Что-то от Лыкасова было и в Орлове, но, конечно, в виде несравнимо более приличном и всегда как бы обосновываемым разными «объективными» обстоятельствами. Общепринятым правилам и нормам он был тоже подвержен весьма в большой степени, однако, при прямом более или менее аргументированном замечании по сему поводу, мог не только с тобой согласиться, но многое из «общепринятого» даже покритиковать и тебя поддержать.
Приятелями становятся не просто так «по случаю»: есть нечто им свойственное общее, что их объединяет.
23.06
Продолжение об Орлове.
Я знал Бориса еще в школьные годы по двору и общему дому. Будучи студентом, я ухаживал тогда за моей будущей женой Галей, а школьник Боря дружил в это время со своей Мариной. Затем я встречался с ним в студенческие годы и даже руководил его дипломным проектом.
После окончания института Борис был направлен на Уралмашзавод в наш конструкторский отдел. Сначала, в качестве конструктора и руководителя группы, он работал под моим началом, потом как бы в равных со мной служебных позициях и, наконец в течение многих лет, практически до моего выхода на пенсию, я оказался под его началом, как Главного конструктора.
У нас с ним были не простые характеры и даже в чем-то не совсем одинаковые подходы к работе, но на всех этапах, почти полувековой совместной службы мы, кажется, неплохо с ним сработались, во всяком случае, не знаю, как он, но я лично при большой им, по сути, удовлетворенности. Хотя по мелочам, надо признать, были и споры, и кое-какие неудовольствия и, похоже, более всего, по причине излишней его приверженности к упомянутым «общепринятым» правилам и нормам. Правда, как я уже отметил, почти всегда заканчивавшиеся приемлемыми для обеих сторон соглашениями. Подтверждением тому его довольно частая, всегда от души произносимая по разным случаям жизни приговорка: «А помнишь, как мы (тогда) что-то доброе сделали или к чему-то общему пришли, или что-то верно решили…».
Борис Яковлевич признавал и понимал полезность компромисса вообще в любой работе и, тем более, в творческой, где пресловутые «Я» и «Мое» также всегда имели место, высоко котировались и сдавали свои позиции с величайшим для нас трудом.
21.07
Сегодня хоронили А. Шушарина. Всю свою жизнь он проработал в отделе приводов, воспринял и освоил богатейшую школу М. Анфимова, известного в нашей стране специалиста в области редукторостроения, мне интересного своей эрудицией, но которого я не воспринимал за излишний педантизм и столь же излишнее «бескомпромиссное» отношение к однажды принятым решениям. К сожалению, эта школа в силу незаурядности натуры и достаточно сильного характера Михаила Ивановича была привита большинству его ведущих конструкторов. Те же, из самостоятельных натур, кто не способен был к тому, из отдела привода уходили в другие службы. Чуть не единственным исключением оказался Аркадий Михайлович, до конца оставшийся приводчиком. Своего начальника он воспринимал так, как и положено было по здравому смыслу: с четким разделением на то, что достойно заимствования, и то, что подлежит отрицанию. Кроме того, был не равнодушен к новому, его воспринимал и всегда готов к разумному риску. С ним было интересно и можно было плодотворно работать, даже лучше, чем с кем-либо другим из их приводческой команды.
С именем Шушарина у меня связана одна поучительная история.
Чуть ли не с первых дней работы я «взъелся» на конструкцию так называемых зубчатых муфт, регламентированных для применения в наших разработках соответствующими заводскими стандартами (в то время – нормалями), с разъемными корпусами, силовыми призонными болтами, рассчитанными на передачу полного крутящего момента, и прочими схемными и конструктивными недостатками. Я стал жаловаться кому только мог из начальствующих лиц и предлагать изменить конструкцию указанных муфт. В том числе обратился и к Анфимову, но получил облеченный в вежливую форму отказ. Другие начальники так прямо не отказывали, но и ничего не предпринимали, не желая портить отношений с признанным богом-редукторщиком. Прошел первый десяток лет. И вот, в связи с появлением столь же бездарного министерского стандарта на такие муфты, встал вопрос о пересмотре заводских стандартов. Работа включена в план. Через пару лет появились стандарты на новые муфты… кое в чем подправленные, но опять с пресловутыми разъемными корпусами и кучей других недостатков. Настолько грубых, что мы вынуждены были в массовом порядке начать разработку оригинальных чертежей на аналогичного назначения муфты взамен стандартных. С точки зрения государственных и заводских интересов творилось форменное безобразие, можно сказать – преступление. Наши доводы, в том числе и ряда самих приводчиков, включая Шушарина, против стандартных муфт были не прошибаемы… но не прошибаем оказался и авторитет Анфимова. Ничего не мог с ним сделать даже тогда, когда его подразделение оказалось в прямом моем подчинении, как заместителя Главного конструктора. Приказывать столь уважаемому человеку было не удобно, а уговорить – не возможно. Пришлось ждать выхода на пенсию.
