Глава 39. Пост-процессуализм 4 страница

В общем Ходдер обращал много внимания на письменный компонент в формировании источников. Что вообще остается от памятника после раскопок? Отчет, текст. В 1989 г. Ходдер печатает статью в "Антиквити": "Писание археологии: отчеты о местонахождении в контексте". Он находит, что отчеты XVIII века были в некоторых отношениях лучше: они были связаны с контекстом и личностью исследователя (написаны в форме писем, от первого лица, включали непосредственные впечатления), тогда как отчеты ХХ века абстрактны, дистанцированы и деперсонализованы. И скучны. В отчетах должно быть больше риторики, больше повествовательности и даже диалогов.

Эта идея, которая вполне в духе постмодернизма, была подхвачена другими пост-процессуалистами (ее самое новое, 2003 г., выражение – в книге Джойс, Прусселя и др. "Языки археологии: диалог, повествование и письменный" – Joyce et al. 2003).

 

б) Герменевтика и релятивизм. В названии книги Ходдера фигурируют термины "чтение" и "интерпретация". Это показывает, что смысл приравнения материальной культуры к тексту заключается в приложении герменевтики к археологии. Ходдер решительно отвергает весь сухой механизм позитивистского объяснения, столь излюбленный Новой Археологией, и воздвигает на его место герменевтическое понимание. По мнению Ходдера, объяснение уподобляет археологию точным наукам и подразумевает единственно правильный путь к открытию объективной истины через проверку теорий (как гипотез) фактами. "Много вреда было нанесено археологии грубостью проверки гипотез и узостью 'научного метода'…" (Hodder 1986/91: 187).

Герменевтика же предполагает бóльшую роль интуиции, схватывания целостной картины. Она подразумевает опору на жизненный опыт исследователя, вписанный в опыт всей его культуры, и связь этой культуры с культурами прошлого. Это в свою очередь предполагает способность исследователя вжиться в материалы чужой и далекой культуры.

"Герменевтика подразумевает понимание мира не как физической системы, а как объекта человеческих мыслей и действий. … Как бы археологам ни хотелось думать иначе, они редко работают как позитивистские ученые-естественники. Я бы сказал, что в целом то, что они имеют обыкновение делать, это следовать простым герменевтическим процедурам в потоке меняющихся интерпретаций" (Hodder 1986/91: 150).

На деле, учит Ходдер, наши описания фактов изначально нагружены теориями, так что невозможно установить вполне объективную истину. Всякая истина относительна, всякое заключение содержит только зерно истины. Наши заключения субъективны, и мы должны отчетливо сознавать это. Тогда мы будем в состоянии понять, что другие взгляды не менее вероятны, чем наши. Это релятивизм.

Вот в чем основа эклектичности Ходдера, его приверженности разнообразию подходов и его убеждения в позволительности принципиально разных решений. Эти его призывы к плюрализму мнений носят демократический характер, но, как всякий релятивизм имеют и свою изнанку.

Каждый археолог вправе иметь свою собственную картину прошлого. Не-археологи также. Аборигены также. Также и верующие, которые хотят запретить раскопки могил. Можно спросить: также и Деникен с его "Воспоминаниями о будущем"? Также и приверженцы нацистской расовой теории? Где-то здесь должна быть найдена граница, и ее стоило бы обосновать. Этой опоры пост-процессуализмом не найдено.

Ходдер понимает это и ищет выход.

"Любая дискуссия о 'чтении' прошлого или о внутренних значениях содержит намек на эмпатию и нехватку точной науки, так что утверждение "по мне это имеет смысл" становится конечным судьей в любом споре. Таким образом, археология становится жертвой интересов. Пост-процессуальные археологи, однако, отвергают эмпатию и представление, что чья-то интерпретация прошлого, хоть и несвязанная с данными, равно весома" (Hodder 1986/91: 187).

