Здесь и далее цитируется в переводе С. Ошерова под редакцией Ф. Петровского. 3 страница

1    Геродот. История. Перевод Г.А. Стратановского.

вечная тайна лабиринта

Для Геродота, человека безграничной любознательности, лабиринт представлял собой идеальное смешение тайны, загадки и опасности.

Римлянин Плиний Старший (23-79 ^н- ^э-) посетил это место около пятисот лет спустя, и лабиринт — еще более разрушенный — предстал перед ним постройкой куда более зловещей. Он написал о египетском и других лабиринтах, о которых знал лишь понаслышке (о лабиринте на грече­ском острове Лемнос, об этрусском лабиринте-гробнице не­подалеку от Кьюзи, в Италии), в своей "Естественной исто­рии". Лабиринты перестали быть удивительными наход­ками. По мнению Плиния, они представляли собой "едва ли не самое немыслимое достижение человека, не стоящее потраченных на него усилий". Плинию лабиринт представ­лялся чудовищным изобретением, но при этом он осозна­вал разницу между изображением лабиринта и египетской реальностью. Лабиринт, который ему довелось посетить, Плиний сравнил с прекрасной напольной мозаикой, встре­чающейся в римских виллах, а также с "церемониальной" игрой в лабиринт, в которой состязались римские юноши, гарцуя на конях по специально размеченным полям, и на­шел, что египетский лабиринт — это группа безрадостных, темных, сбивающих с толку построек. Дедал, писал Пли­ний, скопировал этот лабиринт с потерянного критского, но построил лишь "сотую долю" его коридоров, которые "кружат, ведут вперед и возвращают назад гак путано, что это совершенно ошеломляет". И еще, писал он, этот лаби­ринт отличался от других тем, что он реален - а не выдуман каким-нибудь стародавним рассказчиком.

Дальше он пишет, что "в стенах часто проделаны двери, обманно предлагающие проход вперед, и пленник вынуж­ден возвращаться обратно в те коридоры, по которым уже

Два. Миф | 49

проходил в своих скитаниях". Вход и некоторые из колонн были сделаны из мрамора, но "остальная конструкция — из асуанского гранита, громадные блоки были уложены таким образом, чтобы даже огромный отрезок времени не смог их разрушить". Как и Геродот, Плиний пишет, что весь этот комплекс построек с его залами, пирамидами и декоратив­ной лепниной полностью описать невозможно, а затем предупреждает: "Только окончательно выбившись из сил блужданием, посетитель достигает наконец головокружи­тельной путаницы коридоров. А кроме того, здесь есть по­кои в верхних, чердачных этажах, на которые попадаешь по наклонным переходам и галереям, а оттуда вниз ведут лестничные пролеты из до ступеней". Внутри — колонны с изображениями богов, царей и чудовищ. "Некоторые залы спланированы таким образом, что, когда открываешь двери, раздаются ужасающие раскаты грома: а ведь надо от­метить, что большую часть пути приходится преодолевать в темноте".

Итак, египетский лабиринт был темным и запутанным, полным пугающих звуков и фантастических рисунков, со­хранившихся с незапамятных времен, и одни ходы пересе­кались здесь с другими, то уводя на более высокий уровень, то, напротив, увлекая под землю. И все, что справедливо для египетского лабиринта, писал Плиний, можно было сказать и о его критском прообразе. Изучая его, греко-римский географ Страбон (64/63 до н.э. - 23/24 н.э.) отме­тил то, что будут открывать для себя наблюдатели лабирин­та на протяжении многих веков: то, что вблизи представля­ется хаосом, при взгляде издалека или с высоты становится понятным и вполне логичным.

В xiv веке Боккаччо (i3¹3~¹375) признал, что за не­сколько столетий представления о лабиринте сильно изме-

