1 37
2 47
3 5
4 130
5 10
6 41
7 1
8 99
«Гласы, входящие во вторую четверицу (5-й, 6-й, 7-й и 8-й), являются, как известно, по отношению к гласам первой четверицы плагальными: каждый из них завершает и углубляет содержание своего автентичного гласа. Об этом и пойдет далее речь»[93].
«Пятый глас является завершением и углублением первого»[94]. Если первый глас охарактеризован как начальное «победоносное шествие», то 5-й глас, стало быть, есть завершение шествия путем достижения цели. Кульминация 5-го гласа выражена поклонением основным христианским святыням: «похвалы» Великой субботы, стихира на вынос Плащаницы «Тебе одеющагося», на поклонение «Приидите ублажим», стихиры Пасхи как поклонение Воскресшему Христу и достижения желанной цели, «рождественская стихира «Волсви Персидстии цари» (поклонение как завершение великого путешествия)»[95]. В Успенской службе встречаем стихиру, построенную по образцу Великой Субботы «Тебе одеющуюся» 5-й глас. Канон предпразднства Успения написан на 5-й глас. Тропари перед шествием с плащаницей, написанные по образцу Воскресных, поются на 5-й глас. Также и сами Воскресные тропари «Ангельский собор» 5-го гласа символизируют и содержат тематику поклонения Гробу Жизнодавца. Нужно вспомнить и рассуждения Владыки Гавриила, приведенные в начале главы. Он охарактеризовал 5-й глас «в большинстве случаев заупокойный», основываясь наверное, на том, что заупокойное последование написано на 5-й глас «Святых лик обрете». Седальны родительской Вселенской субботы написаны тоже на 5-й глас. Знаменитые стихиры Кресту «Радуйся Живоносный Кресте», написанные по образцу самоподобна 5-го гласа «Радуйся постников», приводят нас к трогательным воспоминаниям о крестной смерти Спасителя и одновременно о торжестве и победе над ней через Воскресение. Как есть понятие «кресто-воскресный канон» в воскресной утрени, содержащий в себе двуполюсную тематику, так и пятый глас можно охарактеризовать как содержащий двуполюсную гамму звуков. В «Азбуке певчей» (см. Приложение) характеристика 5-го гласа наглядно соответствует текстовому обзору. «Пятый глас, косвенный первого прямого – томный, унылый и, вместе, растворенный чувствованиями радостными: в некоторых местах возвышается до торжественности четвертого».
«Шестой глас завершает и углубляет идеи второго гласа. Если второй глас мы называем гласом прехождения, то этот можно смело назвать гласом сошествия»[96]. Так любомудрствует наш исследователь. «Шестой глас – это глас глубинный: он передает глубокую скорбь, срастворенную, конечно, небесным утешением… ему принадлежат каноны Страстной седмицы и канон Великой субботы, а также канон погребения мирян»[97]. Из двунадесятых праздников Благовещение имеет в единственный день попразднства канон 6-го гласа. Это обусловлено, наверно, тем, чтобы отданию Праздника придать тень небольшой печали о столь скором прощании с таким величайшим событием, которое изменило судьбу всего мира. И еще тем, что отдание, по большей части, приходится на период Великого Поста. «В трактовке событий, относящихся к Живоносному Воскресению Спасителя, 6-ой глас воспевает дела Господа при сошествии Его в глубину ада, связует темы погребения и Воскресения. Это можно видеть в основных Воскресных песнопениях 6-го гласа. 6-ой глас располагает душу к богомыслию и душеспасительной скорби, он близок сердцу благоскорбящего инока-подвижника. Лучшие песнопения в честь святых угодников Божиих, такие, например, как "Все отложившее" (самоподобен 6-го гласа), "Наследниче Божий" и "Человече Божий" (святителям), "Преподобне отче" и "Преподобнии отцы во всю землю" (преподобным), "Благий рабе" и др. – принадлежат шестому гласу»[98]. Нужно добавить, что в службах святым в большинстве случаев стихиры на славу и по 50 псалме, кульминационные моменты богослужения, написаны на 6-й глас. 6-му гласу свойственна строгость, четкость. Мелодия гласа обеспечивает певцам легкую воспроизводимость песнопения, а молящимся – скорое усвоение его.