Одни пост-процессуалисты решают дело выявлением перспектив разных картин прошлого и критикой вложенных в эти перспективы интересов. Другие подчеркивают сопротивление данных – данные налагают ограничение. Сам Ходдер считает возможным "диалектическое" соединение обоих решений. "…археология есть то, что она есть сегодня в каждой стране частично из-за того, что найдено. А найдено то, что искали…" (Hodder 1986/91: 188).

 

в) Критическая археология. Выявление интересов, вложенных в разные трактовки прошлого - это проявление другого направления, принятого Ходдером в свое мышление, а именно так наз. "критической теории". Она была создана западными марксистами (Франкфуртской школой). "Новые археологи" применили эту теорию к археологии первыми (в 1980 г.), затем Ходдер, еще больше увлеклись его ученики (Миллер, Тилли) и сторонники (Лиони), и появилась "критическая археология".

У самих основателей "критической теории" содержались разоблачительные положения, что созданная буржуазным обществом "культурная индустрия" производит массовую культуру, а низы ее пассивно потребляют, не замечая, что она скрыто проводит идеологическую обработку, являясь могучим средством такой обработки. Мятежные археологи заявили, что археология на телевидении и в популярной литературе является частью этой массовой культуры. Публика невольно уклоняется от хаоса первобытного прошлого, поддаваясь очарованию всемогущей научной археологии, якобы аполитичной и нейтральной, а она формирует то представление о прошлом и о ходе истории, которое требуется господствующим социальным силам. Критическая теория полагает, что идеалы объективности и свободы от оценок сами выражают чьи-то классовые ценности, кому-то выгодны, кому-то нет.

Ее приверженцы полагают, что, критикуя и разоблачая социальные корни тех или иных археологических концепций, они освобождаются и освобождают других от идеологической обработки, от ложных взглядов. Но если все порождены социальными позициями, все неразрывно связаны с классовой идеологией, то как обнаружить правильные взгляды? Ведь "критическая теория" тоже классово обусловлена, как и все теории! "По какому праву или благодаря каким процедурам она присвоила себе особый теоретический статус" (Hodder 1986/91: 178) и может считать, что избежала той западни, в которую попали все остальные теории? "Новый археолог" Марк Леони считает, что такую гарантию дает ей "материалистическая археология" (Leone 1980: 757). "Но я, например, не принимаю основные догматы материализма …, я могу утверждать, что материализм сам есть ложная идеология – что это просто еще одна универсальная теория, развиваемая ученым сообществом, чтобы утвердить привилегию на контроль над "правильной" интерпретацией прошлого" (Hodder 1986/91: 178).

Альтернативное средство обойти эту трудность, это признать, что прошлое непознаваемо во всей полноте, и избрать политическую позицию, которую и объявить.

"Это, - заявляет Ходдер, - разумеется, честный ответ, которые многие найдут привлекательным, но возможные результаты разрушительны. Если прошлое не имеет целостности и любое объяснение столь же добротно, как объяснения других, то археология полностью открыта политическим манипуляциям со стороны правительства, элит, экономических групп, и фашистских диктатур. С данными, описанными как полностью субъективные, археолог не имел бы возможности апеллировать к данным, возражая против злоупотреблений прошлым" (Hodder 1986/91: 179).

А что же он сам? Он ссылается на то, что факты археологии имеют "контекстную реальность в отношении к теории". Опять же это кратко и не очень ясно. Но обратимся к его объяснению значимости контекстов и структур.

 

г) Структуралистские и контекстуалистские идеи. Эти идеи он проводил в названных и в последующих работах. В чем состоит нововведение Ходдера? Процессуальная археология рассматривала материальную культуру как эпифеномен, то есть как сопутствующее явление. Это означает нечто, что само по себе не интересно для научного сообщества, а привлекает внимание только как выражение и отражение действительно важных явлений – социальной структуры, экономики, воздействия природной среды. Во время своих этнографических исследований в Африке Ходдер пришел к заключению, что материальная культура имеет не только такое значение. Что артефакты, материальные вещи, все нагружены символическими значениями, и, поскольку они изначально так созданы, они сами активно участвуют в социальной жизни. А это означает, что они и сами были частью социальной структуры. Наша задача – распознать эти их значения.

