Глава 39. Пост-процессуализм 5 страница

"Субъективный идеализм научной археологии мы заменяем взглядом на дисциплину как герменевтически информированную диалектическую науку о прошлом и современности, неослабно охватывающую и пытающуюся понять поливалентные качества социально конструированного мира прошлого, как он представлен в текстах, как объективного или альтернативно как субъективного. Нет вопроса, избрать один или другой. … Они связывают вместе прошлое и современность политической интерпретацией материалов, интерпретацией, которая в конечном счете ведет к вписыванию нашего живого настоящего в прошлое" (Shanks and Tilley 1987a: 243).

Почти треть книги занимает анализ изображений на современных пивных банках Англии и Швеции, богато иллюстрированный и снабженный статистическими таблицами (рис. 12 – 13). Что авторы хотят доказать этим анализом? Судя по объему, это их коронное доказательство избранного пути.

"Силой символики на банках является ее кажущаяся естественность. Как мы видели, представительские узоры ограничены в содержании и легитимизируют продукт в смысле чистоты и естественности, мужественности – как алкоголь – и через посредство прошлого или традиции. Пивные банки с узорами космического века или высоких технологий просто не существуют. Сама повторительность в употреблении одних и тех же типов узоров, нескончаемо сочетаемых и пересочетаемых в различных комбинациях, ведет их к ложной очевидности или к впечатлению естественности, которого они бы иначе не создавали. Символика на банках создает воображаемый ряд отношений к современности и потреблению продукта в настоящем – обращаясь к мифическому прошлому. Используемые символы имеют мало общего с современной социополитической реальностью и со способом, которым пиво на деле производится и распространяется. … Очевидность узоров это очевидность, воздействующая силой идеологии. Чем больше алкоголь считается опасным, как в Швеции, тем больше число кодов, используемых, чтобы увязать противоречия между потреблением и воздействием искусственного вида реальности – реальности, в которой свобода потребителя состоит в том, чтобы символически определять себя и участвовать в воспроизводстве капитала" (Shanks and Tilley 1987a: 240).

Справедливо ли это? Если отвлечься от запутывающей фразеологии и радикальных крайностей, справедливо. Закавыка, однако, в том, что авторы переносят эту ситуацию в современном капиталистическом "потребительском" обществе на все времена, включая первобытное, и видят во всех первобытных символах такую же навязываемую определенными группами идеологию. А это спорно.

Вторая их книга ("красная") содержит критику всех предшествующих подходов к социальной интерпретации археологических материалов, особенно Новой Археологии. Авторы обвиняют Ренфру в сведении истории первобытно общества к рациональным действиям воображаемого "экономического человека". В социальных интерпретациях они не признают ни иерархии, ни детерминизма. Для них "нет универсальных серий социальных ячеек, таких как орда, племя, линидж, способ производства, наличных для использования в археологическом анализе. Такие сверх-обобщенные понятия должны быть отброшены" (Shanks and Tilley 1987b: 59).

Они ссылаются на Д. Миллера, который представил керамику Дангвары (Индия), где типы (каждый имеет свое название) на вид очень хаотично (рис. 14) связаны с социальными функциями и значениями (с кастой, полом, назначением, социальными явлениями и т. п.), так что без знания контекста их не выявить.

Шэнкс и Тилли очень сильно заострили западно-марксистскую струю в этом течении. Увлекшись критической теорией, ученики Ходдера объявили, что объективность результатов науки вообще не существует, а всё определяется социальной позицией, ангажированностью ученого, вопрос только в том, кто его ангажирует. Надо выбрать достойный политический ориентир и соответственно развивать теорию в ту или другую сторону. Из невозможности найти истину и из порождения идеологии классовой позицией они вывели заключение, что единственным выходом для честного археолога является критически рассмотреть собственные взгляды, признать собственную предвзятость, собственные социальные предубеждения и … избирать их сознательно. Это означает принять позицию на стороне низших классов, защищать их и соответственно направлять всю археологическую деятельность. Прошлое должно служить политическим и революционным задачам. Оно переписывается многократно. Напишем его еще раз, но на сей раз ясно понимая, чтó мы делаем. "Археология ничто, если она не критика" (Shanks and Tilley 1987b: 213).

