Геном <-> мозг <-> тело <-> культурная среда <-> общество <-> Вселенная. 3 страница

Эмпирическая многоаспектность современной психофизиологии особенно ярко проявилась в обращении Оргкомитета созданной в 1982 году Международной организации по психофизиологии к научным обществам и организациям. В этом документе психофизиология определяется как наука, «которая изучает физиологию психологических функций и взаимоотношения мозга, тела и поведения живых организмов в соотношении с окружающей средой» и «включает среди прочих следующие области исследования: ощущение и восприятие, обучение и память, эволюция и развитие поведения, мотивации и эмоции, агрессия и защита, центральная и автономная нервная система, нейрональные связи, синаптическая передача, межполушарные связи, церебральная доминантность, психосоматические расстройства,

биологическая обратная связь, стресс, психофармакология, человек в воздухе и космосе, физическая активность и спорт» [Commettee...l981].

Эмпирическая многоаспектность рассмотрения мозговых процессов, включавшая вначале лишь психологические и физиологические аспекты, в настоящее время значительно увеличилась в связи с тем, что эти процессы стали также предметом интереса многих других наук как гуманитарного (социология, лингвистика и т.д.), так и биологического (нейрохимия, молекулярная биология, генетика) направлений. В этих науках за последние годы достигнут весьма значительный прогресс, причем проводимые в огромном числе работ психолингвистические, нейролингвистические, психофармакологические, психогенетические и т.д. сопоставления сталкиваются с теми же трудностями, что и психофизиологические сопоставления, и выдвигают проблему согласования различных аспектов рассмотрения в рамках единого эволюционного феномена — мозговых процессов, которые оказываются одновременно и психическими, и физиологическими, и биохимическими, и молекулярно-биологическими, и информационными, и энергетическими, и биофизическими, и т.д., в зависимости от аспекта рассмотрения, диктуемого той или иной традиционной наукой.

Масса данных, полученных при исследованиях мозговых процессов методами разных наук «... становится на уровне эмпирии необобщаемой — она представляет собой конгломерат знаний, который со временем захлестывает науку» [Пономарев 1982, с. б]. В этой ситуации происходит, как считает Я.А. Пономарев, «переход к новому типу знаний, действенно преобразующему...Особенность нового знания состоит в том, что место субъективных критериев расчленения явления, выделения его отдельных сторон, аспектов, занимают объективные критерии... В качестве объективных критериев расчленения явлений используются структурные уровни его организации — трансформированные этапы развития» [там же, с. 7].

По-видимому, психофизиология в настоящее время вступает в этот, пятый этап развития, который представлен системным подходом. Системный подход в психофизиологии не является однородным или единым направлением; общим, пожалуй, явля

ется лишь признание того факта, что любая «функция», что бы под этим ни понималось, осуществляется не отдельными структурами или нейронами, а их системами [Анохин 1940, 1968, 1975, 1978, Бехтерева 1971, Джон 1981, Ливанов 1972, Лурия 1973, Маунткасл 1981, Судаков 1984 и мн. др.].

Как мы уже отмечали, подходы, занимавшие доминирующее положение на различных исторических этапах развития представлений о соотношении психики и мозга, имеют место и в современной литературе. В частности, подход «наивного здравого смысла» виден в работах, где даже без регистрации активности мозга, а лишь на основании измерения времени реакции или отчетов испытуемых делаются выводы о том, «возбуждение» каких структур мозга лежит в основе тех или иных «психических процессов». Проблема соотношения психики и мозга часто решается и умозрительно, при сопоставлении физиологических данных с результатами изощренной философской рефлексии. Этап развития психологии, независимого от действительного решения психофизиологической проблемы, также не завершился. Он представлен такими высказываниями как «психические события, ведь, происходят не в голове, как нейрофизиологические события» [Зинченко 1977, с. 118], или «субъективная сторона внутреннего мира личности не является предметом нейрофизиологии, поскольку она не является предметом науки вообще» [Симонов 1981, с. 8]. Сюда же примыкают и публикации некоторых физиологов, откровенно признающих дуализм и даже триализм, нейропсихологов, обнаруживающих «локализацию высших психических функций», а также «чисто физиологические», или «наивно физиологические» работы, в которых описываются результаты все еще имеющих место исследований условных рефлексов. Наибольшим числом публикаций представлена в настоящее время, по-видимому, сопоставляющая психофизиология (в самых разных вариантах, но преимущественно — использующая категории компьютерной метафоры) и значительно меньшим, но все возрастающим числом публикаций — системный подход.

