О свободе воли (обзор теорий).

«Свободна ли человеческая воля или нет?» — вот один из самых запутанных философских вопросов, над разрешением которого уже много веков трудятся философы. До какой степени этот вопрос запутан, показывает то обстоятельство, что многие из современных философов утверждают, что мораль, юриспруденция, воспитание были бы невозможны, если бы мы стали отрицать свободу воли; между тем как другие так же решительно заявляют, что мораль, юриспруденция, воспитание были бы невозможны, если бы мы стали признавать свободу воли. Многие выдающиеся философы держатся в этом вопросе противоположных мнений. Так, Спиноза, Гоббс, Юм отрицают свободу воли, а Кант, Шопенгауэр, Гегель и др. признают ее, при чем часто понимают этот вопрос совершенно отличным друг от друга образом. У нас общераспространенным является мнение, что просто нелепо говорить о свободе воли тому, кто желает оставаться на строго научной почве. Говорить о свободе воли — все равно, что говорить о непротяженности материи; гораздо правильнее было бы говорить о несвободе воли¹).

Запутанность этого вопроса и в литературе, и в обиходной жизни происходит между прочим оттого, что многие совершенно неправильно поставляют вопрос. Многие спрашивают: «свободна ли воля?» думая получить на это такой же определенный ответ, как если бы дело шло о том, голубого ли цвета небо и прозрачна ли вода, или

1) См. статью проф. Сеченова «О несвободе воли». «Вести. Евр.». 1881. № 3-й.

438

 

 

нет. Между тем правильная постановка вопроса была бы такова: «что такое свобода воли?» и только после того, как мы узнали это, нам следует ставить вопрос: «свободна ли воля?» Неправильная постановка вопроса приводила часто к тому, что философы видели противоречие в том, в чем на самом деле его совсем нет.

Многие, интересующиеся этим вопросом, пытаются узнать смысл термина «свобода» в выражении «свобода воли» из его обиходного употребления. Но такой путь самый ненадежный. Из обиходного словоупотребления едва ли возможно понять, что такое «свобода воли». Чтобы понять должным образом вопрос о свободе воли, необходимо рассмотреть историю его, уловить различные оттенки теорий, предлагавшихся философами; необходимо понять, для чего вообще поставляется вопрос о свободе воли, и только тогда мы более или менее приблизимся к удовлетворительному решению его. В противном случае мы будем совершать логическую ошибку ignoratio elenchi, т. е. будем отрицать то, чего никто не думал признавать.

Начнем с греческой философии, которая развивалась в тесной связи с религией.

Когда человек желает разобраться в явлениях окружающего мира, ему прежде всего необходимо решить вопрос о своей зависимости от вселенной. И вот, древний грек, пытаясь ответить на этот вопрос, допускал, что существуют боги, которые подчиняются одному высшему божеству, Зевсу. Этот высший бог всем повелевает, все подчиняет своей воле, в том числе и человеческие действия. Но, по мнению греков, не следует думать, что воля Зевса произвольна, т. е., что он может решать и действовать так, как он сам пожелает. Решения Зевса не зависят от него одного. Есть еще одна могущественная и таинственная сила, которая находится над ним и которая называется Мойра (что значит Судьба, Рок). Судьбе все подчиняется, ее решения неизменны, необходимы. Сам Зевс обязан исполнять повеления Мойры.

Если так, то становится понятным, что, по представлению греков, все человеческие действия предопределены судьбою, что судьба, необходимость властвует над человеческими действиями. При таком понимании. отношения человека к миру, ко вселенной, естественно возникал вопрос, ответствен. ли человек за свои действия

439

 

 

(дурные и хорошие), или же, может быть, за них ответственны боги, которые руководят действиями человека? На этот вопрос поэт Пиндар, напр., прямо отвечает в том смысле, что, хотя судьба, необходимость властвует над человеческими действиями, но что боги все-таки не должны считаться виновниками человеческого злодеяния. Противоречие в этом рассуждении очевидно: с одной стороны, вина преступления вменяется человеку, он считается виновником совершенного действия, с другой стороны, кажется, что он не есть причина совершенного действия, так как неумолимый рок все предопределил заранее. Вот это противоречие между предопределенностью человеческих действий и их вменяемостью человеку должны были разрешить первые греческие философы¹).

Сократ и Платон приступают к этому вопросу с решением, которое для нас в данную минуту не представляет особенного интереса. Аристотель предложил точное описание тех действий, которые мы называем произвольными и непроизвольными; он показал, каким образом действия как добродетельные, так и порочные зависят от нас, но у него мы не находим такой постановки вопроса, которая уяснила бы для нас сущность вопроса о свободе воли.

Наиболее определенную постановку этого вопроса мы находим у Эпикура (342—270 до Р. Хр.). Как мы видели, Эпикур строил свою философскую систему на так называемой атомистической теории. Все существующее в мире, по его мнению, состоит из материальных атомов. Демокрит, который впервые предложил эту теорию, думал, что соединение атомов совершается благодаря необходимости. Необходимость дала первый толчок, и все явления мира суть не что иное, как необходимое следствие этого первого толчка. Необходимость, о которой говорил Демокрит, это тот же рок, признание которого мы находим в греческой религии. Эпикур, заимствовавший свою философскую систему у Демокрита, в этом пункте должен был отступить от его учения, так как оно становилось в противоречие с его собственной моральной теорией. Именно, по мнению Эпикура, цель человеческой жизни есть счастье, удовольствие и избавление от страданий. Кчислувели-

1) См.. Fonsegrive. «Essai sur le libre arbitre» Paris. 1887, стр. 3—11.