"Мы откапываем материал, как и откапываем идеи. И мы хотим видеть каждый объект и как объект, результат процессов и действий, и как знак, поскольку объект (горшок) может быть означающим для других объектов (таких как племя 'х' или женская деятельность)" (Hodder 1986/91: 48).

Активная вовлеченность артефактов в социальную деятельность ведет к ситуациям, в которых символы не отражают просто социальные условия, а могут камуфлировать и искажать их.

Он обращает здесь интерес к символам не только против процессуалистов, но и против поведенческой археологии Шиффера: она ведь интересовалась главным образом поведением и вещами, а не мыслями и символами.

Чтобы познать их значения, нужно понять всю ментальную структуру, в соответствии с которой они были созданы. Это возможно лишь тогда, когда имеешь перед глазами целостность, чем шире, тем лучше.

Ходдер иллюстрировал свои мысли о целостности раскопками на Оркнейских островах, где копали такие прославленные археологи, как Чайлд (Скейра Брэ), Кларк и Ренфру. Они раскапывали поселения, как и могилы и ритуальные места и объединяли их в группы – поселения с поселениями, могилы с могилами и т. д. – так устанавливались типы и категории, чтобы далее исследовать связи между ними и аналогичными памятниками Англии и континента. Никто из этих археологов не осмеливался нарушить рубежи между этими категориями и сопоставить поселение с могилами вокруг него. Вот это и было проделано Ходдером, и он нашел поразительные сходства! Немудрено: это были археологические культуры, давно забытые Новой Археологией. В 1984 г. эта тема была им развита дальше в статье "Погребения, дома, женщины и мужчины в Европейском неолите", уже для всей Европы.

Ну, что ж, это функционалистское понимание уже было провозглашено за несколько десятилетий до того Тэйлором в его сопрягательном подходе и вызвало к жизни контекстуализм. Всё нужно рассматривать в контексте. Но, вероятно, в Англии Тэйлора не очень прилежно читали, так что призыв звучал свежо.

Внимание к ментальным структурам также не ново – этим много занимался структурализм в культурной антропологии, причем, хоть этого в Англии не замечали, он развивался с 30-х годов и в археологии, правда, в немецкой. Но в Англии структурализм представлялся французским поветрием, так что выглядел новаторски и чарующе.

Ходдер чувствовал, что повторение старых идей всё же несколько принижает привлекательность новой доктрины для молодежи. Поэтому, прежде всего, он выдвигает идею принципиального отказа от узко доктринерского подхода. Он заявляет, что уже само расширение диапазона исследовательских подходов, сочетание разных концепций, диверсификация методик является новшеством. Таким образом, он превращает эклектизм из принижающего клейма в преимущество.

Во-вторых, он старается показать (это уже во втором издании его книги "Чтение прошлого"), что каждое из старых учений получает у него новые качества. Старый структурализм подразумевал системность, в которой знаки получали свои особые значения только благодаря различиям от других знаков, и был принципиально неисторичен. А Ходдер подчеркивает связь с историей и роль активного индивида. Прежний контекстуализм имел дело с контекстами экономики, социальной и природной среды. А Ходдер имеет в виду контексты символических связей и значений. "Истинно строгий и поэтому научный анализ должен также исследовать символические значения, которые являются посредниками между структурой (или пэттерном, конфигурацией, узором) и социальными функциями" (Hodder 1986/91: 41).

Будучи вынужден принять структурализм ради операций с символами и целостными контекстами, Ходдер обращает внимание и на те слабости структурализма, которые я отмечал в главе о структурализме.

"Как можно осуществлять структуралисткую археологию строго? Структурализм печально известен своими неверифицируемыми полетами фантазии, необоснованными аргументами, поскольку все данные могут усилием воображения быть представлены как трансформации друг друга и подстилающих структур" (Hodder 1986/91: 51).