Некоторые количественные представления о динамике идей психофизиологии дает анализ тем физиологических исследований в АН СССР: тема «Механизмы условного рефлекса» еще в 1964—65 гг. занимала 41,6% общего числа тем по нейрофизиоло

гии и высшей нервной деятельности, а в 1981—1985 гг. — только 7%. Возросло же за этот период относительное число таких тем как «Механизмы памяти» (от 1 до 7%) и «Системные основы поведения» (от 4 до 6,8%) [Костюк 1983, с. 31].

Таким образом, системный подход в психофизиологии, позволяющий, на наш взгляд, решить проблему действительно объективного изучения субъективной реальности, в настоящее время противостоит, главным образом, сопоставляющей психофизиологии. В этой психофизиологии основными являются представления о «самостоятельности» общей психологии, «самостоятельности» нейрофизиологии и о возможности их сопоставления. Рассмотрим основания этих представлений.

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ

Как мы уже отмечали, любые представления о психических процессах, состояниях и т.д. не могли сформироваться иначе, чем как обобщенные статистические характеристики или аспекты рассмотрения внешнего поведения. Представления о структуре субъективного мира или о «психических процессах» складывались под воздействием определенных практических потребностей и изменялись с изменениями этих потребностей, что ясно видно как при анализе причин распада интроспективной психологии на школы [Johnson 1980], так и при сравнении психологической терминологии различных исторических эпох. Даже наиболее глобальное дробление субъективного мира не оставалось постоянным. Очень древнее разделение психики на ум, волю и чувства кажется связанным с выделением первых социальных ролей в примитивных человеческих обществах: жрецов, вождей и рядовых членов племени [Фрезер 1980]. С.Л. Рубинштейн, например, отмечал, что «необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психических явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первичным, основным является двучленное деление психических процессов на интеллектуальные и аффективные, в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII — XVIII веков» [1957, с. 269]. В настоящее время принимается,

что «должно быть преодолено традиционное расщепление личности на мотивационную, волевую, познавательную сферы» и предлагается анализировать личность в терминах «динамических смысловых систем» [Асмолов 1984, с. 62].

Нет объективных оснований и для более мелкого членения психики на «единицы». Как отмечает Б.Ф.Ломов, «что только не пытались рассматривать в качестве такой «единицы»: и ассоциацию [Миль, Бэн, Спенсер, Ярошевский 1977], и гештальт [Вертгаймер 1923 и др.], и знание [Выготский 1982], и элементарный акт отражения [Рубинштейн 1946], и ощущение [Ананьев I960], и действие [Рубинштейн 1946, Леонтьев 1983] и др. Все эти единицы выбирались в зависимости от того, какую из базовых для психологии категорий исследователь брал в качестве главной или даже единственной. Каждая категория по существу может быть основанием для выделения соответствующей «единицы» бытия человека и его психики» [Ломов 1984, с. 75].

Тем не менее, психологи продолжают оперировать именно исходным первичным разделением психики на познавательную, волевую и эмоциональную сферу. Рассмотрим познавательную ситуацию, например, в психологии восприятия. Как отмечает Б.Ф. Ломов, «когда изучается, например, восприятие, то обнаруживается, что в принципе невозможно создать условия, которые позволяли бы отпрепарировать его от памяти, мышления, эмоций и т.д.» [1984, с. 75].Если учесть также, что восприятие невозможно отпрепарировать и от действия [...], то становится очевидным, что, в отличие от философско-гносеологической категории восприятия как отражения целостного объекта, для выделения отдельного «психического» процесса восприятия никаких оснований не существует. Восприятие — это лишь аспект рассмотрения целостного соотношения субъекта со средой. Даже выделяемые различные «модальности» восприятия, такие как зрительные, слуховые и т.п. образы, оказываются лишь аспектом рассмотрения этого целостного соотношения, так как при решении испытуемым «зрительной перцептивной задачи» никаких оснований сомневаться в том, что он соотносится со средой и с помощью других анализаторов, не существует. Такая же путаница существует и в психологии памяти: то память представляется как одна из психических функций наряду с другими, такими как

восприятие, мышление, воля и т.п., то как некоторое свойство других функций, и тогда говорят об эмоциональной памяти, сенсорной памяти, моторной памяти и т.п.

Не большую определенность в эти «процессы» вносит и психология деятельности. Эта психология, введя на место «процессов» иерархию «деятельность, действие, операция», по существу лишь заменила рассмотрение внешнего поведения с разных сторон на рассмотрение его с разного расстояния, сохранив при этом фактически и «процессы» в виде перцептивной, мнемической, интеллектуальной и т.п. деятельности.