Тилли очень революционен. Шэнкс очень изобретателен и склонен к шуткам. Тилли написал статью "Раскопки как театр" (Tilley 1989). Почему нет? Ведь есть такой аспект в археологической деятельности – воздействие на публику. В раскопках он прежде всего предложил ценить зрелищную сторону, видя в них спектакль, хэппенинг. И вообще свои книги оба пишут с большой долей иронии, рассматривая их в значительной мере как забаву. Оба выступают против современных выставок: они мертвенно скучны и выражают господство археолога над прошлым, то есть узурпацию. В "черной книге" Шэнкс и Тилли предлагают выставлять экспонаты свободно, без витрин, чтобы все посетители могли сами строить из экспонатов произвольные реконструкции, как им заблагорассудится. Они ведь тоже имеют право принимать участие в распоряжении нашим прошлым. Чем их реконструкции хуже? Являются только догадками? Так ведь и наши таковы! Объективность же невозможна! Такое вот ателье самообслуживания, кружок любителей вместо музея. Своеобразное возвращение к Ренессансу и даже глубже.

В книгах Шэнкса и Тилли не раз цитируется Ходдер, как и философские гуру - Годелье, Альтюссер, Барт, Фуко, Рикёр, Деррида, Бурдье, а также Фейерабенд, Хабермас. В 1990 г. Тилли даже организовал сборник ("Чтение материальной культуры: Структурализм, герменевтика и пост-структурализм"), состоящий из очерков по отдельным этим философам (Фуко, Барту, Рикёру, Деррида), а также антропологам (Леви-Строссу, Гирцу) и их значению для археологии. Их последователь Фокнер в статье "Археология снизу" излагает попытки реализовать "демократическую археологию", когда на раскопках никто никому не подчиняется, никто никого не унижает и не подавляет, и все самостоятельно и независимо действуют на своих участках и выдвигают свои толкования (Faulkner 2000). Эти эксперименты, где под именем демократии, насаждалась анархия, не привились: они явно гибельны для памятников.

 

13. Феминистская археология. Особую струю в пост-процессуализме составляет влившаяся в него феминистская археология. Появившаяся вне всякой связи с ним как ответвление политического движения за женскую эмансипацию и права женщин, она была тотчас подхвачена пост-процессуалистами как археология подавляемого меньшинства, следовательно, союзница. Имена Марии Гимбутас, Элисон Уайли, Джоан Гироу, Маргерит (Мег) Конки, Эрики Энгельстад (Marija Gimbutas, Allison Wylie, Joan Gero, Margerit Conkey, Erika Engelstad), отстаивающих феминистские идеи в археологиии, приобрели широкую известность. Началось это еще до пост-процессуализма.

В начале 70-х Мария Гимбутас, литовская феминистка, в 1944 г. ушедшая с немцами из советской Литвы, а затем перебравшаяся в Америку и ставшая очень известным археологом (рис. 15), стала выступать с реконструкцией до-индоевропейской Европы, в которой культура еще не была патриархальной и почитала великих богинь, и эта культура восходит к одному центру, из которого происходят все крупнейшие богини Старого Света - Иштар, Изида, Деметра, Афродита, Афина (Gimbutas 1973; 1991). Доказательства сугубо натянутые, как и ее реконструкция единой курганной культуры индоевропейцев, пришедших из южнороссийских степей и уничтоживших высокую мирную цивилизацию великих богинь.

