Религиозное чувство как измерение

Неутолимая страсть, порождающая в человеке жажду познать конечный смысл вещей — их происхождение и судьбу, — выражена в прекрасном образе на первой странице романа Томаса Манна Иосиф и его братья.

«Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?

Так будет вернее даже в том случае и, может быть, как раз в том случае, если речь идет о прошлом всего лишь только человека, о том загадочном бытии, в которое входит и наша собственная, полная естественных радостей и сверхъестественных горестей жизнь, о бытии, тайна которого, являясь, что вполне понятно, альфой и омегой всех наших речей и вопросов, делает нашу речь такой пылкой и сбивчивой, а наши вопросы такими настойчивыми. Ведь чем глубже тут копнешь, чем дальше проберешься, чем ниже спустишься в преисподнюю прошлого, тем больше убеждаешься, что первоосновы рода человеческого, его истории, его цивилизации совершенно недостижимы, что они снова и снова уходят от нашего лота в бездонную даль, в какие бы головокружительные глубины времени мы ни погружали его. Да, именно «снова и снова»; ибо то, что не поддается исследованию, словно бы подтрунивает над нашей исследовательской неуемностью, приманивая нас к мнимым рубежам и вехам, за которыми, как только до них доберешься, сразу же открываются новые дали прошлого. Вот так же порой не можешь остановиться, шагая по берегу моря, потому что за каждой песчаной косой, к которой ты держал путь, тебя влекут к себе новые далекие мысы»⁵³.

«Тайна, — говорит Манн, — делает нашу речь такой пылкой и сбивчивой». Той же метафорой пользуется Чезаре Павезе в письме к одной преподавательнице, переводчице Илиады и Одиссеи, печатавшихся в серии издательства Эйнауди, редактором которой был великий писатель. В ответ на пожелание, чтобы мысль о религиозной потребности, затронутая в его последней книге Прежде чем пропоет петух, нашла свое осмысление и развитие, Павезе пишет:

«Что касается решения, найти которое Вы мне желаете, то я полагаю, что вряд ли пойду дальше XV главы Петуха. Но как бы там ни было, Вы не ошиблись, почувствовав, что это воспаленная точка, locus всего моего сознания» ⁵⁴.

Религиозное чувство — это способность разума выразить свою глубинную природу в конечном вопросе, это locus осознания человеком своего существования.

Этот вопрос неизбежно встает перед каждым человеком и определяет все его мировоззрение.

Американский философ Альфред Н. Уайтхед дает следующее определение религии: «Это то, чем человек занимается в своем одиночестве» ⁵⁵. Такое определение интересно, хотя в нем и не находит всего своего выражения все то значение, с которого начинается прозрение его породившее. Действительно, этот конечный вопрос имеет для человека основополагающее значение, и в этом смысле человек совершенно одинок: ничто другое не является этим вопросом, кроме него самого. Поэтому, если мы смотрим на мужчину, на женщину, на друга, на прохожего, не чувствуя в себе отзвука этого вопроса, той жажды судьбы, которая образует его, то наше отношение к другому не может быть человеческим, и еще в меньшей степени оно может быть отношением любви на каком бы то ни было уровне: оно не уважает достоинства другого, не соответствует его человеческому измерению.

Однако тот же вопрос, в тот самый момент, когда он становится выражением моего одиночества, становится залогом того, что я не один, потому что означает, что я образован чем-то иным, хотя и таинственным.

Поэтому, если бы мы захотели дополнить определение, данное американским философом, то мы сказали бы, что религия, хотя и есть то, чем человек занимается в одиночестве, но, вместе с тем, это и то, что открывает ему, что он, по сути, не один. И это более свойствен но природе человека, чем одиночество, поскольку структура вопроса не порождается по моей воле, но дана мне. Поэтому одиночеству предшествует общество, которое охватывает мое одиночество, из-за чего оно уже не является истинным одиночеством, но призывом к сокровенному обществу.

Чарующий отзвук этого мы слышим в стихотворении Пера Лагерквиста, лауреата Нобелевской премии по литературе:

Незнакомец — мой друг, некто, мне не знакомый.
Незнакомец далекий, далекий.
По нему мое сердце тоскует,
Потому что его нет со мною.
Потому что, быть может, нет его вовсе?
Кто ты, своим отсутствием
сердце мое наполняющий?
Наполняющий землю
отсутствием своим?

(P. Lagerkvist. «Uno sconosciuto и il mio amico», в Poesie. Guaraldi/Nuova Compagnia Editrice. Rimini/Forlм 1991. P. 111.)