Когнитивная психология в действительности лишь переименовала процессы, принимавшиеся в психологии восприятия, использовав кибернетическую терминологию, как это хорошо показано Б.М. Величковским [1982].

Не меньшая путаница наблюдается и в сфере «чувств». Как отмечает В.К.Вилюнас, «большую путаницу в психологию эмоций вносят терминологические расхождения. В какой-то мере они заложены уже в повседневном языке, позволяющем нам называть, например, страх — эмоцией, аффектом, чувством или даже ощущением, или объединять под общим названием чувства такие различные явления как боль и иронию, красоту и уверенность, прикосновение и справедливость» [1984, с. 5]. То же мы находим и у A.H-Леонтьева: «в пестром перечне мотивов можно обнаружить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током» [1975, с. 189]. Действительно, даже такое обычное явление как голод, может одновременно рассматриваться и как эмоция, и как мотивация, и как чувство, и как ощущение, и как потребность в пище.

Значение эмоций во всех сферах человеческой жизни признается первостепенным, и в настоящее время это психологическое понятие — эмоция, появившееся как обобщение различных чувств бытовой и первобытной психологии, употребляют также и социологи, и физиологи, и клиницисты, и т.д. Тем не менее, вопрос «Что такое эмоция?» до сих пор кочует из одной публикации в другую и не имеет однозначного ответа, также как и не существует общепринятой классификации эмоций. Как мы уже отмечали, все многообразие чувств Б.Спиноза свел к нескольким основным — желанию, удовольствию и неудовольствию, из комбинации которых и

выводится любовь и ненависть, надежда, страх, уверенность, отчаяние, веселость, подавленность, зависть, презрение, сомнение, самомнение. В других исторических условиях в основу классификации эмоций кроме удовольствия и неудовольствия закладывались еще возбуждение и успокоение, напряжение и разрешение [...] или «согласно военной науке... наступление (преодоление), оборона (защита, сохранение) и отступление (утрата ранее занимаемых позиций)» [Симонов 1981, с. 141].

Из всего сказанного становится ясно, что сфера «чувств» описывает определенные характеристики целостного поведения, прежде всего, социального, которое характеризуется специальными сигнальными признаками, такими как улыбка или виляние хвоста, угрожающие позы или рычание, и т.п.

«Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломерат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно включает: а) стремление, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности» [Рубинштейн 1957, с. 267]. Поскольку стремление и желания фигурируют также и в сфере чувств, а волевые действия — в восприятии, то очевидно, что понятие воли, точно также как и все остальные понятия интроспективной психологии, характеризуют лишь внешнее поведение, определенный, социально обусловленный аспект его рассмотрения. Несамостоятельность этого понятия отражена также и в том, что часто его рассматривают как «борьбу мотивов».

Присоединяясь к оценке состояния современной психологии, данной Г.И.Дубровским: «Термин «психическое» — один из самых широко употребляемых в современном научном обиходе — влечет за собой пестрый шлейф, сотканный из различных знаний и смыслов, и в таком виде он фигурирует в качестве краеугольного камня психологии, отражая ее теоретическую несобранность» [1971, с.162], отметим, что вопрос о том, из каких «процессов» или «элементов» состоит внутреннее субъективное отражение, принципиально может быть решен с научной объективностью только изучением самой субъективной реальности, причем не по ее проявлениям во внешнем поведении и не самонаблюдением, а научными объективными методами, т.е. при изучении мозговых процессов.

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ НЕЙРОФИЗИОЛОГИИ

Теперь мы рассмотрим познавательную ситуацию в «самостоятельной» нейрофизиологии, феномены которой сопоставляются с описанными выше «психическими» процессами. Представления о физиологических (телесных) процессах в мозгу сложились в рамках медицинской практики по аналогии с телесными, физиологическими процессами в почках или печени и тесно связаны с понятиями структуры и функции. Понятие структуры возникло при описании мозга как тела, отражением чего является, например, то, что еще в XVII веке проводили «аналогию между бугорками, округлыми выпуклостями и отверстиями этой области (ствола мозга) и лучше известными элементами мужской промежности» [...]. И современная терминология, относящаяся к морфологии мозга, состоит из таких терминов как «червь» и «морской конек», различные «бугры» и «бугорки», «мост» и «акведук», «ручки» и «ножки» и т.п. Выделение структур мозга по гистологическим признакам столь же неопределенно: неясно, например, можно ли считать корковые поля, отличающиеся по количеству слоев, различными структурами, или такими структурами надо считать слои вне зависимости от того, какие поля они занимают.

