Опасности, подстерегавшие папу Льва 3 страница

Короче, монархи-Каролинги в X в. в Западной Франкии больше походили на своих последних предшественников – Меровингов, чем династию крестных отцов – Каролингов, которые властвовали в Европе на протяжении ста лет. В своей относительной слабости они представляют разительный контраст не только Карлу Великому, но и череде правителей, которые подхватили мантию Людовика Немецкого и Арнульфа Каринтийского в Восточной Франкии. Там династическая случайность означала, что род Каролингов снова угас в сентябре 911 г. после смерти в возрасте восемнадцати лет единственного законнорожденного сына Арнульфа, который сам не имел детей, Людовика Дитя.

Но, несмотря на схожий непредвиденный случай в Восточной Франкии (как и в Западной), из могущественной региональной знати в неразберихе политики Каролингов в IX в. там продолжала существовать сильная центральная монаршья власть наряду с властью герцогов. Действительно, в лице тех, кто изначально представлял семейную династию герцогов Саксонских, она даже восстановила империю, когда Отто I короновался в Риме 2 февраля 962 г. Чтобы понять, почему политический процесс Каролингов в IX в. привел к таким существенно различным результатам в Восточной и Западной Франкии, нужно подумать о том, как он пересекался с верными королю магнатами, сделавшими Карла Великого и Людовика Благочестивого столь могущественными.

Конец налогообложения

Когда в конце IX и X в. мы видим правителей из династии Каролингов, стремящихся оказать как можно больше влияния на регионы своего королевства, подобно Карлу Великому и Людовику Благочестивому, это говорит о том, что рычаги власти, имевшиеся в их распоряжении, – подарки и страх – стали не такими уж и сильнодействующими средствами. Это имело точно такое же значение, как и тогда, когда мы сравнивали королей Меровингов конца VI и начала VIII в. с их предшественниками в VI в. Данное явление не имеет никакого отношения к какому-либо вырождению генетического фонда Каролингов, а указывает на структурный сдвиг в сравнительном количестве ресурсов, контролировавшихся в центре и на местах.

Как только вы начнете думать о политических процессах, которые разворачивались в империи Карла Великого в IX в., в свете этого ключевого фактора вы немедленно поймете, почему со временем контроль над различными активами имел тенденцию уходить из королевских рук. Во-первых, разделение между наследниками империи тут же сокращало финансовую дистанцию между стоимостью ключевых активов, которыми владел тот или иной отдельный правитель (реальная земля, право извлекать доходы из церковных институтов или рынков, назначать на важные светские и церковные должности и т. д.), и активов, находившихся в собственности крупных магнатов. В Верденском договоре, подписанном в 843 г., королевская казна (общая сумма этих активов) была поделена между тремя сыновьями Людовика Благочестивого. Это сразу же основательно сузило разрыв между любым из них и их крупными магнатами. Окончательное перераспределение земель Лотаря значительно укрепило позиции Людовика Немецкого и Карла Лысого, но им также приходилось отдавать земли своим детям, и больше никогда, за исключением краткого времени во время правления Карла Толстого, вся казна империи Карла Великого не оказывалась в руках одного-единственного Каролинга. Карл Толстый не только не прожил достаточно долго – те решающие пять – десять лет, – чтобы сохранить ее, кроме того, к 885 г. возникли предположения о том, что общая величина казны претерпела существенное сокращение.

Причины тому просты. К 880-м гг. появилось немало магнатов, считавших, что являются ровней своим монархам-Каролингам. Не только известный Одо, но и Босо Прованский казались себе вполне созревшими для продвижения в короли. Очевидно, такие люди присваивали остающуюся королевскую казну, если их попытки получить власть оказывались успешными, но их личное состояние, вероятно, было больше, чем монаршее, в любом случае. Они также имели в регионах разных герцогов, которых было невозможно сдвинуть с места, начиная с 900 г., так что и там магнаты гораздо больше походили на королей, чем сто лет назад, – явный признак смены владельцев существенной части имущества[235]. В равной степени важно, что политические условия в IX в. более чем достаточно объясняют, почему передача большей части имущества должна была случиться. Вообще говоря, с конца 820-х гг. в королевстве франков царила обстановка острого политического соперничества по крайней мере на двух уровнях: первый – между двумя или более (а часто несколькими) царствующими монархами и второй – между ними и другими потенциальными кандидатами на королевский трон, которыми зачастую являлись их собственные дети и родственники по боковым линиям. Похоже, что Карл Лысый, по крайней мере, получил урок и попытался – что, как оказалось, имело вредные последствия – ограничить политическое соперничество, которое он завещал следующему поколению, но до следующей крупной отбраковки Каролингов в конце 870-х гг. общая политическая ситуация представляла собой борьбу множества Каролингов за поддержку класса военизированных землевладельцев-магнатов. Без их поддержки притязания на трон не имели никаких шансов на успех.

