Печатается по кн.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 90–99; 314–316.
См. комментарий трактата Бахтина: Бонецкая Н. К. Примечания к «Автору и герою…» // Бахтинология. Исследования. Переводы. Публикации. СПб., 1995. (Проблемы бахтинологии. Вып. II). С. 248–287.
1. «сочувственное понимание» – ср. с «сочувственным вниманием» в эстетике и антропологии М. М. Пришвина.
2. Родился в таком-то году н. э. <…> умер в таком-то году н. э. (лат.).
3. Букв. «бог из машины» (лат.).
4. По примечанию первоиздателей, слова Бахтина «суммируют общий смысл некоторого ряда высказываний Данте» (Ук. изд. С. 391).
5. Ср. в реплике об имени и прозвище в тексте «Дополнения и изменения к «Рабле»»: «Оно, как и имя, связано с рождением и смертью, но оно их сближает, и сливает, превращает колыбель в гроб и гроб в колыбель» (Бахтин М. М. Собрание сочинений: В 7 т. М., 1996. Т. 5. С. 101.). Мифологема «колыбель-гроб» занимает в русской философии и литературной классике обширное пространство от А. С. Пушкина («И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть…») до А. П. Чехова («Ионыч»). На рубеже веков и в начале XX в. эту тему разрабатывал символизм. См. рецензию В. Я. Брюсова на «Cor ardens» Вяч. Иванова с цитацией стихотворения о кладбище, где «гроба поют о колыбели». Есть этот образ у самого Брюсова («Была иль будет жизнь? И колыбель? И гроб?» («Париж», 1903), Ф. Сологуба [ «Отдадимся могиле без спора, / Как малютка своей колыбели…» («Мы устали преследовать цели…»)], О. Э. Мандельштама [ «И вальс из гроба в колыбель / Переливается, как хмель…» («За Паганини длиннополым…», 1935)]. Сохранен этот мотив и православной русской мыслью. Ср. слова М. М. Бахтина о реквиеме, звучащем в колыбельной песне, с репликой П. А. Флоренского: «Колыбель потому и колыбель, т. е. почка жизни, а не просто малая кровать, что она же и гроб» (Столп и утверждение Истины (1914); М., 1990. С. 530). Снижение этого мотива см. в «Других берегах» В. В. Набокова. У А. П. Платонова соседство «гроба» и «колыбели» встречается в «Чевенгуре»: «Захар Павлович потихоньку вынес гроб и разломал его на топку». «Теперь надо детскую качалку сделать, – думал он <…>» (Платонов А. П. Чевенгур: Роман. М., 1989. С. 292). Образ колыбели брезжит и в названиях таких вещей Платонова, как «Котлован» и «Чевенгур». По гипотезе комментатора «чевенгур», значит «могила лаптей» (Васильев В. В. Национальная традиция: Утопия и реальность. Роман А. Платонова «Чевенгур» в контексте его времени // Наш современник. М., 1989. № 3. С. 177). Гротескно-ироническое снижение образа см. в «Котловане»: Чиклин отдает один из припасенных героями повести впрок гробов малолетней девочке, из него устраивается «постель на будущее время, а другой подарил ей для игрушек и всякого детского хозяйства: пусть она тоже имеет свой красный уголок» (Платонов А. Живя главной жизнью. М., 1989. С. 115). См. в этой связи: Малахиева-Мирович В. Г. О смерти в современной поэзии // Заветы. СПб., 1912. № 7. Октябрь. Отд. 2. С. 98–107; Савчук В. В. Приговор колыбельной // Фигуры Танатоса. СПб., 1993. Вып. 3. С. 38–45.
К переработке книги о Достоевском (1961–1962)
Печатается по изд.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 114–116; 314–316. Первое издание книги «Проблемы творчества Достоевского» состоялось в Ленинграде в 1929 г. Позже была переиздана в ином варианте и под заглавием «Проблемы поэтики Достоевского» (М., 1963; 1972; 1978).
См. Комментарий к «Проблемам творчества Достоевского» в издании: Бахтин М. М. Собрание сочинений в 7 т. М., 2000. Т. 2. С. 431–543.
Имеет смысл познакомить читателя с иными интерпретациями образа смерти, созданными М. Бахтиным в 1930-е годы, когда произошел решительный пересмотр судьбы «я» в Божьем мире в пользу коллективистского растворения «я». Отдельные замечания в монографии о Рабле (М., 1965, далее указываем стр. этого издания в скобках) дают возможность полагать, что теперь смерть осознается в атрибутике бессмертия ликующей толпы и смеющегося народа.
В полемике с В. Кайзером: «Кайзер утверждает, что «в гротескном речь идет не о страхе смерти, а о страхе жизни». В этом утверждении, выраженном в духе экзистенциализма, содержится прежде всего противопоставление жизни и смерти. Такое противопоставление совершенно чуждо обратной системе гротеска. Смерть в этой системе вовсе не является отрицанием жизни в ее гротескном понимании как жизни большого всенародного тела. Смерть здесь входит в целое жизни как необходимый момент, как условие ее постоянного обновления и омоложения. Смерть здесь всегда соотнесена с рождением, могила с рождающим лоном земли. Рождение – смерть, смерть – рождение – определяющие (конструктивные) моменты самой жизни. <…>
Леонардо да Винчи говорил: «когда человек с радостным нетерпением ожидает нового дня, новой весны, нового года, то и не подозревает при этом, что тем самым он, в сущности, жаждет собственной смерти» (Указ. соч. С. 57–58).
О непубликуемых сферах речи: «Во всяком бранном выражении всегда заложен <…> образ чреватой смерти» (С. 382). В анализе образа «гиппократова лика»: «В признаках агонии, на языке агонизирующего тела, смерть становится моментом жизни, получая телесно-выразительную реальность, говорит на языке самого тела; смерть, таким образом, полностью вовлечена в круг жизни, как один из ее моментов» (С. 390). См. также о «бесстрастном самосознании» (преодолении страха смерти), о котором Бахтин говорит не без влияния Фрейда: «Образы, выражающие эту борьбу, часто сплетаются с образами, отражающими параллельную борьбу в индивидуальном теле с памятью о мучительном рождении и с предчувствием агонии. Космический страх глубже и существеннее; он гнездится как бы и в родовом теле человечества, поэтому он и проник в самые основы языка, образов и мыслей. Этот космический страх существеннее и сильнее индивидуально-телесного страха гибели, хотя голоса их иногда и смешиваются в образах фольклора и в особенности в образах литературы. Этот космический страх – наследие древнего бессилия человека перед силами природы. Народная культура была чужда этому страху и преодолевала его смехом, смеховым отелесниванием природы и космоса, ибо в основе этой культуры всегда лежала неколебимая уверенность в могуществе и в конечной победе человека» (С. 364). См. также с. 439–446. О бахтинской герменевтике смерти см.: Брейкин О. В. 1) М. М. Бахтин и Й. Хёйзинга: Две версии позднесредневекового образа Смерти // Бахтинский сборник. М., 1991. Вып. 2. С. 212–220; 2) Происхождение сакрального образа смерти // Философия М. М. Бахтина и этика современного мира. Саранск, 1992. С. 27–33; Исупов К. Г. Смерть Другого // Бахтинология: Исследования. Переводы. Публикации. СПб., 1995. С. 103–116.
Н. М. Бахтин
Бахтин Николай Михайлович (1894–1950) – русский поэт, философ, филолог. Родился в Орле, в семье служащего банка. Старший брат Михаила Михайловича Бахтина. После окончания Вильненского лицея учился на историко-филологическом факультете Петроградского университета по отделению классических языков, любимый ученик эллиниста Ф. Ф. Зелинского. Через последнего был вхож в круг «младших символистов». В 1916 г. добровольцем отправился на фронт. После революции вступил в ряды Белой гвардии. С 1920 г. в эмиграции. В Париже активно участвовал в деятельности литературно-поэтических направлений русской эмиграции, много писал в русскоязычных журналах (в основном в «Звене» и «Числах») на философские и литературные темы. В начале 1930х гг. переехал в Англию, защитил докторскую диссертацию в Кембриджском университете, преподавал древнегреческий язык и литературу в ряде английских провинциальных университетов. Архив Н. М. Бахтина, хранящийся в Бирмингемском университете, насчитывает огромное количество неопубликованных рукописей, текстов лекций, стихов и пр. Лишь немногое было опубликовано в 1962 г. в английских переводах в книге «Лекции и статьи», изданной в Бирмингеме тиражом в 100 экземпляров. Сам Н. М. Бахтин практически ничего не публиковал на протяжении 1930–1940-х годов, если не считать изданного за собственный счет в Бермингеме учебника греческого языка (1936).
Для раннего творчества Н. М. Бахтина характерна органическая близость русской религиозно-философской мысли рубежа XIX–XX вв. и философии немецкого неокантианства. В публикуемых текстах, создававшихся в 1920-е годы, сочетаются идеи В. С. Соловьева и Г. Зиммеля, переосмысленные в своем ключе. Стиль литературно-философских размышлений Н. М. Бахтина определяет ориентация на устоявшуюся традицию «философских разговоров», восходящую еще к «сократическим диалогам» Платона и философским эссе английского и французского Просвещения. В полилоге «Во славу смерти» ощущается подражание «Пиру во время чумы» А. С. Пушкина. Основные идеи Н. М. Бахтина во многом перекликаются с ранними философскими работами М. М. Бахтина («Искусство и ответственность», «Пространственная форма героя» – раздел большой работы «Автор и герой в эстетической деятельности»).
Соч.: Четыре фрагмента // Звено. Париж, 1928. № 3. С. 133–138; Мережковский и история // Там же. 1926. № 136; Разговор о переводах // Там же. 1926. № 186; Антиномии культуры // Новый Корабль. Париж, 1928. № 3. С. 38–47; Беседа // Там же; Вера и знание // Звено. 1926. № 155. С. 3–4; Ф. Ф. Зелинский // Там же. 1926. № 162. С. 3–4; Философское наследие (публикация О. Е. Осовского) // М. М. Бахтин и философская культура XX века. СПб., 1991. (Проблемы бахтинологии. Вып. 1). Ч. 2. С. 122–135); 1995. Вып. 2. С. 315–358; Из жизни идей: Статьи. Эссе. Диалоги / Сост., послесл., комм. С. Р. Федякина. М., 1995.
Лит.: Эджертон В., Оксман Ю. Г., Лопатто М. И. Н. М. Бахтин и вопрос о книгоиздательстве «Омфалос»: (Переписка и встречи с М. М. Лопатто) // Пятые Тыняновские чтения. Рига., 1990. С. 221–244; Осовский О. Е.
1) «Неслышный диалог»: Биографические и научные созвучия в судьбах Николая и Михаила Бахтиных // М. М. Бахтин и философская культура XX века: (Проблемы бахтинологии. СПб., 1991. Вып. 1. Ч. 2. С. 43–51);
2) Николай Бахтин на страницах журнала «Звено» (1926–1928) // Культурное наследие российской эмиграции. 1917–1940 / Ред. Е. П. Челышев и Д. М. Шаховской. М., 1994. Т. 2. С. 167–181; Грибанов А. Б. Н. М. Бахтин в начале 1930 гг.: (К творческой биографии) // Шестые Тыняновские чтения. Рига; М., 1992. С. 256–262; Кознина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 162–174; Устинов А., Гардзонио Парижские годы Н. М. Бахтина // Тыняновский сборник. Рига, 1998. Вып. 10. С. 574–590; Топоров В. Н. Памяти Николая Михайловича Бахтина: Предспорт, спорт и спорт XX века // В поисках «балканского» на Балканах / Ред. А. Плотникова и др. М., 1999; Christian R. F. 1) Some Unpublished Poems of Nicolas Bachtin // Oxford Slavonic Papers. New Series, 1977. Vol. 10. P. 107–119; 2) Nicholas Bachtin and Mikhail Lopatto: A Friendship Renewed // The Wider Europe / ed. J. A. Dunn. Nottingham, 1992. P. 1–14; Тиханов Г. 1) Бахтины в Англии: Дополнения к биографии Н. М. Бахтина и к истории восприятия М. М. Бахтина // Тыняновский сборник. Рига, 1998. Вып. 10; 2) Н. Бахтин в Оксфордском университетском Русском клубе: Три записи (1934–1946) // Slavonica, 1999. Vol. 5. P. 17–23; 3) Nicolai Bakhtin: Two Letters to Mikhail Lopatto (1924) and Autbiographical Fragment // Oxford Slavonic Papers. New Series. 1998. Vol. 31. P. 68–86; 4) Misha and Kolja: Thinking the (Br) other // Диалог. Карнавал. Хронотоп. М., 2001. № 3. С. 135–159.
Во славу смерти (1928)
Печатается по первой публикации: Звено. Париж. 1928. № 3. С. 133–138. Есть вариант на англ. языке: Bachtin N. In praice of death // Bacthin N. Lectures and essays. Birmingham, 1962. P. 143–145. См.: Бахтин Н. Из жизни идей… С. 60–62.
1. «веселая мудрость» – отсылка к ницшеанской традиции, отмеченной в философской публицистике словосочетанием последнего «веселая наука».
2. Ср. у М. Бахтина в публикуемых фрагментах: «Память о законченной жизни другого владеет золотым ключом эстетического завершения личности».
3. «…ибо у обеих сестер»… – см. эту реплику на фоне таких красноречивых заглавий, как «Сестра моя жизнь» Б. Пастернака и «Смерть – гордая сестра» Т. Вулфа (Иностранная литература. М., 1971. № 7. С. 151–221).
…вырастает изнутри… – ср. в «Софиологии смерти» С. Булгакова: «Смерть должна быть понята не отрицательно, как некий минус мироздания, но положительно, как вытекающая из самого его основания».
Существенным дополнением к рассуждениям Н. Бахтина о смерти может послужить фрагмент «Сожжение и бальзамирование трупов», опубликованный в «Звене» за 1928 год (№ 3. С. 133–138): «Если собственное тело для нас есть прототип всех форм, то характер нашего восприятия формы вообще всецело предопределен тем, как мы ощущаем свое тело. Это ощущение косвенно обнаруживается в нашем отношении к тому, что было и перестало быть телом – к трупу.
Поэтому тип погребения, свойственный данной культуре, – ключ к искусству этой культуры. И здесь два предельных типа – это сожжение и бальзамирование; они предполагают два совершенно несоизмеримых чувствования тела и формы.
При известном усилии мы еще можем соприкоснуться с эллинским чувствованием: наш внутренний опыт, который заставляет нас предавать умерших медленному тлению в Земле, в некоторых отношениях соприкасается с их опытом.
Но бальзамирование – этот странный суррогат вечности – нам всецело и до конца чуждо.
Только наполненная форма, т. е. осуществленная и питаемая изнутри, – воспринималась эллином как форма. Она не облекает, но раскрывает то, что за нею. То есть она не просто оболочка, не поверхность, а напряженная граница жизни.
«Трупы отвратительнее навоза», – говорит Гераклит. Почему? Потому, что даже навоз правдиво и адекватно выражает то, что он есть: разложение, нисхождение в материю. А труп лжет: он все еще хранит кощунственное подобие того, кто жил, словно выдает себя за него. Но под застывшими чертами, которые остались те же, хаос уже вступил в свои права.
Форма трупов потому должна быть насильственно разрушена, предана веселому своеволию огня, что она – лживая оболочка небытия.
Но именно эту оболочку, которая для эллина «хуже навоза», насильственно закрепили египтяне, обрекая вечности лживый двойник. Здесь тело – лишь поверхность, лишь совершенный футляр <…>, который сбросила с себя душа и который надо приберечь в сохранности на случай ее возвращения.
Итак, бальзамирование трупов (т. е. закрепление во времени пустой формы) мыслимо лишь при полном отсутствии чувства плоти, живой, хрупкой, текучей, материальности тела, – его сплошной духовности. Здесь тело должно было восприниматься не изнутри и динамически, но извне, статически и созерцательно.
Спасти, остановить, удержать пространственные очертания предмета – это побуждение привело египтян к бальзамированию; из него же должно было вырасти и их искусство.
Заранее ясно, что для них и в художественном материале должна быть существенна не его хрупкая плоть (как для эллинов), но его поверхность; что при выборе материала должен стать решающим признак устойчивости, длительности, прочности; что искание временной длительности должно проецироваться в пространство, как тяготение к огромному <…>» (М. Бахтин и философская культура XX века: (Проблема бахтинологии). СПб., 1991. Вып. 1. Ч. 2. С. 125–126).
Лев Шестов
Шестов Лев (Лев Исаакович Шварцман, 1866–1938) – философ-экзистенциалист, критик, публицист. Родился в семье промышленника. Закончил юридический факультет Киевского университета. С начала 1890-х годов выступил как публицист-экономист. В 1896–1901 гг. жил за границей. С 1901 по 1910 обитал в Киеве, где познакомился с будущими московскими и петербургскими друзьями и оппонентами: С. Н. Булгаковым, Г. И. Челпановым, Н. А. Бердяевым, Д. С. Мережковским и другими. С 1910 по 1914 г. жил в Швейцарии, занимался древними авторами, средневековой философией, изучал Лютера и протестантскую традицию. В 1913 г. пишется «Sola fide» (Только верой, 1911–1914; опубл. в Париже в 1966 г.). В 1901 г. находился в Москве, участвовал в деятельности Московского психологического общества. В 1918 г. возвратился в Киев, где читал в Народном университете курс древней философии. В эмиграции с 1920 г. С 1922 по 1936 г. – профессор Парижского университета. Знакомство с Э. Гуссерлем (1928) и работа с текстами С. Кьеркегора (поразившее Шестова близостью к собственным мировоззренческим установкам) стали важными стимулами к созданию центральной книги – «Афины и Иерусалим» (1938).
Соч.: Шекспир и его критик Брандес. СПб., 1898; Добро и зло в учении гр. Толстого и Фр. Нитше: Философия и проповедь. СПб., 1900; Достоевский и Нитше: Философия трагедии. СПб., 1903; Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. СПб., 1905; Л., 1990; Начала и концы. СПб., 1908; Великие кануны. СПб., 1910; Собрание сочинений: В 6 т. СПб., 1911. 2-е изд.; Власть ключей. Берлин, 1923; На весах Иова: Странствование по душам. Париж, 1929; Николай Бердяев: Гнозис и экзистенциальная философия // Современные записки. Париж, 1938. Т. 67: Киркегард и экзистенциальная философия. Париж, 1939; М., 1992; Афины и Иерусалим. Париж, 1951; Умозрение и откровение: Религиозная философия Вл. Соловьева и другие статьи. Париж, 1964; Sola fide – Только верою. Париж, 1966; Трагедия и современность // Ступени. СПб., 1991. № 2. С. 74–88; Соч.: В 2 т. М., 1993; Афины и Иерусалим. СПб., 2001.
Лит.: Грифцов Б. Три мыслителя. М., 1911; Лев Шестов и Киркегард // Современные записки. Париж, 1936. Т. 62. С. 376–382; Основная идея философии Шестова // Путь. Париж, 1938–1939. Ноябрь-январь.; Булгаков С. Некоторые черты религиозного мировоззрения Льва Шестова // Современные записки. Париж, 1939. Т. 68. С. 305–323; Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. Париж, 1983. Т. 1–2; Лев Шестов. Библиография / Сост. Н. Баранова-Шестова. Париж, 1975; Гальцева Р. Шестов Лев // Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 505–506; Wernham J. C. S. Two Russian thinkers an assay in Berdayew and Shestow. Toronto, 1968; Асмус В. Ф. Экзистенциальная философия, ее замыслы и результаты: (Лев Шестов как адепт и критик) // Человек и его бытие как проблема современной философии. М., 1978. С. 222–251; Клайн Дж. Л. Спор о религиозной философии: Лев Шестов против Вл. Соловьева // Русская религиозно-философская мысль XX века // Ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975. С. 37–53; Ерофеев В. Остается одно: Произвол // Вопросы литературы. М., 1975. № 10; Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова: В 2 т. Париж, 1983; Курабцев В. Л. По ту сторону Ничто // Историко-филос. ежегодник’93. М., 1994.
Откровения смерти: Преодоление самоочевидностей. (К столетию рождения Ф. М. Достоевского) (1922)
Повторенный по-русски эпиграф из утраченной трагедии Еврипида «Полпид» (фр. 638 Nauck), которым начинается и заканчивается статья Л. Шестова, дан автором на греческом.
Печатается по изданию: Шестов Лев. На весах Иова: Странствования по душам. Париж, 1975. С. 25–30. Впервые книга опубликована издательством «Современные записки». Париж, 1929. Статья «Преодоление самоочевидностей» (впервые: Современные записки. Париж, 1921. № 8; 1922. № 9; 1922. № 10) включена в часть первую – «Откровения смерти». Этой части предшествует эпиграф: «»Для людей это тайна; но все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти». Платон. Федон (64 А)».
1. Платон. Горгий 493 а. Еврипид (ок. 480 до н. э. – 606 до н. э.) – др. – греч. драматург и поэт.
2. … к тому бы лучше на свет не рождаться – основная тема Книги Иова (давшей название труду Шестова) и Книги Экклезиаст в составе Ветхого Завета.
3. Ангел смерти … – см. Ап., 4, 8.
4. Тема пушкинского «Анчара» (1828).
5. par exelence – по преимуществу (лат.)
6. Ср.: «<…> В то время как первое зрение, «естественные глаза», проявляются у человека со всеми другими способностями восприятия и потому находятся с ними в полной гармонии и согласии, второе зрение приходит много позже и из таких рук, которые менее всего озабочены сохранением согласованности и гармонии. Ведь смерть есть величайшая дисгармония и самое грубое, потом явно умышленное, нарушение согласованности. Если б мы в самом верили в то, что закон противоречия есть самый незыблемый принцип, как учил Аристотель, – то мы обязаны были бы сказать: в мире есть либо жизнь, либо смерть, – обе они одновременно существовать не могут» (Ук. соч., 31).
В трактовке Шестова «подпольный человек» Достоевского отринул логическую целесообразность сплошь детерминированного, «самоочевидного» мира в пользу «узрения» истины. «Достоверности, – говорит Шестов, – сопровождающие обычно наши суждения и дающие прочность истинам всемства, нет и не может быть у того, кого ангел смерти наделил своим загадочным даром. Нужно быть без достоверности, без уверенности. Нужно предать дух свой в чужие руки, стать как бы материалом, глиной, из которой невидимый и неведомый горшечник вылепит что-то, тоже совершенно неизвестное. Только это одно прочно сознает подпольный человек. Он «увидел», что ни «дела» разума, ни никакие другие человеческие «дела» не спасут его. Он пересмотрел, и с такой тщательностью, с каким сверхчеловеческим перенапряжением, все, что может сделать человек со своим разумом, – все хрустальные дворцы, и убедился, что это не дворцы, а курятники и муравейники, ибо все они построены на начале смерти – на «дважды – два – четыре» (Ук. соч., 59).
Подобным образом трактуется и позиция «смешного человека» у Достоевского: «Кто хочет подойти поближе к Достоевскому, тот должен проводить особого рода exereitit (упражнение духа – лат.): проводит часы, дни, годы в атмосфере взаимно друг друга исключающих самоочевидностей – другого способа нет. <…> Таким образом можно увидеть, что время имеет не одно, а два и более измерений, что «законы» не существуют от вечности, а «даны» только затем, чтобы «проявился «грех», что спасают не дела, а вера, что смерть Сократа может разбудить окаменелое дважды два четыре, что Бог всегда требует невозможного, что гадкий утенок может превратиться в красавца-лебедя, что здесь все начинается и ничего не кончается, что каприз имеет право на гарантии, что фантастическое реальнее естественного, что жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь, и все прочие «истины», которые глядят на нас своими странными и страшными глазами со страниц сочинений Достоевского…» (Ук. соч., 76–77). См.: Бицилли П. Проблемы жизни и смерти в творчестве Толстого // Современные записки. Париж, 1928. Т. 36. С. 274–304.
7. Достоевский Ф. М. ПСС: В 30 т. Л., 1972. Т. IV. С. 130.
Дерзновения и покорности (1922)
Так названа у Шестова вторая часть книги «На весах Иова». Приводятся фрагменты по указанному источнику: фрагм. X, XIV, XXXII, L. C. 149, 152–154, 293–205, 232–233. Впервые тексты опубликованы в изданиях: Современные записки. Париж, 1922. № 13; 1923, № 15; Окно. Париж, 1923. № 1; 1923. № 2.
1. Sub specie aeternitatis – с точки зрения вечности (лат.).
Sub specie temporis – с точки зрения времени (лат.).
2. Шестов имеет в виду следующее рассуждение из «Апологии Сократа»: «Заметим еще вот что: ведь сколько есть надежд, что смерть – это благо! Смерть – это одно из двух: либо умереть значит стать ничем, так что умерший ничего уже не чувствует, либо же, если верить преданиям, это какая-то перемена для души, переселение ее из здешних мест в другое место. Если ничего не чувствовать, то это все равно что сон, когда спишь так, что ничего не видишь во сне; тогда смерть удивительное приобретение. По-моему, если бы кому-нибудь предстояло выбрать ту ночь, в которую он спал так крепко, что даже не видел снов, и сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни, и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, – то, я думаю, не только самый простой человек, но и царь нашел бы, что таких ночей у него наперечет по сравнению с другими днями и ночами. Следовательно, если смерть такова, я, что касается меня, назову ее приобретением, потому что таким образом время покажется не дольше одной ночи»; перевод М. С. Соловьева).
3. пятую сущность (лат.).
4. mimicry – мимикрия, приспособление к… (лат.)
5. Non ridere inteltigere – Не смеяться, не плакать и не проклинать, но понимать (Спиноза <лат. >; далее эта фраза редуцируется).
6. ordo rerum – порядок и связь вещей (лат.), idearum – идей (лат.).
И. И. Лапшин
Лапшин Иван Иванович (1870–1952) – русский философ, исследователь творчества и истории общественной жизни. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, в котором с 1897 читал лекции как доцент, а с 1913 по 1922 г. как профессор философии. С 1920 по 1922 г. был также профессором Института теории искусств в Петрограде. В 1922 г. выслан из России. С 1923 г. – профессор русского юридического факультета, позже Русского университета в Праге. Сотрудничал в Славянском институте в Праге, Русском философском обществе и Обществе Достоевского. На родине и в Чехословакии, которая приютила многих русских изгнанников, Лапшин был известен не только как обстоятельный академический философ и психолог, специалист в области эстетики и блестящий музыковед. Близко знавшие его люди в воспоминаниях первым делом отмечали его удивительную эрудицию, исключительную память и несколько усложненную манеру речи. Память его была столь цепкой и сильной, что обычно создавала для него интеллектуальные трудности. В. В. Зеньковский в своей «Истории русской философии» справедливо упрекал Лапшина в перегруженности его работ ненужным, тяжеловесным цитированием. Действительно, его работы выглядят нередко рыхлыми, лишенными легкости и динамичности, но, как бы в порядке компенсации читателю за труды, они основательно вводят в обсуждение проблем, во всех, даже малейших, деталях и обстоятельствах и источниковедческих подробностях. И. И. Лапшин начинал научную деятельность как психолог, но под влиянием интереса к идеям У. Джеймса приобщается к философии. В 1906 г. появляется его первая книга «Законы мышления и формы познания», в основу которой была положена диссертация, принесшая ему докторскую степень. Вслед за ней Лапшин публикует большое количество самых разнообразных статей, заметок и книг по философии, эстетике, музыкальному искусству. Весьма продуктивными в творчестве Лапшина были годы революционного лихолетья и гражданской войны. В год изгнания вышли из печати: первое издание «Философии изобретения и изобретения в философии», «Римский-Корсаков», «Художественное творчество», «Философские взгляды А. Н. Радищева». Сохранились рукописи его работ «О смысле искусства», «Что есть истина?», «Феноменология нравственного сознания», «О научном творчестве русских ученых».
Публикуемый диалог представляет хороший образец философского творчества Лапшина, его «изобретения в философии» со всеми достоинствами и недостатками. Выбор темы смерти в качестве темы сопряжения различных форм размышления интересен тем, что как бы сталкивает три точки зрения на природу смерти, которые были наиболее характерны для русской философии: натуралистической, традиция которой восходит к А. Н. Радищеву (Лапшин был знаком с идеями Радищева очень хорошо, и его работу высоко оценивал Г. Г. Шпет), православной, традиция которой прямо связана с миросозерцанием Нила Сорского и более поздними вариациями у Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова, и философско-рационалистической, получившей развитие у русских естествоиспытателей, таких, как И. И. Мечников.
Соч.: Законы мышления и формы познания. СПб., 1906; Проблема чужого «я» в новейшей философии. СПб., 1911; Философия изобретения и изобретение в философии. Пг, 1922 (2-е изд. Прага, 1924; М., 1999); Эстетика Достоевского. Берлин, 1923; Опровержение солипсизма. 1924; Эстетика Толстого. 1928; Достоевский и Паскаль // Научные труды Русского народного университета. Прага, 1928. I; Пушкин и Монтень // Пушкинский сборник. Прага, 1929; Как сложилась легенда о Великом инквизиторе // О Достоевском. Прага, 1929. Т. 1; Космическое в произведениях Достоевского // Там же, 1933 Т. 2; Космическое в произведениях Пушкина // Slavia. Praha, 1936–1937; Трагическое в произведениях Пушкина // Пушкинский сборник. Белград, 1937; Римский-Корсаков и его значение в истории русской музыки. Прага, 1945; La synergie spirituelle. Praga, 1935.
Лит.: Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991; Pelikdn F. Soudoba filosofie ruska // Pelikdn F. Současni filosofie u Slovanú. Praha, 1932; Jakovenko B. 1) Fiinf Inbiaen: Der russische Gedanke, 1930–31; 2) Dějiny ruske filosofie. Praha, 1938.