50 | вечная тайна лабиринта

нились: "Этот лабиринт был совсем не таков, какими мы строим свои теперешние лабиринты — круги да причудли­вые повороты стен, и всякий, кто не повернет назад, не­пременно доберется до середины, а потом, четко следуя обратному кружению лабиринта, безошибочно выберется наружу... Нет, этот лабиринт был целой горой, внутри кото­рой вырыты квадратные залы, в каждом — по четыре двери, по одной на всех четырех стенах, каждая дверь ведет в точ­но такую же комнату, и человек, оказавшийся в лабиринте, теряется и не знает, как отсюда выбраться"¹. Можно поду­мать, будто Боккаччо описывает литографию М.К. Эшера². Большинство античных путешественников, приезжав­ших на Крит в поисках лабиринта Минотавра, уезжали ни с чем — обычно им показывали всего лишь пустые поля, груды обломков или заброшенные пещеры. Впрочем, суще­ствует отчет греческого писателя по имени Флавий Фило-страт о том, как группе путешественников в 66 году н. э. был продемонстрирован лабиринт, в котором "некогда со­держался Минотавр". Возможно, это были всего лишь рос­сказни кого-нибудь из путешественников, а может быть, на­шелся на Крите предприимчивый антрепренер, который просто предоставил публике то, чего она ждала. В ближай­шие столетия многие места на Крите будут называть лаби­ринтом. В 1609 году англичанину по имени Уильям Литгоу покажут одно небезопасного вида место возле горы Ида (возможно, у римлян здесь была каменоломня), где, как он записал, "было множество дверей и колонн". Войти внутрь

1   Из комментариев Боккаччо к "Божественной комедии".

2    Эшер Морис Корнелис (18д8-197²)™^ниД^еР^ланд.^ский художник-график, в своих работах исследовал отображение понятий бесконечности и сим­метрии: элементы его литографий перетекают друг п друга, перепутыва­ются и вводят зрителя в заблуждение.

Два. Миф

он не решился, "потому что там было много полых мест — если бы человек оступился и упал, едва ли его удалось бы спасти". Позднее в том же веке другой путешественник, Бернард Рэндольф, писал, что отказался войти внутрь по­стройки, которую ему представили как лабиринт, потому что не поверил своему проводнику. К тому же "одних толь­ко зловонных запахов здесь довольно, чтобы задохнуться". Поэту и художнику Эдварду Лиру здесь понравилось боль­ше — в 1864 году ему показали место, где росли деревья, пели соловьи и "оставлены были фрагменты кирпичной кладки". Но вообще-то, когда дело касается лабиринтного туризма на Крите, путешественникам всегда следует пом­нить слова апостола Павла в его "Послании к Титу". Ссы­лаясь якобы на "из них же самих одного стихотворца", он написал: "Критяне всегда лжецы"¹.

В биографии Тесея, героя лабиринта, Плутарх говорит

0 царском сыне так, будто бы тот был историческим лицом, но время от времени перемежает традиционную историю (в которой присутствует на удивление мало драматизма) мне­ниями других людей. Легенда о Минотавре, говорит он, была известна всем, но есть и другие версии этой истории — кста­ти, прелюбопытные. Плутарх иногда совсем теряется в этих альтернативных версиях. Повествуя о докритских похожде­ниях Тесея, он рассказывает, как юный наследник героиче­ски убил свирепую "кроммионскую свинью" по кличке Фэя. А потом, немного поразмыслив, добавляет, что существуют мнения, будто бы Фэя в действительности — не кличка чу­довища, а всего лишь прозвище "разнузданной" женщины с кровожадными наклонностями, которую Тесей мимоходом умертвил по пути в Афины. Что же касается лабиринта, то

1   Тит., i: 12.

52 | вечная тайна лабиринта

он просто добавляет, что его рассказ — это критская версия развития событий. А надо бы напомнить, что мифы о Крите родились на материке, а не на самом острове.

Критяне утверждали, что жена Миноса Пасифая не влюблялась ни в какого быка, но, возможно, стала "слиш­ком близка" с царским военачальником, грубым воякой по имени Тавр — в переводе с греческого "бык". И никакого Ми­нотавра тоже не было. Похоже, согласно критской версии, Тавр — это и бык, и Минотавр в одном лице. Но наличие ла­биринта признавали и здесь. Юношей и девушек из покор­ных Афин и в самом деле отправляли на могущественный остров Крит в качестве заложников, и там они помещались в тюрьму под названием Лабиринт, под стражу к жестоко­му Тавру. Афинские подростки не доставались на съедение чудовищу, но вручались в качестве награды за победу в по­гребальных играх, которые Минос устроил в память о сыне, погибшем в Афинах. И не над Минотавром одержал победу Тесей, а над Тавром — в погребальных играх, и в награду за это ему были возвращены афинские юноши и девушки. Во время этих игр прекрасная Ариадна и увидела впервые Те­сея — и тут же его полюбила. Плутарх отмечает, что одной из необычных традиций Крита было то, что и женщинам дозволялось посещать подобные состязания. И хотя об этом не говорится, возможно, клубок Ариадны был подарен прекрасному афинянину как счастливый талисман — вроде ленточек, которые средневековые женщины якобы дарили рыцарям-избранникам перед поединком.

В книге "Золотая ветвь" шотландский антрополог-новатор Джеймс Фрэзер высказывает предположение, что Минотавр на самом деле был полой бронзовой статуей мужчины с головой быка: в эту статую заключались чело­веческие жертвы и заживо в ней запекались. А может быть,

Два. Миф | 5 3

добавляет Фрэзер, как и в случае поклонения Молоху в Кар­фагене, юных жертв клали на полусогнутые руки истукана, из которых они выскальзывали в яму с пылающим костром, а зрители играли на флейтах и били в бубны, "чтобы заглу­шить крики", и устраивали праздничные пляски. Ну а лаби­ринтом, заключает Фрэзер, называлось место для проведе­ния жертвенного танца.

Книга Фрэзера впервые была опубликована в 1890 году— вскоре после того, как сэр Артур Эванс обнаружил в Кнос-се постройку, которая, по мнению многих, являлась лаби­ринтом царя Миноса. Эванс (1851-194¹)- преуспевающий и имеющий связи оксфордский археолог, отправился на Крит в igSo-x — изучать резные полудрагоценные геммы минойскои цивилизации, но был очарован Кноссом. Оча­рован до такой степени, что в 1898 году купил это место, на­нял огромную группу рабочих и начал раскопки. Он не "об­наружил" дворец. До него на этом месте копали по крайней мере восемь археологических групп, и следует помнить, что он не был ученым-исследователем. Он знал, что хочет найти, и нашел это — пускай и ценой воссоздания (или даже создания) искомого. В процессе своих "археологических работ" он в каком-то смысле изобрел развитое доистори­ческое сообщество, названное им Минойским, хотя такого названия не знало ни само сообщество, ни греки.

К 1Q35 ^Г°ДУ раскопки были окончены, Эванс откопал обширный комплекс из роскошных построек, парадных лестниц, поразительно хорошо сохранившихся фресок (некоторые даже говорили — подозрительно хорошо сохра­нившихся), складских помещений и целых жилых районов. И все это он объявил (в своем гигантском многотомном труде, опубликованном спустя несколько лет) Дворцом Ми-носа. Несмотря на то что комплекс по меньшей мере триж-

54

вечная тайна лабиринта

ды был разрушен землетрясениями, Эванс полагал, что некоторые части дворца были построены еще в 3000 году до н. э., в то время как остальные — всего лишь в 125<>м до н. э. А когда раскопки и анализ были окончены, археолог отстроил дворец заново — в том виде, который считал пер­возданным, — используя (ведь нельзя было забывать про все эти землетрясения!) искусно замаскированный цемент и стальные конструкции.

И вот после многовековых поисков туристам наконец-то было на что взглянуть. Склон холма в Кноссе стал глав­ной достопримечательностью острова, и, хотя воодушев­ленные местные экскурсоводы по сей день рассказывают туристам, что на этом самом месте Тесей убил Минотавра, как раз этого-то Эванс никогда и не утверждал. Ему впол­не довольно было того, что обнаруженный им дворец при­надлежал Миносу (правда, многие ученые полагают, что "Минос, сын Зевса" — общее название для всех правителей Кносса). В своих весьма выгодных с финансовой точки зрения публикациях он мог сколько угодно спекулировать популярностью мифа о лабиринте и намекать на то, что источник мифа обнаружен ("это огромное здание с путани­цей коридоров и извилистых переходов... было не что иное, как лабиринт более поздней традиции"), но он не скрывал своей нетерпимости по отношению к историям о Мино­тавре и каком-то там лабиринте. Он вообше говорил, что многократный пересказ этой кровавой истории в Древнем мире был на руку афинянам-шовинистам, которые пресле­довали цель "преувеличить тиранические черты" раннего минойского общества и тем самым "превратить Дворец, принадлежавший многим поколениям великих правите­лей, в логово людоеда". Единственным лабиринтом, в под­линности которого Эванс никогда не сомневался, был тот,

