Художественный стиль речи современного русского литературного языка

 

План теоретической подготовки:

 

1. Художественный стиль. Его основные признаки. 2. Подстили и жанры художественного стиля речи.

 

 

Литература для подготовки к практическому занятию:

 

1. Голуб И.Б. Культура письменной и устной речи: учебное пособие для студентов вузов. – М.: КноРус, 2010. – 264 с.

2. Нормы современного русского литературного языка: Учебно-метод. пособие / Н.М. Голева, Е.Г. Озерова. – Белгород: Изд-во БелГУ, 2005. – 48 с. 

3. Штрекер Н.Ю. Русский язык и культура речи: Учеб. пособие для студентов вузов. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2011. – 351 с.

 

Практические задания:

 

1. Докажите принадлежность текстов к художественному стилю речи, выделив лексические и синтаксические средства. Определите подстиль и тип текста.

 

(1) Отец мой был человек весьма добрый, умный, образованный — и несчастливый. Судьба обошлась с ним не хуже, чем со многими другими; но он и первого удара ее не вынес. Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень скоро; я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые двенадцать лет не выезжал никуда. Он сам занимался моим воспитанием и никогда бы со мной не расстался, если б брат его, мой родной дядя, не заехал к нам в деревню. Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал довольно важное место. Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так как отец ни за что не соглашался покинуть деревню. Дядя представил ему, что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении, что с таким вечно унылым и молчаливым наставником, каков был мой отец, я непременно отстану от моих сверстников, да и самый нрав мой легко может испортиться. Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил наконец. Я плакал, расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видал улыбки на лице его... но, попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное и невеселое гнездо. Я поступил в юнкерскую школу, а из школы перешел в гвардейский полк. Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и с каждым годом находил отца моего всё более и более грустным, в себя углубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать с лишком) я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую девочку лет десяти — Асю. Отец сказал, что она сирота и взята им на прокормление — он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я входил в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами. Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре года обязанности службы помешали мне побывать в деревне. Я получал от отца ежемесячно по короткому письму; об Асе он упоминал редко, и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг я, ничего не подозревавший, получаю от приказчика письмо, в котором он извещает меня о смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и застал отца в живых, но уже при последнем издыхании. Он обрадовался мне чрезвычайно, обнял меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в глаза каким-то не то испытующим, не то умоляющим взором и, взяв с меня слово, что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камердинеру привести Асю. Старик привел ее: она едва держалась на ногах и дрожала всем телом.

— Вот, — сказал мне с усилием отец, — завещаю тебе мою дочь — твою сестру. Ты всё узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.

Ася зарыдала и упала лицом на кровать... Полчаса спустя мой отец скончался.

Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей матери, Татьяны. Живо помню я эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигуру, ее благообразное, строгое, умное лицо, с большими темными глазами. Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почтительных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею несколько лет спустя после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в господском доме, а в избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.

— Покойница Татьяна Васильевна, — так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, — во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? Так они говорить изволили, при мне говорили-с.

Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала жить у своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, постаринному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.

Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде изъявлял желание иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала. Представьте же себе, что должно было произойти в Асе, когда ее взяли к барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была жива, держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой. Он был ее учителем; кроме его, она никого не видала. Он не баловал ее, то есть не нянчился с нею; но он любил ее страстно и никогда ничего ей не запрещал: он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поняла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец; но она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота исчезла. Она хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый мир забыть ее происхождение; она и стыдилась своей матери, и стыдилась своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала и знает, чего не должно бы знать в ее годы... Но разве она виновата? Молодые силы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы ее направила. Полная независимость во всем! да разве легко ее вынести? Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но сердце в ней не испортилось, ум уцелел.

И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.

Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с ней расстаться, — жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансионов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что заболела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре года; но, против моих ожиданий, осталась почти такою же, какою была прежде. Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. «И наказать ее нельзя, — говаривала она мне, — и на ласку она не поддается». Ася была чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой... Я не мог слишком винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичиться. Из всех своих подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и бедной девушкой. Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, большей частью из хороших фамилий, не любили ее, язвили ее и кололи как только могли; Ася им на волос не уступала. Однажды на уроке из закона божия преподаватель заговорил о пороках. «Лесть и трусость — самые дурные пороки», — громко промолвила Ася. Словом, она продолжала идти своей дорогой; только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, кажется, не много успела.