На волне эмансипации женщин в современном западном обществе феминистски настроенные археологи-женщины c начала 80-х стали выступать с развернутыми утверждениями, что, во-первых, мужчины-археологи занимают лучшие места в археологии, куда женщинам не пробиться (приводится соответствующая статистика в работах: Gero 1985, 1996; Spencer-Wood 1992; Kramer and Stark 1994), причем мужчины занимают верхние ступени карьерной лестницы не благодаря своим способностям, а незаслуженно, лишь по дурной традиции, а во-вторых, что мужчины-археологи не могут преодолеть свои мужские предрассудки, выливающиеся в "мужской шовинизм", и рисуют прошлое с искажением реальности, умаляя роль женщин в древнейшие эпохи и искусственно создавая андроцентризм (Сonkey and Speсtor 1984). Литература по феминистской археологии, а точнее - по археологическому феминизму огромна. Много книг и статей на специфически женские археологические сюжеты, написанных женщинами-археологами: Барбара Уильямс "Прорыв: женщины в археологии" (1981 г.), в 1984 г. обзор М. Конки и Дж. Спектор "Археология и гендерные исследования" – статья в 7-м томе "Успехов" Шиффера. В 1991 г. в "Антиквити" статья Р. Гилкрист "Женская археология? Политический феминизм, гендерная теория и историческая ревизия". Всё больше женских конференций и семинаров. В 90-е годы выходил ряд сборников по феминистской археологии (Gero and Conkey 1991; Walde and Willows 1991; Claassen 1992; Wright 1996).

Феминистки считают, что мужчины-археологи игнорировали женские занятия как несущественные для культуры, что они склонны приписывать ряд ведущих занятий (война, охота, обработка камня, кузнечное ремесло, добыча руды и т. п.) исключительно мужчинам, тогда как на протяжении истории роли менялись (рис. 16). Археологи-феминистки обращают внимание на то, что гендер (социокультурная реализация биологического пола) не всегда совпадает с биологическим полом, да и пол скелетов часто неправильно определяется (если определяют по одному признаку, скажем, ширине таза) - мужчин получается больше. По Гироу, мужчины-археологи склонны к обобщениям и к редукции сложной картины, пропуская подробности, а женщины рисуют менее ясную, но зато реалистичную картину.

Таким образом, основной резон существования феминистской археологии – утверждение, что вопросы женского участия в культурной жизни игнорируются, а мужского – преувеличиваются потому, что женщин мало среди археологов-ученых, а особенно мало – среди руководителей археологических учреждений. И что среди мужчин господствует сексизм, пусть часто и подсознательный. Что нужно поэтому ввести квоты на количественную долю женщин (чтобы было не менее 50%!) среди археологов всех уровней, что и сделано в Англии.

Чтобы замаскировать явно политическую направленность этих исследований их объявляют не феминистскими, а гендерными. Гендерные, по определению, не только смещены от физиологического пола к социальным его проявлениям, но и шире, чем феминистские: они включают и мужской пол, а то и третий пол. Объективные исследования как социальной, так и физиологической специфики пола не могут вызывать никаких нареканий – это нужная тема, в том числе и для археологии. Возможно и особое направление таких исследований. Более того, в археологии очень многое зависит от наблюдательности и проникновенности работников, и всякий, кто ближе других к какой-то части открываемого раскопками населения, может внести свой вклад. Участие женщин в раскопках и обработке материалов, а также в их интерпретации вносит необходимые корррективы в работу в связи со специфически женским взглядом и пониманием, и это, конечно, расширяет возможности познания.

Пост-процессуалисты охотно расcматривают феминистскую археологию как часть постпроцессуализма. Но многолетний редактор "Норуиджиан Аркеолоджикал Джорнал" Эрика Энгельстад обвиняет и их в андроцентризме и мужской предвзятости: говоря об угнетении они имеют в виду классы, а не гендеры (Engelstad 1991).

Мне представляется, что движение за права женщин справедливо, но, как многие политические активисты, феминистки сильно перебарщивают. Демократическое и вызывающее симпатии по своим первоначальным целям, движение явно перешагнуло рамки демократического. То и дело по предвыборным соображениям выполняются не всегда обоснованные требования феминисток. Во многих сферах западного мира, в частности и в науке, введены квоты для женщин (например, на звания профессоров) - чтобы выравнять пропорции. Но это означает коллективную привилегию и, следовательно, ведет к нарушению гражданских прав личности - отдельных мужчин, которым ставят препоны не по их профессиональной непригодности, а только по их половой принадлежности. Обоснование таких действий исходит из предположения, что способности мужчин и женщин к науке абсолютно одинаковы и неравномерность распределения создана искусственно. Но ведь это не факт. Сравнительные способности мужчин и женщин к науке проверить трудно, но схожие способности к шахматам безусловно не равны - чемпионаты приходится проводить раздельно. Женщин-композиторов также крайне мало, если сравнить с артистками-исполнительницами музыки. Для женщин в этом нет ничего обидного - у них зато более развиты другие способности (например, к тщательной сборке из мелких деталей).