440

 

 

чайших человеческих страданий относится страх. Душа человеческая страдает от страха смерти, перед небесными явлениями, в особенности от страха перед богами: произвол богов может в любую минуту лишить их жизни, здоровья, высшего удовольствия — спокойствия. Но существует еще один весьма важный источник страха — это именно необходимость, рок, судьба. В самом деле, кто знает, что повелела эта непреклонная необходимость? Не должны ли мы бояться этой неизвестной и страшной силы? Этот страх ужаснее, чем страх пред богами, потому что необходимость неумолима. Для того, чтобы избежать этой необходимости, Эпикур считает нужным допустить случайность в мировой жизни. Рисуя образование мира из атомов, он, подобно Демокриту, допускает, что атомы, которые существовали вечно, в силу тяжести устремились вниз, образовали атомный дождь. Конечно, из этого атомного дождя ничего не могло бы произойти, если бы все атомы падали совершенно однообразно, т. е. сверху вниз в вертикальном направлении; но вот случайно один атом уклоняется от своего первоначального пути; тогда, благодаря такому нарушению, происходит всеобщая пертурбация, которая в конце концов приводит к созиданию вещей ныне существующего мира. Таким образом, Эпикур приходит к признанию случая в мире. Благодаря этому признанию, он мог легко устранить страх пред необходимостью. Если, в самом деле, в мире существует случайность, то мировая необходимость не так неумолима, не так неизменна, как это представляло себе народное сознание. Человек, в силу существования вообще случая, может не подчиняться всеобщей необходимости; в этом смысле он может быть свободным. Если атом в мироздании мог изменить свой ход, то отчего же человек не может таким же образом изменить ход своих действий и нарушить, так сказать, всеобщую необходимость? На этот вопрос Эпикур отвечает утвердительно. Человек, по Эпикуру, свободен, потому что он, подобно указанному атому, может уклониться от первоначально начертанного пути. Таким образом, признанием случая, независимости от общего мирового порядка, достигается основная цель моральной философии Эпикура — именно счастье, устранение одного

441

 

 

из величайших страданий, именно страха пред непреклонным, неумолимым решением судьбы ¹).

Против эпикурейцев выступили философы стоической школы, которые совершенно отрицали случай. Они говорили, что нам только кажется, что в мире существует случай; именно, когда мы не знаем причин каких-либо явлений, то мы склонны думать, что эти явления случайны. На самом же деле случая не существует и не может существовать. Все явления в мире подчинены необходимости. Ничто не может остановить действия судьбы, и в том числе, разумеется, человеческие действия также подчинены этой необходимости. Ничего не происходит вне предвидения или предопределения судьбы. По мнению философов стоической школы, фатум, рок тяготеет над человеческими действиями, и они признавали, что человек составляет одно из звеньев природы или мировой жизни и подчиняется необходимому ходу ее. Стоики утверждали, что человек несвободен: от них дошло к нам выражение: fata volentem ducunt, nolentem trahunt, т. е., если человек желает действовать так, как об этом было написано. в книге судеб, то судьба руководит его действиями; если же он пожелает воспротивиться этому предопределению, то судьба насильно увлечет его. Следовательно, по воззрениям стоиков, действия человека несвободны и необходимо подчиняются судьбе²).

Из других греческих философов заслуживает упоминания философ аристотелевской школы Александр Афродизийский. Он высказывался в пользу свободы воли, потому что, по его мнению, непризнание свободы воли в нравственном отношении нужно считать опасным. Он думал, что, если человек верит в судьбу, непреодолимость рока, в свое совершенное ничтожество, то следствием этой веры будет бездеятельность, пассивность: человек не станет стремиться к противодействию, так как будет убежден, что он не в состоянии ничего изменить в течении вещей. Нужно отвергнуть такое опасное учение. Мы имеем

1) См. Fonsegrive ук. соч» стр. 37—51; Целлер. Очерки ист. греч. фил. Спб. 1886, стр. 222—3; Винделъбанд. История древней философии. Спб. 1883, стр. 274-5.

2) Fonsegrive, стр. 53—67; Целлер, 204; Виндельбанд, 264—5.

442

 

 

власть над нашими действиями, иначе нельзя было бы объяснить чувства раскаяния¹).

В новую фазу развития этот вопрос вступает в христианской философии, и один из первых, разбиравших его, был Блаженный Августин (354—430). Он, подобно современным ему философам, был занят вопросом о происхождении греха. Если мир создан Богом, то откуда берется грех? Как возможно, чтобы Бог, существо совершенное, мог создать грех? — ведь это было бы совсем несогласимо с его совершенством. Эту проблему Блаженный Августин решил следующим образом. Бог создал человека совершенным, и к совершенству его принадлежит и свобода воли, т. е. способность выбирать между различными действиями. Бог дал человеку такую волю, благодаря которой он мог бы при помощи свободного выбора совершать благодеяния; человек же свою волю употребил во зло, совершил грех²), и с этого момента грех водворился на земле. Следовательно, человек, употребив во зло данную ему Богом свободу воли, породил грех, и таким образом грех является не божеским творением, а делом рук человеческих.

Из этого рассуждения становится очевидным, что Бл. Августин признал волю человека свободной. Впоследствии, когда он вступает в полемику с Пелагием, то его отношение к этому вопросу становится менее ясным. Именно, здесь и самый вопрос поставляется им иначе. «Может ли, — спрашивает он, — свободная воля при помощи собственных сил достигнуть жизни совершенно счастливой, обещанной избранным?» т. е., может ли человек совершать добро при помощи собственной воли, или же для этого необходимо вмешательство Бога? Пелагий признавал первое, Августин же признавал второе.

Пелагий определял свободную волю, как способность направляться как к добру, так и ко злу без различия. Свобода воли, по его мнению, есть равновесие воли между одним и другим. Свободная воля есть не что иное, как возможность грешить и не грешить. Св. Августин отвергал эти определения. Бог по существу свободен, однако Он не безразличен по отношению к добру и ко злу, а

1)Fonsegrive, 75—80.

2) Имеется в виду грехопадение Адама.

443

 

 

наоборот, Он неуклонно следует к добру. Свобода, как ее понимает Пелагий, есть только низшая степень свободы (libertas minor), которая состоит в способности грешить. Существует еще высшая степень свободы (libertas major), которая состоит в неспособности грешить. Эта свобода присуща только Богу. Но кроме этих двух степеней свободы, он признает еще третью— это именно способность, вследствие которой воля не может не грешить. Из этих трех способностей человек обладает третьей, а второй способностью обладает только Бог. Адам до грехопадения обладал первым видом свободы, грех же произвел то, что человечество потеряло способность определяться к добру и ко злу. Испорченная воля отныне стала направляться только ко злу. Человек после грехопадения может совершать только дурное. Мы, предоставленные собственным силам, не можем сделать ничего хорошего; мы все грешники, и только благодать Божия помогает в этом несчастий: только при помощи благодати воля приходит в то состояние, в каком она находилась до грехопадения. При отсутствии Божеской помощи мы могли бы делать только зло; человеческая воля по существу осквернена в своем источнике и не может произвести ничего хорошего; она не может совершать добрых действий сама по себе без содействия благодати Божией.

Но не следует думать, что Августин хотел этим отрицать свободу воли. Как раз наоборот. Так как вследствие благодати человек может совершать добрые дела, то его воля благодаря воздействию благодати становится свободной.

Но как согласовать признаваемую Августином свободу воли с Божеским предведением и предопределением? Августин, конечно, должен был признать, что Бог в предвечности создал план мира, и от него ничего не скрыто, что должно произойти. Если все создано по уже заранее предопределенному плану, то, спрашивается, как в таком случае можно признавать свободу воли? Ведь при таких условиях человек в своих действиях ничего выбирать не может: он действует по заранее предопределенному плану. Он, конечно, не свободен. Но Августин все-таки и при таком допущении старается отстоять свободу воли; он пытается доказать, что свобода

444

 

 

воли согласима с предведением Бога. По его мнению, если бы предведение Бога уничтожало у человека его свободную волю, то она уничтожала бы ее и у Бога, потому что Бог ведь знает то, что Он сделает, так же, как и то, что мы сделаем. Так как это допущение относительно Бога нелепо, то оно нелепо и относительно человека. Хотя Бог предвидит все те действия, которые совершает человек, тем не менее это не препятствует тому, чтобы человеческая воля оставалась свободной, потому что знать не значит предопределять.

Итак, по мнению Августина, воля человеческая после грехопадения не пользуется полной свободой, но вследствие воздействия благодати она может сделаться свободной, т. е. направляться к добру. Эго понятие свободы, по его мнению, вполне согласно с Божеским предопределением и предведением.

Другие христианские теологи, например, Лютер, Кальвин и др., исходя из тех же данных, приходили к отрицанию свободы воли.

Лютер, например, думал, что, если все заранее предопределено, то из этого следует, что предопределены и человеческие действия; а если так, то воля человека не свободна. По его словам, «Бог предвидит, предполагает и совершает все вещи посредством своей неизменной, вечной и непогрешимой воли, а это уничтожает свободную волю. Отсюда следует неизбежным образом, что все, что мы совершаем, что все вещи, которые совершаются, хотя и кажется, что они совершаются случайно, на самом деле совершаются необходимо н неизменным образом». Если мы верим в то, что «Бог знает и предопределяет все вещи заранее, что его предведение и его предопределение не могут ни обманываться, ни встречать препятствий и что ничего не совершается без его воли, то свидетельство самого разума говорит, что не может быть никакой свободы воли ни в человеке, ни в каком ином творении».

Вот противоречие, к которому пришли христианские теологи. Одним казалось, что воля человеческая несвободна, что только это и согласимо с предведением Божеским, другим казалось, что и при таких условиях воля свободна¹)·

1) См. Fomegrive, ук. соч., 85—154; Ueberweg.«Grundr. d. Geschichte d. Phil. Ч. 2-я. 1886, стр. 112—143; Bain.«Mental and Moral Science».

445

 

 

В классической философии, как мы видели, были озабочены разрешением вопроса о том, может ли человек разорвать цепь явлений, может ли он освободиться от рокового хода явлений, может ли он произвольно, по собственной воле, выбирать между двумя какими-либо действиями или же нет? В христианской философии центр тяжести переносится на решение другого вопроса: может ли человек свободно выбирать между двумя действиями, из которых одно нравственно хорошее, а другое нравственно дурное? Как мы видели, на этот последний вопрос некоторые христианские философы отвечали в том смысле, что необходима благодать для того, чтобы человек мог совершать действия, приводящие к спасению. Но и классические и христианские философы сходятся в одном и том же: и те и другие одинаково стремятся разрешить затруднение, которое существует в вопросе об отношении между человеком и миром, между человеком и божеством; подчинен ли человек этому последнему до полного уничтожения или же нет? Обладает ли человек какой-либо самостоятельностью или же нет? Этот вопрос связан с другим: ответствен ли человек за свои действия или же нет? Если признать, что действия человека представляют необходимое звено в механизме вселенной, то в высшей степени трудно доказать, почему он должен быть ответственным за свои действия; если действия человека зависят от механизма вселенной, то он не может быть ответствен за свои деяния вообще и на свои грехи в частности.

Из всего этого хода развития учения о свободе воли для нас ясно одно, что философам нужно было доказать, что человеческая воля не зависит от общей мировой причинности, т. е., что, человек обладает свободой воли потому, что только при таких условиях можно было доказать, что человек ответствен sa свои деяния. И вот философы всячески изощрялись, чтобы доказать, что человеческая воля свободна, т. е., что она не зависит от общей мировой причинности.