Наконец ей минуло семнадцать лет; оставаться ей долее в пансионе было невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год или на два и взять Асю с собою. Задумано — сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна, где я стараюсь заниматься живописью, а она... шалит и чудит по-прежнему. Но теперь я надеюсь, что вы не станете судить ее слишком строго; а она хоть и притворяется, что ей всё нипочем, — мнением каждого дорожит, вашим же в особенности.

 

(2)                                                                                                    3-го июня

Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия... Но ничуть не бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели, то есть конца. 

Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе ее не заслуживает. Или это следствие того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему, когда он в отчаянии будет спрашивать, чему он должен верить: «Мой друг, со мною было то же самое, и ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно и, надеюсь, сумею умереть без крика и слез!» 

А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара. Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов; душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие божие. 

Перечитывая эту страницу, я замечаю, что далеко отвлекся от своего предмета... Но что за нужда?.. Ведь этот журнал пишу я для себя, и, следовательно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием.

Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры.

Мы выпили шампанского. Доктор Вернер вошел вслед за ним. 

— Я вас не поздравляю, — сказал он Грушницкому. 

— Отчего? 

— Оттого, что солдатская шинель к вам очень идет, и признайтесь, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах, не придаст вам ничего интересного... Видите ли, вы до сих пор были исключением, а теперь подойдете под общее правило. 

— Толкуйте, толкуйте, доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не знает, — прибавил Грушницкий мне на ухо, — сколько надежд придали мне эти эполеты... О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные звездочки... Нет! я теперь совершенно счастлив. 

— Ты идешь с нами гулять к провалу? — спросил я его. 

— Я? ни за что не покажусь княжне, пока не готов будет мундир. 

— Прикажешь ей объявить о твоей радости?..

 — Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить... 

— Скажи мне, однако, как твои дела с нею? Он смутился и задумался:

ему хотелось похвастаться, солгать — и было совестно, а вместе с этим было стыдно признаться в истине. 

— Как ты думаешь, любит ли она тебя? 

— Любит ли? Помилуй, Печорин, какие у тебя понятия!.. как можно так скоро?.. Да если даже она и любит, то порядочная женщина этого не скажет... 

— Хорошо! И, вероятно, по-твоему, порядочный человек должен тоже молчать о своей страсти?.. 

— Эх, братец! на все есть манера; многое не говорится, а отгадывается... 

— Это правда... Только любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда как слова... Берегись, Грушницкий, она тебя надувает... 

— Она?.. — отвечал он, подняв глаза к небу и самодовольно улыбнувшись, — мне жаль тебя, Печорин!.. 

Он ушел.

 Вечером многочисленное общество отправилось пешком к провалу. 

По мнению здешних ученых, этот провал не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь на гору, я подал руку княжне, и она ее не покидала в продолжение целой прогулки. 

Разговор наш начался злословием: я стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывал смешные, а после дурные их стороны. Желчь моя взволновалась. Я начал шутя — и кончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом испугало. 

— Вы опасный человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок... Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно. 

— Разве я похож на убийцу?.. 

— Вы хуже... 

 

(3) Погода наладилась. Однако гномы больше не пели и не рассказывали веселых историй – ни в этот день, ни на следующий. Им чудилось, что опасность подстерегает за каждым кустом. Ночевали они под открытым небом, и пони питались теперь куда лучше своих седоков, поскольку травы в этих местах было много, а вот мешки с провизией заметно похудели, несмотря на недавнее пополнение из запасов троллей. Как-то утром путники перешли вброд речку – на мелком перекате пенное течение с грохотом ворочало камни. Противоположный берег оказался крутым и скользким. Когда наконец они вскарабкались наверх и втащили за собой своих пони, они увидели впереди высокие горы. Казалось, до ближайшей горы не больше дня пути. Мрачной и страшной выглядела эта громадина, хотя кое-где на бурых склонах лежали яркие солнечные пятна, а вдали сверкали заснеженные вершины.