Заключение

Только гипотеза Бога, только утверждение тайны, как реальности, существующей за пределами наших исследовательских способностей, отвечает изначальной структуре человека.

Если человек по природе страстно стремится найти ответ, если, следовательно, структура человека и есть этот неудержимый и неиссякаемый вопрос, то вопрос устраняется, когда отрицается существование ответа.

И этот ответ может быть лишь бездонным. Только существование тайны соответствует структуре просящего, каковым является человек. Он непрестанно жаждет чего-то, что не есть он сам, чего он сам себе не может дать, чего он не может измерить, чем обладать он не умеет.

«Мир без Бога был бы сказкой, рассказанной идиотом в припадке буйного помешательства» ⁵⁶, — такие слова вкладывает Шекспир в уста одного из своих героев, и никогда еще не было дано лучшего определения сути атеистического общества. Жизнь была бы «сказкой», странным сном, следовательно, абстрактным рассуждением, плодом обостренного воображения; «сказкой рассказанной идиотом», следовательно, лишенной внутренней связи, фрагментарной, беспорядочной, неспособной к предвидению; рассказанной «в припадке буйного помешательства», то есть когда единственной методологией отношений является насилие, а вернее сказать, иллюзия обладания.

Это пространное жизненное разъяснение имеет своей целью подчеркнуть, чем является в нас религиозное чувство, как оно обнаруживается в нашем сознании: вопрос об изначальной целостности нашего разума, то есть способности человека к познанию, его готовности все больше углубляться в реальность и заключать ее в свои объятья.

Именно уже в силу того, что человек живет, он задает себе этот вопрос, поскольку он является источником осознания им реальности. И он не только задает себе вопрос, но и отвечает на него, утверждая нечто «конечное»: ибо в силу того, что человек живет хотя бы пять минут, он утверждает существование quid, ради которого, по существу, стоит жить эти пять минут. Это механизм, заложенный в самой структуре разума, это неизбежное следствие. Как глаз, распахиваясь, видит формы и цвета, так разум, в силу того, что начинает действовать, утверждает существование «конечного», конечной реальности, в которой все обретает свое бытие; конечную судьбу, смысл всего.

Поэтому на эти основополагающие вопросы мы даем ответ сознательно и недвусмысленно; или практически и неосознанно.

Утверждение существования ответа, что подразумевается в самом явлении вопроса, можно изобразить в виде следующей формулы:

А Ю А ₁

Эта формула указывает на то, что А переходит в А₁, то есть символизирует движение, изменение. Разумное прочтение этой формулы подразумевает вхождение в нее третьего элемента, внешне не выраженного, хотя и содержащегося в формуле. Действительно, если не допускать существования некоего Х, помимо существования А и А₁, то мы должны были бы отождествить А с А₁, отрицая таким образом «переход» или различие между А и А₁, очевидное на опыте. Если одно переходит в другое, значит, нечто «иное» делает возможным этот переход. Сказать, что «человек находится в процессе становления» или «жизнь проходит», значит, подразумевать существование чего-то иного; иначе это было бы утверждением, отрицающим самое себя, потому что не допуская существования скрытого фактора, обуславливающего переход, мы должны были бы допустить, как это уже было сказано, тождество между А и А₁, что явилось бы отрицанием вышеупомянутой формулы, представляющей собой описание опыта в действии.

Глава шестая
НЕРАЗУМНЫЕ ПОЗИЦИИ ПО ОТНОШЕНИЮ К КОНЕЧНОМУ ВОПРОСУ: ЕГО ВЫХОЛАЩИВАНИЕ

Теперь нам бы хотелось хотя бы кратко проанализировать то, что я назвал бы «неразумными» позициями в подходе к этим вопросам, в ответе на эти вопросы, составляющие суть религиозно го чувства.

Почему я использую слово «неразумные»? Потому что неразумной является позиция, претендующая на то, чтобы определенному явлению дать объяснение, не соответствующее всем факторам, принятым во внимание. Нельзя дать ответ на вопрос, забывая или отрицая какой-либо его фактор.

Этому наблюдению можно придать общий смысл, утверждая, что заблуждение является таковым, когда его логика вынуждает нас забывать или отрицать что-либо.

Такого рода поведение я называю также «бесчеловечным», именно в силу того, что оно неразумно.

Перечислю шесть позиций. И не из чистой любви к перечисле нию, но потому что так или иначе такое поведение представляет собой искушение для всех нас, если уже не стало практикой нашей жизни. «Humani nil a me alienum puto»⁵⁷: ничто человеческое мне не чуждо. Как бы то ни было, по статистике, подобное поведение, по крайней мере в своем практическом выражении, характерно для большинства.