Понятие же функции возникло в практике целенаправленного изготовления орудий труда [...], является синонимом «назначения» и предполагает творца, соединяющего детали в единую машину. «Структурно-функциональный подход» и реализует изучение мозга как машины, состоящей из структур, выполняющих различные функции. По каким же критериям и какие именно функции существуют у структур мозга? Сначала, как мы уже отмечали, эти функции выделялись как взятые с обратным знаком симптомы поведенческих изменений при повреждениях разных структур. В настоящее же время осознано, что этот путь является тупиковым. Так, У. Наута и М. Фейртаг, пишут: «Возьмем, например, такую структуру мозга как субталамическое ядро. Его разрушение у человека ведет к моторной дисфункции, известной под названием гемибаллизма, при которой больной совершает непроизвольные движения, как бы бросая мяч. Следует ли отсюда, что нормальной функцией субталамического ядра должно быть

подавление движений, напоминающих бросание мяча? Конечно, нет; данное состояние больного только дает представление о работе центральной нервной системы, выведенной из равновесия отсутствием субталамического ядра.» [1982, с.84]. Разрушение и стимуляция одних и тех же структур часто дают довольно сложную симптоматику, что приводит к тому, что различные авторы приписывают совершенно разные функции одним и тем же структурам. Неудивительно, например, что гиппокампу приписывается более 30 функций, в том числе такая как «детекция прагматической неопределенности» [...].

Неопределенность с выделением структур по морфологическим признакам привела к тому, что структуры стали выделять по функциональным признакам. В отсутствие возможности регистрировать активность нервных клеток в поведении представления о мозговых процессах и о функциях структур мозга могли быть только метафорическими. В зависимости от того, мыслился ли мозг как «регулятор животных духов» или «коммутатор», компьютер, Фурье-преобразователь, установка для голографии или «машина для психики», изменялся и набор постулируемых функций его структур. Широко распространенные представления о существовании «сенсорных структур», «моторных структур» и т.п. отражает коммутаторные представления. Как пишут У. Наута и М. Фейертаг, «...весь головной и спинной мозг человека — это великая промежуточная сеть, за исключением явно немногих миллионов мотонейронов. А когда «великая промежуточная сеть» начинает включать 99,98 процента всех нейронов, составляющих центральную нервную систему, этот термин теряет большую часть своего смысла: он начинает отражать саму ту сложность, с которой каждый должен столкнуться при попытках постигнуть нервную систему. Этот термин остается полезным только как напоминание о том, что большая часть нейронов мозга не принадлежат ни к сенсорным, ни к моторным» [1982, с.87].

Убеждение в том, что в каждой структуре протекает специфический для нее «физиологический процесс», под которым обычно понимается «возбуждение» этой структуры, возникло не на основе экспериментальных данных, а выведено из механистического принципа «единство структуры и функции», согласно которому функция структуры выполняется при ее возбуждении.

Какие структуры и какие функции при этом имеются в виду, ясно из вышеизложенного. Прямое изучение активности различных структур у бодрствующих животных в поведении уже давно показало, однако, что таких физиологических процессов, как возбуждение структуры, не существует. С одной стороны, в любой структуре нейроны весьма разнообразны и не работают как один: в любую миллисекунду одни из них дают спайки, а другие молчат; в следующую же миллисекунду картина может быть обратной. С другой стороны, в самых разнообразных областях мозга была обнаружена сходная суммарная электрическая активность, сходная последовательность компонентов вызванных потенциалов, сходная по организации во времени нейрональная активность [Швырков 1978]. Другими словами, в поведении в любой момент имеют место только общемозговые системные процессы, общие для некоторых нейронов в разных структурах, и не существует каких-либо «зрительных физиологических процессов» в зрительной коре или «моторных физиологических процессов» в моторной, также как и последовательного возбуждения этих структур даже при нанесении стимула [Швырков 1978, Александров 1989]. Большинство современных исследований нейрональ-ной активности в поведении направлено на выяснение «структурной» специализации нейронов, выясняются функции нейронов латерального коленчатого тела или функции нейронов гип-покампа и т.д. Уже сама постановка вопроса предполагает, что нейроны одной и той же структуры имеют сходные функции, а нейроны разных структур — разные функции. Это заставляет сопоставлять активность нейронов сенсорных структур с параметрами стимулов, нейронов моторных структур — с биомеханическими характеристиками движений и т.д. Очевидно, что при таком анализе может быть изучена связь активности нейрона только с предполагаемой функцией; возможная же связь активности того же нейрона с другими функциями и само существование изучаемой функции остаются принципиально непроверяемыми. В соответствии с этим подходом считается, что импульсная активность нейрона является его реакцией на синаптический приток и соответствует выполнению им той или иной функции: в сенсорных структурах — кодирование информации, обработка информации и т.д., а в моторных — генерация команд и двигательных программ.