– Это та самая Гора? – шепотом спросил изумленный Бильбо. Он в жизни не видел ничего подобного!

– Да нет! – небрежно бросил Балин. – Это пока еще Туманные Горы[*]. Чтобы выйти в Дикие Земли, нам придется пересечь эти горы – либо поверху, либо понизу. Да и оттуда еще очень далеко до Одинокой Горы, где Смауг стережет наши сокровища.

– А-а… – протянул Бильбо. И в ту же минуту на него навалилась такая усталость, какой он не знал никогда прежде.

Вновь он вспомнил о своем любимом кресле у камина в гостиной, ну, и, разумеется, о закипающем чайнике… И разумеется, не в последний раз!

Теперь впереди ехал Гэндальф.

– Если прозеваем дорогу, пиши пропало, – обнадежил волшебник. – Вопервых, нам нужна провизия, во-вторых – отдых в сравнительно безопасном месте. А кроме того, в Туманных Горах нельзя сбиваться с пути, иначе рискуешь заблудиться – а тогда придется возвращаться и начинать все сначала, если вообще удастся вернуться!

Когда волшебника спросили, куда он их ведет, Гэндальф пояснил:

– Кое-кто из вас, наверное, знает, что мы вплотную подошли к Диким Землям. Где-то впереди – прекрасная долина Ривенделл: там находится Дом Элронда[*], Последняя Гостеприимная Обитель по эту сторону Туманных Гор. Я послал Элронду весточку с друзьями, и нас там ждут.

Все это было очень хорошо, однако до Ривенделла еще предстояло добраться, а отыскать Дом Элронда в западных отрогах Туманных Гор было не так-то просто. Впереди и намека не было на долину, лес или хотя бы холм – голый пологий склон тянулся до самого подножья ближайшей горы: вереск да битый камень с редкими зелеными пятнами травы и мха там, где пробивались ключи.

Полдень уже миновал, а им так и не удалось обнаружить ни малейших признаков жилья посреди этой безмолвной каменной пустыни. Опасения их росли, поскольку стало очевидным, что Дом Элронда они могли и прозевать; то и дело под ногами разверзалась какая-нибудь узкая, зажатая в скалах долина, и путники с удивлением видели далеко внизу лес и бегущую по дну ущелья речку. Попадались и трещины с водопадами в глубине – такие узкие, что казалось, их запросто можно перепрыгнуть, зато бездонные. Порой перед путниками открывались черные расщелины, в которые невозможно было спуститься, не говоря уже о том, чтобы их перепрыгнуть. Встречались и топи – с виду этакий веселенький зеленый лужок, усыпанный яркими цветочками на высоких стеблях, но пони с поклажей, неосторожно ступивший на такой лужок, уже никогда бы оттуда не выбрался.

Оказалось, что от брода до подножия Туманных Гор куда дальше, чем представлялось сначала, и Бильбо не переставал этому удивляться. Тропа, которой они придерживались, была обозначена белыми камушками, подчас едва различимыми во мху и вереске. Путники продвигались вперед очень медленно, несмотря на то, что вел их сам Гэндальф, и вел, надо сказать, довольно уверенно.

Отыскивая белые камушки, волшебник то и дело нагибался, бородой почти доставая до земли; и вновь они шли вперед, и казалось, конца этому не будет… Близился вечер. Время чая давно миновало, а время ужина, похоже, собиралось последовать его примеру. В воздухе замелькали мотыльки, свет померк, луна всходить не спешила. Пони под Бильбо начал спотыкаться. И вдруг они оказались на краю крутого обрыва, да так внезапно, что лошадь волшебника едва не ступила за край. – Вот мы и пришли! – объявил Гэндальф. Все спешились и столпились на краю обрыва. Далеко внизу лежала долина. Оттуда доносилось журчание речки, бегущей по каменистому руслу, пахло лесом, а за речкой горели огоньки.

