной частью блеска и престижа той системы, которую он создал.

Им предстояли 25 лет совместной жизни, которая проходила далеко не всегда гладко, а закончилась и вообще драматически, но это было еще впереди. Тогда же Тито быстро понял, что на его иностранных гостей и партнеров по переговорам каким-то особенным образом действует загадочная улыбка на лице его жены. Поэтому перед приемами или переговорами он часто говорил ей: «Улыбайся, Йованка! Ты только улыбайся!»