Огульное обвинение мужчин-ученых в недооценке роли женщин просто несправедливо. Женское участие в жизни и культуре не игнорировалось в археологии (теорию матриархата выдвинули не женщины, а мужчины Бахофен и Морган; женские фибулы детально разработали Монтелиус и Гильдебранд). Утверждать, что изучать женщин могут только женщины – то же самое, что полагать, что папуасов могут изучать только папуасы, дальтоников – только дальтоники и т. д.

Тем не менее, как и любая теория, даже ошибочная, "гендерная теория" может привести (и приводит) к интересным конкретным исследованиям. Однако они мало обязаны собственно теории, да и пост-процессуализму. Разумеется, возможны огрехи и недосмотры в любом исследовании, и критика всегда полезна. Специфические интересы и целенаправленная наблюдательность делают феминистическую критику односторонней, но и такая критика приносит пользу: открываются дополнительные факты, расширяются наблюдения.

Однако вряд ли оправданы попытки построить некую особую археологическую теорию для этих работ, как и для исследований детства, гериатрических или андрологических. Теория предполагает их выделение и обособление. Археологическая теория предполагает, что для этих исследований нужны особые методы или, по крайней мере, особая интерпретация. В чем может заключаться эта особость? Я такого не вижу. Философ археологии и феминизма Элисон Уайли спрашивает в названии своей работы: "Почему нет археологии гендера?" (Wylie 1991). Мне представляется, что гендерные исследования в археологии есть, а вот особой отрасли со своей теорией, вероятно, и не будет.

 

14. Критика пост-процессуализма. Ходдер сам описывает"общую реакцию" на свои ранние книги о символах так: "Но это делает археологию невозможной"; "Этот подход нельзя применить"; "Можно делать такие исследования настоящего, но не прошлого"; "Как можно постичь значения в сознании людей, давно умерших?" (Hodder 1987: VII). Бинфорд с самого начала выступал с резкой критикой Ходдера. В ходдеровском сборнике "Символическая и структурная археология" помещена на фронтисписе карикатура (или дружеский шарж), пародирующая "Урок анатомии" Рембрандта. В роли анатома – Бинфорд, перед ним тело "ходдеризма", подпитываемое "структурным марксизмом" из капельницы. На головой Бинфорда его мысль: "Этот парень не вполне здоров". Один из зрителей произносит: "Вернись, Ян, ты почти прощен" (рис. 17). Но Ян не был прощен. Бинфорд был еще более раздражен главной книгой Ходдера. В 1988 г. он опубликовал рецензию, в которой написал: "М-р Ходдер протрубил очень маленькую песню в очень большую трубу" (Binford 1988). Всю эту компанию Бинфорд (Binford 1989: 61) называет не young fogeys, а coggies – можно производить эту кличку от структуралистской cognitive anthropology, можно от слова cogitative 'погруженный в размышления', а можно от cogger 'жулик'.

В большой статье в сборнике "Извлекая значение из прошлого" ученик Кларка Джон Бинтлиф рассмотрел "Чтение прошлого" как перенос идей постмодернизма из географии, истории, литературоведения и философии в археологию. "К сожалению, - пишет он, - "Чтению прошлого" явно не удается создать какую-либо реально убедительную методику для открытия того, как уникальный индивид работает в прошлом, или показать на деле такие случаи открытия" (Bintliff 1988: 13).

С другой стороны, "новый археолог" Марк Лиони, сильно затронутый западным марксизмом просто перешел на сторону пост-процессуализма, завершив в 1982 г. сборник своей апологетической статьей "Потомство Чайлда", в которой он провозгласил Ходдера и его соратников историческими материалистами и наследниками Чайлда.

И всё же критические установки преобладали. Особенно досталось ученикам Ходдера. В археологии эти радикалы натолкнулись на резкое сопротивление сообщества. В дискуссиях ведущие археологи-теоретики выступили с убедительным разгромом их установок. Они показали, что в археологии есть огромное количество данных, которые подтверждаются всё новыми и новыми раскопками. Небольшой процент исправлений не должен подвергнуть сомнению всё достигнутое. Они показали, что интуиция включается, когда речь идет о выборе объектов для исследования, о выборе направлений поиска, о выборе исходных принципов, но в остальном работают другие психологические и логические механизмы, а проверка опытом делает достигнутые результаты убедительными. И так далее.

Скандинавский журнал "Норуиджиан Аркеолоджикал Ривью" посвятил значительную часть первого номера за 1989 г. обсуждению двух рассмотренных книг Шэнкса и Тилли. Дискуссия называется "Археология на входе в 1990-е". В обсуждении участвуют виднейшие археологи – Ренфру, Триггер, Ходдер и др.

Ходдер попытался смягчить радикализм своих учеников. "Для многих пункт, в котором они категорически отвергают Шэнкса и Тилли, это когда те утверждают, что прошлое – это просто конструкция современности. Реальный камень преткновения – это когда те говорят …, что любая попытка реконструировать прошлое невозможна.. Конечно, все данные действительно зависят от теории; но это не значит, что они зависят только от теории" (Hodder 1989: 15 – 16). Триггер заявил, что он "достаточно стар, чтобы распознать в этих рассуждениях возврат к чему-то вроде Боасова культурно-исторического подхода, который я не менее, чем Новая Археология, нахожу неудовлетворительным" (Trigger1989: 30). Ренфру сравнил атаку Шэнкса и Тилли на науку и научность с выступлениями луддитов. Он признал справедливой их критику процессуальной археологии Бинфорда, но заявил, что она уже перешла "от экологической или функционально-процессуальной к когнитивно-процессуальной фазе" (вопрос, насколько когнитивная может быть процессуальной, он обошел). Что же до предлагаемой ими стратегии, то Ренфру показал, что она не отличает археологов-профессионалов от любителей и определил ее так:

"Это путь к археологии-как-роману и к необузданной романтической фантазии. …Этот путь ведет в самом лучшем случае к прошлому, каким его хочется видеть, а в худшем – к миру Оруэлла, где пост-структуралистские гуру жалуют нам руководящие указания о политически выдержанном "верном мышлении"… Наиболее последовательным применением этого взгляда в последние годы было сталинистское…" (Renfrew 1989: 38).

О реакции Шэнкса и Тилли (а заодно и об их мышлении) хорошее представление дает их ответ Ренфру.

"Сила Ренфру выводит его авторитарный голос из его институционного места в качестве профессора Кембриджа. Если бы он был перемещен, скажем, на фруктообрабатывающую фабрику в Брэдфорд, ни одно утверждение, которое он бы сделал, сколь угодно "научное", не было бы обязательно воспринято как серьезный разговор, достойный внимания в академическом кругу. В таких обстоятельствах, мы предсказываем, что его отношение к любителям было бы другим. Вероятно, он был бы одним из них" (Shanks and Tilley 1989: 51).

То есть, содержанию научных утверждений они не придают никакого значения – всё зависит от внешних обстоятельств.

В 1991 г. Тилли выпустил сборник "Материальная культура и текст. Искусство двузначности". В собственной большой статье в этом сборнике Тилли провозглашает один из заметных принципов пост-процессуализма – иронию: все тексты надо воспринимать как шутку. "Первая вещь, которую мы делаем, - это смеемся над его претензией сказать что-либо серьезное и значительное о мире". По этому поводу Эндрю Шеррат восклицает в рецензии: "В устах автора ряда длиннейших, помпезнейших, тягучих и непостижимых текстов это звучит самой мощной шуткой из всех" (Sheratt 1992: 417).

С острой критикой работ Шэнкса и Тилли и пост-процессуализма вообще выступил в 1991 г. в "Антиквити" Джон Бинтлиф, поместив рецензию на собрание ТАГ в очаге пост-процессуалистов – Лэмпитерском университете в Уэльсе, ранее выращивавшем теологов. Это было собрание с наибольшим засилием пост-процессуалистов. Бинтлиф с огромной эрудицией и блеском рассмотрел пост-процессуализм как некритическое заимствование постмодернистских идей из смежных наук в то самое время, когда там они уже отжили. Надо учиться объективности у Питта Риверса, - наставлял Бинтлиф.

Джулиан Томас и Тилли выступили с опровержениями в том же "Антиквити". Они отвергали свою аттестацию как постмодернистов и отвергали возможность получить объективную картину прошлого от такого расиста, консерватора и эволюциониста, как Питт Риверс. В ответ Бинтлиф задал им настоящую трепку. Он развеял их "дымовую завесу" насчет непричастности к посмодернизму: у них одна и та же плеяда гуру, одни и те же идеи.

"Если бы я не знал так хорошо Джулиана и Криса лично, - пишет он, - я бы наверняка нарисовал их себе из их писаний сидящими в башне слоновой кости в приятном ландшафте среднего Уэльса, и оба в толстенных очках. Их взгляд.. так близорук! Почему, причитают они, ассигнования идут на раскопки других археологов и лабораторных ученых из других учреждений, которые не умеют делать никаких теорий (раз они не используют наших теорий)? Разве люди не понимают, что ничего нельзя сказать о памятнике, пока не реконструирована вся социальная система, пока каждый резцовый скол и каждый результат рентгеновского просвечивания не использованы для эффектной атаки на британскую классовую систему 1990-х?" (Bintliff 1992: 112).

Бинтлиф показывает, что для пост-процессуалистов вся археология перевернута:

"всё начинается с головы: археология идет от кучи континентальных философий и привязки к частным современным политическим причинам. Прежде чем первая лопата будет воткнута в дерн, результат уже известен. Археолог – это прежде всего и больше всего политический активист" (Bintliff 1992: 113).

Этому он противопоставил девиз, общий для археологов многих современных течений: "Наука – это методология, а не объяснение или интерпретация; она наблюдает, описывает, разбирает наиболее точным образом, используя столько способов рассмотрения и измерения, сколько эмпирически оказывается нужно, чтобы получить неслучайные результаты". А Питт Риверс давал объективные данные несмотря на свои сколь угодно ошибочные взгляды именно потому, что придерживался строгой методики, которая была нацелена на то, чтобы как можно лучше отфильтровывать фактические данные от взглядов (Bintliff 1992: 112).

Он заметил, что по сравнению со взлетом пост-процессуализма восьмидесятых годов, достигшего пика в 1990, уже в начале 1990-х наблюдается резкий спад. На конференциях ТАГ кучка пост-процессуалистов занимает оборонительные позиции. Вся пост-процессуалистская повестка дня становится маргинальной. Еще более этот спад определен и обоснован в статье Бинтлифа "Почему Индиана Джонс сообразительнее пост-процессуалистов?" (1993 г.). Индиана Джонс – археолог-герой американского ковбойского фильма. Он говорил: "Археология – это о фактах; если вам нужна Истина, ступайте на кафедру философии по соседству". В статье рассмотрены социальные корни постмодернизма. Бинтлиф, хоть и ученик Дэвида Кларка, высказался целиком за "когнитивный процессуализм" Рефру.

Еще в 1986 г. Бинтлиф подвел итог мятежа пост-процессуалистов против "новой археологии" в следующих словах:

"Вряд ли возможно ожидать, вопреки надеждам традиционалистов, чтобы Археология отозвала такие центральные акценты Новой Археологии как: проверка гипотез, проблемное ориентирование в полевой работе, количественные методы, где возможно, поиски обобщений относительно прошлого, - отозвала их в пользу возвращения к интуиции и воображению, неадекватным базам данных, бесконечным описаниям уникальных событий и полевой работе как самоцели или добыванию данных для выяснения, "что произошло затем" или для сценария "как тогда было жить" со всё более умножающимися деталями.

Когнитивная же археология оказалась здесь, чтобы остаться, но ничего не будет достигнуто, если она не примет эксплицитные научные процедуры Новой Археологии. И она не принесет много интересного, если не распознает коллективы на месте индивидуально уникальных структурных и символических представлений. Вероятно, она также не сможет внести вклад в наше понимание прошлого, если не сплавит культурно специфическое с общими и повторяющимися аспектами процессов жизни в прошлом…" (Bintliff 1986: 28).

Как Кристианен (1988), так и Бинтлиф (1993) суммируют социальный результат дейтельности пост-процессуалистов так: этот взгляд выражает позиции ученых, которые ругают господствующий социальный и экономический порядок, но бессильны противустать ему. Триггер добавляет:

"Когда крайние пост-процессуалистские археологи отвергают возможность создать объективное знание о человеческом поведении – в благонамеренном усилии либо опровергнуть утверждения нео-консерваторов либо защитить свои собственные левые взгляды от критики, - они на деле показывают, что неспособны создать сильные альтернативы нео-консерватизму" (Trigger 1995: 322).

 

15. Личное добавление. Я должен добавить кое-что личное. Я всегда думал, что со своей стороны я определенно против этого течения, хотя и очень симпатизировал Яну Ходдеру лично. В мою бытность в Лондоне и Кембридже мы с ним увлеченно спорили перед студентами. А уж с его учениками я вел жаркую и бескомпомиссную дискуссию в их гнезде в Лэмпитерском университете в Уэльсе, а также в печати.

Но в середине 90-х годов ученик моего ученика из Молдавии защищал свою диссертацию в Петербурге. Диссертация была, на мой взгляд, сугубо постмодернистской, первой пост-модернистской диссертацией в России (называлась “Археология свободы”). Она была совершенно чужда аудитории, отзывы учреждений были резко отрицательные, публика была настроена враждебно и иронично к диссертанту. Все считали, что работа непрофессиональна, ненаучна, но не могли выразить это словами, потому что диссертант использовал много специальных терминов и строил красивые сложные фразы. Я выступал как официальный оппонент. В своем отзыве признал, что в своем жанре диссертация написана очень талантливо, но я обрушился с острой критикой на сам жанр таких работ. На само направление. На постмодернизм. На постпроцессуальный аспект диссертации. Возможно, я выступал с подъемом. Публика приняла мое выступление как долгожданное слово истины. И когда я окончил, раздался шквал аплодисментов, буквально овации, которые долго не смолкали. Это было совершенно необычно. Аплодировать полагается ведь только по окончании всей защиты, при оглашении результатов голосования (если, конечно, результат успешный).

Я уж и не рад был. Понимаете, какая обстановка создалась для выступления молодого диссертанта, провала которого я в общем не хотел? Диссертант, однако, в своем ответе заявил с вызовом, что он не знает никого из знаменитых пост-процессуалистов, никого из них не читал, и что всему, что он сделал, он научился из моих работ. Затем он показал не без остроумия, что многие мои собственные новации могут быть охарактеризованы как постмодернистские. А уж затем стал аргументировать свои собственные положения. Когда он окончил, раздался второй шквал аплодисментов. В результате он получил научную степень почти единогласно: один голос против. (Теперь он ректор антропологического вуза.)

А я получил повод задуматься о своем отношении к постмодернизму.

 

16. Оценка постмодернизма. Пост-модернизм в науке – это радикальные нападки на рациональность, это отрицание прогресса в накоплении знаний, отрицание возможности объективного познания вообще. Постмодернисты – это, так сказать, антиглобалисты в ментальности. С их точки зрения единая научная картина мира невозможна и не нужна. В культурной антропологии, этнографии, археологии у пост-модернистских выступлений есть своя специфика, вы ее видели. Критиковать пост-модернистов не так уж трудно. Их слабости и просчеты лежат на поверхности.

Словом, раздражение, вызываемое пост-модернистами в среде специалистов старшего поколения понятно, и понятно, почему моя критика пост-модернизма на защите диссертации была встречена с таким ликованием. Сложнее сообразить, есть ли у пост-модернизма положительный вклад в науку и, если есть, то в чем он заключается. Почему старые опытные ученые других направлений неожиданно выступают с покаянными заявлениями, в которых звучат пост-модернистские нотки. А в арехологии некоторые ученые старшего поколения оказались даже по некоторым постмодернистским направлениям впереди постмодернистов. Положительное воздействие постмодернизма, если убрать радикализм и крайности, сводятся, на мой взгляд, к следующему: