Изучение процесса работы автора над рукописями поэ-
тического произведения пока еще мало втянуто в орбиту
структурных исследований. Это и понятно. Первым шагом
изучения структуры произведения является выяснение
синхронных соотношений конструктивных элементов различ-
ных уровней.
На этой стадии эволюция текста выступает как та за-
темняющая сущность вопроса сложность, от которой необ-
ходимо отвлечься. Правда, в собственно текстологической
работе исследователи давно уже пользовались (иногда
стихийно) структурными моделями, рассматривая рукопись
как последовательность синхронно сбалансированных плас-
тов замысла. Именно на структурности пластов рукописи
построена методика чтения-реконструкции, широко исполь-
зуемая советскими текстологами, например пушкинистами.
Рост интереса к диахронному изучению структур акти-
визирует внимание к процессам, к движению. При этом вы-
деляются два аспекта:
историческое движение завершенных текстов в едином
комплексе культуры и текстологическое движение от за-
мысла к завершению. Если при синхронном рассмотрении
текст рассматривается как изолированный, с точки зрения
своей внутренней имманентной структуры, и подчиненный
одним и тем же правилам на всем своем протяжении, то
диахронный подход сосредоточивает внимание на отношении
между структурами и последовательном развертывании не-
которых правил (в частности, во времени). Подход к
тексту с точки зрения его порождения' позволяет раск-
рыть некоторые закономерности, остающиеся в тени при
иных методах анализа. Следует оговориться, что мы дале-
ки от намерения задавать правила порождения поэтическо-
го текста вообще или какого-либо конкретного поэтичес-
кого текста в частности. Мы преследуем значительно бо-
лее скромную задачу:
представить себе, как выглядит поэтический текст,
если взглянуть на него с точки зрения процесса порожде-
ния. Необходимо напомнить, что "процесс порождения" не
следует отождествлять с индивидуальным творческим актом
того или иного поэта. Между ними такая же разница, как
между теоретической моделью порождения фразы и реальным
говорением. Представлять себе, что процесс порождения
описывает или призван описывать ход индивидуального ху-
дожественного творчества, все равно, что полагать, буд-
то говорящий на родном языке все время сознательно сле-
дует определенным грамматическим нормам и предписаниям.
В обоих случаях речь идет о логической модели интуитив-
ного процесса и об отношении правил к их реализации2.
Полезность подхода к тексту, при котором он рассмат-
ривается с точки зрения правил порождения, становится
очевидной при сопоставлении черновых рукописей таких
поэтов, как Пушкин и Пастернак. Легко убедиться, что мы
здесь имеем дело с разными моделями порождения текста.
Рассмотрим каждую из них с этой точки зрения.
Если, описывая структуру текста как синхронно-стаби-
лизированную систему, мы можем представить ее в виде
суммы правил, ограничивающих некоторый набор возможнос-
тей, то, анализируя черновики, исследователь получает
последовательность введения тех или иных ограничений.
Анализ вариантов текста, расположенных в порядке воз-
никновения их под пером автора, также может вестись с
двух точек зрения и, соответственно, достигать двояких
результатов.
С одной точки зрения, все возникающие в ходе работы
поэта варианты будут рассматриваться как некоторая еди-
ная парадигма, из которой совершается выбор окончатель-
ного текста. С другой - варианты будут располагаться
как иерархия, а каждый "шаг" в создании текста, переход
от одного пласта к другому - как результат введения но-
вых ограничивающих правил. В первом случае, выделив
текстовые пласты и установив их последовательность, мы
можем их рассматривать как тексты одного уровня. Тогда
перед
1 "Порождение текста" можно представить себе как не-
который механизм, обеспечивающий трансформацию опреде-
ленной ядерной структуры, например замысла, в множество
"правильных", с точки зрения некоторых норм, текстов.
Ср.: "Грамматика - это устройство, которое, в частнос-
ти, задает бесконечное множество правильно построенных
предложений и сопоставляет каждому из них одну или нес-
колько структурных характеристик. Возможно, такое уст-
ройство следовало бы назвать порождающей грамматикой"
(Хамский Н. Логические основы лингвистической теории //
Новое в лингвистике. М., 1965. Вып. 4. С. 467).
2 Смешение "порождения текста" с индивидуальным
творческим актом (см.: Жолковский А., Щеглов Ю. Струк-
турная поэтика - порождающая поэтика // Вопросы литера-
туры. 1967. № 1) способно лишь умножить путаницу. Ср.
замечания по этому поводу В. В. Иванова (Вопросы лите-
ратуры. 1967. № 9).
нами раскроется эволюция различных типов ограничении
одного и того же уровня. К такому типу исследований от-
носятся распространенные в литературоведении работы. Во
втором последовательность снимаемых с листка рукописи
текстологических пластов можно рассматривать как иерар-
хию текстов разных уровней, в каждом из которых наибо-
лее значимыми окажутся запреты разной иерархической
ценности. С точки зрения правил, функционирующих в мо-
мент создания данного текстового пласта, он и все за
ним хронологически последующие выступают как равноцен-
ные. Однако включение какого-либо нового ограничивающе-
го правила устанавливает неравноценность данного пласта
и следующего за ним, запрещает созданный текст (он пе-
рестает восприниматься как "правильный") и определяет
переход к следующему. Поэтому, если расположить все
созданные поэтом варианты текстов в ряд слева направо в
порядке их написания, то действующая для каждого вари-
анта система ограничений будет разрешать (рассматривать
как "правильный") этот самый вариант и все, расположен-
ные справа от него, и запрещать (рассматривать как
"неправильные") - расположенные слева.
Созданная таким образом иерархия признаков "правиль-
ного" текста может рассматриваться в качестве его су-
щественного показателя.
Таким образом, текстолог будет все время иметь дело
не только с теми или иными вариантами, а с последова-
тельностью переходов от одного варианта к другому. Пе-
ред ним каждый раз будут находиться два варианта. Если
текст В наделен признаком, исключающим А, то он высту-
пит по отношению к нему как итог движения. Такой текст
мы будем называть текстом-интенцией. Текст-интенция -
это некоторая идеальная модель, которая, вступая в про-
тиворечие с закрепленным на бумаге вариантом, определя-
ет отказ от него писателя. В момент, когда текст-интен-
ция совпадает с реальным, движение прекращается, возни-
кает окончательный вариант.
Разумеется, при таком подходе мы неизбежно совершаем
упрощение, рассматривая все творческое движение как
последовательную реализацию единой иерархической моде-
ли. На самом деле, бесспорно, имеет место переплетение
и борьба различных тенденций, отказ от одних и победа
других. Однако на определенном этапе анализа подобное
упрощение представляется не только полезным, но и необ-
ходимым.
Пушкинские рукописи дают богатый материал для наблю-
дений такого рода. Мы будем рассматривать факты твор-
ческого процесса, но они будут интересовать нас лишь в
такой мере, в какой на их основании можно реконструиро-
вать те типы ограничений и норм, которые последователь-
но накладываются на текст.
В ряде случаев создание произведения начинается с
прозаического плана. Если рассматривать план и оконча-
тельное произведение как два вида текстов и сопоставить
их по типу наложенных на текст ограничений, то мы полу-
чим следующее: "план" - текст, который не есть ни сти-
хи, ни проза, ибо может стать стихами или прозой. Соот-
ветствующие ограничения на него еще не наложены. Более
того, абстрагирование от способа выражения здесь нас-
только велико, что еще не наложено ограничение, опреде-
ляющее, на каком языке должен быть написан текст-план.
Так, Пушкин план "Les deux danseuses" пишет по-фран-
цузски, а прозаический план стихотворения "Prologue" -
переходя по очереди то на русский, то на французский.
Очевидно, что ни сам переход, ни то, на каком языке на-
писан тот или иной отрывок, в отношении к целому не ре-
левантны.
PROLOGUE
Я посетил твою могилу - но там тесно; les morts m'en
distraient - теперь иду на поклонение в Царское
Село!.. (Gray) les jeux du Lycee, nos lecon... Delvig
et Kuchelbecker, la poesie - Баболово (III, 477)1.
Иногда у Пушкина план2 сводится к цепочке назывных
предложений (см., например, планы к "Кавказскому плен-
нику", IV, 285-286). Однако можно указать случаи, когда
это - прозаический текст, почти дословно совпадающий с
содержанием будущего поэтического произведения. Так,
работая над "Евгением Онегиным", Пушкин составил, в хо-
де написания 4-й главы, перечень уже написанных I-VII
строф, вписал в него полностью, видимо, только что на-
писанную VIII и далее дал текст, из которого в дальней-
шем развились XIII-XIV строфы окончательного варианта
4-й главы:
"Минуты две etc.
[Когда б я смел искать блаженства3].
Когда б я думал о браке, когда бы мирная семействен-
ная жизнь нравилась моему воображению, то я бы вас выб-
рал никого другого - я бы в вас нашел... Но я не создан
для блаженства; etc. (не достоин)4. Мне ли соединить
мою судьбу с вами. Вы меня избрали, вероятно я первый
ваш passion - но уверены ли - позвольте вам совет дать"
(VI, 346).
Этот текст был превращен в стихотворный:
Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел
Когда бы мне отцом, супругом
Завидный жребий повелел
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единый
Конечно кроме вас одной
Невесты б не искал иной
Скажу без блесток мадригальных
Я в вас нашел мой идеал
1 Сказанное не отменяет того, что с точки зрения
психологии Пушкина факты перехода в определенных местах
плана с одного языка на другой не только значимы, но и
в высшей мере показательны.
2 Характер пушкинских планов привлекал внимание исс-
ледователей. См., например:
Якубович Д. П. Работа Пушкина над художественной
прозой // Работа классиков над прозой. Л., 1929. С.
10-14. В разной связи этого вопроса касались Б. В. То-
машевский, С. М. Бонди, Н. К. Пиксанов, И. Л. Фейнберг,
Б. С. Мейлах и др.
3 Знак <> - конъектура издателей, [ ] - зачеркнуто
в рукописи. Помета "etc." представляет собой авторскую
отсылку к уже готовому поэтическому тексту.
4 Это место, видимо, отсылка к каким-то уже сущест-
вующим стихам из будущеи XIV строфы.
Я верно б вас одну избрал
Подругой дней моих печальных
Всего прекрасного в залог
И был бы счастлив сколько мог.
Нет я не создан для блаженства
Ему чужда душа моя
Напрасны [ваши] совершенства
К ним сердцем не привыкну я
[И вот] вам честь моя порукой
Супружество нам будет мукой
И буду холоден ревнив
С досады зол и молчалив
Начнете плакать - ваши слезы
Не тронт сердца моего
И будут лишь бесить его -
Судите ж Вы, какие розы
Нам заготовил Гименей...
И может быть на много дней (VI, 346-348).
Достаточно сопоставить эти два текста, чтобы убе-
диться, что в первом, при почти полной сформированности
не только мыслей, но и их последовательности, нет еще
обязательства следовать определенным метрическим и
строфическим организациям, уже работающим во втором.
В разные моменты работы писателя над текстом коли-
чество характеризующих его релевантных признаков будет
различно. Так, на определенном этапе признаки: "быть
написанным по-русски", "быть написанным по-французски"
не вводятся в инвариантный текст-интенцию, выступая как
взаимозаменимые варианты. В дальнейшем этот признак по-
вышается в ранге, а в аналогичном положении выступает
"быть прозой" или "быть стихами". Когда поэт производит
какие-либо изменения в тексте, он тем самым выделяет
некоторые единицы, обладающие, с точки зрения данной
конструкции, заменимостью, то есть сводимые на уровне
текста-интенции к некоторому инварианту.
Так, у Пушкина в черновом варианте 1-й главы "Евге-
ния Онегина" было:
Что ж был ли счастлив наш Евгений
Среди блистательных побед
Среди бесстыдных наслаждений
Во цвете юных, пылких лет (VI, 243).
Нас пыл сердечный рано мучит
И говорит Шатобриан
Любви нас не природа учит
А первый пакостный роман (VI, 226).
В окончательном тексте стихи изменились:
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждении? (VI, 20)
В беловой рукописи появилась измененная строфа
(впоследствии вообще замененная пропуском):
Нас пыл сердечный рано мучит.
Очаровательный обман,
Любви нас не природа учит
А Сталь или Шатобриан (VI, 546).
Замена "бесстыдных" на "вседневных" в пределах одно-
го и того же контекста свидетельствует о существовании
некоторой позиции, с которой они выглядят как эквива-
лентные. Здесь основным признаком оказывается изорит-
мизм ("И говорит Шатобриан" = "Очаровательный обман")
или изометризм ("А первый пакостный роман" = "А Сталь
или Шатобриан"). Очевидно, что заменяемости по изорит-
мизму и изометризму будут располагаться на различных
уровнях. Эквивалентность может быть установлена на
уровне изометрии или же введены добавочные ограничения,
требующие совпадения ритмических фигур.
Для того, чтобы могла произойти замена одной части
поэтического текста другой, необходимо, чтобы они в оп-
ределенном отношении были эквивалентны. Однако, для то-
го чтобы эта замена могла быть и художественно осмысле-
на, необходима и определенная их неэквивалентность. Вы-
яснив, что в данной поэтической структуре обеспечивает
двум кускам текста равнозначность, позволяя выбрать лю-
бой из них, и что их дифференцирует, заставляя из них
предпочесть один, мы значительно продвинемся к понима-
нию сущности движения поэтического текста.
Текст-интенция построен иерархически: приближение к
нему поэтического произведения осуществляется как пос-
ледовательное введение ограничивающих правил, каждое из
которых отменяет некоторый уровень равнозначности и
требует выбора одного из двух (или нескольких), теперь
уже не эквивалентных, элементов. Таким образом, прибли-
жение поэтического текста к тексту-интенции можно опи-
сать как процесс последовательного исчерпания неопреде-
ленности на разных уровнях.
Рассмотрим основные типы правил, последовательное
включение которых образует "правильный", с точки зрения
норм пушкинской поэзии, текст. Таких пластов правил,
видимо, будет пять:
I. Нормы, обеспечивающие правильность с точки зрения
данного естественного языка;
II. Нормы, обеспечивающие правильность с точки зре-
ния законов "здравого смысла", бытового сознания;
1 Для простоты мы исходим из элементарного и в прак-
тике вряд ли возможного случая неизменности текста-ин-
тенции и приближения к нему поэтического текста. На са-
мом деле между тем и другим существует обратная связь:
текст-интенция находится в постоянном движении, динами-
чески реагируя на движение фиксируемого на бумаге поэ-
тического произведения.
III. Нормы, обеспечивающие правильность с точки зрения
мировоззрения писателя, его понимания законов действи-
тельности;
IV. Нормы, обеспечивающие осознание автором и чита-
телем данного текста как стихотворного.
V. Нормы, определенные структурой данного поэтичес-
кого жанра, данной группы текстов.
При очень грубом приближении, порождение поэтическо-
го текста осуществляется таким образом, что некоторые
пласты строятся по заранее заданным и не допускающим
варьирования нормам. Нарушение этих норм сразу же пере-
водит написанное в разряд "не-текста", бессмыслицы. Од-
нако на определенных уровнях ожидаемые читателем апри-
орные нормы отменяются (полностью или частично) и всту-
пают в конфликт с некоторыми новыми, специально созда-
ваемыми правилами. Именно этот уровень и есть область
художественных открытий.
Применительно к стилевым нормам пушкинской поэзии,
первый и второй пласты рассматриваются как исконно дан-
ные, как условия осмысленности текста. Первый обеспечи-
вает порождение грамматически отмеченных предложений.
Он иерархичен, включая всю совокупность языковых норм и
usus'a для всех уровней. Возможность нарушения норм,
делающих речь грамматически правильной, и извлечения из
этих нарушений определенных поэтических эффектов не
предполагается. Когда Пушкин писал:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи введут в употребленье;
Но я... какое дело мне?
Я верен буду старине (VI, 64),
то очевидно, что грамматически правильная ("мужс-
кая") речь включала для него в себя и поэзию, в отличие
от "дамского" "неправильного, небрежного лепета". "При-
учить к грамматике" и "стихи ввести в употребленье" -
это, в данном контексте, равнозначные понятия. Сочета-
ния слов типа:
в светлое весело
грязных кулачищ замах -
или:
закисшие в блохастом грязненьке1 -
Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.,
1955. Т. 1. С. 186, 188.
с точки зрения пушкинских норм, просто не образуют
текста. Поэтический текст - текст в пределах тех языко-
вых норм и возможностей, которые существовали до его
создания.
Второй пласт касается плана содержания и также ие-
рархичен: на низшем уровне он исключает появление текс-
тов типа "зеленые, бесцветные идеи бешено спят", на бо-
лее высоких - касается иерархии общих представлений о
правильном соединении и соподчинении значений и их
групп. "Здравый смысл", подобно языку, образует свою
иерархию стилей и социальных диалектов и, подобно язы-
ку, оказывает формирующее давление на создаваемые поэ-
том модели мира. При этом, как и в случае с языком,
воздействие это тем сильнее, что оно реально осущест-
вляется совсем не как введение набора ограничивающих
правил, а как интуитивное, стихийное овладение некото-
рой структурой, которая, в силу своей всеобщности, ощу-
щается членами коллектива как единственно возможная,
"естественная" и поэтому как бы не существующая. Она
осознается как присущая самой действительности, а не
определенным способам ее моделирования. В результате
возникает характерное для ряда культур отождествление
бытового сознания и реальности.
Романтическая система подразумевала отрицательное
отношение к здравому смыслу, как к сознанию "толпы".
Поэтому текст строился как отражение конфликта между
вторым и третьим пластами. При этом семантические груп-
пы соединялись в основном по законам второго пласта
(это воспринимается как "естественная" и, следователь-
но, незначимая, последовательность). Однако в некоторых
случаях наиболее вероятные последовательности заменяют-
ся наименее вероятными, поскольку именно "странное", с
точки зрения "пошлых людей", соответствует нормам ро-
мантического долженствования.
Между нарушением бытового правдоподобия в романти-
ческих и футуристических текстах имелось существенное
различие. В романтической системе конфликт между текс-
том и нормами второго пласта осуществлялся за счет
уравнивания синонимов и антонимов. Вместо ожидаемого по
нормам бытового правдоподобия слова (или его синонима)
ставится антоним:
Постиг друзей, коварную любовь1.
"Пламенные нелепости текли струёй на бумагу.
Чего там не было! И обольстительные упреки и нежные уг-
розы"2.
Этим не исчерпываются способы нарушения бытового
правдоподобия в романтической системе содержания текс-
та. Однако это всегда будет неожиданная связь в преде-
лах данной нормы правильных соотношений предметов и по-
нятий. Поэтому само нарушение нормы есть напоминание о
ней.
Иначе построен текст Маяковского:
1 Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 6 т. М.; Л., 1956.
Т. 5. С. 312 (курсив мои. - Ю. Л.).
2 Бестужев-Марлинский А. А. Соч.: В 2 т. М., 1958.
Т. 1. С. 379 (курсив мой. - Ю. Л.).
В шатрах, истертых ликов цвель где,
из ран лотков сочилась клюква,
а сквозь меня на лунном сельде
скакала крашеная буква.
В этом случае ограничения, накладываемые на текст
нормами бытовой правдоподобности, привычными связями
здравого смысла, вообще, перестают быть обязательным
условием осмысленности. Привычная картина мира, вообще,
в принципе перестает быть регулятором поэтического
текста. Давление норм второго пласта на текст произве-
дения осуществляется на разных уровнях. Если внутри
предложения он сопротивляется метафоризму, то на сюжет-
ном уровне он проявляется как запрет на фантастику.
Отождествление реальности и бытового правдоподобия,
например, в искусстве конца XVIII или второй половины
XIX столетия неизменно сопровождалось ограничениями
возможностей сюжетной фантастики. Показательно, что да-
же романтики под общим давлением норм "разумности" XVI-
II в. исключали при переводах "Макбета" сцены с ведьма-
ми (ср. споры в кружке Андрея Тургенева, следует ли при
переводе трагедии Шекспира сохранять "чародеек", и ут-
верждение В. Жуковского, что эти сцены следует пропус-
тить). Позже упреки в неправдоподобности обращались к
Пушкину в связи с "Гробовщиком" (см.: Северная Пчела.
1834. № 192. 27 авг.), к Гоголю - в связи с большинс-
твом его новелл. Романтизм вывел из-под регулирующего
влияния второго пласта лишь некоторые жанры - фарс и
фантастику. Бытовая повесть располагалась между ними и
регулировалась нормами "правдоподобия". Показательно,
что враждебная Гоголю критика стремилась осмыслить его
произведения как фарсы, а Пушкин, публикуя "Нос", с од-
ной стороны, счел необходимым извиниться перед читате-
лями, а с другой, утверждал, что повесть имеет фантас-
тический характер.
В постромантическом творчестве Пушкина, когда дейс-
твительность начинает восприниматься как норма и идеал,
"здравый смысл", бытовое сознание приобретает авторитет
"народного мнения", веками сложившихся "обычаев, пове-
рий и привычек". Даже предрассудок - это "обломок древ-
ней правды" (Е. Баратынский). Построение поэтической
речи по законам обычного здравого смысла (ср. "Переска-
жу простые речи / Отца иль дяди-старика" в "Онегине")
становится художественным идеалом. Однако не следует
забывать, что здесь второй пласт выступает на функции
третьего: бытовой уклад возводится в ранг действитель-
ности, и, кроме того, художественная активность его
проявляется на фоне романтических норм - привычного
ожидания расхождения поэтических и бытовых представле-
ний.
Вопрос о внутренней иерархии четвертого пласта нас-
только сложен, что не может быть предметом настоящей
работы - он требует специального рассмотрения. Отметим
лишь те аспекты, которые непосредственно необходимы для
нашей дальнейшей работы.
Непременным условием для того, чтобы текст восприни-
