О плохой и хорошей поэзии 3 страница

ранству рабства противопоставлялся "поэтический побег",

путь, движение. Непременно указывалось, откуда оно нап-

равлено, и не указывалось - куда.                     

Таким образом, текст проецируется сразу на несколько

семантических структур. Однако, хотя в отношении к каж-

дой он получает специфический смысл, все эти системы

совместимы и на более высоком уровне организации могут

быть сведены в единую лексико-стилистическую структуру.

В итоге пересечение нескольких, принадлежащих куль-

туре той эпохи в целом, семантических систем образует

идеологическую индивидуальность текста. Перечисленные

выше семантические системы (как и многие другие)

     

I Ср.: Одни тираны и рабы                      

Его внезапной смерти рады.                          

(К. Рылеев. "Ни смерть Бейроиа")                   

 Везде ярем, секира иль венец,                 

 Везде злодей иль малодушный,                

Тиран                      льстец           

Иль предрассудков раб послушный. (II, 266)         

                                                      

укладывались в единую стилистико-эмоциональную органи-

зацию, которую можно было бы определить как "героичес-

кую" в ее частной разновидности "античного героизма".

На этом уровне, применительно к русскому гражданскому

романтизму, прекрасно описанному Г. А. Гуковским, наи-

большая активность слов проявлялась не в сцеплении их

лексических значений, а в том эмоциональном ореоле, ко-

торый им приписывался контекстом данной культуры. В

этом аспекте слова не были равнозначными. Одни из них

определяли эмоциональный облик текста, "заражая" весь

стиховой ряд, другие получали от соседства с первыми,

"заражаясь" их окраской, эмоциональное звучание, им н

присущее в других контекстах, третьи же принципиально

не могли поддаться адаптации и присутствовали в тексте

лишь как элементы другого стиля.                      

Единство разбираемого текста определяется отсутстви-

ем в нем слов треть его рода.                         

Слова первой группы должны обладать безусловным

свойством: они не могут встречаться в языке (или по

крайней мере в литературных текста;                   

данной эпохи) в контекстах иной эмоциональной окрас-

ки. Их эмоциональны} заряд дан не тем текстом, который

они "заражают", а находится вне его: он определен общим

культурным контекстом эпохи. Это требование лучше всего

выполняют собственные имена и варваризмы. Свою роль

эмоциональных ферментов они могут сыграть с тем большим

успехом, что лексическое значение их читателю может

быть и не до конца ясно. В этом одна из поэтических

функций собственных имен. В интересующем нас тексте это

"остракизм", "Афины", "Аристид". Не случайно все они

поставлены в ударных композиционных местах текста -

рифмах и концовках.                                   

Вторую группу представляют собой слова гражданской,

героической семантики, которая в связи с вершинной

функцией первой группы осмысляется как специфически

"греческая". Сюда же следует отнести и условно-бытовую

лексику ("венки", "пиры", "оргии"), возможную и в дру-

гих, совсем не "греческих" контекстах, но в данном слу-

чае получающую именно такое осмысление, благодаря со-

седству со словами первой группы.                     

Отобранные в пределах этих стилистических возможнос-

тей слова вступают в тексте, благодаря его поэтической

структуре, в особые отношения, приобретая от соседств и

сцеплений специфическую окказиональную семантику. Эта

система связей образует особый уровень.              

Единство эмоционально-стилистического пласта еще

резче обнажает семантические сломы, придающие всему по-

нятийному уровню характер метафоризма - соединения

контрастирующих значений.                             

Текст стихотворения распадается на две композицион-

ные части с параллельным содержанием: каждая из частей

начинается описанием преследовании и изгнания, а завер-

шается, как рефреном, обращением к одобрению "Велико-

душного Гражданина": 

                                

...Но голос твой мне был отрадой,

 Великодушный Гражданин.

1 См.: Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики.

М., 1965. С. 173-222.                            

...Они ничтожны - если буду

Тобой оправдан, Аристид.