«6-ой глас передает углубленное покаяние и сокрушение о грехах (неделя сыропустная, стихиры на "Господи воззвах"), глубокую скорбь об утрате (канон на повечерии в Великий Пяток "Плач Богоматери"), грозное самообличение и обличение греха вообще (Великий канон Андрея Критского). Но он же иногда дает и духовное умиление, проникнутое тонкой, едва заметной радостью. Эта радость – радость далекая, но не такая, как во втором гласе: здесь она не столько неощутима, сколько непостижима»[99]. Стоит вспомнить знаменитый самоподобен «Ангельския предъидете силы», на который составлен цикл предрождественских стихир, приписываемых св. Роману Сладкопевцу. Эти стихиры действительно несут радость о грядущем событии, но эта радость срастворена строгостию, в некоторых местах пышет обличениями: «Гряди Израилю тяжкосердый…» Стихиры эти можно охарактеризовать, как любовно-наказательные, свойственные материнской попечительности. В неделю пред Рождеством Христовым, святых отец, предпразднственные стихиры и стихиры на «Воззвах» Св. Отцам, включая «слава и ныне», написаны на 6-й глас. Выбор строгости и серьезности 6-го гласа в предпразднственном цикле Рождества Христова обусловлена тем, чтобы показать скорбь и томление св. пророков и всего человечества в ожидании грядущего Спасителя, а также чтобы настроить нас в трезвении и покаянии встретить грядущее событие.
Исключительную роль 6-ой глас играет в гласовой архитектонике службы Великого Пятка. Из 15 антифонов 5 трогательных антифонов принадлежат 6-му гласу. Трипеснец 6-го гласа, вставленный в середину службы и стихиры вечера, которые завершают трагическое воспоминание «Днесь Владыка», «О како беззаконное сонмище», «Страшное и преславное». Действительно, 6-й глас более всех других настраивает душу к покаянию, трезвению и богомыслию.
Недавние исследования показали, что в основе литургических анафорных песнопений, мелодия которых начала формироваться задолго до появления осмогласия, лежит та же ладовая структура, которую можно обнаружить и в структуре 6-го гласа (также второго автентического и четвертого, автентического и плагального). Это позволяет нам говорить, что 6-й глас, наряду с 2-м и 4-м в двух его разновидностях, включает элементы древнейшей ладовой основы до-гласовых христианских литургических гимнов[100].
«Из всех гласов нашего осмогласия самым скудным по количеству песнопений является глас седьмый: ему принадлежат только 37 песнопений по Триодям и Минеям (Октоих в счет не идет). Являясь плагальным по отношению к третьему гласу, 7-ой глас завершает и углубляет идеи своего автентичного гласа. Так, если догматик 3-го гласа говорит: "Како не дивимся" и, насколько возможно, излагает православное учение о Воплощении, то догматик 7-го гласа говорит: "пребыла же еси Дева паче слова и разума", "и чудесе рождества Твоего сказати язык не может", и проч. Таким образом, если 3-й глас есть глас предначатия вечной радости, то этот можно назвать гласом "премирным", апокалиптическим, эсхатологическим, гласом неведомого. Это можно видеть в его немногочисленных песнопениях»[101]. Интересно отметить здесь схожесть мыслей в характеристике 7-го гласа у другого исследователя гимнографии М. Ф. Мурьянова: «Глас 7-й, применяемый значительно реже других, ощущается как эсхатологический, он – "глас будущего века", чем и объясняют его наличие в минейной службе Преображению»[102]. Вернемся к характеристике 7-го гласа, данной прот. Борисом Николаевым: «Воскресный тропарь этого гласа говорит об отверстии рая (слово «рай» в других воскресных тропарях не упоминается вообще). Седьмая стихира чина погребения мирян говорит о положении Первозданного в раю. Тропарь и кондак Преображения Господня, где идет речь о Присносущном Свете, а также первый канон Пятидесятницы о сошествии Святого Духа принадлежит седьмому гласу. К этому гласу относится и кондак "Не ктому пламенное оружие хранит врат Едемских" (Неделя Крестопоклонная). Вообще этот глас много говорит о будущем веке, недоведомом и непостижимом.