Цена верности магнатов не была установлена. Если перед вами стояла такая поистине внушающая страх личность, как Карл Великий после завоевания лангобардов, то тогда, вероятно, можно было быть весьма благодарным, если вы получали от него хоть что-то. На другом конце этой шкалы претендент по боковой родственной линии – пока не имеющий королевства – обещал все на свете, чтобы добиться поддержки попытки государственного переворота, а наполовину воцарившимся монархам перед лицом нескольких соперников приходилось платить, чтобы укрепить основы своего владычества. Но рассказ о политике в IX в. делает очевидным, что показатель страха перед Каролингами уменьшался и соответственно политическая цена достаточно верных сторонников, чтобы избежать длительного отпуска в монастыре, была высока. В таких условиях есть все причины принять то, что сообщает нам повествование о политике: что элементы, составляющие власть, – земля, доходы и право назначать на ключевые посты – неизменно уплывали из королевских рук, вероятно, с увеличивающейся скоростью.

Два дополнительных фактора ускоряли события. Первый: главной проблемой внешней политики, стоявшей перед миром франков – да и его англосаксонского аналога к северу от Ла-Манша, – стали набеги викингов. Главная военная трудность заключалась в быстроте передвижений викингов. Они приплывали на кораблях и часто привозили с собой лошадей или захватывали их по приезде, так что их перемещение в пространстве происходило с огромной скоростью. Противостоять молниеносным налетам оказывалось чрезвычайно трудно в условиях, когда сообщения, как правило, сначала передавались на значительные расстояния королевскому двору, а затем посылались приказы вооруженным силам, которые часто не были еще в сборе, так как частично занятые в армии землевладельцы со своими военными отрядами обычно жили в своих поместьях. Поэтому уловка состояла в том, чтобы передать власть доверенному лицу – региональному магнату на территориях, находящихся под угрозой нападений (практически везде, где есть судоходные реки), – человеку, который был гораздо ближе к месту событий и имел возможность организовать быстрый отпор. Карл Лысый, в частности, понимая, что множество рек пересекает его владения, взял на вооружение эту разумную меру и пользовался ею систематически. Но одним из его доверенных лиц являлся некий Роберт Сильный, которому поручили командование на Луаре, а Одо, ставший королем в 888 г., был сыном этого Роберта. Поэтому семья доверенного подчиненного в одном поколении могла собрать значительные награды от такой службы, чтобы превратиться в потенциальных узурпаторов в поколении следующем.

То же самое было характерно и для первых лет правления Меровингов, когда Каролинги начали свое существование как их самые доверенные сподвижники в Австразии. Однако в IX в. в игру вступил второй фактор, очень выгодный для местных землевладельцев-магнатов, – замки. Мы сейчас говорим об их прототипах, в основном деревянных постройках, а не огромных каменных цитаделях, разрушенные остатки которых все еще усеивают большую часть территории Западной Европы. Но тогда дома элиты приобретали форму крепости впервые, и этот обычай быстро распространялся. Отчасти это был еще один ответ на мобильность викингов. Если нельзя было надеяться быстро мобилизовать крупные силы и дать врагу отпор, то альтернативный подход состоял в том, чтобы использовать меньшее число бойцов с большей эффективностью и затруднить викингам возможность прибрать к рукам то, что стоит украсть. Укрепленные центры могли служить общими убежищами, и их удерживало относительно небольшое число людей. Карл Лысый, в частности, очень любил разные укрепления – не только стандартные опорные пункты, но и укрепленные мосты в ключевых местах речных систем. Однако как только этот обычай подхватили и распространили крупные магнаты, стало труднее запугать восставшего подданного, так как замок можно было легко защищать от короля так же, как и от викингов[236].