                          

Однако параллелизм содержания - лишь основа для вы-

деления конструктивных отличий. Трехчленная схема каж-

дой из частей: 1) Гонение, 2) Мое отношение к нему, 3)

Твоя оценка - решается в каждом случае особыми лекси-

ко-семантическими, грамматическими и фонологическими

средствами, в результате чего повтор получает не абсо-

лютное, а структурно-относительное значение и создается

то сюжетное движение, о котором речь будет в дальней-

шем.                                                  

На лексико-семантическом уровне мир, из которого

изгнан поэт, в первой части стихотворения наделен неко-

торой (при всей поэтической условности этой географии)

пространственной характеристикой. Это - Афины. В связи

с этим изгнание - "остракизм" получает признаки прост-

ранственного перемещения, странствования. Сказанное не

отменяет того, что географическая конкретизация продол-

жает восприниматься как мнимая и  чисто поэтическая.

Значение ее колеблется между конкретно-вещественным об-

разом картины из античного быта и представлением о том,

что картина эта совсем не вещественна, а является лишь

поэтическим эквивалентом понятия преследований в совре-

менном - прозаическом - мире и, наконец, проекцией на

биографические обстоятельства изгнания автора из Петер-

бурга.                                                

Это семантическое "мерцание" получает особый смысл,

поскольку грубое значение всех трех истолкований одина-

ково - их можно представить как три выражения приблизи-

тельно одного содержания. Разница же между ними заклю-

чается в степени абстрактности. Эта игра значений, поз-

воляющая в одном и том же высказывании увидеть одновре-

менно три степени обобщенности - от предельно личной до

всемирно-исторической, - составляет смысловое богатство

рассматриваемых строк.                                

Эта конкретно-вещественная абстрактность и призрач-

но-поэтическая конкретность составляют основу семанти-

ческой конструкции первой половины текста. Абстрактные

существительные: "веселье", "любовь", "увлечения" - за-

менены вещественными и несущими на себе двойную печать

"грецизма" и "вещности": "оргиями" и "венками". Отноше-

нию автора к "гонениям" придан облик действия с зафик-

сированностью внешнего выражения, зримого поступка: 

 

Без слез оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин...

                                               

Во второй половине стихотворения тема гонений осво-

бождается от семантической игры - она выступает в обна-

женно абстрактном виде:

                              

Пускай Судьба определила

Гоненья грозные мне вновь...

                                              

Перифразы: "оргии жизни", "венки пиров" - заменяются

олицетворениями:                                      

"Судьба", "Дружба", "Любовь".                      

Эта смена принципов семантической конструкции подчерк-

нута тем, что в "рефрене" они меняются местами: первая

часть кончается отвлеченно-аллегорическим "Великодушный

Гражданин", а вторая - многоплановым "Аристид" с проек-

цией и на античного политического деятеля, и на тот ус-

ловно-схематический образ, который связывался с этим

именем в литературе XVIII в., и на Ф. Глинку.         

Сюжетно-тематический параллелизм и различие семанти-

ческих конструкций первой и второй частей становятся

очевидными при последовательном сопоставлении:        

                                                      

I Когда средь оргий жизни шумной    изгнание

Меня постигнул остракизм...                        

II Пускай Судьба определила                        

Гоненья грозные мне вновь...                      

I Увидел я толпы безумной       измены

Презренный, робкий эгоизм...                       

II Пускай мне дружба изменила,                     

Как изменила мне любовь...                         

I Без слез оставил я с досадой                     

Венки пиров и блеск Афин...   презренье

II В моем изгнанье позабуду   к гонителям

Несправедливость их обид...                    

I Но голос твой мне был отрадой,                   

Великодушный Гражданин...          благословение

II Они ничтожны - если буду   "гражданина"

Тобой оправдан, Аристид.                           

