Но как любил говорить все тот же старый преподаватель истории, Священная Римская империя не была ни священной, ни римской. За этой шуткой стоит важный смысл, в котором эти последние императоры, могущественные и впечатляющие (а Салийцы будут играть важную роль в последней главе), тем не менее не стоят в ряду тех, кто попытался восстановить Римскую империю, что является предметом исследования этой книги. Теодориха, Юстиниана и Карла Великого можно счесть «римлянами» в одном из трех отдельных аспектов значения этого слова. Их империи вполне можно назвать римскими либо по характеру ими созданного государства (Теодорих и Юстиниан), либо по совпадению между географической протяженностью их власти и основной части старой Западной империи (Теодорих и Карл Великий), либо потому, что государство, которое они создали, было неодолимой доминирующей силой в христианской Европе своего времени (Юстиниан и Карл Великий). Благодаря позднеримскому прецеденту и его византийскому продолжению, как мы видели в ходе осторожных маневров Карла Великого в эту сторону в 790-х гг., в раннесредневековой Европе титул императора стал означать прежде всего «верховный правитель христианского мира».
Императоры Священной Римской империи не соответствуют образцу истинных римских императоров ни по какому из этих пунктов. Во-первых, империя даже в период своего расцвета при Оттоне I включала только Восточную Франкию, Северную и Центральную Италию. Богатые и обширные территории Западной Франкии не попали под ее крыло, так что она никогда не была соперницей империи Карла Великого по своим размерам. Более того, когда империя возникла, в Европе быстро распространялось христианство. Реконкиста занималась возвращением больших частей Иберийского полуострова христианской церкви начиная с середины XI в., а в X в. возникли первые христианские государства в Польше, Богемии, Венгрии и Западной Руси (карта 14, с. 357). Оттон и его преемники просто не имели возможности подражать тому уровню всеохватывающего господства на христианских и/или римских территориях, который был достигнут Теодорихом, Юстинианом и Карлом Великим[242].
Но если по этой причине нет необходимости углубляться в историю Оттонского рейха в рамках этого исследования, одна конкретная особенность того, что изначально было Восточной Франкией, все же требует нашего внимания. То, что случилось в Восточной Франкии в конце IX – начале X в., вообще говоря, было нечто вроде упрощенного краха Каролингов. В этом регионе проходили те же самые политические процессы, что и в остальных их владениях. Перед Людовиком Немецким периодически вставала проблема подавления восстаний, поднятых многочисленными отпрысками при помощи и подстрекательстве его брата по отцу. Точно так же это порождало такую же необходимость с теми же последствиями для всех претендентов создавать себе надежную опору путем раздачи наград землевладельцам, имеющим свои вооруженные отряды. Передача активов помимо всего прочего давала богатства и политическую безопасность в своих собственных владениях герцогским родам, которые стали устоявшейся характерной чертой политики восточных франков самое позднее со времен Арнульфа Каринтийского. Но хотя создание четырех могущественных герцогств (или пяти, если считать Лотарингию) выглядит как прекрасная основа для окончательного политического раздробления, как случилось в Западной Франкии, здесь результат был иной. Сначала Конраду, а затем Генриху I и Оттону пришлось временами воевать, чтобы предотвратить его, но окончательное политическое разделение не произошло в Восточной Франкии. Почему?
Ответ состоит из нескольких частей. Во-первых, Восточную Франкию несколько в меньшей степени затронула большая отбраковка Каролингов в конце IX в., а Арнульф Каринтийский в политической жизни намеренно вернулся к ассамблеям и связям, установленным его дедом Людовиком Немецким. Так что на протяжении большей части пятидесяти с хвостиком лет, которые прошли между Верденским договором и смертью Арнульфа, политическая жизнь восточных франков приводилась в движение точно так же из одних и тех же центров власти. Это порождало преемственность традиции, сыгравшей главную роль в формировании менталитета восточно-франкских магнатов, которые, что естественно, предполагали действовать вместе, по крайней мере, для достижения определенных целей как одно целое. Такие ожидания сыграли главную роль, например, в их в основном единогласной готовности принять Людовика Дитя в качестве короля после смерти Арнульфа в то время, когда региональные магнаты – не Каролинги – в Западной Франкии либо становились королями, либо просто игнорировали королевскую власть как несущественную[243].
Во-вторых, у них также были стратегические причины держаться вместе. Первым значительным славянским государством, появившимся в Центральной Европе, стала так называемая Великая Моравия с центром в современной Словакии, где все еще можно увидеть поразительные остатки архитектуры ее столицы Микульчице. Моравия, будучи государством – преемником империи аваров, которую уничтожил Карл Великий, фигурирует в анналах Восточной Франкии с середины IX в. как основное государство-сателлит у ее юго-восточных границ. История, которую рассказывают летописи – подобно истории любого государства-сателлита у границ Римской империи, – видела сменяющие друг друга периоды войны и мира, и Моравия стала все теснее вовлекаться в орбиту франков. Несмотря на все усилия, она даже приняла – в конечном итоге – восточно-франкский вариант христианства и изгнала византийского миссионера Мефодия, который изначально действовал там вместе со своим братом Кириллом. Но в 890-х гг. Моравское королевство смела последняя волна кочевых племен, проникших в Центральную Европу из огромных евразийских степей; это были мадьяры.
Я действительно имею в виду, что они ее уничтожили. Все огромные архитектурные сооружения были покинуты, и Моравия просто исчезла из летописей. Однако вот что действительно важно в отношении мадьяр для наших целей: как до них и у гуннов, и аваров, их внутренние структуры зависели от крупномасштабных распределений богатств сверху вниз со стороны руководства – чтобы сгладить вызывающее рознь внутреннее политическое соперничество. В результате появление мадьяр могло повлечь за собой только опасность для их новых соседей, и история франкской Европы в начале X в. отмечает новый взрыв насилия кочевников. В 907 г. мадьяры нанесли тяжелое поражение армии герцога Баварского у Прессбурга, за которым последовало не менее тяжелое поражение 910 г. объединенной восточно-франкской армии Людовика Дитя у Аугсбурга. Эти победы стали предвестниками более чем десятилетних вторжений, которые периодически нарушали мир не только в Восточной Франкии, но и достигали Прованса и Северной Италии. Противостояние угрозе со стороны мадьяр требовало совместных действий, чтобы иметь шансы на успех, а решающим фактором в поднятии престижа Саксонской династии была ее способность – в конечном счете – обеспечить эффективное руководство. По словам летописцев, перемирие, о котором Генрих договорился с мадьярами в 926 г., стало решающим для его окончательного успеха, хотя оно стоило ему ежегодных выплат дани. Во время этой передышки ряд поселений были укреплены и стали убежищами для сельского населения, и появились элементы его организации с целью обеспечения боеспособными гарнизонами, в то время как основная армия восточных франков заново проходила обучение и экипировалась как тяжелая броненосная кавалерия. Эта договоренность, безусловно, скрывает некоторую степень унижения в договоренностях 926 г., но реорганизация армии была достаточно реальной и обеспечила Генриха необходимыми средствами для нанесения первого крупного поражения мадьярам у местечка Риаде в 933 г. (которое последовало за односторонним прекращением выплаты дани в 932 г.). Когда мадьяры в последний раз вышли из резервации в 955 г., это позволило Отто нанести им серьезное поражение в битве на реке Лех. Это и побудило мадьяр к крупной политической перестройке – они были вынуждены переходить к политической экономии, которая не так сильно зависела от набегов, – и подтолкнуло Оттона к императорскому титулу[244].
Но ничто из вышесказанного не ведет нас к сути вопроса, по крайней мере, в том смысле, почему Конрад в 918 г. перед поражением мадьяр думал, что саксонский герцогский клан лучше всех способен сохранить традиционное единство восточных франков. Думая о развитии властных структур на любом политическом ландшафте, обычно хорошо сосредоточиться на экономических ресурсах. У власти всегда есть и другие компоненты, но «следуй за деньгами» – известный совет «Глубокой глотки» журналистам Вудворду и Бернстайну, когда они разоблачали Уотергейтское дело, – обычно срабатывает и в историческом анализе, даже если вы говорите не просто о деньгах (хотя они там были), но и о земле, должностях и куче всяких прав, которые в раннем Средневековье, как мы уже видели, часто означали получение наличных денег. Что было даже еще более прозрачно в Восточной Франкии, так как нет никаких признаков наличия какого-то центрального чиновничьего аппарата; осторожные манипуляции этими ресурсами с целью пробудить лояльность в среде милитаризованного класса землевладельцев подкрепляли успешное осуществление центральной власти. Таким образом, перед правителями Восточной Франкии встала та же самая политическая проблема, что и перед их западными собратьями. Как, не истощив имеющийся в распоряжении основной запас наград, вызвать необходимую лояльность в одном поколении для строительства режима в следующем?
Оттонский род саксонских герцогов не сумел ввести широкомасштабное налогообложение сельскохозяйственной продукции (если бы они это сделали, они поистине заслужили бы звание Четвертой «римской» империи). Но у них в руках оказались два других источника гораздо более возобновляемого богатства, чем обычный раннесредневековый набор из земель, должностей и привилегий, который они могли использовать, чтобы «смазывать колеса» лояльности магнатов, не подрывая своего собственного положения. Один из них был чрезвычайно специфический. Начиная с 920-х гг. серебряные руды горного массива Гарц разрабатывались со все возраставшей интенсивностью, к выгоде саксонского рода. Масштаб производства нам неизвестен – цифр нет, но благодаря массиву они чеканили монету, которая моментально стала главной валютой в Европе в X в. В этом регионе быстро разрослись новые поселения горняков (многие из которых в своих названиях имели окончание – rode), и результатом стали доходы (потоком хлынувшие в сундуки представителей Оттонской династии), большую часть которых можно было раздавать магнатам, не подрывая целостности земельных владений и прав, делавших династию доминирующей в политическом отношении[245].
Другой источник возобновляемого богатства этой династии был связан с регулярными захватническими войнами – в Средние века особенно, но фактически в большинстве случаев нужно проводить политическое различие между оборонительной и наступательной войной. Последняя обычно гораздо более популярна, потому что возможностей для извлечения экономической выгоды часто гораздо больше. Там, где вы воюете, чтобы защитить свои земли, есть мало возможностей – по крайней мере законных – для получения трофеев, но сопротивление иностранному агрессору – всегда правое дело. И если со стратегической точки зрения вы не можете осуществлять налеты, но можете неуклонно расширять свои границы, это создает массу новых должностей для ваших магнатов, а также приносит дополнительные земли, которые вы можете раздать им, не сокращая своих собственных запасов основных фондов. В случае Восточной Франкии лишь саксонское герцогство в 910 г. имело доступ к открытой границе. Остальные герцогства граничили либо с другими частями самой Франкии, либо с грозными мадьярами, тогда как восточная граница Саксонии за Эльбой выходила на территории, где господствовали славяне. Этот западнославянский мир на тот момент находился в процессе демографического, экономического и политического развития, который в конечном счете расширил границы европейского христианства. Однако в 900 г. эти процессы зашли достаточно далеко на восток от Эльбы, чтобы предоставить армиям Генриха I и его преемников ряд удобных мишеней – регионы с такими плотностью населения и общей экономической активностью, что действительно стоило тратить усилия на их завоевание. Источники сообщают о достаточно регулярных военных походах герцогов, которые быстро находили применение доходам от своих завоеваний, в том числе обеспечивая себе лояльность со стороны магнатов. К 950-м гг. к герцогству прибавились обширные приграничные земли (карта 14, с. 357), и в этих регионах имелись должности и земли, которые можно было подарить, что Оттону не стоило ни гроша из королевской казны[246].
Если расширить границы Западной Европы раннего Средневековья в более общем смысле, неминуемо становится ясно, что существовала структурная связь между доступом к открытой границе такого рода и периодами, когда центральная власть в противоположность местной была на подъеме. Плоды захватнической политики Оттонской династии не только дали ей превосходство в Восточной Франкии, но и стали решающим элементом в возвышении Каролингов. Одними из самых значимых статистических данных является то, что армии этой династии воевали сорок восемь из девяноста лет, начиная с восхождения на престол Карла Мартелла до 803–804 гг. Большинство этих войн были захватническими и экспансионистскими, и возобновляемые богатства, которые они освобождали – во всех их формах, – дали возможность четырем поколениям этой династии строить свою власть, не умаляя фиксированных активов королевской казны. Эта связь также работала и в период Меровингов – где центральная власть находилась в зените на протяжении экспансионистского VI в. – и даже (если вам интересно) в англосаксонской Англии тоже. Там королевства, которые изначально являлись самыми богатыми и могущественными, извлекали выгоду из доходов от торговли и других связей с континентом – и это был прежде всего Кент. Здесь в захоронениях конца V–VI в. много золотых украшений, а его кентские короли с политической точки зрения обладали превосходством в начале VII в., когда начинается повествование Беды Достопочтенного. Однако с течением времени политическое превосходство все больше стало прерогативой «внешних» королевств – Уэссекса, Мерсии и Нортумбрии; у всех у них имелись границы с местными римско-британскими королевствами, за счет которых они могли расширяться. Это давало их королям военную добычу, которую можно было продать, распределить – особенно рабов и земли – или использовать для привлечения воинов в свои армии. Вскоре после 700 г. остаточное богатство Кента уже не являлось достаточной основой для политического превосходства перед лицом этой военной мощи. Вместо этого оно само стало представлять собой привлекательную цель для хищнических устремлений новых государств. В мире малых государств ранней средневековой Европы экспансионистская война заменила широкомасштабное налогообложение как источник возобновляемого богатства, необходимого для поддержания сильной центральной власти в кратчайшие сроки.
Связь между контролем над плодами экспансии и поддержанием центральной власти на самом деле оказывалась такой тесной, что обратная взаимозависимость тоже работала. Всякий раз, когда ранее мощная власть центра переставала извлекать выгоду из плодов экспансии, она быстро слабела, потому что каждое последующее поколение теперь должно было финансировать строительство режима из невозобновляемых активов. Мы уже видели эту взаимозависимость в действии на примере Каролингов в IX в., но она в равной степени относится и к Меровингам в VII в., и англосаксонской Англии тоже. Как только пикты и северные британцы достаточно организовались, чтобы отражать экспансию Нортумбрии в конце VII в., правители королевства в VIII в. стали относительно малозначимыми перед лицом внутренней политической нестабильности. Это также относится и к династии Оттонов. К 980-м гг. процессы развития в славянском мире зашли достаточно далеко, чтобы блокировать открытую границу. Ввиду восстаний ранее покоренных славян и открытого сопротивления со стороны их новых вооруженных сил (в этом Польское королевство играло главную роль) экспансия Оттонов на восток резко остановилась, и последние представители династии и их преемники из Салийской династии быстро обнаружили, что им осуществлять центральную власть стало гораздо труднее, чем Генриху Птицелову или Оттону I[247].
Все это подталкивает к одному последнему вопросу: если экспансия была такой важной для долгосрочного осуществления центральной власти и восполняла большую брешь в королевских финансах, созданную прекращением налогообложения, то почему тогда более поздние монархи династии Каролингов позволили ей закончиться? Высказывались различные предположения, включая то, что считалось незаконным продолжать экспансию за пределами старых владений Меровингов в период их расцвета. Но это весьма неубедительно, особенно потому, что власть Карла Великого на самом деле вышла далеко за их рамки почти во всех направлениях. Также высказывалось предположение, что после коронации императором преклонные годы Карла, расходы на саксонские войны (на которые ушло более двадцати лет) и его интерес к вопросам христианства отвлекали королевское внимание от завоевательных походов. В этих направлениях рассуждений есть что-то, и стареющий Карл Великий гораздо больше времени проводил в своем новом королевском дворце в Ахене, но все это не объясняет, почему экспансия не началась заново при его преемниках.
Более плодотворный путь решения этой проблемы состоит в том, чтобы рассматривать экспансионистскую войну как уравнение затраты – выгода, управлявшая ею. Захватническая война, приносившая прибыль, также была связана с затратами не только финансового характера (продовольствие, оружие и т. д.), но и личного, так как некоторые ее участники, безусловно, должны были умереть. Если подумать о войне в таком ключе, то достаточно легко выстроить идеальный профиль региона, подходившего для экспансии: экономически развитый, чтобы предложить удовлетворительный уровень награды как в смысле движимых трофеев, так и потенциального захвата земель, но не очень хорошо организованный в военном отношении, чтобы не слишком большая часть вашей захватнической армии погибла в процессе завоевания приза. Есть и еще один пункт: затраты – как эмоциональные, так и финансовые – увеличивались с расстоянием, так как тяготы военного похода становились гораздо большими, и вы оказывались отрезанными от родины и основных проблем на гораздо большее время, находясь на войне в каких-нибудь далеких краях.
Если вы мысленно окинете взором границы империи Каролингов в начале IX в., то, я думаю, станет ясно, почему экспансия медленно шла к завершению. На юге территории мусульманской Испании были богаты и весьма желанны, но на полуострове имелось много хорошо организованных исламских государств, которые ожесточенно сражались за увеличение своих земель. Даже без учета поражения при Ронсевале на Пиренеях повсеместные усилия Каролингов достигли успеха в расширении своих границ на юг только до Барселоны. Это медленное продвижение сильно и показательно контрастирует, скажем, с завоеванием лангобардов. Лучшие куски Италии были уже поглощены аналогичным образом, а все, что осталось, либо представляло собой бедные гористые регионы, либо все еще находилось в руках Византии, и их захват оказался бы слишком трудным. На Балканах после поражения аваров на пути дальнейшего продвижения встали мощные Булгарская и Византийская империи, да и центральные части не являлись самым привлекательным источником потенциальных наград, о которых можно было мечтать. Восточная граница на реке Эльбе за Саксонией оставалась возможной целью, и Людовик Немецкий вел там успешные войны, но тогда этот северный регион еще не стал таким экономически развитым, каким он будет через сто лет, когда представители Оттонской династии смогут эксплуатировать его более эффективно. А дальше на юг в Богемии и Моравии уже начали появляться достаточно крепкие славянские государственные образования, чтобы затруднить экспансию. На каждом участке границы при решении уравнения затраты – выгода получался отрицательный результат: или враг был слишком грозным (Испания), или возможные выгоды оказались не настолько велики (Балканы), или имело место сочетание этих двух факторов (юг Италии и Южная Эльба).
Стратегическая ситуация в целом не созрела для дальнейшей экспансии, но как этот факт породил решение прекратить ведение военных действий? Невозможно представить себе, что Карл Великий или Людовик Благочестивый сидели над картой (особенно потому, что они, вероятно, ее не имели) и провели тот же самый анализ, что и мы только что. Ответ, я думаю, кроется в том, что захватнические войны активно велись политически значимым классом землевладельцев, который обеспечивал основную часть армии. Тот факт, что экспресс Каролингов достиг буферной зоны экспансии, стал бы для них жизненным опытом, приняв весьма ощутимую форму увеличившегося числа жизней, положенных за понижающийся уровень прибыли. А так как эти люди оказывались политически значимыми и некоторые из них регулярно общались со своими правителями на ассамблеях, то самой вероятной априорной моделью того, как на самом деле прекратилась экспансия, стало бы нарастание сопротивления дальнейшим войнам, вынудившее правителей остановиться. И если поискать, то можно найти небольшое доказательство, которое демонстрирует в действии именно этот процесс. Например, Людовик Благочестивый принял решение послать Гуго Турского и Матфрида Орлеанского – двух главных сподвижников Лотаря – воевать в Испанию, что вызвало немало подозрений и гнева Лотаря и привело его к открытому бунту. На их взгляд – и на взгляд Лотаря, исключение из внутренней политической жизни стало играть более важную роль, чем любые выгоды, которые можно было получить от участия в захватнической войне.
И это, на мой взгляд, добавляет еще один важный штрих к анализу. Магнаты со своими военизированными отрядами из мира Каролингов на самом деле действовали, держа одновременно в голове пару уравнений затраты – выгода. С одной стороны, они подсчитывали потенциальные доходы и потери от ведения войны за пределами своей страны, но с другой – сравнивали свой полученный ответ с таким же подсчетом в отношении потенциальных затрат и прибыли от политических интриг на родине. Военное уравнение не только давало гораздо более отрицательный результат начиная с 800 г., но с 810-х гг. или, безусловно, с divisio regni[248] 817 г. самое позднее внутреннее политическое соотношение двух факторов выглядело гораздо более позитивным. И пока был один правитель, акции и облигации на фьючерсном рынке политической лояльности неуклонно поднимались в цене, притом что три наследника искали себе сторонников – тенденция, которую только ускорило появление Карла Лысого. Поэтому, на мой взгляд, политическое давление со стороны военной элиты и остановило экспансию, так как она стала приносить меньшее вознаграждение, а потенциальная плата за продажу своей лояльности на внутреннем рынке все росла. И последнее конечно же приносило награды в местной валюте, которую высоко ценили наши магнаты, и означало, что им не придется переходить через Эльбу или Пиренеи. Поэтому настоящая история конца экспансии состоит не столько в прекращении насилия, сколько в смещении ее фокуса с внешних врагов на внутренних, и это лишь подчеркивает, насколько на самом деле стремительно приближался конец монархии Каролингов[249].