До конца жизни запомнил Бильбо спуск в таинственную долину Ривенделл по крутой петляющей тропке, в густых сумерках. Чем ниже они спускались, тем теплее делался воздух и сильнее становился дурманящий запах сосен, так что Бильбо начал клевать носом, то и дело больно стукаясь лбом о загривок пони. Чем ниже спускались путники, тем лучше становилось у них настроение. Вместо сосен пошли дубы и вязы. Даже сумерки были здесь какими-то уютными. Когда путники оказались наконец на широкой луговине у речки, трава уже окончательно потеряла свой зеленый цвет.

– Ну и ну! – крикнул кто-то из темноты, – Гляньте-ка! Хоббит Бильбо верхом на пони! Вот потеха-то! Каков красавчик!

– Чудеса в решете!

Тут эльфы запели другую песенку – столь же нелепую, как и предыдущая, с которой вы уже познакомились.

Наконец какой-то эльф, молодой и довольно высокий, выступил из-за деревьев и поклонился Гэндальфу и Торину:

– Добро пожаловать в Ривенделл!

– Благодарю, – без особой радости в голосе произнес Торин.

Однако Гэндальф уже спешился и оживленно беседовал с окружившими его эльфами.

– Вы немного сбились с пути, – сказал молодой эльф. – Если, конечно, вам нужна тропа, которая ведет к мосту и за речку, к Дому Элронда. Мы покажем вам дорогу, но здесь лучше спешиться, пока не пройдете мост. А может, останетесь и споете с нами? Или вы прямо к Элронду? Ужин, похоже, давно готов. Вон как тянет дымком!

Хотя Бильбо смертельно устал, он, пожалуй, задержался бы ненадолго. Ведь никогда не стоит упускать случая послушать пение эльфов в июньскую звездную ночь – если вы, разумеется, знаете в этом толк! А кроме того, ему хотелось перекинуться парой слов с этими эльфами, которые откуда-то знают, как его зовут и кто он такой, хотя сам он раньше их в глаза не видел. Интересно, что скажут они об их походе? Ведь эльфам многое известно, а по части новостей им просто нет равных. Они как-то сразу узнают обо всем, что еще только затевается.

Однако гномы, все как один, были за ужин (и по возможности поскорее!), а потому не пожелали задерживаться. Ведя своих пони в поводу, они двинулись дальше. Эльфы указали им торную тропу, которая привела наконец к берегу речки. Речка оказалась быстрой и громко журчала, как журчат летним вечером все горные речки, после того как солнце целый день палило снега на вершинах.

Через речку был переброшен узкий каменный мост без каких-либо ограждений – такой узкий, что по нему едва мог пройти пони. Пришлось идти медленно и осторожно, один за другим, ведя лошадок под уздцы. А эльфы, пока вся компания переправлялась на ту сторону, освещали дорогу яркими фонариками и пели веселую песенку.

 

(4) Жилин присел на станину казенника и поглядел на часы. До перииовия оставалось минут двадцать, не больше. Через двадцать минут Дауге даст первую очередь. Он говорит, что это необычайное зрелище, когда взрывается очередь бомбозондов. В позапрошлом году он исследовал такими бомбозондами атмосферу Урана. Жилин оглянулся на Дауге. Дауге сидел на корточках перед спектрографом, держась за ручки поворота, – сухой, черный, остроносый, со шрамом на левой щеке. Он то и дело вытягивал длинную шею и заглядывал то левым, то правым глазом в окуляр видоискателя, и каждый раз по его лицу пробегал оранжевый зайчик. Жилин посмотрел на Юрковского. Юрковский стоял, прижавшись лицом к нарамнику перископа, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. На шее у него болталось на темной ленте рубчатое яйцо микрофона. Известные планетологи Дауге и Юрковский…

Месяц назад заместитель начальника Высшей Школы Космогации Сантор Ян вызвал к себе выпускника Школы Ивана Жилина. Межпланетники звали Сантора Яна «Железный Ян». Ему было за пятьдесят, но он казался совсем молодым в синей куртке с отложным воротником. Он был бы очень красив, если бы не мертвые серо-розовые пятна на лбу и подбородке – следы давнего лучевого удара. Сантор Ян сказал, что Третий отдел ГКМПС срочно затребовал в свое распоряжение хорошего сменного бортинженера и что Совет Школы остановил свой выбор на выпускнике Жилине (выпускник Жилин похолодел от волнения: все пять лет он боялся, что его пошлют стажером на лунные трассы). Сантор Ян сказал, что это большая честь для выпускника Жилина, потому что первое свое назначение он получает на корабль, который идет оверсаном к Юпитеру (выпускник Жилин чуть не подпрыгнул от радости) с продовольствием для «Джей-станции» на Пятом спутнике Юпитера – Амальтее.