Во все времена философы знали так же хорошо, как

1894, стр. 408—411. (Русск. пер. Бен. Психология). Об Августине и Пелагии см. кн. Е. Н. Трубецкой. «Религиозно-общественный идеал западного христианства». Ч. I-я, М. стр. 163—213.

446

 

 

и мы, что в мире существует всеобщая причинность; что мир представляет один общий механизм; что всякое действие имеет свою причину и т. д. Мы никогда не скажем, что может существовать какое-либо действие без причины. Вот движется паровоз. Мы спрашиваем, какая причина того, что паровоз движется? Причина та, что колеса движутся. Какая причина того, что колеса движутся? Причина та, что упругая сила пара, находящегося в цилиндре, приводит в движение поршень, который, в свою очередь, вследствие некоторых приспособлений, переводит прямолинейное движение во вращательное. Какая причина созидает упругую силу пара? Причина эта заключается в нагревании известного количества воды при помощи теплоты. Какая причина созидает теплоту? Причина созидания теплоты заключается в сгорании известного количества угля, и т. д., и т. д.; можно рассуждать до бесконечности, пока не дойдем до первопричины. Мир представляет как бы одну причинную цепь, в которой все звенья связаны друг с другом, и мы не можем себе представить, чтобы одно из этих звеньев прерывалось и нарушало бы закон причинности; нет таких действий, которые не подчинялись бы закону причинности. Если так, то и человек и человеческие действия входят в общий механизм вселенной. Но философам, чтобы отстоять нравственную ответственность, нужно было доказать, что воля представляет исключение, что она не подчиняется всеобщему закону причинности, что она начинает ряд явлений сама собой. Им нужно было доказать, что наши действия могут не иметь никакой причины, что наша воля не входит во всеобщий механизм. Эту беспричинность воли они доказывали самыми различными способами.

Возьмем причинность, как она царит в мире физическом, и мы увидим следующее. Вот дуло пушки, в котором находится ядро; если бы я наклонил дуло пушки, ядро упало бы на землю возле пушки, и мы сказали бы, что это произошло в силу земного притяжения. Положим, что ядро не упало, а находится в дуле. Мы всыплем туда пороху и зажжем его; тогда образуются газы, которые своею упругостью выбросят ядро на большое расстояние. Выходит так, что, хотя первая причина (притяжение земли) и не перестала действовать, но вторая причина (упругая сила

447

газов) действует так, что уничтожает (или делает незаметным) действие первой. Так всегда происходит в мире физическом. Если действуют две причины, из которых одна сильнее другой, то она будет устранять или делать незаметным действие более слабой причины. Но так ли происходит дело и в человеческой жизни? Положим, у меня сегодня свободный вечер, мне хотелось бы развлечься, и я думаю, куда бы мне пойти, к знакомым или в театр. И я рассуждаю так: «у знакомых я успею побывать в другой раз, спектакль же, в котором гастролирует какой-нибудь знаменитый артист, мне не следовало бы пропустить». В этом случае моему уму представляются два действия: одно — посещение знакомых, другое — посещение театра, или, что то же, две причины действия. Но одна из причин Оказывает на меня более сильное воздействие. На языке психологов эти причины будут называться мотивами, и следовательно, один мотив будет более сильным, чем другой: и я иду в театр. Я могу сказать, что мои действия находятся под влиянием мотивов, и преобладающее влияние принадлежит более сильному мотиву: в данном случае идти в театр. Но, положим, у меня сидит приятель, с которым я только что спорил о свободе воли, и я в доказательство моей свободы воли говорю, что, хотя мотив пойти в театр у меня сильнее, чем мотив идти к знакомым, но я все-таки пойду к знакомым, и я иду к знакомым. Вот какая разница между действиями человека и ядра. Пускай так рассуждает ядро и, вместо того, чтобы лететь вдаль, упадет на землю. Оно так поступить не может, а человек может выбирать и подчиняться более слабым мотивам. Раз он может действовать по каким угодно мотивам, значит его воля совершенно свободна, не зависит ни от каких мотивов и причин.

Существует пример, идущий к нам из средних веков и очень хорошо поясняющий то, о чем идет речь в данном случае, это именно так наз. пример Буриданова осла¹). Представим себе, что между двумя стогами

1) Буридан — известный французский схоласт (ум. в 1350 г.) В его сочинениях этого примера не имеется. По всей вероятности, пример с ослом приписан ему с целью его осмеять.

448

 

 

сена, одинаковой величины и одинаково привлекательными, как раз по середине стоит осел. Если бы действия осла находились под влиянием мотивов, то он, находясь под влиянием двух одинаково сильных мотивов, действующих в противоположном направлении, должен был бы околеть, не зная, в какую сторону ему пойти, но так как животное обладает свободой выбора, то оно действует, как бы рассуждая, след. образом: «вот два одинаково привлекательных мотива, которые влекут меня в противоположные стороны, но я пренебрегу ими и решу направиться в одну сторону». След., осел этим показывает, что его действия не находятся под влиянием мотивов. Такая свобода называется свободой безразличия¹).