Эти представления о происхождении и судьбе спайков отдельного нейрона формировались на основе данных, полученных на наркотизированных животных или на препаратах при использовании коммутаторной или компьютерной метафоры, которые, как мы считаем, совершенно неприемлемы при анализе нейрональной активности в поведении. Как известно, к центральному нейрону конвергируют тысячи окончаний. Аксон этого нейрона также может иметь тысячи контактов с нейронами, расположенными в различных областях мозга. Ситуация на входе, т.е. на мембране нейрона, меняется каждую миллисекунду, и, как показывают микроионофоретические исследования, два соседних выходных спайка могут иметь совершенно различное происхождение по входу и медиаторному обеспечению [Безденежных 1986]. Поступая к постсинаптическому нейрону, два последовательных спайка пресинаптического нейрона войдут в состав разных состояний на мембране, созданных тысячами других входов, а один и тот же спайк пресинаптического нейрона застанет разные ситуации на двух разных постсинаптических нейронах. Нам представляется очевидным, что в такой ситуации какое-либо кодирование номером канала и какая-либо передача информации или возбуждения через нейронную цепь совершенно невозможна. Невозможно представить себе и кодирование нейроном сообщения частотой импульсов или их распределением во времени, т.к. для генерации каждого спайка постсинаптический нейрон даже по традиционным представлениям суммирует сиюмиллисекундные эффекты всего синаптического притока, а не ждет какой-либо последовательности спайков конкретного пресинаптического нейрона, игнорируя все остальные влияния, также как сам пресинаптический нейрон лишен возможности сформировать какую-либо собственную последовательность спайков, отличающуюся от динамики синаптического притока в целом. Рассмотрев гистологическую картину связей между клетками мозга, У.Наута и М.Фейертак заключают: «Если бы эту ситуацию описали инженеру-электронщику, он, вероятно, отнесся бы к ней неодобрительно; он сказал бы, что от такой схемы нечего надеяться получить что-либо, кроме шума» [1982, с. 97]. Если же учесть, что генерация спайков нейроном находится, по крайней мере, в значительно более сложных отношениях с синаптическим притоком, чем предполагается суммационной гипотезой, и зависит

от синтеза рецепторных белков мембраны и других внутриклеточных метаболических процессов [Анохин 1974], то становится ясно, что нейроны просто не могут выполнять приписываемые им функции.

Широко распространенное убеждение в том, что нейрон реагирует на синаптический приток, в действительности вытекает лишь из картезианской парадигмы и также не обосновано, как и убеждение в том, что поведение целого организма представляет собой «реакции на стимул». Изменение реакции нейрона на один и тот же синаптический приток при изменении его состояния с помощью микроионофоретического подведения различных веществ [Безденежных 1986] и очевидная эндогенность активности «нейронов-пейсмекеров», в том числе даже изолированных [Греченко 1982], как нам представляется, прямо противоречит этому убеждению.

Таким образом, мы приходим к заключению, что «самостоятельная нейрофизиология» не располагает обоснованной концепцией деятельности мозга; «физиологические процессы» в отдельных структурах мозга — это лишь теоретические конструкции, вытекающие из той или иной метафоры.

О СОПОСТАВЛЯЮЩЕЙ ПСИХОФИЗИОЛОГИИ

Нам представляется очевидным, что сопоставление теоретических конструкций чистой нейрофизиологии с теоретическими конструкциями той или иной чистой психологии принципиально не может дать каких-либо результатов, имеющих отношение к реальности. Сопоставление «психических» процессов с физиологическими процессами — это лишь переформулировка проблемы соотношения души и тела, возникшей из первобытного дуализма. Признание раздельного существования в мозгу души и тела заранее обрекает любые последующие сопоставления психических и физиологических процессов, якобы подчиняющихся различным закономерностям, на возврат к тому же исходному дуализму, из которого родилась сама проблема [...].

Сопоставляющая психофизиология не только неизбежно дуа-листична, но и не располагает результатами, которые не были

бы заранее заданы методикой. Очевидно, что если изучать механизмы зрительного восприятия в зрительной коре, то любой феномен будет отнесен к этим механизмам. Вопрос же о существовании самого процесса восприятия просто не может быть ни решен, ни даже корректно поставлен. Сопоставляющая психофизиология не позволяет даже поставить вопрос об объективном изучении субъективной реальности, так как принимает, что объективные методы изучения активности мозга дают информацию лишь о физиологических процессах, в то время как законы субъективного отражения считаются «уже известными» из той или иной психологии, метафоры или здравого смысла. Как справедливо отмечает А.НЛеонтьев, «дело в том, что никакое прямое соотнесение между собой психических и мозговых физиологических процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы, которые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма с вытекающим из него сведением психологии к физиологии; либо, наконец, это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия, которая допускает действие нематериальной психики на материальные процессы, протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного решения попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же альтернативы»[1975, с.7]. Более того, признание раздельных и качественно специфических психических и физиологических процессов в структурах мозга ведет даже и к теоретическому запрету на сопоставление этих процессов. Так, И.П.Павлов указывал: «Как показывают все приведенные опыты, вся суть изучения рефлекторного механизма, составляющего фундамент центральной нервной деятельности, сводится на пространственные отношения, на определение путей, по которым распространяется и собирается раздражение. Тогда совершенно понятно, что вероятность вполне овладеть предметом существует только для тех понятий в этой области, которые характеризуются как понятия пространственные. Вот почему ясной должна представляться мысль, что нельзя с психологическими понятиями, которые по существу дела не пространственны, проникнуть в механизм этих отношений. Надо показывать пальцем: где было раздраже-

ние, куда оно перешло? Если вы живо себе это представите, тогда вы поймете всю силу и правду того учения, на котором мы стоим и которое разрабатываем, т.е. учения об условных рефлексах, которое совершенно исключило из своего круга психологические понятия, а все время имеет дело только с объективными фактами, т.е. с фактами, существующими во времени и пространстве [1949, с. 385].

Психические же процессы описывают совершенно иную реальность. Как справедливо отмечает Л.М.Веккер, «конечные итоговые характеристики любого психического процесса в общем случае могут быть описаны только в терминах свойств и отношений внешних объектов... так, восприятие или представление... нельзя описать иначе, чем в терминах формы, величины, твердости и т.д. воспринимаемого или представляемого объекта. Мысль может быть описана лишь в терминах признаков тех объектов, отношения между которыми она раскрывает, эмоция — в терминах отношений к тем событиям, предметам или лицам, которые ее вызывают, а произвольное решение или волевой акт не могут быть выражены иначе, чем в терминах тех событий, по отношению к которым соответствующие действия или поступки совершаются» [1974, с. II]. С позиций психологии, как считает Л.М.Веккер, может быть предложен другой выход из несопоставимости психических и физиологических процессов. Он состоит в том, что поскольку «прямое построение... картины восприятия, чувства или мысли... из материала «стандартных нервных импульсов или градуальных биопотенциалов... осуществлено быть не может», то «... эта неформулируемость характеристик психических процессов на физиологическом языке внутренних изменений в их субстрате является оборотной стороной их формулируемое™ лишь на языке свойств и отношений их объекта» [там же, с. 14—15]. Надо отметить, что заключение Л.М. Веккера было совершенно логично сделано им из морфо-функциональной посылки: «любой психический процесс, как и всякий другой акт жизнедеятельности человеческого организма, представляет собой отправление какого-либо из его органов» [там же, с. II].

Обе эти крайние точки зрения по-существу имеют одно и то же объективное основание в несопоставимости физиологичес-

ких и психических процессов, представления о которых разработаны в двух «самостоятельных» науках. Таким образом, как с физиологической, так и с психологической точек зрения, основывающихся на морфо-функциональном подходе, представления о психических и физиологических механизмах оказываются несопоставимыми. Вне зависимости от желания исследователя сама процедура сопоставления психических и физиологических процессов или феноменов ведет к дуалистическому решению психофизиологической проблемы. Одни авторы откровенно принимают этот дуализм, другие — отвергают его [...]. Однако, вся история развития сопоставляющей психофизиологии показывает, что она оказывается совершенно бесплодной и бесполезной для физиологии и психологии, так как вместо изучения единого эволюционного феномена мозговых процессов, т.е. единой психофизиологической реальности, заставляет лишь сопоставлять физиологические и психологические представления об этой реальности.