– Амальтее грозит голод, – сказал Сантор Ян. – Вашим командиром будет прославленный межпланетник, тоже выпускник нашей Школы, Алексей Петрович Быков. Вашим старшим штурманом будет весьма опытный космогатор Михаил Антонович Крутиков. В их руках вы пройдете первоклассную практическую школу, и я чрезвычайно рад за вас.

О том, что в рейсе принимают участие Григорий Иоганнович Дауге и

Владимир Сергеевич Юрковский, Жилин узнал позже, уже на ракетодроме Мирза-Чарле. Какие имена! Юрковский и Дауге, Быков и Крутиков. Богдан Спицын и Анатолий Ермаков. Страшная и прекрасная, с детства знакомая полулегенда о людях, которые бросили к ногам человечества грозную планету. О людях, которые на допотопном «Хиусе» – фотонной черепахе с однимединственным слоем мезовещества на отражателе – прорвались сквозь бешеную атмосферу Венеры. О людях, которые нашли в черных первобытных песках Урановую Голконду – след удара чудовищного метеорита из антивещества.

Конечно, Жилин знал и других замечательных людей. Например, межпланетника-испытателя Василия Ляхова. На третьем и четвертом курсах Ляхов читал в Школе теорию фотонного привода. Он организовал для выпускников трехмесячную практику на Спу-20. Межпланетники называли Спу-20 «Звездочкой». Там было очень интересно. Там испытывались первые прямоточные фотонные двигатели. Оттуда в зону абсолютно свободного полета запускали автоматические лоты-разведчики. Там строился первый межзвездный корабль «Хиус-Молния». Однажды Ляхов привел курсантов в ангар. В ангаре висел только что прибывший фотонный танкер-автомат, который полгода назад забросили в зону абсолютно свободного полета. Танкер, огромное неуклюжее сооружение, удалялся от Солнца на расстояние светового месяца. Всех поразил его цвет. Обшивка сделалась бирюзово-зеленой и отваливалась кусками, стоило прикоснуться к ней ладонью. Она просто крошилась, как хлеб. Но устройства управления оказались в порядке, иначе разведчик, конечно, не вернулся бы, как не вернулись три разведчика из девятнадцати, запущенных в зону АСП. Курсанты спросили Ляхова, что произошло, и Ляхов ответил, что не знает. «На больших расстояниях от Солнца есть что-то, чего мы пока не знаем», – сказал Ляхов. И Жилин подумал тогда о пилотах, которые через несколько лет поведут «Хиус-Молнию» туда, где есть что-то, чего мы пока не знаем.

«Забавно, – подумал Жилин, – мне уже есть о чем вспоминать. Как на четвертом курсе во время зачетного подъема на геодезической ракете отказал двигатель и я вместе с ракетой свалился в совхозное поле под Новоенисейском. Я несколько часов бродил среди автоматических высокочастотных плугов, пока к вечеру не наткнулся на человека. Это был оператор-телемеханик. Мы всю ночь пролежали в палатке, следя за огоньками плугов, двигающимися в темном поле, и один плуг прошел совсем близко, гудя и оставляя за собой запах озона. Оператор угощал меня местным вином, и мне, кажется, так и не удалось убедить этого веселого дядьку, что межпланетники не пьют ни капли. Утром за ракетой пришел транспортер. Железный Ян устроил мне страшный разнос за то, что я не катапультировался…

Или дипломный перелет Спу-16 Земля – Цифэй Луна, когда член экзаменационной комиссии старался сбить нас с толку и, давая вводные, кричал ужасным голосом: «Астероид третьей величины справа по курсу! Скорость сближения двадцать два!» Нас было шестеро дипломантов, и он надоел нам невыносимо – только Ив, староста, все старался нас убедить, что людям следует прощать их маленькие слабости. Мы в принципе не возражали, но слабости прощать не хотелось. Мы все считали, что перелет ерундовый, и никто не испугался, когда корабль вдруг лег в страшный вираж на четырехкратной перегрузке. Мы вскарабкались в рубку, где член комиссии делал вид, что убит перегрузкой, и вывели корабль из виража. Тогда член комиссии открыл один глаз и сказал: «Молодцы, межпланетники», и мы сразу простили ему его слабости, потому что до тех пор никто еще не называл нас серьезно межпланетниками, кроме мам и знакомых девушек. Но мамы и девушки всегда говорили: «Мой милый межпланетник», и вид у них был при этом такой, словно у них холодеет внутри…»

«Тахмасиб» вдруг тряхнуло так сильно, что Жилин опрокинулся на спину и стукнулся затылком о стеллаж.

– Черт! – сказал Юрковский. – Все это, конечно, нетривиально, но, если корабль будет так рыскать, мы не сможем работать.

– Да уж, – сказал Дауге. Он прижимал ладонь к правому глазу. – Какая уж тут работа…

По-видимому, по курсу корабля появлялось все больше крупных метеоритов, и суматошные команды противометеоритных локаторов на киберштурман все чаще бросали корабль из стороны в сторону.

– Неужели рой? – сказал Юрковский, цепляясь за нарамник перископа. – Бедная Варечка, она плохо переносит тряску.

– Ну и сидела бы дома, – злобно сказал Дауге. Правый глаз у него быстро заплывал, он ощупывал его пальцами и издавал невнятные восклицания полатышски. Он уже не сидел на корточках, он полулежал на полу, раздвинув для устойчивости ноги.

Жилин держался, упираясь руками в казенник и стеллаж. Пол вдруг провалился под ногами, затем подпрыгнул и больно ударил по пяткам. Дауге охнул, у Жилина подломились ноги. Хриплый бас Быкова проревел в микрофон:

– Бортинженер Жилин, в рубку! Пассажирам укрыться в амортизаторах!

Жилин шатающейся рысцой побежал к двери. За его спиной Дауге сказал:

– Как так в амортизаторы?

– Черта с два! – отозвался Юрковский.

Что-то покатилось по полу с металлическим дребезгом. Жилин выскочил в коридор. Начиналось приключение.

 

Индивидуальное задание:

 

1. Подготовьте сообщение на тему «Жанры художественного стиля речи».

 

Методические рекомендации по подготовке практического занятия №11:

 

Художественный стиль используется в художественной литературе. Он воздействует на воображение и чувства читателя, передаёт мысли и чувства автора, использует всё богатство лексики, возможности разных стилей, характеризуется образностью, эмоциональностью речи.

Эмоциональность художественного стиля отличается от эмоциональности разговорно-бытового и публицистического стилей. Эмоциональность художественной речи выполняет эстетическую функцию. Художественный стиль предполагает предварительный отбор языковых средств; для создания образов используются все языковые средства.

Жанр как понятие появился уже очень давно, еще в античном мире. В это же время появилась и типология жанров. Сегодня типологии текстов более строгие и обладают четкими границами. Причем применяются они во всех сферах жизни – в государственной деятельности, в профессиональных сферах, театре, медицине и даже быту.

Жанры в художественной литературе – это особый сложный вопрос. Как известно, все литературные произведения в зависимости от характера изображаемого относятся к одному из трёх родов: эпосу, лирике или драме. 

Литературный род – это обобщённое название группы произведений в зависимости от характера отображения действительности. 

ЭПОС (от греч. "повествование") – это обобщённое название произведений, изображающих внешние по отношению к автору события. 

ЛИРИКА (от греч. "исполняемое под лиру") – это обобщённое название произведений, в которых нет сюжета, а изображаются чувства, мысли, переживания автора или его лирического героя. 

ДРАМА (от греч. "действие") – обобщённое название произведений, предназначенных для постановки на сцене; в драме преобладают диалоги персонажей, авторское начало сведено к минимуму.

Разновидности эпических, лирических и драматических произведений называют видами литературных произведений.  

Жанрами называют вариации вида литературного произведения. Например, жанровой разновидностью повести может быть фантастическая или историческая повесть, а жанровой разновидностью комедии - водевиль и т.д. Строго говоря, литературный жанр - это исторически сложившийся тип художественного произведения, содержащий определённые, свойственные данной группе произведений структурные черты и эстетическое качество.

 

ВИДЫ (ЖАНРЫ) ЭПИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ:

 

ЭПОПЕЯ – крупное художественное произведение, повествующее о значительных исторических событиях. В древности – повествовательная поэма героического содержания. В литературе 19-20 веков появляется жанр романэпопея – это произведение, в котором становление характеров главных героев происходит в ходе их участия в исторических событиях. 

РОМАН – большое повествовательное художественное произведение со сложным сюжетом, в центре которого – судьба личности. 

ПОВЕСТЬ – художественное произведение, занимающее серединное положение между романом и рассказом по объему и сложности сюжета. В древности повестью называли всякое повествовательное произведение. 

РАССКАЗ – художественное произведение небольшого размера, в основе которого – эпизод, случай из жизни героя. 

СКАЗКА – произведение о вымышленных событиях и героях, обычно с участием волшебных, фантастических сил. 

БАСНЯ (от «баять» - рассказывать) – это повествовательное произведение в стихотворной форме, небольшого размера, нравоучительного или сатирического характера.

 

ВИДЫ (ЖАНРЫ) ЛИРИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ:

 

ОДА (с греч. «песнь») – хоровая, торжественная песня. 

ГИМН (с греч. «хвала») – торжественная песня на стихи программного характера. 

ЭПИГРАММА (с греч. «надпись») – короткое сатирическое стихотворение насмешливого характера, возникшее в 3 веке до н. э. 

ЭЛЕГИЯ – жанр лирики, посвященный печальным раздумьям или лирическое стихотворение, проникнутое грустью. Белинский назвал элегией «песню грустного содержания». Слово «элегия» переводится как «тростниковая флейта» или «жалобная песня». Элегия возникла в Древней Греции в 7 веке до н. э. 

ПОСЛАНИЕ – стихотворное письмо, обращение к конкретному лицу, просьба, пожелание, признание. 

СОНЕТ (от провансальского sonette – «песенка») – стихотворение из 14 строк, обладающее определенной системой рифмовки и строгими стилистическими законами. Сонет зародился в Италии в 13 веке (создатель – поэт Якопо да Лентини), в Англии появился в первой половине 16 века (Г. Сарри), а в России – в 18 веке. Основные виды сонета – итальянский (из 2-х кат-ренов и 2-х терцетов) и английский (из 3-х катренов и заключительного двустишия).

 

ЛИРОЭПИЧЕСКИЕ ВИДЫ (ЖАНРЫ):

 

ПОЭМА (с греч. poieio – «делаю, творю») – крупное стихотворное произведение с повество-вательным или лирическим сюжетом обычно на историческую или легендарную тему.

БАЛЛАДА – сюжетная песня драматического содержания, рассказ в стихах.

 

ВИДЫ (ЖАНРЫ) ДРАМАТИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ:

 

 

ТРАГЕДИЯ (с греч. tragos ode – «козлиная песня») – драматическое произведение, изображающее напряженную борьбу сильных характеров и страстей, которое обычно заканчивается гибелью героя. 

КОМЕДИЯ (с греч. komos ode – «веселая песня») – драматическое произведение с веселым, смешным сюжетом, обычно высмеивающее общественные или бытовые пороки. 

ДРАМА («действие») – это литературное произведение в форме диалога с серьезным сюжетом, изображающее личность в ее драматических отношениях с обществом. Разновидностями драмы могут быть трагикомедия или мелодрама.

ВОДЕВИЛЬ – жанровая разновидность комедии, это лёгкая комедия с пением куплетов и танцами. 

ФАРС – жанровая разновидность комедии, это театральная пьеса лёгкого, игривого характера с внешними комическими эффектами, рассчитанная на грубый вкус.

 

      

Практическое занятие №12

(4 часа)