Эго доказательство свободы не осталось без последователей, и до последних дней имеются защитники его. По мнению шотландского философа Рида (1704—1796), если вы хотите знать, свободна ли человеческая воля, то обратите внимание на ваше самосознание, и вы увидите, что воля свободна, что вы можете действовать в каком угодно направлении. Рид, между прочим, приводит такой пример: положим, я должен дать вам монету; я подаю вам две совершенно одинаковых монеты и говорю: «берите какую угодно», и вы, не рассуждая, берете безразлично какую-нибудь из них. Следовательно, никаких причин, определяющих ваше действие, не было, значит воля ваша действовала без мотивов, без причин, след., она свободна. В этом мы можем убедиться в любую минуту, если только мы обратимся к нашему самосознанию. Я мог бы действовать и иначе, противоположно тому, как поступил. Следовательно, оказывается, что при одинаковых условиях мы можем действовать в двух различных направлениях, не повинуясь никаким мотивам, никаким причинам.

И так, если наши волевые действия не подчиняются причинам, то наша воля свободна, и, след., можно сказать, что человек сам от себя начинает ряд действий и не подчиняется мировой причинности. Вот первое доказательство существования свободы воли; я бы назвал его психологическим.

1) Или она обыкновенно называется техническим термином liberum arbitrium indifferentiae.

449

 

 

Но есть еще другое доказательство, которое можно назвать метафизическим ¹); правда, в науке так его не называют, но я его называю так для отличия от других. Мы можем предположить, что воля сама от себя начинает известные действия, т. е. она является первой причиной, она творит известные действия из ничего, что, другими словами, воля обладает творческой способностью. Раз воля творит из ничего, она не подчиняется всеобщему закону причинности; наше сознание, по этой теории, может оказывать влияние на наше тело и производить известное действие, само не будучи от чего-либо зависимо. Если допустить такое воздействие нашего духа на тело, то мы этим самым допускаем, что воля начинает ряд действий сама собой и ни от чего не зависит — это значит, что она свободна. Такое доказательство этой теории возникло только в новейшее время. Его мы находим, напр., у проф. Лопатина. «Такие причины, — говорит Лопатин, — которые от себя доподлинно новые действия начинают, я называю самодеятельными или творческими. Весь вопрос о свободе воли сводится к следующему: присутствует ли в нашей личности творческая сила и в каком смысле присутствует?» И действительно, по его мнению, «наша мысль оказывает влияние в качестве мысли. Мы должны предположить творческие переходы в жизни души. Я не стану рассматривать теории проф. Лопатина, а укажу только лишь на то, что, по его теории, духовные силы как бы производят какой-то перерыв в общей причинности. Они как бы вмешиваются в мир физических явлений, и в этом смысле воля беспричинна, или свободна. Она есть нечто творческое.

Б последнее время некоторые французские математики пытались доказать свободу воли теми соображениями, что движение может созидаться без потери сил, или что без траты энергии, может быть изменено направление движения. По их мнению, вполне, мыслимо, что наше сознание или воля может оказать влияние на наше тело, не тратя при этом никакой энергии; а если это так, если воля может начать ряд движений без

1) Я называю это доказательство метафизическим потому, что проблема отношения души к телу есть по существу метафизическая, а потому и доказательство свободы воли, основывающееся на рассмотрении отношения души к телу, следует называть метафизическим.

450

затраты энергии, то она, следовательно, свободна и не входит в общий механизм вселенной. Это второе доказательство — метафизическое¹).

Есть еще третье доказательство, именно, моральное; защитник свободы воли в этом смысле говорит: «я знаю из моего самосознания, что во мне есть чувство ответственности. Если я совершаю что-нибудь дурное, то меня порицают, и я сам чувствую раскаяние при совершении подобного действия; когда же поступаю хорошо, то мое действие одобряют, и я чувствую известное удовлетворение. Это именно и есть то, что называется чувством ответственности. Если бы мы представили себе, что воля наша не свободна, что мы являемся лишь простым колесом в механизме вселенной, что мы самостоятельно ничего не в состоянии совершать, что все нами совершаемое есть только лишь продукт действия какой-либо посторонней силы, то мы играли бы роль автоматов, подчиняющихся фатальному ходу природы; тогда нас за наши действия не стали бы ни порицать, ни одобрять; раз у нас есть чувство ответственности за дурное и за хорошее, значит мы свободны». Если бы человек являлся просто пассивным орудием каких-либо неведомых сил, то он таковым чувством не обладал бы. Следовательно, существование этого чувства показывает, что человек свободен, т. е., что он себя считает главной причиной совершенного действия. Легко видеть, что эта теория, хотя и находится в несомненной связи с предыдущими, но, тем не менее, несколько своеобразно понимает свободу. Она хочет доказать независимость человеческих действий от мировой причинности и для этой цели берет человеческое сознание, которое себе приписывает совершенное, а не чему-либо постороннему. Эта теория исходит из того несомненного психологического факта, что человек обладает чувством ответственности.

Моральным доказательством свободы воли пользовался Кант.

Кант находил, что в мире как физическом, так и психическом царит закон причинности; волевые действия человека не представляют исключения: они тоже подчиняются закону причинности, или необходимости.

1) Об. этом см. выше, 178—182.

451

 

 

Но, тем не менее, Кант считал волю человека в известном смысле свободной и выводил эту свободу воли из существования в нас нравственного закона, имеющего чисто формальный характер. В то время, когда другие моралисты целью человеческой жизни или нравственным критерием считали удовольствие или счастье, т. е. нечто вполне конкретное, Кант находил, что критерием человеческого поведения нужно считать закон: «действуй по такому правилу, относительно которого ты мог бы желать, чтобы оно сделалось правилом всеобщего поведения». Так как этот закон совсем не говорит, как именно мы должны действовать, а только указывает нам форму, под которую мы должны подводить то или другое действие, то спрашивается, откуда получается такое правило, имеющее формальный характер? По мнению Канта, оно не может быть получено из опыта, а должно иметь своим источником разум и именно практический разум, как еще Кант называет разумную волю. Следовательно, воля сама себе дает закон, сама себя обязует, значит она является первопричиной, следовательно, — она свободна¹).

Под свободой Кант понимает «способность начинать от себя ряд последовательных вещей или состояний», «независимость воли от всего другого, кроме морального закона» и «независимость нашей воли от принуждения чувственных влечений». Нравственный закон требует от нас, чтобы мы в наших действиях не определялись какими-нибудь чувственными влечениями, данными нам эмпирически, но определялись бы совершенно независимо от всего эмпирически данного. Когда мы собираемся совершить какое-нибудь действие, то мы не должны обсуждать его с точки зрения удовольствия или страдания, которое оно может нам доставить, а должны лишь рассмотреть, удовлетворяет ли оно выше приведенному нравственному закону, который требует, чтобы мы действовали по такому правилу, которое мы желали бы возвести во всеобщий закон.

Если это требование представляется нам необходимо повелевающим законом разума, то из этого следует, что наша воля может не подлежать давлению естествен-

1) См. выше, гл. XXIII.

452

 

 

ных законов, что она обладает способностью определяться сама собою, что она, след» свободна (или автономна, как выражался Кант). Нравственный закон нам повелевает, а повелевает потому, что считает нас способными исполнять ее повеления, другими слонами, он нам вменяет наши действия; а отсюда мы заключаем к существованию в нас свободы. «Моральный закон, говорил Кант, есть основа познания свободы, ибо если бы моральный закон не был нами предварительно ясно мыслим, то мы никогда не чувствовали бы себя в праве допускать что-нибудь в роде свободы».

Итак, в нас существует нравственный закон, который нам говорит, что мы должны исполнять его повеления, потому что мы можем их исполнять. Другими словами, мы вменяем себе наши действия, в нас есть чувство ответственности, а потому мы свободны.

Так как Кант сам признавал, что все в мире эмпирическом подчиняется закону причинности, разумная же воля этой причинности не подчиняется, то он должен был придти к признанию мира сверхчувственного и к тому, что во всех своих действиях, относящихся к миру сверхчувственному, человек свободен, а в действиях, относящихся к миру эмпирическому, он не свободен. Чтобы это оказалось возможным, Кант должен был допустить, что человеческое существо имеет две стороны. Первая — это все, чем мы живем и принадлежим миру сверхчувственному. Наши действия определяются характером эмпирическим, принадлежащим нашему чувственному существу, а характер эмпирический находится в зависимости от характера умопостигаемого, принадлежащего сверхчувственной сторони человеческого существа. Эмпирический характер есть только форма проявления умопостигаемого характера, который образует истинную причину волевых решений человека и несет ответственность sa них. Голос этого характера становится слышным в эмпирическом характере посредством совести, ибо, хотя мы можем знать, что наше отдельное волевое решение следует законам природы, но нравственное сознание говорит нам, что сам наш эмпирический характер есть проявление умопостигаемого, который вследствие свободы мог бы быть другим.

453

 

 

Эта теория Канта о необходимости человеческих действий, рассматриваемых эмпирически, и свободы с точки зрения умопостигаемого мира, с трудом может быть понимаема и с еще большим трудом может быть признана. Но мне кажется, что зерно несомненной истины, заключающееся в этой теории, сделается для каждого конкретно ясным, если мы иллюстрируем ее при помощи того Платоновского мифа, по которому, до появления нашего в мир эмпирический, нам в сверхчувственном мире как будто предлагают избрать известную судьбу, известный характер, с которым мы являемся в мир земной. Этот характер определяет все наши действия; все, что мы делаем, мы делаем благодаря нашему характеру, потому мы и порицаем и одобряем себя за наш характер. Обыкновенно мы говорим: я совершил дурное или хорошее, во всем виноват мой характер; следовательно, мы считаем свой характер ответственным за наши действия, мы считаем ответственным за известные действия свой характер, который мы свободно избрали в мире сверхчувственном¹).

Итак, если каждому индивидууму присущ свой собственный характер и в нем есть чувство ответственности за свой характер или, что то же, за свои действия, то значит он свободен. Вот сущность так называемого морального доказательства свободы воли.

Мы рассмотрели, таким образом, три доказательства. Доказательство первое психологическое, что воля действует без причин. Второе доказательство метафизическое, что сознание, воля может действовать на наше тело и таким образом нарушить общую причинность. Всякий, конечно, легко может усмотреть связь между этими двумя доказательствами. Третье доказательство моральное, основанное на существовании у нас чувства ответственности; если бы не было свободы воли, то мы не имели бы чувства ответственности.

Когда мы рассуждаем о свободе воли, то мы должны

1) О Кантовой теории свободы воли см. его «Критику чистого разума» и «Критику практического разума». Наилучшее изложение этой теории: Jodl. Geschichte d. Ethik II Band. 1899, стр. 26—38. Русск. пер. Историяэтикит. II. Zeller. Geschichte d deutschen Philosophie, 1875, стр. 368 372. Windelband.Die Geschichie der neueren Philosophie. 1880. В. II. стр. 118 ид. Винделъбанд. ФилософияКанта. 1893; Lasswils.Die Lehre Kant’s топder Idealität des Raumes u. d. Zeit 1893, стр. 204—224; Gizyeki. Moralphilosophie, стр. 250—277; Kyнo-Фишер. О Канте; Виндельбанд. О свободе воли; Паульсен.О Канте.

454

 

 

знать, о каком из трех доказательств идет речь. Можно первое признавать, второе и третье отрицать, и, наоборот, последние два можно признавать, а первое можно отрицать и т. д. Одни из доказательств можно отрицать и все-таки оставаться защитником свободы воли. Вследствие того, что смешивают три разных понимания вопроса, и происходят бесконечные споры.