Текст песнопений седьмого гласа прост, как и отражающая его мелодия, но в этой "простоте" можно встретить такие вещи, над которыми невольно приходится задуматься. Вот, например, 3-я стихира воскресной стиховны: "Страшен явился еси Господи, во гробе лежа яко спя: воскрес же тридневен яко силен, адама совоскресил еси зовуща…" Или 2-я стихира в неделю вечера: "Виждь твоя пребеззаконная дела, о душе моя! и почудися, како тя земле носит; какое не разседеся; како диви зверие не снедают тебе; како же и солнце незаходимое сияти тебе не преста". Таким образом, глас этот выражает нечто великое, непостижимое, страшное, сокрытое под сенью кажущейся простоты. Он величествен и прост, как небесная жизнь, которую он передает»[103].
Еще можно добавить, что самоподобен 7-го гласа «Днесь бдит Иуда» и другие седальны, посвященные злодеянию Иуды, «Кий тя образ Иудо», «На вечери ученики питая», тоже написаны на 7-й глас, характеризующий неудобовместимое для слуха человеческого – предательство Иудой Христа.
«Воскресный тропарь и догматик 8-го гласа характеризуют этот глас как глас полноты, совершенства, высоты, как глас царственный. В других песнопениях, особенно воскресных, он также говорит о восхождении на высоту (стиховна великой вечерни 1-2 стихиры; 1, 2 и 3 воскресные стихиры на "хвалитех")… 8-й глас можно еще назвать гласом восклицания. Восьмая стихира погребения мирян звучит как плачевный вопль: большинство песнопений 8-го гласа также подчеркивают эту восклицательную сторону. Многие из них прямо начинаются междометиями: "увы", "о" или являются таковыми по своему общему содержанию (самоподобен "О преславного чудесе", стихира "Днесь неприкосновенный существом" (Воздвижение), "Сия глаголет Господь иудеом" (Великий Пяток). В песнопениях этого гласа идея восклицания часто выражается в форме громогласного призыва, торжественного или тревожного ("Во благознаменитый день" (Рождество Богородицы), "Егда предстал еси Каиафе Боже" (Великий Пяток) и многие другие). Таким образом, восьмой глас можно рассматривать и как глас "трубный", глас "высокого проповедания" – именно так звучат песнопения "Глас Господень на водах" (Богоявления), "Да веселятся небеса" (Благовещение) и другие. Наконец, 8-й глас можно рассматривать как глас высокой хвалы ("О Тебе радуется")[104].
Обзор текстов гласовых песнопений также подтверждает деление гласов на автентические и плагальные, или прямые и косвенные. Наглядно это можно видеть в предъевангельких воскресных антифонах восьми гласов. Первая четверица антифонов (гласы 1-й, 2-й, 3-й, 4-й) перефразирует 18 кафизму, вторая четверица гласов (5-й, 6-й, 7-й, 8-й) углубляет и завершает перефраз[105].
Теперь, после обнаружения путем обзора текстов характеристики 8-ми церковных гласов, перед нами раскрывается некая перспектива овладения «языком» гласовых мелодий. Как было выше показано, каждый глас «работает» вплотную с текстом, ему аккомпанирует, донося до слушающего уха не только смысл, но и его эмоциональное толкование, «расшифровку». Это и есть «музыкальная экзегеза» гимнографического инструментария, которой владели песнописцы. «Творцы текста песнопений, – продолжает прот. Борис, – будучи в то же время и творцами их мелодий, имели широкие возможности – досказать (и на самом деле досказали) музыкой то, чего не может в точности передать слово поэзии»[106]. Встречается, однако, и то, что в некоторых песнопениях мелодия кажется прямо противоположной содержанию текста: содержание, например, радостное, а мелодия мрачная, или наоборот. Но это отнюдь не противоречивость, ибо если внимательно проанализировать текст, то в нем будет найдена и подсказка такому своеобразному подходу при назначении гласа, как это было выше показано в примере с таким радостным самоподобном «Ангельския предъидите» 6-го гласа. Или же выбор второго «предпразднственного» гласа к такому серьезному песнопению, как «Егда от древа» (Великая Суббота). Накладывание «мрачных» гласов на торжественные тексты (или наоборот) создает свой «драматургический» эффект, рождает тот нужный фон, который хочет досказать песнописец уже не словом, но музыкой. В этом и заключается одна из музыкальных сторон искусства песнотворчества.
Другой пример, который приводит прот. Борис: «Например, стихиры недели Цветоносия 1-го, 3-го и 6-го гласов начинаются словами: «Прежде шести дней Пасхи». Во всех этих песнопениях говорится о событиях, связанных с Вифанией; но в первой говорится о величии Божественного гласа Господня, потрясшего адово царство, во второй излагается радостное событие – воскрешение Лазаря, а в третьей дается трогательная картина приготовления последней Пасхальной вечери»[107].
Возьмем еще один пример, с которого мы и начали свои наблюдения. Снова 17-я кафизма. В чине погребения мирян эта кафизма разбивается на три статии, между которыми следуют заупокойные прошения. Первую статию положено петь на глас 6-й, вторую на глас 5-й, а заключительную петь 3-м гласом. Эта непонятная вариативность гласов над одним и тем же текстом становится понятной и исполненной глубокого смысла при помощи «музыкальной экзегезы», которую нам предлагает гимнография. Первая статия «Блаженни непорочные в путь» исполняется в 6-м гласе, чтобы подчеркнуть трагичность события. Вторая статия «Руци Твои сотвористе мя» исполняется в 5-м гласе «заупокойном», настраивающем на молитву о усопшем и одновременно вселяющем надежду на воскресение. И, наконец, третья статия «Имя Твое: Аллилуия» исполняется на 3-й редко поющийся глас, посредством которого чаще всего (как показал обзор текстов) Церковь возвещает нам о вечном покое и тайнах Царствия Божия.
Таким образом, педагогика богослужения Церкви вбирает в себя и музыкальный элемент и от непосредственной связи мелоса со словом делает то, что музыка становится вторым смысловым составляющим гимнографического текста.
Извлечение характеристики гласов посредством текстового обзора позволяет по-новому воспринимать писанный «немотствующий» текст. Нумерация гласов становится своего рода музыкальным ключом, позволяющим «слышать» смысл текста еще до его звучания. А уж тем более при звучании еще глубже воспринимать его смысловое содержание.
Усвоив себе «гласовое мышление», песнописец сможет с большой легкостью и осознанно подбирать соответствующие гласы для своих текстов, опираясь, главным образом, уже не на свою только интуицию, а на традиционный базис творческого потенциала предшествующей гимнографической практики, чтобы стать, таким образом, классическим продолжателем богодохновенных форм Церковной поэзии.
Система «октоичного» гласа имела еще одну дополнительную функцию, которая в некотором роде, можно сказать, «пренебрегала» музыкальным экзегезисом гласовых мелодий. Особенно это можно увидеть в гласах 3-м и 7-м. По принятой характеристике это гласы, призванные напоминать о тайнах будущего века, о покое вечном, небесном и о всем духовно-таинственном. Но в октоихе эти гласы выполняют «рабочую» функцию, т. е. по дням недели они озвучивают рядовые тексты: покаянные, умилительные, крестные, Ангельские, Апостольские, заупокойные и т.д. (хотя гласовый экзегезис тоже здесь прослеживается).
Основная функция «октоичного» гласа заключалась не в герменевтике тексто-гласового подбора, а в мнемотехническом и анамнестическом, т. е. напоминательном эффекте. То есть, как известно, гласовый цикл октоиха движется от Воскресения к Воскресению. После того, как все гласы будут пропеты, цикл снова возобновляется. Всего таких гласовых циклов (по принятой церковной терминологии – столпов) в году 6. Таким образом система октоичных гласов всегда вращается вокруг одного и того же центра – Воскресения Христова. Заступивший недельный глас служит священным напоминанием (анамнезисом) воскресного события, чрез что сообщается всей седмице благодать минувшего Воскресного Дня[108]. В результате получается, что недельный глас, с одной стороны, является неким интонационным стержнем, благодаря которому служба становится целостной в стилевом и композиционном отношении[109], а с другой стороны (недельный глас) на протяжении всей седмицы звучит подобно эху, которое сообщает (напоминает) радостный тон воскресного события.
В этом и заключается мнемотехническая сторона гласа. Здесь мы снова приходим к тому, чтобы церковную музыку признать не просто как «музыку», но как логосное звучание смысла. Бессловесный звук метонимически (по аналогии с риторикой) замещает слово и, попадая на разумную почву – в ухо слушателя, сообщает ему определенные смысловые идеи, связанные с тем или иным событием. Музыка действительно является высоко информативным искусством, об этом есть множество прекрасных исследований[110]. Мы не собираемся углубляться в эти теории, а только хотим показать, что музыкальный элемент в гимнографии и вообще в богослужении исполняет функцию не только эстетическую, но, главным образом, смыслообразовательную, и, по сути своей, становится в один ряд с церковными символами, через которые происходит явление той реальности, которую они символизируют.