Начальником бюро привода был назначен Шушарин, и мы немедля, несмотря на годы «перестройки» и начавшийся развал завода, в явно не подходящей обстановке, разработали и выпустили новый стандарт, в котором был, наконец, учтен весь накопленный в этом деле опыт. Вот к чему может привести неуемный догматизм и педантизм умного человека! Сорок лет возни, бесконечных споров и колоссальных трат сил и денег на проблему, которая по сути дела не стоила выеденного яйца. Не зря говорят, что «идеи» умирают со смертью их авторов. А убивают эти «идеи» порой рядовые, не наделенные никакими высокими званиями и титулами, труженики.
Аркадий Михайлович, последний из четырех моих приятелей пенсионного периода. Сегодня не осталось в живых ни одного из них. Ни Муйземнека, ни Скобелева, ни Вальтера, ни Шушарина.
11.08
Вчера утром А. Баталкин пригласил посетить его сад. Я бывал там уже не раз. Ездили мы обычно автобусом, а ныне решили поехать на уралмашевском трудовом поезде, так названном в довоенные еще годы, Это оказалось более удобным и более поэтичным, т. к. поезд останавливается почти прямо у садов в лесу.
Александр Александрович мой сверстник, но поступил на завод на три года раньше меня в 1947 году после окончания техникума. Затем служил в армии, вернулся и учился на вечернем отделении Политехнического института. Мы с ним проработали всю жизнь и сделали массу добрых оригинальных разработок. Давненько не виделись, а потому при встрече опять было что вспомнить к нашему общему удовольствию.
Он всегда был легок на подъем, с большой заинтересованностью относился к любой более или менее полезной идее, и чуть не с авторской настойчивостью и проникновенностью брался за ее практическую реализацию. Никогда не выражал сомнений, не задавал глупых вопросов, а только те, что направлены были на дело и его быстрейшее завершение. Замечания и советы по ходу работы воспринимал, как свои собственные, и «шлифовать» конструкцию готов был, казалось, до бесконечности даже на самых над ней последних стадиях работы. Никогда не рассуждал при этом о возможных потерях личностного порядка. Главным считал создание добротной конструкции, и в этой части был полным моим единомышленником.
С таким же рвением и добросовестностью он занимался и садом, не то что сверх образцовым, но мне нравящимся той самой баталкинской рациональностью решений: планировкой, составом посадок, их размещением, разводками трубопроводов для подачи к ним воды. Ничего лишнего, но все, что должно быть, исходя из средств и возможностей хозяина.
Вечером, наговорившись вдоволь и нагрузившись яблоками, которых он не знал, куда нынче деть, я уехал. Александр, проводив меня до станции, остался ночевать в саду, а я, усевшись в поезде, погрузился в мечты и стал строить планы следующей с ним встречи.
13.09
Вчера позвонил Соловейчик, и сообщил, что он получил мое письмо с уведомлением об изменении адреса, но не может на него ответить, так как нет самого адреса. Далее такой состоялся с ним разговор.
– Как нет адреса? Он есть у тебя в адресной книге, а если не там, то есть в самом сообщении, в сопроводительной к нему информации.
– Не могу найти, подскажи, как можно разыскать…?
Нет, старость – не радость. Позвонил Виталию, рассказал о Петиных «затруднениях». Он мне говорит, что у него с ним было еще смешнее: «На днях тоже позвонил, и попросил сократить мой E-mail, так как он… не помещается у него в адресной книге».
14.09
Некоторое время назад при случайной встрече Недорезов сообщил о том, что обзавелся персональным компьютером и выразил желание вступить в переписку. Я подтвердил согласие и дал свой адрес. Вот что у нас получилось после первого его сообщения.
Илья, твои реквизиты получил. В порядке обкатки почтовой линии посылаю выдержки из моих «Дневниковых записей» от 27.06.03, связанные с твоей книгой и ее презентацией.
«Владимир Александрович, Долго думал, что ответить на Ваше «злое» письмо и стоит ли. Вежливость и прошлые наши добрые отношения пересилили. Мой ответ во вложении. Надеюсь, что Вы не обидитесь тоже. А может, цель Вашего письма и была завести меня, чтобы начать интересную переписку?».
«Размышления Недорезова по поводу дневниковых записей Быкова
Полученное 18.06.04 «злое» письмо заставило вспомнить события годичной давности, когда я попросил В. А. просмотреть первую редакцию своей книги (хотя очень сомневался, правильно ли это делаю).
До этого книгу уже просмотрели Стрижов, Винокурский и Галицын. Каждый из них был выбран мною с вполне конкретными целями: Стрижов – как опытный конструктор, Винокурский – как теоретик по правке полос, Галицын – как практик-правильщик по рельсам (соавтор универсального способа правки рельсов на КМК).
В итоге Стрижов дал наиболее полные и детальные замечания по всей книге. Винокурский дал три – четыре замечания, но все они носили очень существенный и принципиальный характер. Галицын же уделил основное внимание упрощенной методике расчета, после чего мне пришлось полностью повторить вывод формул зависимости прогибов проката от кривизн изгиба и переделать конечные формулы. Но самое важное – что Галицын согласился с моей трактовкой универсального способа правки рельсов.
Как автор книги я внимательно изучил все замечания и по каждому приходилось принимать конкретное решение: вносить замечание, отвергнуть полностью или учесть частично. Я старался не обсуждать принимаемое или принятое решение, так как ответственность за книгу лежала только на мне. Старался изложить свое понимание предмета, а не солянку из чужих взглядов.
От Быкова я сначала получил рукописные замечания (на 4-х стр.), в которых чувствовалась лояльность и стремление помочь. Правда понять замечания было трудно, так как чувствовалось поверхностное прочтение книги и только первого раздела, где я пытался в максимально доступной форме изложить основные понятия теории правки, увязать строгость математического подхода с наглядностью изложения технологии правки. Затем я получил более четкий печатный вариант замечаний на странице, но он опять касался только первого раздела и в нем уже чувствовался субъективистский подход. Для меня осталось загадкой – почему он уделил основное внимание математическим терминам, хотя знал, что я математик по первичному образованию и меня трудно будет переубедить в этой области.
Прочитав его замечания, я постарался разобраться в них, после чего внес только часть замечаний. Например, в разделе 1.4 я постарался принять терминологию кривизны из моего любимого справочника по математике Корна и дал соответствующие ссылки, подправил названия осей координат и т. п.
Мои решения были связаны с неверностью большинства замечаний Быкова, частично с необходимостью кардинального изменения моего подхода к изложению предмета и не только в разделе 1, частично со сжатыми сроками сдачи книги в печать…».
Дорогой Илья Валерьевич! С сожалением, даже с большим сожалением, и не меньшим удивлением прочитал твою реакцию на мою от великой любви к тебе написанную дневниковую, личного предназначения, невинную и с литературными вывертами, запись (не статью, не рецензию и не письмо, где подобное не допустимо или, по крайней мере, не желательно).
Почему? Да потому, что она, твоя реакция:
во-первых, совсем не корреспондируется с моим неизменным на протяжении всех лет нашей совместной работы высочайшем мнении о тебе как отличном специалисте, наделенном особо импонирующими мне способностью и умением доводить свой труд до полезного конечного результата;
во-вторых, сочинена, во многом против тех отработанных жизнью норм и правил, коими я руководствовался в работе, постоянно всем пропагандировал и, наконец, позволил себе отразить их в своих «Заметках конструктора» (прежде всего, в части, касающейся информации и технического спора, а впрочем, и многого другого);
в-третьих, не соответствует сути моих замечаний, чисто редакторского характера, не затрагивающих концептуальных положений твоей теории и ее математического аппарата, и касается, прежде всего, практической полезности труда и наличия в нем более или менее четких рекомендаций по оптимальному его применению потенциальным пользователем.
Именно поэтому я никак не мог воспринять абсолютно излишнее, не относящееся к делу, музыкальное сопровождение твоего послания с его:
не совсем корректным сравнением качества и полноты моих и других товарищей замечаний из-за отсутствия у меня последних и невозможности сделать по ним собственных выводов;
«сомнениями» в правильности просьбы «посмотреть мне твою рукопись» без указания, в чем эти сомнения заключались;
«неверностью большинства замечаний В. Быкова» и последующей, несколько диссонирующей с таким утверждением, «необходимостью кардинального изменения моего (твоего) подхода к изложению предмета и не только в разделе 1, частично со сжатыми сроками сдачи книги в печать»;
многочисленными личностными адресациями к моей мотивации по поводу тех или иных моих действий, естественно, не соответствующими действительности, вроде: он «почему-то надеялся», его «обиды и злость перенеслись в последнее письмо», «не попытался разобраться», ему «это не понравилось…»);
достаточно сумбурными сентенциями на тему, что должно и не должно делать «ученику» и «Учителю», на чем последний «не должен застывать», как следует читать книги и т. п.
Единственным у тебя, достойным делового обсуждения мог бы стать, похоже, только разбор моих «заблуждений» в части раздела 1.4 твоей книги, если бы я действительно думал так, как ты в своих размышлениях, исходя из предвзятой исходной недооценки знаний критикуемого, все представил. Хотя следовало бы знать, что в критике, дабы элементарно не попасть на «крючок» своего визави, желательно руководствоваться обратным: что последний, по крайней мере, не глупее нас, а, еще лучше, – умнее, хитрее, прагматичное и также «себе на уме». Кстати, если позволишь мне отвлечься, вспомнил сейчас, как вы с Орловым, по этой самой причине – недооценки, возможностей и эгоистических интересов противной стороны – написали в свое время настолько негодный проект контракта с немцами, что невозможно было править и мне пришлось его полностью переписать. Здесь полная аналогия.
Как ты мог, после многих лет совместной работы и доскональных с тобой обсуждений рассматриваемой проблемы, вообразить, что я спутал упругий с упруго-пластическим изгибом? Зная отлично мою хватку, житейскую мудрость и хитрость, допустить, что я при своих скромных, несравнимых с тобой, познаниях в «дифференциальной геометрии», брошусь критиковать твои концептуальные теоретические положения? Мои замечания в этой части, повторяюсь, касались только явных упущений чисто редакторского плана: что надо бы написать было этот раздел в части упруго-пластического изгиба проката так же красиво и корректно, как то сделали Ландау и Лившиц по упругому изгибу стержня. И, безусловно, оговорюсь, в меру твоих авторских возможностей и разных, всегда имеющих место, временных и прочих ограничений.
Мне трудно дать законченную редакцию данного раздела одному, поскольку у меня есть десятки всяких сомнений и уточняющих вопросов. А вот если бы мы с тобой собрались в неофициальной обстановке, гарантирую, что сочинили бы безупречную его редакцию. Во всяком случае, такую, которая вполне и к взаимному удовольствию устроила бы нас обоих.
Из всего тобою написанного в «Размышлениях» мне было приятно остановить свой взгляд, пожалуй, лишь на преамбуле, конкретно, на твоем упоминании о возможности «начать интересную переписку»… но только, упаси Бог, без всякого для того якобы моего намерения тебя «завести». Всякий завод делу не способствует, а часто выплескивается в то, о чем речь шла выше. С уважением. В. Быков.
Ответа на это письмо я от Недорезова так и не получил, несмотря на многие ему напоминания. Почему? Думаю от стыда, поскольку понял, что написал мне в состоянии некоего завода просто несусветную чушь. Не возвращались мы к ней и после нескольких затем с ним, по разным случаям, встреч.
21.09
Сегодня отправил письмо Цалюку.
«Матус, дорогой, привет! Получил давно ожидаемое твое письмо от 04.09. На сей раз оно дошло быстро. А за два дня до этого, на запрос Ире относительно подтверждения моего нового адреса (который вынужден был оформить по причине бандитского поведения разных рекламщиков, нахально забивавших мой старый ящик макулатурой), от нее поступила записка, что у вас все в порядке, исключая поломку твоего компьютера. О твоем письме она не упоминала, и потому был особо ему рад, поскольку рассчитывал на его более поздний компьютерный вариант.
Начну, как и ты, с природы. У нас было приличное лето без июньских и августовских заморозков, а сейчас, похоже, началось еще и такая же осень. Понимаю и сочувствую тебе в части тоски по нашим лесам и нашим просторам.
Недавно с Юрой Макаровым отправились за грибами на электричке по пермской дороге. За Хрустальной вылезли на полустанке и сразу же оказались в глухом, но в меру вздобренном человеком, безлюдном лесу. Смешанный лес: сосны, березы, осины, отдельные вкрапления ели. Холмистая местность, местами пешеходные тропки, кое-где поэтичные поляны, и на 10 – 15 километров во все три стороны от железной дороги никаких строений. Нет и болот, и потому можно перемещаться по лесу в любом избранном тобой направлении (по солнцу или компасу) и также возвращаться без опасения, попасть в какую-нибудь неудобицу. Часов десять мы с ним пробродили по этому «парку», наговорились, намечтались, навосхищались сей благостью. И грибов насобирали самых отборных, даже нашли по десятку белых. На следующей неделе я потащил туда своего внука. Опять такое же удовольствие. А еще через неделю пригласил на то место дочку и внучку своего покойного приятеля.
Правда, кончились лесные похождения не совсем благополучно. С Макаровым я потянул ногу, с молодым внуком ее еще более подорвал, а затем и закрепил потянутое и подорванное третьим своим походом. Так что нынче пришлось пойти к врачу и ставить даже уколы. Думаю, что это еще один сигнал об ограничении защитных свойств организма. Придется и в этом соразмерять желания с возрастными возможностями. Несколько лет назад я ограничил себя, из-за участившихся приступов радикулита, в части купаний в холодной весенней и осенней воде, позднее – от непосильных нагрузок на сердце, которое вдруг «почувствовал», а теперь вот и заболели суставы. О травме руки я тебе писал. Так вот ее последствия не только от травмы, а в очень большой степени, полагаю, и от возраста. Так что уколы я ставлю теперь в борьбе и с ногой, и с рукой.
А теперь о более злободневном и печальном, чем наши руки и ноги. То, что произошло за последний месяц, в плане конкретности, не подается воображению в силу абсолютнейшей продажности и коррумпированности «демократической» системы и ее полнейшей неспособности к продуманному и разумному сопротивлению террору. Уже по первым словам сообщения о взорвавшихся двух самолетах было не просто очевидно, что то «отлично» подготовленный для пущей впечатлительности и воздействия на общество теракт, но мною был тут же представлен даже его сценарий. Как два террориста (и, скорее всего, две бабы-смертницы), подыскав два подходящих рейса, покупают билеты и договариваются подорвать себя одновременно с точностью до секунды. Как им «благоприятствуют» внешние обстоятельства: не без взяток достают билеты, проходят по тем же нормам «успешно» досмотр, самолеты вылетают во время так, что оба оказываются в воздухе в оговоренное время. И как затем, при всей очевидности выше представленного, наши гореспециалисты при активном содействии такого же уровня журналистов и прочей пишущей и говорящей братии в течение нескольких дней изрекают на весь белый свет разные глупости о данной трагедии.
А разве заявление Путина о «безусловном» не применении силовых методов и подчинения операции по блокированию школы в Северной Осетии только одному главному – спасению детей – не на таком же уровне? Как спасать без применения силы? А если случится, что нужно немедля применить силу? И сколько может случиться этих «если»? Произошло то, что и должно было при подобной постановке задачи. Фактически стихийное развитие событий, массовый расстрел и уничтожение детей. Не говорю об остальном: о проникновении большущей группы вооруженных с головы до ног бандитов, их пропуск через кордоны. Разве трудно представить, как и на каком «уровне» все делалось?
Это в плане конкретности. В общем же виде все ясно. Это то, о чем давно говорил и писал. Демократия не меньшее зло, чем тоталитаризм, современное общество до безобразия разделено на богатых и бедных в масштабе целых государств и континентов, оно проникнуто колоссальной озлобленностью бедных к богатым. Террор есть начальный этап борьбы обездоленных в силу именно их безысходности, а масштабность сегодняшнего терроризма прямо вытекает из масштабности противостояния. Сегодняшний террор по своей дикости качественно ничем не отличается от всех предшествующих стихийных проявлений человеческой озлобленности и жажды мести. Вспомним историю покушения на Столыпина, когда террористами была брошена бомба фактически в толпу ничем не повинных людей, пришедших к нему на прием, и когда погибло, говорили, 35 человек. Изменились только масштабы, но ведь, согласись, и сегодняшние технические возможности не те и вся инфраструктура не та. Террор же как был, так и остается предвестником большого организованного бунта, революции или войны.
В плане глобальном надо заниматься исходными причинами террора, а не его следствиями. Общество может более или менее устойчиво существовать и эволюционизировать только в режиме равновесного состояния его составляющих частей, иначе возмущения, и тем больше, чем оно дальше от него. К сожалению, в силу неких природных законов, властьимущие это плохо воспринимают и начинают готовить очередное возмущение чуть не с первых дней своего прихода к трону. Обратные связи здесь работают с недопустимо большим опозданием. Так происходит и у вас, и у нас, и у американцев. Все мощно твердят о расправе с террористами и только изредка, и как бы между делом, о социальном неравенстве, их порождающим. Вот и ты сам больше пишешь о возмущающей тебя жестокости террористов, сравниваешь их с фашистами, и совсем опускаешь вопрос – от чего эта жестокость? Не от упомянутой ли безысходности она? Террор – не фашизм, у последнего другие исходные основания. Там не месть, а распространение идеологии, сугубо захватнические побуждения. Террор возмущает, но понятен. Фашизм, капитализм, коммунизм (как идеологии, сознательно ориентированные на неравенство и вывод системы из равновесного состояния общества) – нет.
Ну а сейчас, двигаясь дальше по намеченной тобой канве, о нашем последнем споре. Я доволен, что ты признал его практически законченным. Твои 80% в «мою пользу» меня устраивают, не потому что могу формально считать себя «победителем», которого, как я всегда утверждал, в споре не бывает, а потому, что это на самом деле, как мне кажется после дополнительного анализа, соответствует сути рассмотренных проблем.
В части моего «должка». Знаешь, как-то про заводские дела писать не очень хочется. Пока ничего не делается позитивного, царствует один негатив. Поскольку с таким же вопросом ко мне недавно обратился Петя, посылаю тебе копию моего ему ответа.
Вот так. Правда, на уровне пока болтовни, как говорят, в рамках намерений и желаний, пролетела в пятницу прошлую одна «ласточка». Пригласил нас троих (меня, Башилова и Нисковских) бывший наш главный экономист Ю. Осинцев (теперь он подвизается на областном поприще и является депутатом от президентской партии в качестве председателя областной палаты) к себе в депутатский офис для обмена мнениями… по вопросу… деприватизации Уралмаша, т. е. национализации… дабы спасти его, как он выразился, от полного развала. Все это предлагается сделать от имени регионального отделения их партии, которая сейчас спешно создает на местах нечто вроде прежних райкомов. Еще раз. Вот так!
Можешь представить, что мы наговорили. Я лично, обратив внимание присутствующих, что Уралмаш это частность, построил свое выступление в расширительном плане (на базе мною констатированного и предложенного в известных тебе письмах Путину), которое, в основном, было признано и поддержано Осинцевым. Кажется, где-то я упоминал о возможном, если не неизбежном даже, возврате к старым порядкам, ибо «демократия» нам явно не по зубам, и не тот наш менталитет.
Под таким лозунгом, что с демократией мы залезли явно в болото, прошло наше совещание. Посмотрим, как будут развиваться события дальше. Но лед начал трещать, – точно.
Бывай здоров. Привет большой всем твоим от нас с Галей.
Кстати, за тобой тоже есть должок в части резюме по книге Недорезова. В качестве напоминания об этом посылаю тебе кое-что из моей последней с ним переписки».
22.09
Сегодня пошел показать руку травматологу 23 горбольницы Ирине Николаевне Бабич. Встреча с ней состоялась по протекции Евгения Васильевича, сына Цветковой, через его знакомую некую О. А. Рыкову. Сославшись на имя последней, я представился Бабич накануне по телефону, и договорился о встрече. Прихожу, называю фамилию. Она смотрит на меня непонимающими удивительно не мигающими глазами. Напоминаю о вчерашнем разговоре и назначенном ею часе встречи. Тот же результат. Поскольку я тяжелодум, то сценка получается неестественно затягивающейся, пока не догадываюсь воспользоваться главным аргументом и повторить ей вновь имя неизвестной мне Рыковой. Она, наконец, выдавливает извинительное: «Да – да, теперь вспомнила», и, не сказав более ни слова, опять обратила на меня взор своих немигающих глаз. Я, в расчете на какое-то дополнение, тоже молчал.
– Ну, что? – не выдержав, произнесла она.
– Знаете, – начал я, – в апреле месяце я упал на левую руку. Сильно зашиб ее в плечевом суставе, пошел в травмпункт и снял снимок, оказалось ничего не сломал. Успокоился. Через дня три, от радости, снова свалился на ту же руку, однако, установив, что ей не стало ни хуже, ни лучше, никуда больше не обратился. И вот теперь, по прошествии пяти месяцев, поскольку рука не обрела своего прежнего вида, побаливает, а на плече даже появился, мне кажется, какой-то бугор, решил посоветоваться с Вами. О том, что был у своего лечащего врача и по его рекомендации ставил какие-то уколы, ничего не сказал.
– Раздевайтесь. – Произнесла она с едва заметной улыбкой.
Поставив меня перед собой, внимательно в течение минуты рассматривала и сравнивала мои плечи. Затем сильно подавив в разных местах и убедившись, что я нигде не испытываю боли, заставила меня несколько раз во всех направлениях помахать рукой, и объявила: все в порядке, что она на многих нагоняет страх, а тут и пугать никакой нет необходимости, действительно все в порядке.
– Да, но на плече, – возражаю я, – какой-то бугор.
– Бугор, но не яма. Все срослось, может в суставе и была подвижка, но сейчас срослось и все в норме, – еще раз подтвердила она, и как бы для пущей уверенности в своем диагнозе, спросила.
– А Вы в этой руке что-нибудь носите, как-нибудь ее нагружаете?
– Стараюсь носить, и нагружать, и периодически разрабатывать подъемом и покачиванием гантели, правда, более легкого веса, чем здоровой рукой.
Она осталась, судя опять по ее улыбке, довольна мной. Я – тем более. Это позволило мне несколько отвлечься и поговорить с ней на общефилософские темы. Заметил, между прочим, что, привыкнув к активному образу жизни, никак не могу теперь скоординировать желания с ограниченными ныне возрастными физиологическими возможностями. Она, к месту и весьма остроумно, добавила: «истинно, молодость долго длится, но быстро кончается», и выписала мне какую-то согревающую мазь и таблетки. Поблагодарив и выразив свою удовлетворенность от кажущегося мне полного взаимопонимания, я вручил ей коробку конфет и распрощался. Не успев выйти за стены больницы, как и должно в подобных случаях, сразу почувствовал ощутимую подвижку к ускоренному выздоровлению моей руки.
27.09
Сегодня позвонил Ирине Николаевне и, выразив признательность за консультацию, заметил, что рука пошла на выздоровление, а вот нога, о которой вскользь упомянул при встрече, продолжает побаливать все сильнее и сильнее. На мой вопрос, что она может посоветовать, сказала:
– Ничего, кроме моих рекомендаций, что касались руки. Ничего дополнительного делать не надо.
Опять сказано настолько убедительно, что я вновь почувствовал облегчение чуть не в тот момент, как, поблагодарив ее за совет, положил трубку. Удивительно уверенная баба. Или мой случай действительно не представлял никаких сомнений в силу полнейшей для нее ординарности.