До сих пор я рассматривал воззрения индетерминистов, т. е. тех, которые защищают свободу воли; теперь я должен рассмотреть и мнения детерминистов, т. е. тех, которые отрицают свободу воли; я должен рассмотреть, как возражают противники свободы воли против приведенных взглядов.

Прежде всего остановлюсь на первом, психологическом доказательстве, будто воля может действовать без мотивов. Этого не может быть: каждое волевое действие должно иметь определенный мотив. Один защитник свободы воли в доказательство того, что воля может действовать без мотивов, заявил, что он может по произволу поднять любую из своих рук, и при этом поднял левую (он был левша) и этим доказал, что существует строго определенные причины, побуждающие нас совершать то или другое действие, и тем же самым доказал несвободу воли, желая доказать свободу ее. Разберем, далее, пример Рида. Вот две одинаковых монеты: мы берем одну из них, по-видимому, совершенно безразлично, без всякой причины; но если бы мы стали разбирать это действие психологически, то увидели бы, что непременно была какая-нибудь причина, почему мы взяли ту монету, а не другую, напр., близость или большее удобство схватывания и т. и. Пример Буриданова осла совсем бездоказателен, потому что предполагается, что будто бы возможно, что осел непременно станет на математическую середину между двумя абсолютно одинаковыми стогами сена. На это можно сказать, что в жизни подобные случаи невозможны. Невозможно допустить существование двух абсолютно равных и одинаково привлекательных условий: это не отвечает реальной действительности; но если бы, на самом деле, это было возможно, то нет никакого сомнения в том, что осел действительно не знал бы, что ему делать, и наверное на месте околел бы с голоду. Еще Лейбниц очень остроумно высказывался против свободы

455

 

 

безразличия. По его мнению, мы не можем быть безразличными: абсолютное равновесие между действием мотивов не может фактически существовать. Гипотеза Буриданова осла практически неосуществима и абсурдна. «Это, — говорит Лейбниц¹), — есть фикция, которая не могла бы иметь места во вселенной и в порядке мира. По существу вопрос идет о невозможности, разве Бог нарочно создал бы ее, потому что вселенная не может быть разделена на две части посредством плоскости, проведенной через середину осла, разрезающей его вертикально по длине так, чтобы обе части могли быть равными и сходными друг с другом, подобно тому, как эллипс и всякая другая фигура, которую я называю симметрической (amphidcxtres), может быть таким образом разделена пополам посредством какой-либо прямой линии, проходящей через ее середину; ибо ни части вселенной, ни внутренности животного не суть сходны и не расположены одинаковым образом от этой вертикальной плоскости. Так что существует множество вещей в осле и вне осла, хотя мы их и не замечаем, которые заставляют осла идти скорее в одну сторону, чем в другую».

Пойдем дальше. рассуждение, что я могу действовать по какому угодно мотиву или без мотива, также неправильно. Разберем приведенный выше пример: «я могу пойти к знакомым, но могу пойти и в театр». Если я желаю доказать свободу воли, то я могу пренебречь более сильным мотивом (идти в театр) и подчиниться более слабому мотиву (идти к знакомым): могу пойти к знакомым. Но я этим не только не докажу своей свободы воли, а докажу свою несвободу, так как я теперь действую под влиянием нового мотива — желания доказать приятелю, что моя воля свободна. Словом сказать, «поступать я могу, как мне вздумается, а хотеть, как вздумается, я не могу», и если мы утверждаем, что из двух действий мы можем выбирать по произволу какое-либо одно из них, не руководствуясь никакими мотивами, то это происходит от того, что мы не замечаем мотивов, руководящих нашими действиями. Мы отрицаем существование мотивов на основании показаний нашего самосознания. Но достоверный ли это источник? Нет.

Если мы обратимся к нашему самосознанию, то этот

1) Leibnitz. «Opera philosophica». Изд. Эрдмана, стр. 517.

456

 

 

источник может оказаться самым неверным. Чаще всего мы ошибаемся потому, что не можем найти причины действия; мы не сознаем мотивов наших действий; но из этого, конечно, не следует, что таких мотивов или причин вовсе не существует. «Если бы камень, падающий на землю, — говорит Спиноза, — мог размышлять, то он бы думал, что падает на землю свободно, потому что он не знал бы истинной причины своего падения». В таком же положении находимся и мы: нам кажется, что, если мы захотим, то действуем так, захотим — действуем иначе; нам кажется, что наши действия никакими причинами не определяются. Но только что приведенные примеры ясно показывают, что мы не должны обращаться к нашему самосознанию, потому что оно может нас обмануть. Итак, тот аргумент, что воля действует без мотивов, без причин, основан на весьма шатком доказательстве — нашем самосознании. Нам нужны, следовательно, другие доказательства.

Остановимся на метафизическом, утверждающем, что наше сознание или воля действует на наше тело. Мы видели, что такое воздействие воли на тело, которое нарушало бы закон причинности, невозможно. Таким образом, все явления и физические и психические одинаково подчиняются закону причинности; в мире психическом есть своя причинность, именно психическая; известные чувства вызывают другие чувства; мысли вызывают известные волевые движения; между ними существует необходимо известная закономерная связь, отрицать которую мы могли бы только у душевнобольного. Этой закономерности подчиняются как наши внутренние, так и наши внешние действия.

Кроме того, есть целый ряд фактов, доказывающих, что человеческие действия, поступки человека подчиняются закону, что они необходимы, закономерны, законосообразны, совершенно так же, как явления в мире физическом. Напр., мы находим, что при известных условиях газы сжимаются, вода замерзает; и раз эти условия наступают, тотчас же произойдет и сжимание, и замерзание и пр. Волевые действия подчиняются тому же самому закону, и известная причина непременно вызывает известное действие. Это положение доказывается так называемой моральной статистикой, которая определяет количество браков, рождений, преступлений, самоубийств и т. п. Возьмем эти цифры,

457

 

 

и мы увидим, что они доказывают закономерность человеческих действий, т. е. они доказывают, что на известное число жителей приходится известное число определенных действий, и что эти действия находятся под влиянием каких-то причин и возникают с такой же необходимостью, с какою ядро вылетает из пушки, когда в ней развиваются газы от разложения пороха. Факты эти были впервые указаны бельгийским ученым Кетле ¹). Он именно доказал, что волевые действия человека подчиняются известному закону. Оказывается из его исследований (и позднейших), что при данном состоянии известного общества ежегодное число браков, законных и незаконных рождений, самоубийств, преступлений остается постоянным по отношению к общему числу населения. Даже такое психическое явление, как рассеянность и забывчивость при написании адреса на письмах, совершается однообразно, как бы по закону природы. Доказано, что голод увеличивает число преступлений, уменьшает число браков; сильные эпидемии в роде холеры также их уменьшают; по окончании эпидемии они увеличиваются в той же прогрессии, в какой они раньше уменьшались. Существует ближайшая связь между движением преступлений и проступков против собственности и падением или возрастанием цен на рожь. Можно даже предсказать, что, если в известный момент цена на хлеб поднимается на несколько копеек, то и количество преступлений непременно увеличится на известную цифру. Это показывает, с какой необходимостью происходят человеческие действия. Мне, напр., кажется, что я могу красть, могу и не красть, мне кажется, что это — продукт моей собственной воли. Оказывается, нет. Есть силы, которые меня толкают на преступления, есть определенные причины, направляющие мое волевое действие²).

Нет сомнения, следовательно, что действия наши не суть продукты свободной воли, а они необходимы так же, как явления в мире физическом; и если мы думаем, что мы совершаем действия произвольно, то мы ошибаемся, на самом деле нам что-то повелевает. Сказать, чтомы

1) Quetelet.«Sur l’homme et le développement de ses facultés on Essais de physique sociale». 1836. На русск. яз. о моральной статистике см. Майер, «Законообразности в общественной жизни». 1904.

2) Особенно интересны цифры самоубийств. Нам кажется, что это — акт совершенно произвольный, продукт нашей свободной воли; так-

458

 

 

управляем своими действиями, это все равно, что сказать, что мы свободно носимся в небесном пространстве, в то время как в действительности не мы носимся, а наша планета и вместе с нею мы. Мы воображаем, что мы свободно совершаем наши действия; на самом деле волны мировых событий увлекают нас: в этой жизни мы являемся лишь жалкими автоматами. И трагизм нашего положения увеличивается еще от того, что ми чувствуем свободу, мы даже гордимся мнимой свободой, между тем как в действительности мы являемся лишь игрушкой в руках стихий. Вот размышления, к которым приводят только что рассмотренные факты. В следующей главе мы рассмотрим, справедливы, ли они.

Литература.

Fonsegrive. Essai sur le libre arbitre. 2-е изд, 1896.

Фонсегрив. Опыт о свободе воли. Киев. 1890.

Bain. Mental and Moral Science. 1894.

Бэн. Психология. Μ. 1902—6.

Фулье. Свобода и необходимость. М. 1900.

О свободе воли. (Труды Московского Психологического Общества. Вып. III, статьи Грота, Лопатина, Бугаева, Токарского и др.).

Введенский, А. И. Философские очерки. Спб. 1901.

Виндельбанд. О свободе воли. М. 1905.

Müffeimann. Das Problem der Willenstreiheit in der neuesten deutschen Philosophie. 1902. (Обзор новейших теорий о свободе воли в немецкой литературе и библиография.)

же произвольным нам кажется и выбор средств, которыми можно лишать себя жизни: хочу — брошусь в воду, хочу — приму яд, хочу - повешусь, употреблю огнестрельное оружие или холодное. Но посмотрим, что показывают нам цифры. У Морселли собраны цифры за период от 1858—1878 гг. В Англии на 1 милл. жителей каждый год приходится следующее количество самоубийств: 66; 64; 70; 68; 65; 64; 67; 64; 67; 64 ит.д. Цифры эти до такой степени однообразны, что мы можем, напр., на основании цифр 1874 г. предсказать цифру самоубийств в 1875 г. Даже по отношению к числу средств самоубийств — как вода, веревка, огнестрельное оружие и проч. — царит удивительная правильности однообразие. Напр.. при помощи огнестрельного оружия лишило себя жизни в тот же период на то же количество жителей следующее число лиц: 3; 3; 3; 3; 3; 3; 3; 3; 3; 3; 5; 3; 3; 3; 2; 3; 4; 3; 3; при помощи яда: 6; 6; 6; 8; 8; 8; 6; 6; 6; 7; 7; 6; 6; 6; 6; 7; 7. Однообразие и здесь поразительное. Обратим далее внимание на такое явление, как развод. Разумеется, всякий скажет, что развод есть продукт нашей воли, нашего выбора. Но оказывается, что и здесь царит удивительное однообразие по годам и странам. Цифры колеблются совсем незначительно. Если мы возьмем страны, где брачное законодательство долгое время остается неизменным, там и число незаконнорожденных очень однообразно; во Франции за 9 пятилетий в период от 1831—1870 гг. на 100 рождений приходится незаконнорожденных 7,37; 7, 42; 7,15; 7,16 и т. д. — однообразие, которое всякому беспристрастному исследователю должно казаться изумительным (цит. иго Gizycki, «Moralphilosophie». 1888, стр. 198—201). Выходит, что действие, которое мы считаем произвольным, на самом деле подчиняется такому же закону, как и все в мире физическом.

459

Глава 28-я. О свободе воли. (Критика теорий.)

ГЛАВА XXVIII.