На этот вопрос, надо признать, хорошо поставленный, ответ Ходдера снова не очень сильный:

"Многие структуралисткие анализы впрямь оказываются строгими и широко признаны" (по голосованию?). То, что люди различают их, признавая, что одни лучше других, говорит о том, что есть критерии (а эти критерии не субъективны?). "Наиболее широко распространенная процедура взвешивания, принятая в структуралистской археологии, заключается в том, чтобы продемонстрировать, что одни и те же структуры лежат за многими разными типами данных в одном и том же историческом контексте" (Там же). Но как доказано, что это одни и те же структуры? Теми же трансформациями всего во всё? Порочный круг.

Прочность методики еще больше ослабляется следующими сентенциями: "Вопрос о верификации структуры – относится ли структура к данным? – это условный вопрос" (Hodder 1986/91: 52) и "материальная культура не представляет социальные отношения – скорее она представляет субъективный взгляд на социальные отношения" (Hodder 1986/91: 56).

 

д) Исторический идеализм. Если Новая Археология, как и функционализм и структурализм были антиисторичны и заменяли рассмотрение в динамике анализом статики, если первые два течения роднились с социологией и выявляли законы процесса, то пост-процессуализм устремился назад к истории как непредсказуемой последовательности событий. Ходдер заявил, что "археология должна вернуть свои традиционные связи с историей" (Hodder 1986/91: 80). "Чем позволять исторической археологии становиться 'новым' естествознанием …, было бы больше пользы в переводе многих методов и предположений исторической археологии в преисторическую" (Hodder 1896/91: 105).

Ходдер ссылается на Коллингвуда. Толкуя о подчинении хода истории универсальным правилам, историк уподобляется естественникам и остается вне событий. Но выявляя суть событий (не Цезарь перешел речку Рубикон, а полководец нарушил запрет сената), историк входит внутрь событий, постигает их внутренние значения. Археолог в том же положении. "Именно когда мы делаем предположения о субъективных значениях в сознании давно умерших людей, только тогда мы начинаем делать археологию" (Hodder 1986/91: 82).

Почему субъективных значений? Ходдер поясняет:

"Я считаю, что роль истории - в том, чтобы понимать скорее человеческие действия, чем событие. Ухватить в действии – это ухватить в субъективном значении, внутри события. Так что есть тесная связь между историей и идеализмом. Под идеализмом я не имею в виду, что материальный мир не существует: скорее термин … предполагает, что материальный мир таков, каков он есть. Он должен быть воспринят, прежде чем можно действовать в соответствии с ним. Значит исторический идеализм это изучение того, как эти субъективные значения оказываются в историческом контексте…" (Hodder 1986/91: 83).

Конечно, Ходдер вместе с Максом Вебером против Марксова исторического материализма, с его первичностью производительных сил и производственных отношений. Вебер на примере значения духа протестантизма для успешного развития капитализма показывал противоположное – первичность духа. По мнению Ходдера, Чайлд делал то же самое, выявляя значение духа независимости и изобретательности для промышленной революции и полагая, что этот дух выделял европейцев по сравнению с азиатами и африканцами уже в бронзовом веке.

Ходдер понимает трудности такого подхода для археологов:

"Если археологи должны уделять больше внимания внутренним значениям, сути событий, как они могут это делать? Как мы могли бы по археологическим фактом реконструировать ману, кельтский дух, протестантскую этику, европейскую изобретательность, отношение к правому и левому? Проблема состоит в следующем: если мы отвергаем материализм, мы не сможем больше выводить идеи из материальной основы. Так что межкультурно-сравнительная, предсказательная форма выводов отпадает. Если каждый археологический контекст уникален и остается частным, то как нам интерпретировать его?" (Hodder 1986/91: 94).

Ходдер опять ссылается на Коллингвуда, который не видит отдельного существования фактов вне теорий, ведавших их выявлением, описанием и категоризацией. А теории эти поверхностны и ненадежны, как их сделать более весомыми?

"…а мы этого и не делаем. … Тут возможны только спор и приближение без конца, это и есть взгляд, принятый в этой книге. Но такой ответ был бы в целом слишком поверхностным". Мы можем делать строгие реконструкции и развивать критерии для выбора, какая теория лучше. Как? "… сперва погружаясь в контекстные данные, восстанавливая прошлое мышление через собственные знания … Прошлое – это опыт, который нужно прожить в своем сознании".