Более старшие поколения обозревателей, убежденные – как все были убеждены в эру национализма – в том, что центральная власть в государстве в своей основе лучше, чем власть региональных правителей, видели в этом разворачивавшемся процессе большое несчастье и для империи Каролингов в целом, и для Западной Франкии в частности, когда несостоявшиеся монархи, грубо ограниченные заговорами магнатов, принимали решение сопротивляться своим законным правителям. В этом историографическом мире магнаты и короли обычно изображались зажатыми в тиски борьбы не на жизнь, а на смерть за власть над территориями и историческую судьбу Франции и Германии, как за землю обетованную, к которой в конечном счете вела тенденция к централизации. Недавние работы, менее зацикленные на делении всего на «хорошее» (которые двигают все к современному миру, в котором господствуют национальные государства) или «плохое» (где этого нет), показывают, что большую часть времени короли и землевладельческие элиты сотрудничали и сосуществовали более или менее счастливо. А испытав в XX в. тоталитаризм, мы также прекрасно сознаем, что в центральной власти нет ничего такого, внутренне ей присущего, что было бы лучше региональной власти. В результате острота вопроса спала, и вместо того чтобы иметь местных магнатов, решительно намеревающихся сбросить центральную власть, мы счастливы в мире, в котором большинство выдающихся личностей, оспаривающих власть в конце IX в., вроде Одо или Босо, вышли из семей с безупречной биографией людей, верных Каролингам.

Все это прекрасно, но не следует поддаваться искушению заменить старое представление о магнатах, стремящихся подорвать королевскую власть и установить новую, при которой люди, верные королю, просто подбирают куски того, что осталось от развала королевской власти. Слишком явное противопоставление лояльности и восстания в тех условиях IX в. ввело бы в заблуждение. Верность династии никогда никого не удерживала от извлечения выгоды от своей верности. По определению, те, занимавшие самые лучшие должности, чтобы извлекать для себя выгоду из процесса, в ходе которого имущество выходило из-под контроля центральной власти, обычно были верноподданными, так как они находились на нужном месте, чтобы получить максимум из любого процесса передачи. Точно таким же образом Каролинги начинали как главные сподвижники власти Меровингов в Австразии. И как хорошо показывает история, если вы в какой-то момент верноподданный, то это не мешает вам в следующий момент быть более напористым в отстаивании своих прав. Поэтому поведение, продемонстрированное потомками Роберта Сильного, ничуть не странное и, кроме того, находит себе аналоги в других знатных родах. Оно дает превосходный рецепт успеха: изначальная верность правящей династии приносит достаточно богатства и власти для того, чтобы следующие члены знатного рода стали независимыми от центра[237]. И конечно, если все пойдет действительно хорошо, можно даже попытаться захватить и сам трон.

Вместо того чтобы слишком беспокоиться о нравственности магнатов и степени, до которой выгодоприобретатели от уменьшения активов центральной власти были верноподданными или узурпаторами, можно поднять более интересный вопрос. Тот факт, что политические процессы, имевшие место в IX в., оказывали такое сильное воздействие на равновесие между центром и окраинами, на самом деле сообщает нам что-то важное о хрупкости центральной власти в начале Средних веков. Если передача власти от одного поколения правящей династии следующему не была совсем простой, то последующий процесс построения системы власти всегда влек за собой передачу активов из центра на места. Идеально передать власть оказывалось нелегко. Смерть двух братьев по отцу, склонность другого брата к религии и безвременная смерть еще одного брата нужны были для того, чтобы облегчить Карлу Мартеллу, Пипину и Карлу Великому процесс монополизации власти в начале их правления, а последовавшая затем внезапная смерть еще двух братьев стала необходима, чтобы расчистить дорогу для Людовика Благочестивого. Удача, сопутствовавшая беспроблемной передаче власти в этих четырех поколениях, была ошеломляющей и не могла длиться бесконечно. И как только эта удача иссякала, всегда начинался процесс передачи активов с целью подорвать абсолютную – или фактически любую – власть династии. Это не имело никакого отношения к способностям отдельных ее представителей или жадности конкретных магнатов. Это был результат некоторых ключевых структурных изменений, который означал, что короли и императоры-Каролинги имели значительно меньше рычагов власти в своих руках, чем любой их предшественник позднеримского периода, вроде Юстиниана.

Стоит подчеркнуть, что и перед Каролингами, и римскими императорами вставала одна и та же проблема управления. Попытка руководства географически обширными империями при наличии таких технологий связи, когда почти любое средство передвижения делало около сорока километров в день, означала, что во многих отношениях регионы управляли сами собой. Центральная власть просто была не способна решать вопросы на местах, поэтому фокус и в Римской империи, и в империи Каролингов состоял в следующем: так передать власть, чтобы она не позволила неизбежной автономии дойти до опасной степени местной независимости, а империи – рассыпаться. Но если проблема оказывалась одной и той же, то оружие, которое могли ввести в действие Карл Великий и Людовик Благочестивый, становилось значительно менее эффективным, чем то, что было пятьсот лет назад.

Самое важное, что они не имели ни законного политического права, ни административной способности систематически получать значительные доходы от налогов с сельскохозяйственной продукции своей империи – самого крупного сектора любой досовременной экономики, в которой занято более 90 процентов населения. Римский мир был поделен на административные единицы на основе городов, которые назывались civitates (единственное число – civitas) и состояли из городского центра и иногда очень большой сельской территории. В значимых civitates вели исчерпывающие записи о производительности и правах собственности, по которым высчитывался подлежащий уплате налог для окружающей их сельской местности, а чиновники, назначенные в civitates, отвечали за его сбор и передачу. Эти налоги могли взиматься в виде либо реальной продукции, либо наличными деньгами в соответствии с требованиями и распоряжениями правительства империи. Относительно большие ежегодные доходы тратились прежде всего на содержание большой профессиональной армии, состоявшей из нескольких сотен тысяч солдат. Самая точная оценка такова: около двух третей ежегодно собираемой суммы налогов тратилось на армию, а остальное отдавалось на разнообразные престижные проекты и содержание – опять-таки относительно – многочисленного центрального бюрократического аппарата, который затмевает свой аналог в период Каролингов и на много веков после них.

Эта четко выраженная, независимая система налогообложения, профессиональные армии и всеохватывающий чиновничий аппарат вкладывали в руки римских императоров чрезвычайно эффективные рычаги власти. В худшем случае, если ничего не помогало, профессиональную армию, не имевшую вассальной зависимости ни от какой местной общины, можно было направить на мятежных подданных, чтобы вынудить их оставаться верными имперской системе. Однако такой высокий уровень инакомыслия проявлялся чрезвычайно редко, потому что другие рычаги власти оказывали эффективное влияние на лояльность на местах. Необходимость инспектировать и измерять объем произведенной местной сельскохозяйственной продукции с целью эффективного налогообложения означала, что имперские чиновники появлялись на местах в большом количестве по крайней мере один раз в пятнадцать лет, когда происходила переоценка налоговых ставок. Но тот факт, что эти имперские чиновники обычно были крупными землевладельцами, часто имеющими тесные связи с местным обществом, которое они инспектировали, проливает свет на еще один важный аспект этих взаимоотношений: обширный центральный чиновничий аппарат оказывался необходимым не только для того, чтобы управлять; он также являлся машиной по распределению бенефиций. Те выгоды, которые человек получал в качестве имперского чиновника – особенно вышедшего в отставку, когда его могли позвать для того, чтобы провести переоценку налоговых ставок в своей общине, – делали чиновничью работу желанной самой по себе, и в то же время это была дорожка к политическому превосходству в той или иной местности – умным двойным ходом, который тесно привязывал крупных землевладельцев на местах к имперскому центру. Если добавить к этому факт, что правовая система империи также определяла и защищала имущественные права этих землевладельцев, то легко можно понять, почему армию редко звали, чтобы приструнить даже богатых местных землевладельцев. Империя могла слишком много предложить им в смысле защиты и наград, налагая время от времени небольшие ограничения, чтобы они оставались честными[238].

Большинство ключевых элементов в этой уравновешивающейся системе Римской империи исчезло после ее краха. Налоговая система не пережила ее падения без потерь, особенно в районах, расположенных к северу от реки Луары, где имелись массовые поселения франков, так что все выглядит так, будто короли-Меровинги никогда не облагали своих подданных-франков налогами (в противоположность своим римским подданным). Но налоговые учетные книги время от времени упоминаются в Галлии VI в., и франкские короли регулярно боролись друг с другом за власть над конкретными civitates. А когда королевство делилось между несколькими сыновьями, этот раздел в VI в. часто был странным с географической точки зрения: участники дележа получали не только небольшие куски территории, но и группы civitates, разбросанные по всей карте (например, посмотрите на карту 13 (с. 332–333) и сравните ее с аккуратными прямыми линиями разделов в IX в. при Каролингах). Это оказывалось практичным, если отдельные civitates по-прежнему давали известный ежегодный налоговый сбор, что отвечало цели, стоявшей за географически странным разделением, – достичь необходимого баланса в ежегодных доходах, добавленных каждому участнику дележа. Но к концу правления и Меровингов, и Каролингов, за исключением, быть может, ограниченных остаточных налогов (которые полагалось платить наличными деньгами, натуральными продуктами или службой), связанных с отдельными ведомствами, римская система налогообложения перестала функционировать. Не было сделано никаких попыток систематически обложить налогом сельскохозяйственную продукцию, а административные структуры, которые делали это возможным, исчезли. Королевские доходы теперь извлекались в гораздо большей степени произвольно из землевладения, таможенных сборов и согласованного процента от судебных штрафов. Civitates повсеместно распались на большее число графств – явный признак того, что свою главную функцию по сбору налогов они утратили.

На первый взгляд, отказываться от прав на систематическое налогообложение было смешно, но существовали веские краткосрочные причины оставаться такими щедрыми. Насколько позволяет восстановление событий, три параллельных процесса делали для королей права на налогообложение привлекательными активами, которые можно раздать. Во-первых, крупномасштабное налогообложение стало гораздо менее необходимо королям государств-преемников, чем их предшественникам в Римской империи. Большую часть доходов от налогов римляне тратили на содержание профессиональной армии. Армии Меровингов (за исключением полупрофессиональной королевской гвардии) состояли из крупных и мелких землевладельцев, которых призывали на службу для ведения отдельных войн, и эта военная обязанность была одним из ключевых прав, которыми пользовался король в отношении своих подданных. Во-вторых, факты указывают на то, что экономика Запада после развала Римской империи пошла на убыль: не только уменьшилось валовое производство, но и снизились сложность и частота обмена. Это означало, что, в то время как налогообложение стало менее необходимым, налоговые сборы уменьшились в объеме и стало все труднее обращать их в полезную наличность в противоположность схеме «кило за кило» реальных продуктов питания. В-третьих, мы можем прийти к заключению, что одна часть населения королевства очень желала того, чтобы права на налогообложение могли быть дарованы. Франки – последователи Меровингов, по-видимому, изначально не платили налогов и с радостью сопротивлялись любым попыткам ввести их (в наших источниках отмечены случаи самосуда над сборщиками налогов), так как вместо этого они проходили военную службу. Но самое позднее с начала VI в. римских землевладельцев тоже систематически призывали для несения военной службы. В литературе бытует миф, что на территории Западной Европы после развала Римской империи войны вели пришлые варвары и их потомки, пока уцелевшие представители старой римской элиты с отвращением прятались в церкви. Есть известные примеры такой реакции, но есть и другие – как потомки пришлых варваров тоже быстро перебирались в церковь. И если поискать, то есть масса доказательств того, что огромное большинство уцелевших римских землевладельцев-аристократов и мелкопоместного дворянства трансформировалось не в христианское духовенство, а раннесредневековую военную элиту. Армия франков в VI в. при Меровингах создавалась с опорой на контингенты с территорий civitates до того, как те перестали существовать, и многие из них никогда в глаза не видели поселенца-франка. Эти военные отряды состояли из местных римских землевладельцев и их избранных – наиболее агрессивных – слуг.

Поэтому с VI в. римляне воевали за своих правителей-франков наряду с потомками поселенцев-франков, но по-прежнему должны были платить налоги, тогда как их новые товарищи по оружию не делали этого. Вероятно, это быстро стало восприниматься как несправедливость, и раз так – освобождение от уплаты налогов стало предпочтительным благодеянием, которое подданные-римляне хотели получить от своих правителей – Меровингов. До нас не дошли документы, позволяющие проследить этот процесс сколько-нибудь подробно. Только некоторые давно существующие церковные институты сохранили архивы периода с начала Средних веков до недавнего времени, так что единственные сохранившиеся примеры того, как Меровинги освобождали от уплаты налогов, относятся к монастырям и епископским епархиям. Однако у меня нет сомнений в том, что отсутствие дошедших до наших дней документов об освобождений от уплаты налогов светских землевладельцев отражает тот факт, что какого-либо механизма, который мог бы сохранить такие записи, просто не было в наличии, и не более того. С течением времени монарху не оставалось другого, более простого, способа добиться политической поддержки, как даровать землевладельцу римского происхождения на первый взгляд дешевую благосклонность – небольшое освобождение от налогов. Это длилось до тех пор, пока мало-помалу вся система налогообложения не распалась. Я предполагаю, что эти послабления принимали форму разрешения уже свободному от налогов землевладельцу образовывать свою собственную административную единицу, независимую от старого округа civitas, так что это объясняет и то, как старая сеть civitas распалась на многочисленные графства, характерные для периода правления Каролингов[239].

Это было краткосреднесрочное преобразование с серьезными последствиями на будущее. В некоторых отношениях в начале Средних веков такие изменения значительно затруднили для правителей географически протяженных государств, вроде империи Каролингов, возможность помешать местной автономии превратиться в независимость. Во-первых, местные элиты на местах теперь сами были вооружены. Это сделало гораздо более сложной (хотя, безусловно, не невозможной в отдельных случаях) задачу удержания их in extremis, чем в те времена, когда римские правители имели в своем распоряжении совершенно независимую профессиональную армию, которую можно было обратить против гражданских местных элит. Теперь вооруженные местные элиты не только могли оказать сопротивление, но и с большой степенью вероятности могли возникнуть гораздо более сложные политические проблемы при науськивании одной группы вооруженных землевладельцев на другую. Во-вторых, жемчужину в короне финансовых активов местных элит – их земельные владения – не затронули систематическим налогообложением в пользу короля, а как только система налогообложения распалась, раннесредневековые правители оказались далеко не так богаты, как их коллеги на закате Римской империи. Поэтому данные правители не только меньше нуждались в чиновничьем аппарате, но и на самом деле не могли себе позволить его иметь, что еще больше сокращало степень их влияния на местные элиты. Так как позднеримский чиновничий аппарат был нужен как для распределения бенефиций, так и управления, то с его исчезновением из арсенала правителя пропал и еще один притягательный для магнатов момент. В-третьих и не в-последних, ввиду того, что местные элиты руководили своими судами и создавали благодаря собственным вооруженным возможностям и свои правовую структуру и механизм принуждения, то центральный государственный механизм больше не являлся окончательной гарантией статуса элиты посредством защиты их имущественных прав.

По существу, в начале Средних веков появился новый «меньший» вид государственной структуры. Тогда в отсутствие профессиональной армии, управляемой из центра, масштабного и систематического налогообложения сельского хозяйства, развитого центрального чиновничьего аппарата государство поглощало гораздо меньший процент валового внутреннего продукта, чем его римский предшественник. Насколько можно судить, это не имело никакого отношения к правовой идеологии и более всего касалось пере смотра связи центр – регионы из-за того жестокого факта, что землевладельческие элиты теперь были обязаны приходить на военную службу к правителю, которая подвергала риску их собственное физическое существование. В равной степени важно, что все эти изменения (хотя я уверен, что ничего подобного никогда не планировалось) сильно затруднили правителям в эпоху раннего Средневековья возможность удерживать долгое время все вместе большие географические регионы[240].

Было еще одно – решающее – отличие в type экономических активов, которые правитель небольшого раннесредневекового государства имел в своем распоряжении. Хотя позднеримские императоры считались землевладельцами по праву, как и их преемники – Каролинги, они извлекали основную часть своего гораздо большего общего дохода из налоговых поступлений. А налоговые поступления были возобновляемыми. Если вы потратили весь свой доход от налогов от года номер 1 в год номер 1, вы все же получили точно такой же доход за год номер 2, и так далее до бесконечности. По контрасту с этим, большая часть финансовых средств Каролингов поступала в форме установленного запаса капитальных активов, говорим ли мы о земле или разных правах, которые могут породить приток доходов (право организовывать рынок, или вершить суд, или назначать на желанную должность и т. д.). Если для того, чтобы добиться поддержки магнатов, вы раздали что-либо из этого перечня в году номер 1, то такой дар автоматически сокращал ваш доход в году номер 2. Из этого следовал тот факт, что Римская империя могла веками справляться со своими делами кое-как, каким бы беспорядочным ни был процесс престолонаследия (а зачастую он оказывался весьма беспорядочным), потому что строительство власти в римском мире не лишало империю ее центральной имущественной базы. Каролингам, с другой стороны, требовались более или менее спокойные переходы власти из рук в руки, чтобы достичь того же результата. А так как только генетическая случайность давала много спокойных переходов власти подряд, то центральная власть Каролингов или любой имперской династии в условиях раннего Средневековья ограничивалась временем, чего не наблюдалось у ее римской предшественницы.

И тем не менее уже тогда можно было построить межрегиональную власть по типу имперской. Меровинги добились ее в VI в., Каролинги – в VIII, а Оттонцы в Восточной Франкии – в X. Причины, стоявшие за этими исключительными моментами, когда существующие системные препятствия к имперской или, по крайней мере, межрегиональной власти были преодолены, позволяют нам увидеть последнюю решающую перспективу «маленького» государства в раннесредневековой Европе, что ставит в центр внимания и достижения Карла Великого, и их ограниченность.

Первый рейх

Можно рассказать историю того государственного образования, которое впоследствии стало известно как Первый рейх – хотя пока не появился Второй после Франко-прусской войны, он был просто рейх – в любых вариациях и с большими или меньшими подробностями. Очевидный путь – изучить последовательность его правящих династий, и сначала мы должны немного остановиться на этом для описания действующих лиц и места действия. Первый рейх был прямым потомком Восточного Франкского королевства Людовика Немецкого, хотя род Каролингов там угас в 911 г., когда сын Арнульфа Людовик Дитя умер, не оставив потомства. На тот момент королевство состояло из четырех герцогств – Франконии, Саксонии, Швабии и Баварии, в каждом из которых имелись свои герцогские семьи (карта 14, с. 357). И хотя положение короля никогда не было неоспоримым, оно перешло от Людовика Дитя к герцогу Конраду I из Франконии, жена которого являлась родственницей матери Людовика. Однако ему пришлось много сражаться, чтобы установить свою власть, и в конечном счете он умер в 918 г. от ран, полученных в сражении с герцогом Баварским, который носил невероятное прозвище – Арнульф Злой. У Конрада был брат, но сам он придерживался того мнения, что человек, которому с большей степенью вероятности удастся сплотить монархию, – это герцог Саксонский Генрих Птицелов (мой старый преподаватель истории любил пошутить на этот счет, но Генрих просто любил охоту). Генрих сначала заставил жителей Франконии и саксонцев провозгласить его королем в 919 г., а затем «построил» и швабов с баварцами. Он также добавил к королевству пятое герцогство – Лотарингию, прежде чем передать корону своему сыну Оттону I. Тот преуспевал и в Восточной Франкии, и за ее пределами и даже завоевал большую часть Италии, что стало основанием для его собственной коронации императором 2 февраля 962 г. Оттон I передал императорскую мантию своим тезкам – сыну Оттону II и внуку Оттону III, но после смерти последнего в 1002 г. императорский жезл перешел к роду младшего брата Оттона Генриха, который был герцогом Баварским, хотя самого последнего Генриха (их всех звали Генрихами, чтобы не путать) короновали императором лишь в 1014 г. Когда он умер в 1024 г., Оттонская династия совершенно иссякла, и власть перешла по очереди к четырем королям-императорам из Салийской династии. С течением лет произошел ряд сбивающих с толку династических передач власти, пока Наполеон не положил им конец после битвы при Аустерлице в 1805 г., но нам нечего волноваться о событиях, произошедших после середины XI в. Так что пример смены династий в королевстве восточных франков, которое стало Священной Римской империей в 962 г., пошел от Каролингов к Конрадинам, Оттонцам и Салийцам. А так как Оттонцы называли себя прямыми потомками Карла Великого, то их политтехнологи придумали понятие translatio imperii – «передача империи», чтобы объяснить, что: 1) это прямое продолжение сущности императорской власти Карла Великого; 2) на то была Божья воля (где мы это уже слышали?), вас можно извинить за предположение, что Священная Римская империя Оттона Великого станет следующей и последней целью этой книги[241].