                                              

Сюжетный параллелизм выделяет и контрастность граммати-

ческих конструкций; оппозицию временного (с причинным

оттенком) "когда" и усту-                            

 

 1 Поэзия совмещения реальных фактов из современной

жизни с определенными поэтически-условными (например,

античными) их моделями заключалась, в частности, в том,

что те или иные хорошо всем известные стороны жизни

объявлялись как бы несуществующими и жизнь как бы "ук-

рупнялась". Так, для рассматриваемого текста не сущест-

вуют хорошо известные в пушкинском кругу комические

стороны личности любимого Пушкиным Ф. Глинки, опреде-

лившие неизменное сочетание почтительности и иронии в

отзывах Пушкина о нем. Например, посылая анализируемые

нами стихи брату, Пушкин писал: "...покажи их Глинке,

обними его за меня и скажи ему, что он все-таки (курсив

мой. - Ю. Л.) почтеннейший человек здешнего мира" (XI-

II, 55). Показательно, что вне поэзии, в письмах,

"античный" тон применительно к Глинке звучит ирони-

чески: "Я рад, что Глинке полюбились мои стихи - это

была моя цель. В отношении его я не Фемистокл; мы с ним

приятели, и еще не ссорились за мальчика" (XIII, 56).

Ср. также эпиграмму "Наш друг Фита, Кутейкин в эполе-

тах..." и иронические отзывы о псалмах Глинки в пись-

мах.                                                  

пительно-ограничительного "пускай", прошедшего и буду-

щего времени, реальности и условности ("если буду")

действия.                                             

Таково общее структурное поле, в котором развивается

сюжет стихотворения. Текст организуется двумя конструк-

тивными центрами: "они" и "ты" -                  

                        

они	ты
толпа безумная	великодушный гражданин
дружба	Аристид
любовь
их обиды

                                                      

Развитие поэтического сюжета состоит в движении "я" от

первого центра ко второму. Поэтическое "я" сначала на-

ходится "средь оргий", мир "толпы безумной" - его мир.

Вместе с тем - это мир праздничный, мир пиров и блеска.

Но изгнанье и "измены" обнажают перед "я" ничтожность

этой жизни и "эгоизм" "толпы", а голос Гражданина раск-

рывает перед "я" возможность иного, героического бытия.

"Я" последовательно предстает перед нами в облике

участника пиров, разочарованного изгнанника, ученика,

стремящегося приблизиться к учителю. Следует иметь в

виду, что для людей типа Глинки, связанных и с масонс-

кой традицией, и с опытом декабристской конспирации,

поэзия добровольного ученичества, подчинения и подража-

ния с целью приблизиться к идеальной нравственной нор-

ме, воплощенной в Учителе, была знакома и близка. В

этом смысле то, что "я" не сливается с "ты" как равное

по степени нравственного совершенства, а приближается к

нему, свидетельствует о глубоком проникновении Пушкина

в самую сущность того, как понималась идея общественно-

го воспитания в кругах Союза Благоденствия.           

Сюжетное движение тонко соотнесено с глагольной сис-

темой. Центральную часть первой половины текста состав-

ляет группа стихов, дающих последовательное движение

семантики глаголов. В начале отношение "я" и "толпы" -

отношение тождества. "Я" погружено в окружающую его

жизнь. Одновременно происходит и семантическое взаимов-

лияние слов друг на друга: из всех возможных контекстов

слова "жизнь" сразу же исключаются те, которые не соче-

таемы с предшествующим "оргий" и последующим "шумной".

Таким образом, реальная семантика "жизни" резко сужена

но отношению к потенциальной. Отношение этих двух се-

мантических возможностей и определяет значение слова в

стихе. Для действия "постигнул" (остракизм) "я" - не

субъект, а объект. Но, поскольку по своему значению оно

направлено лишь на "я", а не на "толпу", среди которой

"я" до сих пор находился, возникает возможность разде-

ления. Поэт увидел "эгоизм толпы" - "я" превращается в

субъект, а "толпа" - в объект действия. Действие это -

пока лишь осознание различия, а оценочные эпитеты

"презренный", "робкий" показывают и природу этого раз-

личия. "Презренности" противостоит понятие чести, а

"робости" - смелости. Так конструируется нравственное

противопоставление                                

 "я" и "толпы". А приставка "у-видел" подчеркивает

момент возникновения сознания этого различия.         

В глагольной паре "увидел - оставил" выделяется но-

вая группа значений:                                  

признаки активного действия, разрыва, пространствен-

ного перемещения становятся во втором глаголе ощутимее

именно в силу его сопоставления с семантикой первого.

Изменяется и характер объекта действия. Представленный

сначала как упоительно-привлекательный, а затем - как

отвратительный, он теперь сохраняет двойную семантику.

С одной стороны, описание покинутого мира подчеркивает

его привлекательность: "оргии" заменены "венками пи-

ров", а "шум" - "блеском". Но входящие в характеристику

действия обстоятельства: "без слез" и "с досадой" -

раскрывают эту привлекательность как внешнюю.         

В противовес этой цепочке активных глаголов оборот

"мне был отрадой" выступает как функционально-парал-

лельный форме "меня постигнул". Однако семантически он

ей противоположен, давая не исходную точку движения, а

предел, к которому оно стремится.                     

Мы уже отмечали, что вторая половина стихотворения

повторяет сюжетное движение первой. Однако на фоне это-

го повтора раскрывается различие, придающее сюжету ха-

рактер развития: все участники конфликта предельно

обобщены: "гонители" - до уровня Судьбы, измена предс-

тавлена не презренной толпой, а высшими ценностями -

любовью и дружбой. Таким образом, гонение из эпизода

жизни возведено в ее сущность. И то, что все это нич-

тожно перед лицом одного лишь одобрения со стороны

Аристида, неслыханно возвышает этот образ и над авто-

ром, и над всем текстом.                              

Противопоставление вещественно-конкретного и отвле-

ченно-абстрактного облика первой и второй частей текста

очень интересно проведено на уровне фонологической ор-

ганизации.                                            

Фонологическая связанность текста очень высока - о

большом числе звуковых повторов говорят следующие дан-

ные: количество фонем в стихе колеблется от 25 до 19,

между тем как количество разнообразия (мягкость и ве-

лярность консонантов не учитывалась) соответственно да-

ет от 16 до 11, то есть более трети фонологического

состава каждого стиха составляют повторы. Однако сам по

себе этот факт еще мало что говорит. Так, высокая пов-

торяемость фонемы "о" (во всех произносительных вариан-

тах), вероятно, должна быть отнесена к явлениям языко-

вого фона стихотворения (исключение составляет лишь

стих:

                                                

Пускай мне дружба изменила -

                      

единственный в тексте вообще без "о"). Значительно

более обнажена значимость консонантной структуры.  Одна

и та же, сравнительно небольшая группа согласных - з,

с, р. т, м, н - повторяется в большом числе семантичес-

ки весьма различных слов. Если сочетание мп сразу же

получает яркую лексическую окрашенность в связи со сло-

вом "меня" (далее "мне" - 4 раза, "моем"), то остальные

получают каждый раз особую, порой противоположную,

смысловую характеристику. Эта игра значениями бесконеч-

но углубляет содержание текста. Так, слово "остракизм"

составлено из фонем первого стиха, но противоположно

его лексическому содержанию, означая удар, направленный

против той жизни "я", которая в первом стихе описана.

Очень характерна оппозиция за - зм в антонимической па-

ре "жизнь - остракизм". Но дальше то же самое сочетание

нагнетается в связи с образом толпы:

                 

...толпы безумной

Презренный, робкий эгоизм.

                       

Звуковой антоним этого сочетания построен в следую-

щем стихе очень тонко. Сочетания зн и зм выделяли в э

звонкость, следующий стих, дающий по содержанию резкий

контраст предшествующим, построен на антитетической   

глухости:

                                          

Без слез оставил я с досадой -

                   

дает два з (одно в оглушенном произношении) и четыре

(!) с (одно в звонком произношении). Количество с здесь

совершенно уникально. Для того чтобы это стало очевид-

но, приведем таблицу встречаемости этой фонемы в тексте.

  

№ стиха	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16
количество "с"	1	2	0	0	4	1	1	0	2	0	1	0	0	2	1	1

    

В последующих 7-9-м стихах з не встречается, но в

10-13-м оно снова играет большую роль. Лексическая

группа со значением преследований и предательства в

значительной мере организуется этой фонемой - "гроз-

ные", "изменила", "изменяла", "изгнанье". Примечательно

постоянное сочетание ее с м и н, тем более что в соче-

таниях: "мне изменила", "изменяла мне" мн отчетливо на-

полняется семантикой местоимения первого лица, отчего

все лексическое значение измены сосредоточивается в з.

Но з в сочетании с б в "позабуду" представляет и лекси-

чески, и композиционно антоним всему этому ряду. И

группа зб в своей противопоставленности зм и зн стано-

вится носителем этой антитезы (фактически активизирует-

ся оппозиция взрыв - фрикативность, вообще очень значи-

мая в фонологической структуре этого текста). В стихах

14-16-м з снова не встречается.                       

Противопоставление первой и второй половин текста

создает сюжетное движение. Интересные наблюдения можно

сделать в этой связи над стихами:  

                  

Пускай мне дружба изменила,

Как изменяла мне любовь...

                       

Перестановка порядка слов и противопоставление видов

глагола ("изменила - изменяла") создает основу для це-

лого ряда семантических интерпретаций: измена дружбы

относится к новым "гонениям" Судьбы. Это вместе с видо-

вым отличием позволяет отнести разочарование в любви к

эпохе "Афин", что создает временное развитие сюжета.

Одновременно то, что измена любви дана как многократное

действие, противопоставленное однократности предатель-

ства дружбы, придает первому олицетворению значительно

более конкретный облик, чем второму. В одинаковом, ка-

залось бы, по абстрактности тексте раскрываются града-

ции, отношение между которыми создает дополнительное

смысловое движение.                                   

Таким образом, конструктивной идеей текста становит-

ся движение поэта к высокой, пока еще не достигнутой

цели, воплощенной в облике Гражданина.            

Характерно, что, когда Пушкин собирался в 1828 г.

подготовить текст стихотворения к печати, сама концеп-

ция продолжающегося совершенствования как порыва к пре-

одолению всех привязанностей, стоящих на пути к стои-

ческой гражданственности,  видимо, показалась ему слиш-

ком юношески-восторженной. Он подверг текст переработ-

ке, заменив динамическую концепцию статической. 

     

Давно оставил я с досадой                     

Венки пиров и блеск Афин,                     

 Где голос твой мне был отрадой,             

 Великодушный гражданин.                     

Пускай мне Слава изменила                     

Как изменяла мне любовь -                     

Пускай Судьба определила                       

Мне темные гоненья вновь -                     

Как хладный киник я забуду                    

 Несправедливость их обид                    

Они ничтожны - если буду                      

Тобой оправдан Аристид (II, 788).             

             

Изменения в тексте могут показаться не очень значи-

тельными, но они крайне характерны, поскольку обнажают

структурную доминанту раннего текста. Голос "великодуш-

ного гражданина" перенесен в Афины, поэтому уход из

этого города перестает осмысляться как начало приближе-

ния к идеалу. Вместо движения - давно совершившийся пе-

реход из одного состояния (юношеских заблуждений) в

другое (разочарования). Замена героического стоицизма

"хладным киником" - показательна. Сгущается "грецизм",

но разрушается романтическая динамика текста. Такой же

смысл имеет и замена "дружбы" "Славой"'. Не последнюю

роль играет и изъятие первых четырех стихов. Кроме их

смысловой роли, о чем речь уже шла, следует отметить,

что "когда" в начале четырехстопного ямба у Пушкина

всегда создавало особую динамическую инерцию ритма -

ср.: "Когда владыка ассирийский...", "Олегов щит"

("Когда по граду Константина..."), "Жуковскому" ("Когда

к мечтательному миру..."), "Когда порой воспоми-

нанье...", "Когда твои младые лета..." и др.

    

1 В раннем тексте "измена дружбы" - романтический

штамп. Однако в 1828 г., в сочетании с именем Ф. Глин-

ки, слово "дружба" звучало как сигнал уже прошедшей

декабристской эпохи и не должно было сочетаться со сни-

жающим понятием измены. Это также, видимо, повлияло на

замену "дружбы" "Славой".                             

Сложное переплетение различных семантических элементов

на фоне стилистического единства создает огромную смыс-

ловую насыщенность, характерную для пушкинского текста.

 

А. С. Пушкин

* * *

Зорю бьют… из рук моих Ветхий Данте выпадает, На устах начатый стих Недочитанный затих — Дух далече улетает. Звук привычный, звук живой, Сколь ты часто раздавался Там, где тихо развивался [Я давнишнею порой.] 1829

Стихотворения Пушкина представляют наибольшую трудность для традиционного анализа своей «обнаженностью»: отсутствием сюжетных элементов, с одной стороны, и привычных форм «образности» — метафоризма, эпитетов, с другой. Чувствуя значительность и богатство поэтического содержания текста, исследователь бессилен объяснить, в чем же состоит механизм воздействия стихотворения, почему эти, столь похожие на обычную прозу, стихи содержат так много значений, передать которые нехудожественная речь бессильна.

Текст представляет собой повествование, и трудности его анализа — в значительной мере трудности работы с нарративным материалом при неразработанности лингвистического аппарата анализа сверхфразовых структур. В этих условиях наибольший опыт изучения повествовательного текста, членения его на сегменты и анализа структуры их соотнесения накоплен теорией кинематографа. Некоторый навык работы по анализу киноленты может оказаться чрезвычайно полезным при работе с повествовательными словесными текстами. Выделив большие повествовательные куски текста, мы можем рассмотреть отношение между ними, руководствуясь принципами, выработанными теорией монтажа в кинематографии. Формулируя сущность монтажа, Ю. Н. Тынянов писал: «Видимый мир дается в кино не как таковой, а в своей смысловой соотносительности». И далее: «Монтаж не есть связь кадров, это дифференциальная смена кадров, но именно поэтому сменяться могут кадры, в чем-либо соотносительные между собою» ¹.

Разбивка повествовательного текста на сегменты может производиться на основании членения, выраженного во внешней структуре текста (в плане выражения) — разбивке на строфы, главы и т. п. В данном случае мы имеем дело с более сложным случаем: текст членится на основании разделения в плане содержания, внешне ничем не выраженного.

Единое повествование-монолог по содержанию делится на две части; первая кончается стихом «Дух далече улетает», вторая начинается со стиха «Звук привычный, звук живой». По содержанию оба куска текста могут быть противопоставлены как описание действия реального и действия воображаемого (воспоминание).

Разделение текста на две соотносительные части ставит вопрос о типе связи между ними. Строго говоря, связь эта может быть и не выражена, сведена к простому соположению, аналогичному примыканию в фразовом синтаксисе. Однако выраженная (она, в свою очередь, может члениться, по аналогии с управлением и согласованием, на одно- и двухнаправленную) и невыраженная связь будут отличаться степенью (силой) соотнесенности. Невыраженную связь можно назвать слабой, а выраженную — сильной соотнесенностью.

Сильная соотнесенность подразумевает наличие у обоих элементов синтагматического целого некоторого общего члена. «Очень часто законы сочетаемости единиц можно свести к необходимости повторения каких-то составных частей этих единиц. Так, формальная структура стиха основана, в частности, на повторении сходно звучащих слогов; согласование существительного с прилагательным — на одинаковом значении признаков рода, числа и падежа; сочетаемость фонем часто сводится к правилу о том, что в смежных фонемах должно повторяться одно и то же значение некоторого дифференциального признака. Связанность текста в абзаце основана в значительной мере на повторении в смежных фразах одинаковых семантических элементов» ².