Они посеяли ветер, а пожали бурю». Бурный 1956-й

Примеру Москвы в нормализации отношений с Югославией последовали и другие страны социализма. Китай, который в 1949 году даже не ответил на официальное признание Белградом КНР, теперь прислал в Белград своего посла — генерала By Сиучяня.

Китайский посол был поражен роскошной, по его мнению, жизнью в Югославии. By Сиучянь в своем отчете в Пекин писал, что югославы, наверное, уже вплотную подошли к коммунизму, в то время как Китай пока еще только начинает строить социализм^[527]. Если бы Тито знал об этой депеше, он наверняка был бы доволен ею.

Тито считал, что подписание Белградской, а потом и Московской деклараций имеет огромное значение не только для Югославии, но и для других социалистических стран. Ведь они закладывали в отношения между ними и СССР принцип равноправия больших и малых государств, и такая великая держава, как Советский Союз, обязалась эти принципы соблюдать. Однако в Москве считали, что принципы, зафиксированные в декларациях, действительны далеко не для всех.

Советское руководство опасалось, что югославский опыт в создании «национальной модели» социализма станет заразительным. А в Белграде, наоборот, всячески подчеркивали свое стремление увидеть именно такой вариант развития событий. Особенно Москву беспокоили поляки и венгры. Там «брожение умов» наблюдалось уже несколько месяцев, и Хрущев был уверен, что без «руки Тито» здесь не обошлось.

В Польше ситуация стала накаляться еще весной 1956 года. В марте умер руководитель Польши — сталинист Болеслав Берут. Поиск нового лидера еще больше способствовал брожению в стране. 28 июня начались массовые рабочие демонстрации в Познани. На митингах раздавались требования ввести самоуправление и создать «рабочие советы», как в Югославии. Волнения были подавлены армией и милицией. Погибли более семидесяти человек.

«Когда случились события в Познани, — говорил Тито, — у советских людей сразу же изменилось отношение к нам… Они думали, что виноваты в этом мы, югославы»^[528].

Хрущев считал, что именно Тито сможет повлиять на ситуацию в Польше, а также в Венгрии, где обстановка тоже начала обостряться. В конце сентября он неожиданно для всех отправился «на отдых в Югославию», не взяв с собой почти никого, даже супругу Нину Петровну. Дома он сказал, что «обстановка в мире не располагает к путешествиям» и что «всякое может случиться»^[529].

Тито радушно встретил Хрущева. Однако каждый из них оставался на своих позициях. Однажды на ужине Хрущев излагал свои взгляды на положение в мире. «Грубо говоря, есть „чистые“ и „нечистые“ страны, — говорил он. — „Чистые“ страны — это страны социалистического лагеря. А „нечистые“ — это капиталистические. Между ними такие как Бирма, Индия». — «А Югославию вы куда зачисляете?» — ехидно поинтересовался Тито. «И у вас есть „нечистые“ элементы, — не смутился Хрущев. — А я приехал сюда, чтобы искренне вести переговоры. Я хочу, чтобы у нас были самые лучшие отношения и чтобы в будущем не было конфликтов!» — «Не сердитесь, товарищ Хрущев, — успокоил его Тито, — мы вам верим»^[530].

Тогда Хрущев пригласил Тито слетать с ним на несколько дней в Крым. Тем более что там как раз отдыхали венгры, в том числе тогдашний первый секретарь ЦК Венгерской партии трудящихся Эрне Гере и один из партийных руководителей Янош Кадар. Во время правления в Венгрии сталиниста Матиаша Ракоши Кадар сидел в тюрьме как «изменник родины». Тито согласился и приказал начальнику своей охраны срочно готовиться к поездке. Отдых Тито в Крыму должен был продолжаться девять дней — с 27 сентября по 5 октября.

Александр Федоренко, комендант «госдачи № 1», которая располагалась на склоне горы Могаби в парке Нижней Ореанды и в которой проводил свой летний отпуск Хрущев, рассказывал о настоящей панике на «объекте», когда там узнали, что в Крым едут Хрущев и Тито. Он получил от начальства указание — срочно соорудить какой-нибудь вольер, потому что Хрущев и Тито везли с собой около сотни фазанов. Под вольер приспособили беседку в парке, обтянув ее металлической сеткой. Хрущев потом часто подходил к беседке и смотрел на подарок Тито^[531].

В Крыму югославам устроили поистине королевский прием. Поприветствовать «товарища Тито» съехалось чуть ли не все советское руководство — Брежнев, Кириченко, Фурцева, первый замминистра обороны маршал Гречко, председатель КГБ Серов. Тито катали на яхте «Ангара», водили в погреба винного хозяйства «Массандра», где угощали самыми лучшими винами. В Крымском заповеднике Хрущев устроил для Тито настоящую царскую охоту на оленей, о чем сообщалось в газетах. Однако вышел казус — выяснилось, что недавно на Украине запретили отстрел оленей. После этого газеты перестали освещать охотничьи «забавы» руководителей СССР и их зарубежных гостей^[532].

Переговоры в Крыму шли тяжело^[533]. По большому счету, Тито тогда ни о чем не удалось договориться ни с Хрущевым, ни с венграми. В октябре первым секретарем ЦК ПОРП был избран бывший генсек ЦК партии Владислав Гомулка, который тоже имел репутацию «титоиста». При Сталине он был под арестом за «правонационалистический уклон». Но остановить демонстрации Гомулка уже не мог.

19 октября 1956 года в Польшу прибыли Хрущев, Молотов, Микоян, Каганович. На Варшаву уже двигались советские войска. Гомулка буквально умолял Хрущева остановить армию. Хрущев ему поверил и даже пошел на уступки. Был, например, отозван из Польши маршал Рокоссовский, назначенный еще при Сталине польским министром обороны. В Польше удалось предотвратить большое кровопролитие и оставить ее в рядах «социалистического лагеря».

Но тут вспыхнула Венгрия. Сталинский режим в Венгрии, во главе которого стоял Матиаш Ракоши, был одним из самых жестоких. Правда, в июле 1956 года Ракоши все-таки сняли со всех постов и отправили доживать в СССР, но исправить положение это уже не могло. Тем более что вскоре нашелся и человек, который в глазах венгров олицетворял будущие перемены. Это был Имре Надь — бывший глава венгерского правительства и один из руководителей Венгерской партии трудящихся. Ранее его снимали с государственных постов и исключали из партийного руководства за «ревизионизм».

23 октября в Будапеште состоялась многотысячная демонстрация. На центральной площади города начали рушить памятник Сталину. Демонстранты попытались проникнуть в здание радиокомитета, чтобы зачитать свои требования. Охрана открыла огонь. К тому времени и демонстранты сумели раздобыть оружие и на их сторону перешли некоторые подразделения армии и милиции. Вечером 23 октября в Будапеште уже шли бои.

Утром в город были введены советские войска. В этот же день, 24 октября, Надь был назначен премьер-министром Венгрии, а Янош Кадар — первым секретарем ЦК ВПТ. Вооруженные столкновения продолжались, хотя Надь объявил о прекращении огня, договоренности о выводе из Будапешта советских войск и пообещал распустить органы безопасности.

29–30 октября начался отвод советских войск от Будапешта. Однако на улицах города началась настоящая охота за коммунистами и сотрудниками госбезопасности. Были зафиксированы случаи по-настоящему зверской расправы над ними.

30 октября правительство Имре Надя приняло решение о восстановлении в Венгрии многопартийной системы и создании коалиционного правительства из представителей коммунистов и некоммунистических партий. Было объявлено о предстоящем проведении свободных выборов. 1 ноября Надь заявил советскому послу, что поскольку, по его данным, в Венгрию вторглись новые советские военные части, то его страна выходит из Организации Варшавского договора и провозглашает себя нейтральной страной.

Хрущев сначала не мог решиться на приказ о решительном подавлении восстания силами советских войск. Он провел консультации с китайцами, поляками, чехами, болгарами и румынами, которые поддержали силовой вариант. Оставалось еще уговорить Тито — Хрущев считал его одним из главных режиссеров венгерских событий и заранее готовился к долгой дискуссии с ним.

Сначала Хрущев пригласил Тито в Москву. Однако Тито, сославшись на плохое самочувствие, сказал, что сейчас прилететь не может^[534]. Тогда сам Хрущев полетел к Тито на Бриони.

Во второй половине дня 2 ноября Хрущев и Маленков прибыли на самолете в югославский город Пула. Этот визит происходил в обстановке полной тайны, и советских гостей встречал и сопровождал только начальник охраны Тито генерал Жежель. У него был приказ Тито: доставить советских гостей на Бриони так, чтобы никто из посторонних не заметил их.

Сначала кортеж из нескольких машин, подпрыгивая на разбитых проселочных дорогах, доставил Хрущева и Маленкова к яхте «Подгорка». Далее путь продолжился на яхте по довольному бурному морю, под свист ветра. Когда они дошли до острова, Хрущев выглядел очень усталым, а Маленков едва держался на ногах от приступов морской болезни.

На Бриони их встретил Тито. Они обнялись и расцеловались как старые друзья. «В самолете мне было еще хуже, чем во время войны!» — пожаловался Хрущев. «А морская прогулка была еще хуже», — добавил Маленков^[535].

 

Несмотря на усталость и наступавшую ночь, советские и югославские делегации сразу же приступили к переговорам. Вместе с Тито гостей принимали Кардель, Ранкович и посол в Москве Мичунович. Переговоры продолжались 10 часов, причем не велось никаких протоколов этой «тайной вечери».

Хрущева ждал приятный сюрприз — Тито почти без оговорок поддержал решение советского руководства о применении войск. «Надо разгромить контрреволюцию», — сказал он и начал горячо доказывать необходимость этого мероприятия^[536].

Еще 31 октября была достигнута договоренность о создании нового правительства Венгрии во главе с Яношом Кадаром. План ввода советских войск в Будапешт, разработанный под руководством маршала Жукова, получил название «Вихрь».

Операция началась рано утром 4 ноября. Официально советские войска входили в город по приглашению нового правительства Кадара. Операция развивалась быстро — основные очаги сопротивления были подавлены за два-три дня, хотя отдельные бои продолжались еще почти две недели. Имре Надь и его соратники укрылись в югославском посольстве в Будапеште.

Югославы хотели вывезти Надя к себе, но в Будапеште и Москве были против этого. Там предлагали другие варианты: например, отправить Надя в Румынию. В Белграде требовали веских гарантий его безопасности. Переговоры затягивались, и Хрущев был крайне раздражен действиями Тито, считая, что тот ведет двойную игру^[537].

В конце концов Янош Кадар дал письменные гарантии безопасности Имре Надя и других беженцев. Дальше произошло следующее. Вечером 22 ноября перед югославским посольством остановился автобус. В него сели Имре Надь и другие венгры, находившиеся под защитой югославов. После этого автобус поехал прямо в ставку советского командования, где югославов вежливо попросили удалиться, а автобус с Надем в сопровождении двух советских танков отбыл в неизвестном направлении^[538].

Югославское правительство в своей ноте осудило венгерские действия как нарушение предварительного соглашения, однако правительство Яноша Кадара ответило, что Надь и сопровождавшие его коллеги по их просьбе были отправлены в Румынию в соответствии «с их прежними пожеланиями удалиться на территорию другой социалистической страны».

Позже Надь был снова доставлен в Венгрию, где после тайного суда повешен 16 июня 1958 года вместе с двумя другими своими соратниками. Жестокость этого приговора изумила многих. Тито направил Кадару протест. 19 декабря 1958 года Генеральная Ассамблея ООН тоже осудила казнь Надя.

Для Тито это был сильный удар — он понимал, что его попросту обманули. Он обвинял во всем Хрущева. Но многие уверены, что главную роль в казни сыграл Янош Кадар. Хрущев якобы даже звонил в Будапешт с предложением помиловать бывшего премьера, но Кадар уперся.

После подавления восстания Тито заявил, что венгерские сталинисты виноваты сами — «они посеяли ветер, а пожали бурю». Вместе с тем он указал и на ошибки правительства Имре Надя. «Если бы правительство Надя решительно выступило против анархии и убийств коммунистов реакционными элементами… может быть, ситуация развивалась бы по другому, правильному пути и, может быть, дело не дошло бы до интервенции. А что сделал Надь? Он призвал народ к оружию против советской армии и обратился к западным странам с просьбой вмешаться»^[539].

«Что сейчас меньшее зло? — спрашивал Тито. — Хаос, гражданская война, контрреволюция и новая мировая война или советская интервенция? Первое — катастрофа, а второе — зло. Если мы хотим спасти социализм в Венгрии, тогда мы должны и найти в себе силы сказать это: хотя мы и против вмешательства, но советская интервенция была нужна». Он подчеркнул, что Югославия будет поддерживать правительство Кадара, несмотря на то, что советские товарищи, по словам Тито, тоже несут ответственность за то, что видели и не исправили ошибки прежнего венгерского руководства^[540].

Все это было так, но, как вспоминал сын Хрущева Сергей, казни Надя Тито никогда не простил ни Кадару, ни самому Хрущеву. «Этот акт по справедливости навлек позор не только на голову Яноша Кадара, но и на голову отца, — писал Хрущев-младший. — В течение всех оставшихся лет призрак Надя стоял между отцом и Тито»^[541].

«Новый экономический курс»

6 ноября 1956 года, выступая на заседании Исполнительного комитета ЦК СКЮ, Тито заявил: «Нужно иметь в виду, что основную роль и в Венгрии, и в Польше сыграл жизненный уровень. Русские здесь только форма. Не стоит с этим шутить, и не думайте, что это не может иметь отголоска и в нашей стране». Кардель же с нескрываемым ужасом добавил: «За 14 дней уничтожено все, что делали 10 лет»^[542].

Если советские руководители считали, что участники восстаний в Польше и Венгрии во многом ориентировались на югославский опыт строительства «независимого социализма», то в Белграде не на шутку опасались, что и в самой Югославии может произойти что-то подобное. К тому времени энтузиазм, вспыхнувший в массах после объявления курса на «самоуправленческий социализм», иссяк.

Уровень жизни населения продолжал оставаться низким. 29 октября 1954 года в студенческом городке Белградского университета вспыхнул настоящий бунт. Он начался с того, что студентам повысили плату за общежитие и питание в столовой. Происходили стихийные выступления и в других городах Югославии.

Тито был очень обеспокоен ситуацией в стране. И прекрасно знал ее причину. Югославия, как и другие страны Восточной Европы, начала в послевоенные годы программу ускоренной индустриализации. Считалось, что без своей тяжелой промышленности социализм построить невозможно. Возведение металлургических, машиностроительных и оборонных предприятий требовало огромных средств и шло за счет тех отраслей экономики, которые позволили бы повысить уровень жизни населения. К середине 1950-х годов — еще до польских и венгерских событий — Тито уже понимал, что положение надо исправлять. Но как?

Сначала все происходило по старым, коммунистическим рецептам. Тито несколько раз публично объявлял, что в трудностях виноваты спекулянты, расхитители и агенты капитализма. Но этот номер не прошел. Все понимали, что никакие спекулянты не могли стать причиной всеобщего дефицита.

Надо отдать Тито должное — он тоже довольно быстро понял, что подобные методы уже неэффективны. 27 июля на митинге в городе Карловцы Тито провозгласил, что стране нужна передышка. «Прошло то время, когда мы спешили, — сказал он. — Мы должны на этот раз строить те предприятия, которые как можно скорее дадут продукцию… чтобы их продукция послужила подъему уровня жизни»^[543]. Тито дал понять, что правительство намерено наконец-то прекратить индустриализацию за счет народа.

28 сентября 1955 года состоялось расширенное заседание Исполкома ЦК СКЮ. Оно констатировало критическую ситуацию в экономике и ухудшение положения трудящихся. Была названа и причина — чрезмерное увлечение строительством тяжелой промышленности. 27 ноября эти решения подтвердил и конкретизировал IV Пленум Союзного комитета ССТНЮ (Социалистический союз трудового народа Югославии), на котором выступил Тито. Главными задачами теперь провозглашались укрепление и постепенный рост жизненного уровня населения. Для этого планировалось стимулировать развитие отраслей, производящих предметы потребления, расширять жилищное строительство, поднять сельскохозяйственное производство. С другой стороны, провозглашался курс на экономию, рационализацию и модернизацию, борьбу с хищениями и расточительностью, повышение производительности труда. Обстановка в стране такова, предупредил Тито, что она может привести к очень тяжелым последствиям, а ответственность, добавил он, «в полной мере падет на нас»^[544]. Политика, которую начало проводить югославское правительство с 1956 года, получила название «нового экономического курса».

«Новый экономический курс» был крайне противоречивым. С одной стороны, провозглашалась задача подъема уровня жизни населения, с другой — первые антикризисные меры ударяли как раз по большей части этого же населения.

В конце 1955 года было приостановлено строительство 389 объектов тяжелой промышленности. Работавшие на этих стройках люди лишались работы. Власти изыскивали различные способы, чтобы сократить число различных выплат и пособий. Увольнение работников могло происходить без выплаты двухмесячного пособия, которое в обязательном порядке полагалось увольняемому раньше.

Некоторая либерализация произошла в области сельского хозяйства и во внешней торговле. Но право свободно торговать с заграницей получили не более пяти процентов предприятий, к тому же вся валютная выручка предприятий уходила в центр. Курс динара по-прежнему определялся не валютным рынком, а Народным банком Югославии. Тем не менее финансовая ситуация государства в 1956 году несколько улучшилась. Устранение «угрозы с Востока» и решение триестской проблемы снимали вопрос о войне. К 1956 году армию, насчитывавшую 500 тысяч человек, сократили на 100 тысяч. Началась и перестройка оборонных предприятий — теперь они пытались выпускать продукцию гражданского назначения.

Внешний долг Югославии к тому времени составлял около 400 миллионов долларов. Тито не раз подчеркивал, что трудности в стране связаны и с тем, что Югославии приходится оплачивать долги. Но это было не совсем так. Югославское правительство делало все, чтобы максимально отсрочить эти платежи. И Запад, на долю которого приходилась львиная доля югославских долгов, пошел Тито навстречу. В 1955 году платежи Югославии по внешнему долгу составили около 9 миллиардов динаров (около 30 миллионов долларов) вместо 16 миллиардов (примерно 80 миллионов долларов)^[545].

Все средства, освободившиеся в результате этого, планировалось бросить на обеспечение «нового курса». За пять лет планировалось построить 200 тысяч квартир, повысить зарплату на 20–50 процентов для различных категорий рабочих. Провозглашалось, что именно личное потребление должно стать одним из основных показателей, по которому можно было бы судить о развитии экономики.

Однако все это были планы на будущее, а положительные результаты нужны были Тито и его окружению как можно скорее. Призрак венгерских событий витал у них перед глазами.

В этот сложный для Тито момент снова в центре внимания оказался Милован Джилас. Он нарушил свое политическое молчание и в нескольких интервью западным журналистам однозначно высказался в поддержку «венгерской революции». Джилас критиковал двойственное отношение к Венгрии югославского правительства, которое показало себя «не способным отойти от своих узких идеологических и бюрократических классовых интересов» и предало «те принципы равенства и невмешательства во внутренние дела, на которых основывались все его успехи в борьбе с Москвой»^[546].

Это было еще не все. К этому времени Джилас уже закончил свою книгу «Новый класс», в которой доказывал, что существующие на тот момент социалистические общества на самом деле уже переродились в эксплуататорские и бюрократические системы. Речь шла не только о Советском Союзе, но и о Югославии, и Джилас этого не скрывал.

Напечатать такую работу в Югославии было невозможно. Рукопись «Нового класса» тайно вывезли в Вену. Но, когда это случилось, Джилас уже сидел в тюрьме.

Формальным поводом для его ареста стала статья о венгерских событиях в британском журнале «Нью лидер». Утверждая, что Джилас нарушил свое обязательство воздерживаться от «враждебной пропаганды», власти отменили отсрочку исполнения приговора о тюремном заключении, вынесенного в прошлом году, и 12 декабря 1956 года Джилас был приговорен к трем годам заключения в условиях строгого режима.

Тем временем в Нью-Йорке был издан «Новый класс». На Западе книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. Джилас тут же был назван «диссидентом номер один» во всем «восточном блоке». 11 августа 1957 года «Борба» заявила, что «Новый класс» написан «языком и психологией геббельсовской пропаганды»^[547].

Против Джиласа возбудили еще одно уголовное дело — по обвинению во враждебной пропаганде и добавили ему срок — теперь он должен был отсидеть в тюрьме 7 лет в строгой изоляции. Его также лишили всех государственных наград, в том числе и высшего ордена страны — ордена Народного героя.

В тюрьме Джилас напишет книгу «Несовершенное общество: за новым классом» и выйдет на свободу в начале 1961 года. Его освободят условно. Однако вскоре он снова окажется в тюрьме. Для Тито он был постоянной головной болью.

Но это еще было впереди. Пока же Тито нужен был не только «кнут», который испытал на себе Джилас, но и «пряник» — быстрые и эффективные меры, которые быстро смягчили бы ситуацию. Поиск такого решения привел югославское руководство, можно сказать, к историческому шагу. Он стал определяющим для всего остального периода существования социалистической Югославии. 6 ноября 1956 года на заседании Исполнительного комитета ЦК СКЮ было принято решение резко увеличить импорт иностранных потребительских товаров, чтобы наполнить ими югославский рынок. Для этих закупок планировалось взять дополнительные кредиты за границей.

Тито и другие лидеры Югославии понимали опасность иностранной финансовой зависимости. И Восток, и Запад пытались с помощью кредитов оказывать давление на Югославию. После 1958 года, когда наступило новое «похолодание» в советско-югославских отношениях, Москва отказала Тито в кредитах, которые совсем недавно обещала. Однако из-за этого «похолодания» на Тито посыпались американские деньги. Но когда в 1961-м Тито выступил в роли одного из «отцов-основателей» Движения неприсоединения, американцы решили, что он играет роль «руки Москвы» в третьем мире, и кредиты Югославии были значительно урезаны. Правда, к этому времени у Белграда уже снова наладились отношения с Москвой.

Благодаря такому искусному лавированию Тито, кредиты поступали в Югославию практически без перерыва. В 1957–1961 годах Югославия получила примерно 1,7 миллиарда долларов.

«Новый экономический курс» не решил всех социальных проблем. Многие рабочие были недовольны увеличением доходов государственных служащих и администрации предприятий. Было даже зафиксировано такое высказывание рабочего из города Обреновац: «Всех, кто сидит в канцеляриях, надо поубивать»^[548]. Но при всем этом объявленная Тито «передышка» выполнила свою главную задачу. Уровень жизни населения повысился, и призрак повторения венгерских событий в Югославии, казалось бы, отступил.