Два. Миф \ 55

который он лично спроектировал для фойе огромного особняка (ныне снесенного), построенного им недалеко от Оксфорда — здания с любопытной железной конструкцией на крыше, напоминавшей многим посетителям Эйфелеву башню. "Предубеждение, что Дворец... сам имел строение лабиринта, трудно искоренить", — писал он. Такое пред­ставление, казалось бы, подтверждали извилистые под­земные переходы, по которым "человек мог пройти, со­гнувшись, но которые на самом деле представляли собой замечательные канализационные трубы из камня", эффект­ная фреска, где были изображены "девушки, борющиеся на арене с разъяренным быком", и похожий на лабиринт орнамент на стене, позаимствованный, по мнению Эванса, у египтян. "Загадочные формы и детали вроде этих, — пи­сал он, — в преломлении древней саги вполне могли наве­сти на мысль о "греческом лабиринте" вместе с чудовищем, обитавшем в его глубинах". В самом же дворце "всех этих сбивающих с толку путаниц и извилистой загадочности не было". Да, здание было весьма обширным, но построено обыкновенно: четыре стены, внутренний двор посередине и два симметричных входа — южный и северный.

Эванс полагал, что в этом превратном представлении о лабиринте следует винить древних греков, которые оши­бочно (и возможно, намеренно) опознали развалины, най­денные ими на Крите, — "последствия эллинских дней", как написал об этом Эванс. Наглядный пример этой путаницы был обнаружен на том самом египетском лабиринтообраз-ном орнаменте. (Такой узор из многократно повторяю­щихся прямых углов называется меандр и лабиринтом не является, так как не имеет центра, а всего лишь бесконеч­ные повороты.) В какой-то момент, когда дворец был уже разрушен, но еще не "обнаружен" Эвансом, неумелая рука

вечная тайна лабиринта

древнего человека пририсовала к египетскому орнаменту фигурки людей, как будто бы потерявшихся в лабиринте.

Эванс, впрочем, ничуть не уменьшил путаницу, ког­да и сам начал называть разрушенное место "лабиринтом" (правда, у него была своя собственная трактовка этого слова). Несмотря на то что настоящего лабиринта здесь никогда не было, писал он, слово "лабиринт" тем не менее вполне применимо к этой постройке. "Исходя из древних критских аналогов, лабиринт означает всего лишь священ­ное место хранения labrys, или двустороннего топора, сим­волического оружия минойского божества, поклонение ко­торому отражено во многих частях дворцовых усыпальниц и многократно повторяется в качестве орнамента на его каменных блоках и колоннах". История, впрочем, не по­щадила такую интерпретацию значения слова "лабиринт" и напрочь лишила значимости двусторонний топор — и как уже говорилось в первой главе, большинство ученых сегод­ня считают, что связь между labvys и labyrinth — как бы попу­лярна она одно время ни была — существовала лишь в вооб­ражении Эванса.

Тесею и Минотавру в своем пространном четырехтом­ном анализе руин Эванс уделяет совсем мало внимания, но зато к теме танца ученый отнесся весьма серьезно. В его книге есть даже фотография современных (рубежа xix-xx веков) критских исполнителей народных танцев. Впрочем, начиная с "Илиады" танцоры и в самом деле появля­ются едва ли не в каждой версии событий при дворе царя Миноса. В лирическом описании буднич-

Два. Миф | 57

ных сцен, украшающих чудесный щит Ахиллеса, Гомер упо­минает "площадку для танцев", которую Дедал выстроил для Ариадны. А что, если эта самая площадка и была лаби­ринтом? Заложники и убийство человека-быка у Гомера не упоминаются, но зато приводится динамичное описание того, какие танцы тут устраивались.

Юноши тут и цветущие девы, желанные многим, Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками. Девы в одежды льняные и легкие, отроки в ризы Светло одеты, и их чистотой, как елеем, сияют; Тех — венки из цветов прелестные всех украшают; Сих — золотые ножи, на ремнях чрез плечо серебристых. Пляшут они, и ногами искусными то закружатся, Столь же легко, как в стану колесо под рукою испытной, Если скудельник его испытует, легко ли кружится; То разовьются и пляшут рядами, одни за другими. Купа селян окружает пленительный хор и сердечно Им восхищается; два среди круга их головоходы, Пение в лад начиная, чудесно вертятся в средине¹.

Особенно оживленным описание танца в большинстве прочтений легенды становится в тот момент, когда Тесей и освобожденные им заложники по пути в Афины прича­ливают к острову Делос, самому маленькому из греческих островов. И там они празднуют свое освобождение пляска­ми, имитирующими повороты и изгибы лабиринта — рису­нок их пляски, вероятно, походил также на брачный танец журавлей. Он стал известен как "геранос", или журавлиный танец, и исполнялся на Крите вплоть до хх века. В неко-

I    Перевод Н. Гнедича.

вечная тайна лабиринта

торых версиях танцующие даже объединяются в цепочку, взявшись руками за платки, и эта цепочка символизирует собой нить Ариадны.

Явно перефразируя Гомера, Эванс описывает танцы, исполняемые у него на глазах рабочими и их партнершами, как быструю и энергичную пляску, в которой танцующие берутся за руки и "кружатся как гончарное колесо". В не­которых танцах, пишет Эванс, человек, стоящий во главе цепочки, в определенный момент подпрыгивал высоко в воздух и после прыжка, бывало, опускался одной ногой на руки, подставленные ему следующим участником цепочки, а оттолкнувшись от них, переворачивался в воздухе и лишь после этого опускался на землю. На греческом чернофи-гурном сосуде, созданном приблизительно в 665 году до н. э. и известном под именем "ваза Франсуа", танцующие изображены как спокойные, нарядно одетые пары (почти каждая из фигур сопровождается надписью, поясняющей, кто здесь изображен), которые держатся за руки и следуют за играющим на лютне Тесеем. Большинство танцующих — бывшие афинские заложники, но, похоже, в пляску вклю­чились и некоторые члены команды корабля.

А что, если лабиринт и в самом деле был всего лишь втоптанным в земляной пол рисунком танца, отпечатком движения ног танцующих, который впоследствии сохра­нили здесь в качестве постоянного орнамента? Вполне воз­можно, что лабиринт не всегда подразумевал поиски выхо­да из запутанной ловушки, а появился на свет в качестве ри­туального танца, исполняемого на площадке, размеченной таким образом, чтобы танцующим было проще следовать замысловатому узору — точь-в-точь как в балетных школах отмечают на полу шаги для разучивания вальсов и фок­стротов.

Два. Миф \ 5 9

А если лабиринт — это рисунок танца, то многие неяс­ные места в истории Тесея становятся понятнее. Напри­мер, упоминание о том, что игры в Кноссе посещали как мужчины, так и женщины, возможно, является отголоском пояснения критской традиции совместного танца мужчин и женщин, не вполне обычного для греческой среды, где во многих сообществах были приняты раздельные танцы. (Гомер также придает особую важность тому факту, что пары, изображенные на щите Ахиллеса, танцевали вместе и даже касались друг друга.) А то, что, согласно одной из версий легенды, заложниками на самом деле были не семь девушек и семеро юношей, а пять девушек, семеро очевид­ных юношей и двое юношей, переодетых девушками, — не означает ли, что речь идет о кордебалете некой древней церемонии?

Поэт, прозаик и иногда — филолог-классик Роберт Грейвс (i895^-19^5)' которого не всегда принимают всерьез "настоящие" филологи-классики, полагал, что в основе легенды о лабиринте, возможно, лежит мозаичная танце­вальная площадка у входа во дворец в Кноссе: "...поле пе­ред дворцом занимала площадка для танцев с выложенным лабиринтом фигур, которые были обязательны при испол­нении эротического весеннего танца"¹. На создание подоб­ной композиции, по предположению Грейвса, художников вдохновили капканы для ловли куропаток — птиц, которые, как и журавли, исполняют свой яростный любовный та­нец, прихрамывая. В центр лабиринтоподобного капкана помещалась клетка с самцом куропатки, он выкрикивал любовные призывы и заманивал в ловушку самок, которых ударом по голове встречал охотник. Можно предположить,

1   Р. Грейвс. Мифы Древней Греции. Перевод К. Лукъяненко.

бо | вечная тайна лабиринта

что в танце награда, поджидающая танцующих в центре, была куда приятнее, чем удар по голове.

Куропатка, впрочем, и сама однажды появляется в мифе о лабиринте. В своих "Метаморфозах" Овидий рассказы­вает, как Дедал, достав из моря тело Икара, хоронил его, а тем временем "куропатка-болтунья в болоте / крыльями бить начала, выражая кудахтаньем радость"¹. Очевидно, куропатка напоминает Дедалу о племяннике, которого он убил в Афинах — из-за чего, собственно, он и явился ко двору царя Миноса. Дедал воспылал ревностью к сыну своей сестры, своему ученику, потому что у того были все задатки к тому, чтобы стать еще более гениальным изобретателем, чем Дедал. Он создал циркуль и даже хвастался тем, что острые кости рыбьего скелета навели его на мысль о ручной пиле. Пила стала последней каплей в чаше терпения Дедала, который утверждал, что уже сам изобрел этот инструмент, — и он сбросил племянника с крыши храма Дедал постарался спрятать тело, но боги превратили душу юноши в куропатку. Возможно, птица, ликующая над могилой сына Дедала, — всего лишь художественный прием, одна из метаморфоз, но вполне вероятно, что ее образ отсылает нас к истокам создания танцевальной площадки Ариадны.

Если представить себе, что в основе мифа о лабиринте лежит не история о кровавом убийстве чудовища, а эроти­ческий танец на особым образом размечениом полу, конеч­но, становится намного проще найти объяснение загадоч­ному рисунку, нацарапанному довольно грубо на предмете, который на первый взгляд представляется небольшим коричневым винным кувшином этрусков vii века до н. э. и хранится в римском Капитолии. Названный "кувшином

1    Перевод С. Шервинского.

Два. Миф \ 61

из Тральятеллы" в честь местечка в Италии, где его обнару­жили в 1878 году в захоронении, этот сосуд стал причиной самых жарких споров в области изучения лабиринта.

Если рассматривать его узор слева направо — так, будто читаешь комикс, — то первым видишь изображение женщины с мячом в руке, напротив которой стоит мужчина. (Что символизирует этот мяч — клубок или золотое яблоко? И кто это на рисунке — Тесей и Ариадна или Афродита и Парис, и в таком случае мячик в руке — это яблоко раздора, положившее начало Троянской войне?) Следующая сцена — семеро юношей, которые идут прикрываясь щитами, украшенными изображением дикого кабана, а за ними — двое всадников, и на их щитах — птицы. За спиной у первого всадника сидит обезьяна, но есть предположения, будто бы это горбатый карлик. А затем, после схематичного наброска лабиринта, подписанного (возможно, намеренно неверно) "Троя", следует романтическая интерлюдия, которую в обсуждении сосуда часто оставляют без внимания. А на этом рисунке, завершающем некую процессию, или танец, или даже спортивное состязание, две пары

вечная тайна лабиринта

длинноволосых людей {или, возможно, это одна и та же пара, но изображенная в двух разных позах?) с энтузиазмом совокупляются рядом с лабиринтом, очень похожим на тот, который чеканили на кносских монетах.

В следующей главе мы поговорим подробнее об этой загадочной сцене на этрусском кувшине. Однако — какой бы несерьезной она ни казалась — версия о том, что миф о лабиринте сводится к провокационной эротической пляске, в которой танцующие "крутятся-вертятся" слож­ными кругами по направлению к центру, к наивысшей точке наслаждения, проливает свет на многие непонятные моменты происхождения лабиринта.

три

Город

на протяжении столетий тесей, убийца минотавра, представал во многих лицах. В Древнем мире мужествен­ным деяниям Тесея-героя и искателя приключений соот­ветствовали подвиги его кузена Геракла (для римлян — Гер­кулеса). В феодальные времена он виделся славным коро­лем — таким, как король Артур. А ведь и в самом деле его первый подвиг, ознаменовавший собой окончание детства, во многом предвосхитил первый подвиг короля Артура Пендрагонского. Юный Артур должен был вынуть меч из камня, и это означало бы, что он станет королем. Молодой Тесей — в деревне, где его вырастила мать, — сумел поднять огромный камень и найти под ним меч (и, возможно, более практичную вещь — пару сандалий), прежде чем отправить­ся в Афины, где царь Эгей признал его наследником (ведь это он сам спрятал под камнем меч и сандалии до рождения Тесея — чтобы спрятать и защитить будущего правителя).

6₄

вечная тайна лабиринта

Во времена Средневековья, когда притчи, религиозные аналогии и аллегории проникали буквально во все, начи­ная с чисел и заканчивая символикой домашних животных, Тесея почитали в христианских церквах, поскольку один из его поступков предвосхитил Иисусов. Оба они спусти­лись в преисподнюю, чтобы встретиться с самим дьяво­лом и освободить заблудшие души. Тесей отправился туда на склоне лет, чтобы вызволить Персефону, — и Христу предстояло сделать то же самое между моментом распя­тия и воскрешения. Хотя один спускался в царство Тартар, а другой — в ад, оба героически прошли испытание и вер­нулись на землю, хотя Тесей и не был столь удачен в своих поисках, как Иисус. Ну а схождение молодого Тесея в самое сердце лабиринта — не было ли оно само по себе символи­ческим и даже иконографическим, прямо в духе христиан­ства, столкновением с рогатым Сатаной?

Но в Риме и во всей Римской империи Тесей не имел себе равных. В культуре, для которой культ, почти обожествление города был так же силен или даже сильнее, чем поклонение богам, Тесея славили как легендарного основателя городов. И хотя это не было целиком его заслугой, его эмблема — лабиринт — стала олицетворением всех городов. Плутарх был одним из первых, кто прославил Тесея как городского героя. Пожалуй, именно в этом и заключается основная идея его "Жизнеописания" Тесея, хотя Роберт Грейвс и утверждает, что дело было всего-навсего в "политической пропаганде".

Плутарх родился и умер в небольшом городе непо­далеку от Дельф, когда Греция была всего лишь незна­чительной частью Римской империи. Говорили, будто бы он был в Афинах в те дни, когда туда приезжал с визитом Нерон, а позже некоторое время жил в Риме, где по-

Три. Город | 6 5

знакомился с императором Адрианом, и тот назначил его на политический пост в Греции. Плутарх написал много трудов по философии и истории. Среди его работ есть человеконенавистнический трехсторонний спор между Одиссеем, соблазнительницей Цирцеей и свиньей, из которого свинья выходит бесспорным победителем. Но самая известная работа Плутарха — это его "Сравнительные жизнеописания", сборник из сорока шести биографий греческих и римских героев. В книге рассматриваются двадцать три пары греков и римлян, чьи биографии, по мнению Плутарха, были схожи. Большинство героев повествования — реально существовавшие исторические персонажи, причем греки всегда выглядят немного лучше, чем римляне, но начинается повествование с легенды о Ромуле, мифическом основателе Рима, а противопоставляется ему Тесей, создатель афинского города-государства.

После того как Тесей покинул Ариадну, а его отец как нельзя более кстати покончил с собой, герой вернулся на континент вместе с освобожденными критскими заложниками и начал то, что Плутарх считает его главным достижением. Он взял власть над неорганизованным местом под названием Афины и превратил его в великий город. Он положил конец монархическому строю (хотя и сохранил за собой право командовать армией), объединил разрозненные общины, из которых состояла Аттика, разрушил их отдельные дома совета и воздвиг единый дом совета на том месте, где теперь находится Акрополь. Бедняки, пишет Плутарх, сразу же согласились на нововведения, богатых же пришлось уговаривать дольше. Тесей учредил монетный двор, где стали чеканить монеты с изображением быка, а также

66 | вечная тайна лабиринта

составил конституцию, согласно которой провозглашался демократический строй ("союз всех народов") и в нем выделялось три класса: благородных, землевладельцев и ремесленников. Устройство Афин было до того успеш­ным, что в "Илиаде" Гомер лишь одних афинян называет "народом".

Хотя Тесей и Ромул, в отличие от остальных героев Плутарха (таких, как Солон и Юлий Цезарь), были ско­рее персонажами легендарными, чем историческими, их можно было использовать в качестве образцов идеа­лизированных основателей идеализированной формы правления. Ведь не случайно Плутарх, который писал во время расширения Римской империи, отправляет Тесея — сразу же после создания афинского города-государства — в Черное море, чтобы он основал другие города и сделал их греческими колониями. Грейвс называет это пропа­гандой, но под пером Плутарха герой, которому удалось выйти из лабиринта, сумел одолеть и другой лабиринт — город.