"Оживление прошлого достигается методом вопросов и ответов. Нельзя сидеть издали и наблюдать данные; их надо привести в действие, задавая вопросы…", и вопросы эти должны быть определенными, конкретными и быть нацелены на мотивы. "Хоть каждый контекст уникален, возникая из частной исторической ситуации, мы можем пережить идентичность общего чувствования с ним; каждое событие, хоть и уникальное, имеет универсальность, обладая значением, которое может быть постигнуто всеми людьми во все времена" (Hodder 1986/91: 98 – 99).

Проще говоря, это сводит всё дело к двум вещам: а) к строгому эмпирическому установлению и полному описанию фактов данного контекста, и б) к мысленному вживанию, опирающемуся на богатое воображение и собственный психологический опыт пребывания в максимально схожих ситуациях.

"Итак, - заключает Ходдер, - чтобы продвигаться вперед, археология должна вернуться назад. …вернуться во времена до Новой Археологии. … Новая Археология клеймила всю предшествующую археологию как нормативную, описательную, спекулятивную, неадекватную – пришло время оборвать это и начать сначала…Проверяя разные "новые подходы" в археологии за последние 20 лет, я показал, что их ограниченность происходила как раз из-за ухода от культурных значений, индивида и истории" (Hodder 1986/91: 104 - 105).

Возвращая ориентацию на индивида в истории, Ходдер также оказался в струе заметного потока, выявившегося еще в конце 70-х годов. Но там речь идет только о возможности выявлять индивида через стилистические детали археологического материала и как-то использовать результаты этого, а Ходдер поставил вопрос о роли личности в создании культуры. Правда, и это в археологии уже было – в концепции Вале.

Одним словом, Ходдер провозглашает неверие в исторические законы и веру в решающую роль личности и случайности в истории. Он декларирует также многозначность каждого археологического факта и важность символического в культуре. Но символы у каждой культуры свои: форма знака произвольна, условна. Отсюда предложение читать археологический материал как текст, то есть как совокупность знаков, которые в каждой культуре свои. В нашей современной культуре один набор знаков, в старой культуре другой. Как же нам ее понимать? В точном смысле это вообще невозможно.

На обложке книги помещено изображение глиняных ног из Стокгольмского музея (рис. 4), и Ходдер сопровождает эту метафору такими пояснениями в предисловии ко второму изданию: "Сапоги археолога, глиняные ноги, часто оказываются погруженными в прошлое. Уйдут ли эти ноги, просто оставив пустые следы, или сапоги будут заполнены личностью археолога и значением прошлого?" (Hodder 1986/1991: XIV).

 

11. Ходдер и пост-процессуализм. Он написал еще ряд книг (и продолжает выпускать), но уже упомянутые книги сделали течение состоявшимся. Последующие книги и сборники развивали разные стороны пост-процесуализма.

В 1987 г. под его редакцией вышло два сборника: "Археология значений контекстов" и "Археология как история длинного времени". Первый из этих сборников – попытка показать строгие методы, которыми можно, исследуя контексты (от древних до современных), постигать значения. Методы эти – сугубо гуманитарные: разгадывание психологических мотивов (понимая, что социальные мотивы в прошлом могут быть иными, чем у нас), увязка их с событиями, понимание метафор. Второй сборник – это перенесение в археологию некоторых принципов истории и понятий школы "Анналов" из Франции. В 1989 г. вышел сборник "Значение вещей. Материальная культура и символическое выражение". Сам он в этом сборнике поместил статью "Пост-модернизм, пост-структурализм и пост-процессуальная археология".

В 1990 г. Ходдер выпустил книгу "Доместикация Европы", в которой он попытался представить неолитизацию Европы – проникновение в Европу производящего хозяйства и оседлого образа жизни как сложение соответствующей символики и роль символов не только в понимании этих процессов, но и в их осуществлении. Символы он выявляет с помощью "описания с нажимом". Большую роль в этом у него играют вполне структуралистские оппозиции: 'дом' (лат. domus) как символ цивилизованного общества и 'поле' (лат. agrios) как символ дикости, но и земледелия. Он прослеживает, как с развитием земледелия в неолите центр активности перемещается из дома в поле (рис. 5), а с развитием подвижного скотоводства некоторые социальные и ритуальные функции дома перемещаются на могилы (рис. 6 - 8).

В течение всей книги он много занимается философией самого написания книги – по примеру Барта и Фуко, и тонко проводит идею "критической теории".

"Я, писатель, пытался убедить Вас, читателя, в структурах моего мышления. Но я знаю, что, читая, вы напишете свои собственные структуры поверх моих слов. Я пытался зафиксировать мои мысли на цели и упорядочил поток слов в книге и в конкретных данных прошлого, чтобы убедить вас и себя самого, в их достоверности. А вдобавок, я, читатель, пытался заманить в ловушку вас, писателя, в прошлых структурах, которые возможно только присутствуют в нас через современное общество, которое окружает нас. Когда я писал, я открывал структуры в преисторических данных, но читал ли я эти данные через структуры, которые уже нашли меня? Писал ли я эту книгу или она сама писалась мною? Многие авторы имеют ощущение, что кто-то смотрит из-за их плеча и пишет за них. … Сегодня являемся ли мы продуктами долговременных структур, которые выражаются через нас, или мы в каком-то смысле создаем эти структуры в актах чтения и писания? … Я спрашиваю, подвигли ли меня структуры в настоящем читать и писать прошлое определенным образом?" (Hodder 1990: 273 – 274).

Столь глубокомысленно, что теряешь нить, кто пишет, о чем и для кого.

В 1991 г. под редакцией Ходдера вышел очень полезный сборник историографических обзоров "Археологическая теория в Европе: три последних десятилетия". Во введении Ходдер пишет: мое господствующее впечатление от редактирования этого тома - что археология всегда была социально ангажированной" (Hodder 1991: 22). Он добавляет, что в большинстве стран Европы ядром археологических исследований остается ориентация на историю, а, кроме того, многие опираются на марксизм.

В 1992 г. вышел сборник статей Ходдера за 10 лет "Теория и практика археологии" (новое изд. 1995) – своеобразное повторение опыта Бинфорда 1972 г. Третий раздел книги составляют полемические статьи – споры с нападающими процессуалистами. Ходдера часто обвиняли в том, что он слишком часто меняет свои взгляды и пишет противоречивые вещи. В статье "К радикальному сомнению: диалог" он отвечает: да, я писал противоречивые вещи, но это в поисках. Мне трудно спорить, легче писать. "Я могу контролировать теорию и слова в границах текста". Мои писания многозначны, и я продолжаю развиваться, поэтому изменяю свои утверждения. С некоторым кокетством и самоиронией Ходдер продолжает:

"Это мой интерес – быть неоднозначным, противоречивым. Без веры нет шедевра, нет "я". Я получаю силу и авторитетность посредством иронии и критики. Я плыву, расчлененный, между позициями. Никто не может меня затронуть. Неважно, верю ли я во что-нибудь. Я выше всего этого, на более высоком уровне. Сомнение позволяет мне чувствовать себя хорошо" (Hodder 1992/95: 158).

В 1995 г. под редакцией Ходдера совместно с Майклом Шэнксом и еще пятью археологами выходит сборник "Интерпретирующая археология: находя значения в прошлом". Во вводной статье, написанной Шэнксом с Ходдером, они выразили сожаление, что пост-процессуальную археологию кое-кто рассматривает как выступающую против научности, за субъективность, за исторические частности вместо генерализации. Они предложили переименовать пост-процессуальную археологию в "interpreting archaeology" - "интерпретирующую археологию" (или интерпретативную – можно и так перевести), чтобы избежать ненужного противопоставления. У Ходдера в этом томе довольно схоластическая статья о том, чтó в материальной культуре, рассматриваемой как текст, можно принять за метафоры, чтó за метонимии, синекдохи и прочие тропы художественной речи (рис. 9 – 10).

В 1998 г. Ходдер выпустил учебник "Археологический процесс. Введение" (Hodder 1998). В нем много места уделено анализу мыслительного процесса археолога, соотношениям теории и интерпретации данных. Кроме понимания, из этого вытекающего, теория связана с предпониманием (рис. 11) – это глубокая мысль, одна из самых важных в пост-процесуализме. Правда, я высказал почти на два десятилетия раньше (в "Археологической типологии").

В учебнике есть главы "Кризис в глобальной археологии", "Археология и глобализм", "К рефлексивному методу", "Может ли новая цифровая технология обеспечить рефлексивную методику?" – словом, Ходдер хочет держать пульс на молодежном движении и не отставать. Рефлексивная методика – это примерно то, что было представлено его цитированными рассуждениями в "Доместикации Европы": исследуя, размышлять о том, как я исследую, и что это может означать в философском смысле. Постоянно обсуждать это с археологами и не-археологами. Девиз рефлексивной археологии с параллельным девизом "рефлексивной социологии" Бурдье породил целую литературу. Не забыть бы только старую притчу о сороканожке, которую спросили с которой ножки она сейчас шагнет. Бедная сороканожка задумалась и не могла сделать ни шагу.

Ходдер предпринял также раскопки знаменитого памятника Чаталгююк в Турции, где решил реализовать рефлесивную и демократическую археологию на практике. С целой командой молодых археологов он раскапывал этот известный памятник. Во время работы каждый участник раскопок высказывал свои соображения и сомнения, и все постоянно фиксировалось камерами и компьютерами. Накоплены горы фильмов и многие гигабайты записей. Выпущен том "К рефлексивной методологии. Пример в Чаталгююке, под авторством членов Чаталгююкской команды" (Hodder 2000). По этому поводу искренний почитатель Ходдера и сторонник пост-процессуализма Адриан Чэдуик сомневается:

"эти часы зафильмированных изображений и интервью – много ли они добавляют к интерпретации памятника? Кажется, это отражает желание ухватить или зафиксировать всё. Интерпретацию это не делает с необходимостью хоть на йоту ближе и не компенсирует никакие ощутимые недостатки в обычной архивации" (Chadwick 2003: 103).

 

12. Ученики. Если Ходдер академичен и философичен, то его радикальные ученики Майкл Шэнкс, Крис Тилли, Дэвид Миллер, Джулиан Томас более политизированы. Они объясняют, что реконструкции современых археологов имеют мало общего с прошлой реальностью и находятся под воздействием современной идеологии, а она обусловлена социальной и политической позицией. Невозможно избежать вовлечения в идеологическую борьбу. Можно лишь осознать это и избрать нужную сторону – сторону борьбы за свободу эксплуатируемых. Уже в 1984 г. Миллер и Тилли выпустили сборник "Идеология, власть и социальные перемены".

Самые известные ученики Ходдера – это Майкл Шэнкс (Michael Shanks) и Крис Тилли (Christopher Tilley). Они заострили выдвинутые взвешенно тезисы своего учителя и вызвали общее сопротивление. Всего лишь год спустя после главной книги Ходдера "Чтение прошлого", в 1987 г., Шэнкс и Тилли издали две книги, написанные в соавторстве: Re-constructing archaeology и "Социальная теория и археология". Первая книга в черной обложке, вторая в красной – это дало повод Кристиансену назвать свою рецензию на них совсем по Стендалю - "Красное и черное". Но в подтексте, конечно, имеются в виду коммунизм и анархизм.

Название "черной книги" может иметь два значения: "Реконструирующая археология" и "Ре-конструируя археологию", а подзаголовок гласит: "Теория и практика". Исходя из марксистскй диалектики, авторы декларируют ликвидацию противопоставления теории и практики, объективности и субъективности, прошлого и современности. Сложным и туманным языком они провозглашают: