Создание Европы и конец империи 3 страница

Реально изменило ситуацию ухудшение стратегического положения Византийской империи по мере роста ее потерь в войне с арабами. Первыми двумя последствиями этого стали необходимые предварительные условия для «девизантизации» Рима, а третье касалось его действующей силы. Одно предварительное условие оказалось простым. Так как доходы от налоговых поступлений Константинополя уменьшились, наверное, на три четверти ввиду катастрофических потерь, то город был вынужден экономить на каждом фронте, в результате чего – особенно после реформ Григория Великого – папская власть быстро превратилась в официальную организацию, распоряжавшуюся самым большим ежегодным доходом в Риме. Со временем (проследить этот процесс во всех подробностях трудно) папская власть взяла на себя еще больше общественных функций, благодаря которым город продолжал жить: благотворительность, снабжение продовольствием и водой, даже оборонительные сооружения. Официально самым главным человеком в городе оставался имперский dux, но так было в начале VII в., а по прошествии двух поколений и одного арабского вторжения все изменилось.

Однако, чтобы полностью понять ситуацию, необходимо также ухватить суть второго структурного изменения, последовавшего за всеми поражениями, нанесенными арабами. И хотя империя потеряла значительную часть доходов, военная угроза не уменьшилась. Если уж на то пошло, то она на самом деле усилилась, так как необузданный ислам завоевывал и поглощал ресурсы все больших территорий. Таким образом, Константинополю приходилось содержать огромные вооруженные силы, притом что налоговая база сильно сократилась. Чтобы делать это, он отчасти копировал методы, использовавшиеся Теодорихом и королями западных государств-правопреемников, когда раздавались награды сподвижникам-военным, поставившим их у власти над старым римским Западом. По всей империи воинам Константинополя раздавались земельные наделы в качестве важного компонента платы. На самом деле империя сохранила некоторые свои налоговые структуры и периодически осуществляла денежные выплаты военным сверх раздачи земель, но последнее имело важные политические последствия, особенно в Италии. По всей этой византийской территории, разделенной на ряд отдельных военных округов (вроде экзархата вокруг Равенны или дуката, которого Григорий Великий сумел добиться для Рима), то, что начиналось как военные гарнизоны, быстро развилось в местные землевладельческие народные ополчения, руководители которых возглавляли теперь политически главенствующие сообщества землевладельцев в каждом ее регионе. Ввиду того что они по характеру походили на местные вооруженные народные ополчения Франкского королевства, даже если и возникли другим путем, эти сообщества, естественно, разработали политические программы, которые не очень-то имели в виду империю, а были движимы интересами местных землевладельцев. Это произошло повсюду от Неаполя, в дукатах Перуджи и Пентаполиса и даже в экзархате Равенны, но в Риме приняло особую форму, потому что эти землевладельцы (по-латыни proceres и possessores) также стали контролировать выборы папы римского. Когда именно это случилось – неясно, но к середине VII в. дело уже было сделано, и с учетом того, что папство являлось самым богатым и важным общественным институтом в окрестностях, можно понять, почему именно это местное римское сообщество стремилось его контролировать, равно как и управлять дукатом[270].

В чем-то похожая с миром франков к северу от Альп в отсутствие экспансии стандартная настройка византийской Италии склонялась к местным и центробежным политическим программам, так как лишенный большей части своих доходов Константинополь мог меньше предложить этим землевладельческим сообществам в плане позитивных условий и не имел независимых вооруженных сил, чтобы сдерживать их. Тем не менее в 681 г. общее положение этого региона все еще выглядело достаточно прочным. Новый договор с лангобардами и полное признание решений Халкидона предлагали мирный путь к неопределенному имперскому будущему византийской Италии вообще и Риму в частности. Но затем возник третий аспект – исламский фактор, и семена местничества, посеянные по всей византийской Италии, дали поистине необычные плоды.

Произошла простая вещь. Ослабление напора ислама, которое испытывала на тот момент Византия, оказалось краткосрочным, хотя его окончание было более чем отчасти виной императора Юстиниана II. Он попытался вернуть себе часть утраченного за предыдущие пятьдесят лет, начав войну с арабами в 690-х гг., с совершенно катастрофическим результатом. К 710-м гг. исламские армии не только расстроили попытку Византии нанести контрудар, но и сами снова стали на тропу войны, кульминацией которой стала двенадцатимесячная осада Константинополя в 717–718 гг., которая навсегда уничтожила империю. Фактически город выстоял, но лишь едва, и кризис не закончился с провалом осады. Император Лев III (717–741) сделал то, что должен был сделать любой правитель в таких обстоятельствах. В 722–723 гг. он объявил огромное повышение налогов (по имеющимся данным, удвоив их), чтобы попытаться найти средства для укрепления своего восточного фронта, и вскоре после этого провозгласил начало иконоборчества – он и его советники стремились выявить то, что именно так разгневало Бога.

Последствия этого для византийской Италии оказались подобны электрической реакции. Повышение налогов породило огромное недовольство во всех военизированных сообществах землевладельцев. В Риме proceres и possessores использовали папу Григория II (715–731), который объявил, что они отказываются их платить, и открыто взбунтовались. И ввиду отчаянного положения, в котором оказалась империя, имевшая так мало сил, когда в 725 г. наступил момент действовать и экзарх подошел к Риму с армией, которую он сумел собрать, римлянам удалось благодаря собственным ресурсам и небольшой помощи извне найти достаточное войско, чтобы оказать ему сопротивление. В этот момент, более чем в какой-либо другой, и родилась независимая республика Святого Петра – прямая предшественница папских государств, которые в итоге будут ликвидированы в XIX в. благодаря большим и малым наполеонам.

Потребовалось еще несколько лет, чтобы ситуация стабилизировалась и все поняли, что случилось нечто, окончательно и бесповоротно. В конце 720-х гг. в римском землевладельческом сообществе по-прежнему была одна фракция, возглавляемая тогдашним предводителем Петром, которая была готова вступить в заговор с Константинополем, чтобы убрать папу Григория II и восстановить вассальную зависимость по отношению к Византии. Но путч провалился. Провозглашение императором Львом III иконоборчества также сильно продвинуло вперед дело независимости на местах, так как позволило Григорию разыграть религиозную карту пик. Он отлучил императора от церкви и прочитал ему еще одну нотацию о том, что правители не должны вмешиваться в богословие (как до него Геласий; текущая военно-политическая ситуация, очевидно, была такова, что он мог безопасно сделать это). Имелись и потери. В 732–733 гг. император конфисковал все папские земли в Южной Италии, на Сицилии и в Иллирике, которые все еще находились под контролем империи, что папской власти ежегодно стоило, по некоторым данным, 350 фунтов золотом: эти доходы она утратила. Но к середине 730-х гг. пыль улеглась, и появилась новая модель. Местные милитаризованные землевладельцы старого византийского дуката – Рима создали и успешно поддерживали независимую Римскую республику под общим руководством папы, выборы которого они контролировали[271]. Это, безусловно, была революция, но она не имела ничего общего с далекоидущей мечтой превратить папу в действующего главу западной церкви. Скорее, это походило на процесс, движимый какими-то сугубо местными, расчетливыми (трезвыми, практичными) финансово-политическими тайными планами. Действительно, если начать анализировать дальше, то неизбежно можно прийти к выводу, что, взятые вместе, эти различные события раннесредневекового периода на самом деле сократили широкое влияние, которое оказывала папская власть на христианские общины латиноговорящего Запада.

Во-первых, сначала у dux’а римского, а затем у центральной имперской власти в Константинополе начали иссякать деньги, и папская власть взяла на себя их функции, а религиозный компонент папских служебных обязанностей волей-неволей уменьшился. Организация снабжения продовольствием и водой, благотворительность, общественные строительные работы, затем оборона и, наконец, ведение политики и дипломатии на территории дуката – все это оказалось очень серьезным делом даже при наличии увеличенного чиновничьего аппарата. Папы, разумеется, по-прежнему находили время для религиозных вопросов. Григорий II и Григорий III (715–741), которые вступили в должность один за другим и руководили жизнью нового государства, также предоставляли широкую поддержку англо-саксонскому миссионеру Бонифацию. Но политическое положение нового государства требовало постоянного внимания. Большой налоговый кризис 720-х гг. породил волну местничества по всей византийской Италии, когда начали сказываться его последствия. За пределами Рима император сумел заново утвердить свою власть, но, как оказалось, лишь временно. По крайней мере, на севере отношения между местными сообществами землевладельцев и Константинополем стали очень напряженными, а ряд лангобардских королей – Лиутпранд, Ратчис и Айстульф – быстро воспользовались возможностью отхватить клочки византийской территории. Этот процесс растаскивания по кусочкам достиг своего апогея, когда Айстульф в 751 г. решительно оккупировал Равенну и Пентаполис, что сократило владения Византии в Италии до ограниченной территории на юге. Тем временем дукат Перуджи примкнул к Римской республике, расширив ее политическую основу, но общее стратегическое окружение осталось угрожающим. Вместо того чтобы найти защиту под имперским зонтиком, республика скромных размеров теперь сама отвечала за свою оборону в раздробленной Италии, где ее соседями были чуть более крупные по размерам независимые лангобардские герцогства Сполето и Беневенто и гораздо более крупное Лангобардское королевство на севере (карта 12, с. 295). Самооборона в конечном итоге заставила пап римских обратиться за поддержкой к франкам (глава 5), но суть их целей проста. Все непосредственные соседи республики были относительно сильными, и все имели хищнические намерения в отношении по крайней мере окраин республики Святого Петра. С момента ее рождения папам римским приходилось тратить гораздо большую часть дня, беспокоясь об армиях, доходах и дипломатических отношениях[272].

Однако главная роль Рима на развивающемся пространстве латиноговорящего христианского мира уменьшилась не только таким образом. Так как нам известно, что развитие папства на долгосрочную перспективу позднее будет связано с утверждением религиозной власти Рима в противовес претензиям средневековых императоров, и так как римские императоры сами осуществляли такую сильную религиозную власть, легко не заметить ту степень, в которой позднеримское папство фактически зависело от позднеримских структур для выполнения той главной роли, какой оно сумело добиться для себя в рамках западной церкви в тот период. Папские декреталии не только вторят формам законотворчества Римской империи, но и вся их эффективность зависела от существования империи. Хотя все дороги и вели в Рим, он был расположен чертовски далеко от большинства мест даже на римском Западе. Самый короткий срок, за который было совершено путешествие из Англии в Рим в те времена, составлял около шести недель. Это делало процесс доведения чего-либо до сведения папы римского не только тягостным, но и чрезвычайно дорогим, так как людям приходилось на несколько месяцев оставлять свою обычную деятельность. Однако ввиду того, что церковь была частью Римского государства, церковнослужители часто имели возможность пользоваться имперской транспортной системой – cursus publicus, чтобы ездить по империи. Это не сильно ускоряло процесс, но здорово сокращало расходы на доставку прошения в Рим. А затем, хотя это и не совсем так, эффективность папских решений в действительности зависела от поддержки императора. В 445 г. папа римский Лев I даже пошел на то, чтобы получить от императора Валентиниана III четкое постановление, применявшееся во всей Западной Римской империи и гласившее о том, что «ничто не должно делаться вопреки или без разрешения римской церкви». Властной конструкцией, которая делала Рим все более важным для западной церкви в позднеримский период, был императорско-папский двойной акт, опиравшийся на материально-техническое обеспечение и юридические структуры империи[273]. И то и другое исчезло с крахом Западной Римской империи, а то, что мы видим вместо них, – новые властные структуры, которые создала раннесредневековая западная церковь, сильно понизил роль, которую мог играть любой папа римский.

И де-факто, и де-юре короли государств-правопреемников на подвластных им территориях унаследовали вид религиозной власти, которая раньше принадлежала римским императорам; по крайней мере, как только они обратились в католическую веру. Короли франков (а значит, и все, кого они завоевали) официально были католиками со времен Хлодвига, а вестготы – со времени III Толедского собора в 589 г. Англосаксонские короли начали становиться добрыми католиками-христианами начиная с 597 г., и приблизительно к 660 г. все уже были ими. Лангобарды были приверженцами решений Никейского собора начиная с VII в. Все эти короли быстро переняли римскую имперскую идеологию силы. Все они были назначены Богом, как объяснялось, и правили на основании особых отношений с Ним. Сочетая эллинистическую королевскую власть и модели Ветхого Завета, как это делали римские императоры в позднеримскую эпоху, они становились гораздо больше чем просто мирскими правителями, – избраны и назначены Всевышним[274]. И как это было с их позднеримскими предшественниками, с идеологической точки зрения это давало им возможность действовать в своих владениях как главам церкви.

Если взять все тот же перечень, которым мы пользовались раньше, то можно увидеть, что в эти годы на Западе не было большой активности в отношении вероучения – когда старые римские образовательные структуры уступили своим менее интенсивным (то есть в основном непрофессиональным) раннесредневековым преемникам, так что это, наверное, неудивительно. Но все это демонстрирует ту же самую модель, посредством которой королевские планы теперь господствовали в том решающем месте, где пересекались вероучение, Вселенские соборы и принуждение. Самые яркие примеры нам дает Вестготское королевство VI в. Король Лиувигильд (568–586), восстановивший политическое единство королевства после ряда поражений от франков, попробовал проделать то же самое на религиозном фронте и втолковать решение доктринального вопроса, которое могло послужить компромиссом между арийско-вестготской элитой своего королевства и испано-римским большинством, вставшим на сторону решений Никейского собора. Эта инициатива провалилась, но это была королевская инициатива по классическому позднеримскому образцу. В следующем поколении аналогичным образом поступил сын Лиувигильда Рекаред (586–601), решения и инициативы которого лежали в основе официального принятия королевством никейского христианства на III Толедском соборе в 589 г. В англосаксонской Англии на синоде в Уитби в 664 г. именно вмешательство короля Освия, по рассказу Беды Достопочтенного, сыграло решающую роль в том, что королевство Нортумбрия стало следовать римскому, а не ирландскому методу при вычислении даты Пасхи.

Когда обе стороны представили свои аргументы, слово взял король Освий: «И тогда король заключил: „И я говорю вам, что [святой Петр] – небесный привратник, которому я не буду противоречить, но буду, насколько умею и могу, во всем повиноваться его решениям, чтобы, когда я приду к вратам в Царствие небесное, было кому открыть их, так как у него от них ключи”». Безусловно, здесь роль папской власти более чем проходная, так как авторитет папства – это то, что в конечном итоге склонило короля к такому решению, но тем не менее мы видим его, присутствующего на синоде, который, выслушав, как церковнослужители обсуждают формальности, сам принял ключевое решение. Это мелкомасштабная копия римской имперской модели всеохватной религиозной власти[275].

В области назначений на высшие церковные посты королевский приказ тоже играл первую скрипку. Наш самый колоритный раннесредневековый источник – исторический труд Григория Турского. Он включает многочисленные рассказы о деятельности франкской церкви, которые ясно дают понять, что слово королей франков имело большой вес при назначении епископов в своих владениях. Множество факторов могло оказывать влияние при принятии индивидуального решения, но, когда доходило до дела, именно от короля зависело назначение, и кандидат без одобрения короля не проходил. Григорий часто сетует на это, но тут же проговаривается, что он тоже обеспечивал себе королевское одобрение – в его случае им являлся король Сигиберт, – чтобы побить притязания конкурента на его Турскую епархию. Но опять-таки разве не Черчилль сказал, что последовательность есть признак посредственности? Нам не хватает аналогичных повествовательных источников из католического Вестготского королевства, но, несмотря на случайный пример обратного, я уверен в том, что королевское влияние на назначения епископов было так же выражено и там (каким оно и осталось после исламского завоевания, когда эмиры и халифы унаследовали право по крайней мере одобрять кандидатов, прежде чем они были официально рукоположены). В англосаксонской Англии аналогичным образом всегда оказывалась проблематичной ситуация, если при короле находился епископ, ему по какой-то причине неугодный, как ясно дает понять Беда в «Церковной истории народа англов», и тогда королевская воля обычно брала верх[276].

Однако эта модель становится понятной, когда мы обращаем внимание на установление морально-социальных норм для церковнослужителей и мирян, а также на функционирование структур принуждения. Это всегда была вторая главная задача церковных соборов в позднеримский период (помимо решения вопросов вероучения). В послеримский период она такой в основном и оставалась, но после 478 г. западные структуры церковных соборов действовали не в латинской церкви в целом, а в каждом королевстве отдельно.

Возьмем, например, христианскую церковь франкской Галлии. Хлодвиг созвал один собор священнослужителей своего нового королевства в Орлеане в 511 г., но последующая его деятельность в этом направлении была довольно нерегулярной. Единственная известная нам направленная деятельность в Галлии – это последовательный ряд из четырех реформаторских соборов, проведенных епископом Кесарием Арльским в 524–529 гг., но это происходило при Теодорихе и Аталарихе, на тот момент занимавшем главенствующее положение в регионе, который сейчас называется Средиземноморской Францией. В начале 580-х гг. внук Хлодвига Гунтрам проявил достаточно власти, чтобы положить начало реформаторским соборам епископов Франкского королевства, которые стали поднимать стандарты религиозного поведения и практики повсеместно. То, что это быстро стало осознанной традицией, безусловно. Необычная рукопись изначально из Лиона – сердца королевства Гунтрама, но теперь поделенная между Санкт-Петербургом и Берлином – дает нам возможность проследить развитие событий. В течение почти двадцати лет, прошедших после I Маконского собора в 579 г., епископы собирали все существующие постановления, а затем добавили к ним свои собственные обсуждения, иногда подсказанные каким-нибудь особенно замысловатым делом, которое им пришлось разбирать. Со временем они и сумели найти несколько дополнительных подборок постановлений старых соборов и при принятии новых решений начали намеренно ссылаться на решения, уже собранные или принятые ими. Эта работа завершилась составлением нового, тематически организованного кодекса канонических законов Vetus Gallica, перегруппировавшего все существовавшие материалы так, что стало гораздо легче выяснять текущее состояние закона по любой конкретной теме. Все это демонстрирует нам энергичное церковное сообщество франков, которое решительно брало на себя ответственность за прогресс христианства в рамках своей юрисдикции[277].

Этот краткий эпизод оживляет раннесредневековую западную церковь и совершенно теряется, если все, что вас интересует, касается развития института папства. Поражают несколько моментов. Церковь франков функционировала не в полной изоляции. Ее епископы обладали сильным чувством принадлежности к более широкой христианской традиции, в которой папская власть играла некоторую роль. В частности, одним из ее основных текстов о существующей христианской традиции стало собрание юридических документов Дионисия Эксигуса – переведенные им на латынь решения старых греческих соборов и изданные им папские декреталии. В то же самое время это франкское сообщество в своей деятельности полностью зависело от поддержки своего короля. Пока Гунтрам не начал испытывать интерес, никакая реформаторская традиция, даже охватившая все королевство, не могла оторваться от земли, и я подозреваю, что, подобно своим римским предшественникам-императорам, король франков не только созывал соборы, но и оплачивал их расходы. Аналогичным образом, энергично принимаясь за решение новых проблем, епископы франков с радостью полагались на свои собственные интеллектуальные ресурсы и не видели ни малейшей необходимости обращаться в Рим. Также нет никаких указаний на присутствие каких-либо римских наблюдателей и даже предположений относительно таковых. А когда в VII в. интерес короля снова угас, возможно, как результат медленного ослабления его власти в этот период, то соблюдение такой традиции остановилось. За весь VII в. известно о проведении всего лишь одного церковного собора.

Эта модель столь схожа с имеющимися данными о королевствах вестготов и англосаксов, что нет необходимости излагать ее подробно. Как только все преодолели потрясение от обращения в никейское христианство на III Толедском соборе, в новом королевстве вестготов в конечном итоге развилась традиция решения важных вопросов посредством череды местных церковных соборов. Их всегда проводили в Толедо, но более или менее непрерывная их последовательность началась с IV Толедского собора 633 г., когда после перерыва длиной около пятидесяти лет соборы стали собирать один за другим. В отличие от своих галльских аналогов конца VI в. эти соборы рассматривали как мирские, так и церковные вопросы, хотя епископы самостоятельно решали чисто религиозные проблемы. Не считая этой характерной особенности, модель – одна и та же. Соборы созывались королями, и разработка корпуса церковных законов в ходе их заседаний (известного как Hispana) включала копии решений старых соборов и собрание Дионисия Эксигуса. У них также были копии многих решений меровинго-галльских соборов (которые прекратили свое существование к тому времени, когда возникла традиция Hispanic). Но если присутствовавшие на таких соборах и сознавали, что являются частью большого христианского мира, они тем не менее, подобно своим франкам, стали совершенно самостоятельно заниматься и всеми другими вопросами. Никаких экспертов со стороны не звали, и принятие решений по любым сложным проблемам уже не зависело от мнения папы римского.

В англосаксонской Англии традиция Вселенских соборов начала приживаться век спустя – при осуществлении так называемой верховной власти Мерсии над Южной Британией. Короли Мерсии созывали соборы, географический охват которых совпадал с владениями этих правителей, и, хотя английские епископы знали о существовании большого христианского мира, они успешно справлялись со своими делами сами. Единственный раз были позваны эксперты со стороны, когда один из королей – Оффа – кое-чего захотел. Он завоевал старое Кентское королевство, в котором находилось архиепископство Кентерберийское, и счел проблематичным иметь высшее религиозное лицо южной провинции Англии, протяженность которой совпадала с границами его собственного королевства, далеко от (по британским меркам) центра. Поэтому он захотел разделить церковную провинцию надвое и создать второе архиепископство в Личфилде – центре своего королевства. В 786 г. он пригласил двух папских легатов посетить Англию – чтобы «смазать колеса» одобрения папы. Записи о проделанной работе представляют собой завораживающее чтение. Состоялась встреча на высшем уровне, где все зафиксировали свое согласие на передовые религиозные идеи, вроде той, что неплохо было бы, если бы детей всегда крестили. А затем после пары приемов и подписания официального сообщения легаты уехали на родину. Посещение оказалось целиком рекламным, не затрагивало сколько-нибудь сложных вопросов и не устанавливало никаких механизмов принуждения для проверки последующего продвижения к различным банальным целям, которые все столь озабоченно обсуждали. Таким образом, особое предложение папской власти ничего не стоило королю, и он добился своего. Личфилд в должном порядке всего несколько месяцев спустя в 787 г. был превращен в архиепископство, хотя и не надолго, другом Карла Великого Адрианом I. После смерти короля Оффы верховная власть Мерсии пошатнулась, и, как вам уже следовало бы привыкнуть, церковные дела покорились политическим ветрам. Главенство Кентербери было восстановлено в 803 г. папой римским Львом III, и с той поры все так и осталось[278].

Даже этот эпизод иллюстрирует всеохватывающий момент: все по-прежнему признавали высокий авторитет римской церкви. На Западе такой статус являлся единственным в своем роде, так как больше не было других апостольских образований. Аналогия наблюдалась и в другом – ничто не прерывало поток паломников к памятникам и местам погребения мучеников. Опять же, когда Святая земля стала более недосягаемой после исламских завоеваний, их поток, вероятно, увеличился (хотя полная оценка отсутствует). Рим – столь полный мучеников и святых благодаря гонениям со стороны империи до Константина – также был растущим источником ценных реликвий, которыми основатели любили снабжать построенные ими церкви[279]. Но в позднеримский период, и особенно в V в., когда в годы правления Валентиниана III (425–455) и после него императоры вернулись в Рим, папа римский получил возможность действовать – в какой-то степени – как главный епископ Западной Римской империи и потенциальный высший арбитр в сложных церковных вопросах. Но все это постепенно прекратилось в хаосе коллапса империи, а когда пыль улеглась, западная церковь превратилась в отдельные образования, по размерам равные королевствам, которые не действовали со ссылкой на какую-либо всеохватывающую властную структуру вообще. В таких обстоятельствах раннесредневековая папская власть до Каролингов постепенно преобразилась в новую и гораздо большую, объединив религиозные и светские функции, но распространялась только внутри своих собственных политических границ. С исчезновением императоров Западной Римской империи папы утратили поддержку, которая давала им возможность осуществлять более широкое религиозное руководство во всем латинском христианском мире. И хотя сначала казалось все по-другому, но во времена Каролингов эта функция так и не была восстановлена в полном объеме.

Крестный отец (часть 2)

Оглядываясь назад, эпоху Каролингов можно рассматривать как период, когда преемники святого Петра огромными шагами шли к превосходству, которое им суждено было иметь в среднее и позднее Средневековье. На идеологическом фронте два великих момента – коронация Пипина и Карла Великого – использовались для того, чтобы показать, что наследник святого Петра имеет право действовать как политический арбитр – идея, которая, уютно угнездилась рядом с притязаниями подложного акта «Константинов дар». В реальности Пипина сделали королем сначала франки. Но запомнилась именно история с предполагаемым письмом и определенным ответом папы в пользу Пипина. Аналогично папу римского Льва III нужно было притащить к алтарю для коронации Карла Великого, но это событие в истории прошло как показ того, что папа – неотъемлемая составная часть коронации любого императора. Карл Великий придерживался иной точки зрения и продемонстрировал ее, лично проведя коронацию своего сына. Но эти идеологические победы на самом деле обнаружились лишь в долгосрочном периоде, и существовали еще прямые способы, с помощью которых Карл Великий и Людовик Благочестивый усилили авторитет папской власти в представлениях и повседневной жизни западных церковнослужителей.

Щедрость Карла Великого одарила папство поистине в грандиозном масштабе – отличный ответ на все обеспокоенные письма и сопутствующие документы, которыми папа Адриан бомбардировал короля в конце 770-х гг. Нельзя выразить цифрой увеличение доходов папы, но оно явно было колоссальным, что подтверждено в сборнике более или менее современных биографий пап римских Liber Pontificalis. В то время как их ближайшие предшественники вроде Стефана II (752–757) сумели восстановить один из самых больших благотворительных постоялых дворов для паломников (xenodochia) и, предположительно, главный монастырь, новые доходы позволили папам Адриану I (772–795) и Льву III (795–816) начать одновременный процесс реконструкции, строительства и дарения, нацеленный в равной степени на светские и религиозные инфраструктуры города.

Адриана I, если судить по его капиталовложениям, привлекало городское планирование. Сообщается, что он хладнокровно отдал 100 фунтов золота на восстановление городских укреплений. Он также вернул в рабочее состояние древние городские акведуки – Саббатину, Вирго и Клаудиану – и поручил восстановить берег реки и портики перед собором Святого Петра. Вполне впечатляющие достижения, но лишь небольшая часть из списка, в который также входят новые бронзовые двери для главного входа в собор Святого Петра. Биография папы Льва III, с другой стороны, более или менее отражена в списке его денежных пожертвований, за исключением почти всего остального. Некоторые сделаны намеренно. В Liber Pontificalis нет упоминаний о том, что после коронации Карла Великого он пал ниц перед папой, или о втором восстании против его власти некоторой части римской знати в 813 г. Но некоторые менее насыщенные важные события, вроде его второй поездки во Франкию, также проходят незамеченными. Вместо этого его биография состоит в основном из актов денежных пожертвований Львом III различным религиозным институтам города. В частности, под 807 г. автор биографии разместил неприукрашенный список пожертвований, который начинается так: