Скромная разборка вселенского масштаба

 

Если тот, кто любит вас, любит одновременно и другого, кто не любит вас, но любит того, кто любит его, то, при условии, что вы любите того, кто любит вас, но не любите того, кто не любит вас, у вас могут возникнуть натянутые отношения с тем, кто любит и вас и его, но не любит того, что вы не любите друг друга.

Йозеф Эметс

 

 

Вечером второго февраля по Большой Дмитровке по направлению к центру двигалась странная группа. Прохожие незаметно скашивали на нее глаза, а некоторые и оглядывались. Рядом с громадным мотоциклистом шла хорошенькая девушка. («Кто она ему, интересно?» — костяшками счет щелкали предсказуемые старушечьи мысли.) Между девушкой и мотоциклистом проваливался в сугробы кривоногий запыхавшийся карлик с пылающим носом и рыжими бакенами.

Мрачный Матвей Багров держался позади, и сложно было сказать, идет ли он сам по себе или вместе с ними. «Байроническая личность!» — сказал Ирке Эссиорх, увидев Матвея в первый раз. Мысль взять с собой Багрова принадлежала Ирке. Не будучи влюбленной в Матвея, как ей самой казалось, она упорно его дразнила. Странная запасливая расчетливость для валькирии. Умный Антигон, женатый в свое время на семи кикиморах, двух русалках и одной провинциальной ведьме с нечетным количеством глаз, посматривал на Ирку с пониманием.

На полпути к резиденции валькирия заметила, что слева от нее идет старушка. Маленькая старушка в рыжей, явно с чужого плеча куртке, с рюкзачком на плечах. Бабулька бодро топала по снегу, опираясь на странноватую длинную палку в брезентовом чехле. Невесть отчего Ирка решила, что старушка собирает бутылки. Палка же нужна ей, чтобы ворошить содержимое мусорных баков.

Старушка шла неожиданно резво и почти не проваливалась в сугробы, но все же Ирка, склонная к постоянным уколам совести, сразу сошла с утоптанной тропы.

— Не ходите по снегу, бабушка! Ноги промочите! — сказала она.

Старушка остановилась и посмотрела на Ирку сообразительными темными глазками. У Ирки появилось странное ощущение, что ее просветили рентгеном. Затем старушка загадочно улыбнулась и, ощупывая снег зачехленной палкой, подошла к Ирке. На ногах у нее были не ожидаемые ботинки «прощай, молодость!» и даже не сапоги с выдранной молнией, а растоптанные низкие кроссовки белого цвета. Валькирия сочувственно подумала, что бабуля, должно быть, сильно нуждается.

Одновременно Ирка с удивлением отметила, что Эссиорх и Багров напряглись. Она приписала это тому нехорошему зоологическому превосходству, которое испытывает так называемый гигиенический человек ко всем, кто равнодушен к мылу, но неравнодушен к пустым бутылкам и недокуренным бычкам.

Старушка переложила палку в левую руку, правую же с необычной решительностью протянула Ирке:

— Заботишься обо мне, милая? Что ж, дело хорошее. А ну-ка!…

Ирка, растерявшись, схватилась за карман, где у нее лежала мелочь, но старушка, довольная своим бутылочным бизнесом, в мелочи не нуждалась.

— Не это… Руку дай! — сказала она нетерпеливо.

Ирка протянула ей руку.

— Не смей! Не надо! — предостерегающе крикнул Багров.

Старушка строго взглянула на Матвея.

— Боишься, некромаг? За себя бойся! По звездам ты давно умер!…

Ирка напряглась. «Некромаг? По звездам? Откуда эта старуха знает, кто мы такие?»

— Смерть это. Разве непонятно? — хмуро сказал Эссиорх, сразу выдавая ответ.

Старушка посмотрела на него без восторга. Эссиорх и Багров явно нравились ей куда меньше, чем Ирка.

— Зачем же так сразу в лоб? У меня, между прочим, и имя есть. Аида Плаховна, старший менагер некроотдела, — представилась она. Ее малиновый носик шмыгнул не без кокетства.

Ирка не успела отдернуть ладонь, и рукопожатие, которого так не желал Багров, все же состоялось. Ладонь у Аиды Плаховны была сухая, пальцы цепкие. Ирка ощутила сильное желание освободиться и сдержалась, лишь сделав над собой усилие.

Аида Плаховна, должно быть, что-то почувствовала, и руку разжала. В ее глазках появилось нечто предостерегающее и недоброе.

— А вот этого не надо, девочка! Не брезгуй!

Жизнь-то по-всякому людей расшвыривает… Я тоже, может, не менагером родилась. Иной палач и тот в детстве за мороженым в киоск бегал… Впрыгнет в один сандалет, а другая нога босая. Уж я-то их ой как знаю, своих палачей-то!…

— Простите, — сказала Ирка виновато.

Аида Плаховна смягчилась. Должно быть, вспомнила, как валькирия беспокоилась, когда она топала по сугробам. Сунув руку в боковой карман рюкзака (когда она потянулась к рюкзаку, Эссиорх напружинился), старушка извлекла глиняную трубочку. Зажгла ее прикосновением ногтя и задымила. Ирка осторожно втянула дым носом. Дым пах как-то необычно.

— Ну то-то же… — сказала Мамзелькина. — На первый раз прощаю, а второго раза у меня и не бывает!… А ты, некромаг, смотри: не зли меня! Нечего глазками сверлить! Я тебе не девочка на пляже!

Багров резко отвернулся.

— Что, гордый? Я гордых люблю! Иного гордого в рюкзачке таш-щишь, а он елозит, нос кверху дерет! Ну прям камедь! — сказала старушка одобрительно.

Мамзелькина достала плоскую, с небольшим изгибом военную фляжку из тех, что продаются на Воробьевых горах для падких на экзотику туристов, открутила крышку и отхлебнула. Ирка ждала, что Мамзелькина поморщится, но та, если и поморщилась, то исключительно из кокетства.

— Моя походная больница! Работа уж больно нервная, сил нет! — сказала она.

— А вы сейчас на работе? — спросила Ирка.

— Не будь наивной! Она всегда на работе! — сквозь зубы ответил Багров.

— А ты не груби, некромаг! Ишь, развоевался, петух! — окрысилась на него Мамзелькина.

Матвей демонстративно смотрел в сторону. Старуха, как заметила Ирка, не нравилась Багрову, и он даже не пытался это скрывать. Антигон вел себя примерно так же, разве что менее задиристо. Должно быть, понимал, что испытывать терпение нервной сотрудницы некроотдела небезопасно.

Разговаривая, они продолжали идти. Вскоре вдали замаячил угол тринадцатого дома, с привычной стыдливостью закутанный строительной сеткой.

Эссиорх, видя, что Мамзелькина явно идет вместе с ними, остановился. Нападать на резиденцию мрака при деятельном участии болтливого менагера было, мягко скажем, нежелательно. Ох уж этот магический мир! Ничего важного нельзя сделать незаметно.

Эссиорх кашлянул, смутно надеясь, что Мамзелькина все же куда-нибудь свалит.

— Прекрасный вечер! — сказал он, глядя на небо. Поднятое вверх лицо мгновенно стало мокрым от таящего снега. Снег валил, как пух из распоротой подушки.

— Лучше не бывает, — усмехаясь, отвечала Аида Плаховна.

— В такой вечер приятно посидеть где-нибудь под крышей, у камина, потягивая винцо… — продолжал соблазнять Эссиорх.

Мамзелькина заинтересованно шмыгнула носом.

— Что, приглашаешь, что ли? Да кого оно проймет, твое винцо?

— Так медовушки можно, текилы или ямайского рома! Мы это враз! — влез прозорливый Антигон.

Аида Плаховна опустила голову и с некоторым удивлением обнаружила подобострастную физиономию кикимора где-то в районе своего пояса.

— Вижу: знаешь! За что люблю, за то хвалю! — сказала она, бесцеремонно сгребая его за бакенбарды и с неожиданной силой приподнимая для поцелуя. Антигон в панике засучил ногами. Ему почудилось, что его повесили. Поцеловав кикимора, Мамзелькина звучно сплюнула в сугроб и вытерла губы рукавом.

— Не могу я сейчас пить. Правду некромаг сказал: на работе я. Так что не отделаетесь от-меня, суслики! Уж не обессудьте! — сообщила она.

Эссиорх окончательно убедился, что старух, отлично знает, куда они направляются.

— Как иначе, милок? Наша служба такая, что бы все знать. Прикажут кого скосить — скошу, прикажут расцеловать — расцелую, — заверила его Мамзелькина.

Никуда не торопясь, она присела на снег и стала покуривать трубочку. Заметно было, что она наслаждается каждым мгновением отдыха, никуда не спешит, но и отделаться от нее не удастся.

— А на кого вы работаете? На свет или на мрак? — наивно спросила Ирка.

Ей неожиданно пришло на ум, что хорошие люди тоже умирают, причем ничуть не реже плохих. Эссиорх укоризненно уставился на Ирку.

Аиду Плаховну, напротив, вопрос немало повеселил.

— Я работаю на эволюцию! Принимаю заказы из обеих канцелярий. Тебя, валькирия-одиночка, когда придет твой час, обещаю, я скошу не больно. Чик — и готово! Ты мне нравишься, — важно сказала Мамзелькина, воздевая палец.

Багров, который в минуты боевого задора дружил с головой очень эпизодически, задиристо шагнул к Аиде Плаховне, схватившись за рукоять кавалерийской сабли. Менагер некроотдела ждала его с вежливой всевидящей улыбочкой. Ирка поспешно схватила Матвея за руку и оттащила в сторону.

— Перегрелся? Хотя скорее уж переохладился! — поставила она диагноз.

— Ты что, не видишь: она издевается! — сказал Матвей, пытаясь все-таки добраться до Мамзелькинои, которая, мило улыбаясь, делала козу костлявыми пальчиками.

— Пусть издевается. Ты, главное, повторяй: я ее люблю!

— Это еще зачем?

— Легко любить добрых и пушистых. Трудно любить таких, как она. И именно поэтому их-то как раз любить и необходимо. Это как тренировка, — сказала Ирка. Это была не шутка. Она в самом деле так считала.

— Чудесно! Я зарою ее живой в землю, буду прыгать на могиле и повторять: я ее люблю! — буркнул Багров, сердито отворачиваясь.

Он представил, как в Мамзелькину врезается грузовик и, пролетев метров триста по воздуху она размазывается о колоннаду Большого театра.

— Расслабься, некромаг! Лечение больной фантазии осуществляется за счет фантазера! Ее ли ты жив до сих пор, то не потому, что моя коса затупилась! — с ехидством сказала Аида Плаховна. Чтобы читать чужие мысли, ей не приходилось даже напрягаться.

Эссиорх присел на снежный вал и тоскливо уставился на резиденцию мрака. Время поджимало. Интуиция подсказывала, что их могут опередить. Извлечь Дафну из резиденции мрака уже проблема. Вытащить же ее из Тартара — задача реально невыполнимая. С другой стороны, тащить за собой Мамзелькину — не просто плохая затея. Это затея во всех смыслах идиотская.

— Послушайте, любезная! Не обижайтесь, но мы должны отлучиться! — страдая от необходимости быть невежливым, сказал Эссиорх. — Вы нас отвлекаете, настраиваете не на тот лад. Мы тихие, мирные люди, идем обделывать свои тихие, мирные дела, а тут вдруг такие дамы в эскорте. Нам, право, неловко.

Мамзелькина ухмыльнулась.

— «Мирные дела»! Одурачить меня хочешь, светлый? Когда пахнет жареным — вот тут, — Аида Плаховна ткнула себя перстом в лоб, — звенит колокольчик. Я собираюсь, беру инструмент и иду играть похоронный марш. Некоторые уже с ним познакомились!

Прежде чем Эссиорх понял, что она имеет в виду, Мамзелькина протянула руку и провела пальцем по заросшему шраму на шее мотоциклиста.

— Я свою работу завсегда узнаю! Красиво я душу от тела отделила, разве нет? На чем сейчас в Эдеме катается этот красавчик? Не на грифоне, нет? Не верю я, что он сидит под цветущими вишнями и поливает их слезами умиления. Не тот типаж.

Эссиорх поднял ворот, пряча свой шрам.

— А вот тут вы ошибаетесь, дорогая! В Эдеме он встретил девушку, с которой вы его разлучили. И, поверьте, они наконец счастливы. Ваша тяпка ей больше не страшна, — сказал он с вызовом, кивнув на зачехленную косу Мамзелькиной.

Рот Аиды Плаховны сузился, но все же не настолько, чтобы она не смогла в очередной раз отхлебнуть из фляжки. Отхлебнув, она нежно поцеловала фляжку и наживила пробочку, особо ее не закручивая.

— Я их разлучила? Ишь, и повернулся же твой поганый язык! Сами чистенькими хотят быть, а грязь моими руками вычерпывать. Да я бы и без работы посидела! Накосилася уже — во!… Да только разнарядочки мне кто подбрасывает? Лигул подает, а свет визирует, разве не так?

Эссиорх вздохнул. Мамзелькина могла обижаться бесконечно и столь же бесконечно препираться. Она-то никуда не спешила. Поняв, что выход остался только один, хранитель разжал руку. На ладони сверкнули серебряные крылья, от которых волнами исходил яркий свет.

— Не люблю злоупотреблять служебным положением, да куда денешься! Аида Плаховна, приказываю вам остаться здесь и не ходить за нами!

Мамзелькина не то чтобы попятилась, но все же заметно отстранилась.

— Ишь какой! — буркнула она. — По-хорошему не желаешь, по-официальному прешь? Ну ладно, умник!… Будут и на твоей улице поминки!… Попроси меня когда-нибудь о чем-нибудь!

— Вы остаетесь здесь! — повторил Эссиорх непреклонно.

— Ну и пожалуйста! Напугал ежа тонкими джинсами! Я и отсюда дотянусь ежели что! У меня руки, может, и короткие, да коса длинная! — фыркнула Мамзелькина и демонстративно отвернула от хранителя черепушку.

Небрежно махнув своим зачехленным орудием, Аида Плаховна расчистила крышу одной из занесенных машин и не без удобства уселась на нее. В ее левой руке материализовалась трубка, в правой — фляжка. Коса лежала поодаль, но все же в пределах досягаемости.

— Нехорошо ты с ней поговорил! Надо было помягче, — сказала Ирка с сомнением.

— Нет, нормально. Есть экземпляры, которые вежливость принимают за слабость, а уважают только кулак. Нормальная речь для них начинается там, где для других она давно закончилась! — запальчиво сказал Багров.

Антигон тоже не удержался и обозвал Мамзелькину «редкостной души женщиной», положив тем самым в общую копилочку свое «»гав».

 

* * *

 

Резиденция мрака приближалась. Казалось, не они подходят, но сам дом подползает. Ночь уже навалилась на город, вдавила дома, спутала переулки. Город вяло бредил мечтами о лете, и лишь снег слабо синел, подсвеченный скрытой за домами луной. Дойдя до резиденции, Ирка обернулась. Мамзелькина была уже не видна, лишь две красные точки тлели там, где угадывались ее глаза.

— Странно все это. Мне совсем не нравится! — озабоченно произнес Эссиорх.

— Кто, Плаховна? — спросила Ирка.

— Не нравится, что нет комиссионеров. Они есть всегда. Никогда не поверю, что Аида знает, а комиссионеры нет…

— Может, комиссионерам нечего ловить?

— А вот это неверно. Ловить-то им как раз есть что, — загадочно сказал Эссиорх.

Ирка задумалась, что он имеет в виду: ее эйдос и эйдос Багрова? Копье и шлем валькирии? Свои крылья и крылья Даф? Времени на вопросы, однако, уже не было, как не было его и на ответы.

Отделившись от угла дома, навстречу Ирке шагнула темная шаткая тень. Отделилась так спокойно и неторопливо, что Ирка не сразу осознала угрозу. Когда же осознала, поздно уже было писать сочинение на тему: «Что я почувствовала, когда рухнула с дуба?»

Прямой, молочно сияющий клинок царапнул Иркин нагрудник. Направлен он был в шею, но валькирия инстинктивно успела уклониться. В ответ Ирка сделала быстрый выпад копьем, пришедшийся в никуда. Атаковавший ее страж исчез. Мгновение спустя он материализовался у нее за спиной. Искусство столь быстрых боевых телепортаций оттачивается столетиями. А потом еще тысячелетия оно скромненько совершенствуется. Пока Ирка пыталась осознать, где ее враг, клинок взлетел вновь, но так и не опустился.

— Тебя не учили, что нападать на женщин нехорошо? Женщина — существо уязвимое. Если не для доводов разума, то хотя бы для тяжелых и колющих предметов, — поинтересовался у него хорошо поставленный бас.

Страж мрака нервно обернулся и наугад рубанул мечом. Клинок рассек пустоту, а в следующий миг нечто увесистое нежно коснулось его головы чуть выше уха. Эссиорх взял обмякшего стража под мышки и оттащил его к стене.

— Газовый ключ — самый верный друг сантехника и мотоциклиста после его мамы, — сказал он, ласково погладив ключ.

— Это еще почему? — спросила Ирка машинально.

— Ну как? Газовым ключом можно хватать — это раз. Бить — два. Угрожать — три. Он не является холодным или огнестрельным оружием — четыре. Не дает осечек — пять. Не нуждается в патронах — шесть. Летит далеко и в меру метко — семь. Полезен в домашнем хозяйстве — восемь.

— Разве у тебя есть домашнее хозяйство? — усомнилась Ирка.

— Ну мало ли… — В глазах Эссиорха явно обозначилось противоречие между высоким и чистым (Прозрачные Сферы) и домашне-уютным (Улита, мотоцикл и гипотетические дети). Правый глаз был приверженцем первого, в то время как левый малодушно склонялся ко второму.

— Разве стража можно нокаутировать газовым ключом? — спросила Ирка, разглядывая лицо нападавшего. Бледное, скуластое, с испанской бородкой и тонкими, точно наклеенными усиками, оно вполне могло принадлежать манерному посетителю ночных клубов.

— Если очень хочется, то можно. И потом, смотря кто бьет… — уточнил Эссиорх, посмотрев на свой ключ с большой нежностью.

Ирка крикнула, предостерегая. Прорезав леса, к ним шагнули сразу трое — молодые, юркие, с маслянистыми, вкрадчивыми и пристальными глазами убийц.

— Он был не один… — процедил Багров. Матвей опомнился первым. Его противником оказался страж, изо рта которого хронически пахло дохлой кошкой. Легкая кавалерийская сабля образца 1809 года нанесла удар. Стальной искривленный клинок попытался проникнуть врагу под доспехи, но встретил незримую преграду.

В следующий миг страж мрака не то ударил, не то хлестнул Багрова ладонью по глазам. Матвей упал. Маслянистые глазки стража затуманились удовольствием предстоящего убийства.

— В Тартаре нужны некромаги. Я продам тебе проездной билет со скидкой, мальчик! — произнес страж хрипло. Исходящий от него запах дохлой кошки сделался неотвязным.

Окинув Матвея взглядом мясника, приступающего к разделке туши, страж неторопливо поднял меч для добивающего штопорного удара. Багров, все еще полуоглушенный, тупо и равнодушно смотрел на молочно-белое лезвие. Ему чудилось, что его затягивает в узкую, булькающую горловину кухонной раковины вместе с мыльной пеной и спитой заваркой. Было почему-то не страшно.

Хотелось стать лунным лучом и навеки запутаться в волосах Ирки. Короткое и конкретное желание. Разве последняя воля приговоренного не закон?

Меч скользнул вниз. Однако прежде, чем лезвие коснулось шеи Багрова, огненная молния ударила стража в центр нагрудника. Сила могучая и непреклонная, упорная, как свихнувшийся бронепоезд, отбросила его тушу на стену, глубоко впечатав ее в клейменый кирпич с завода братьев Губайдуллиных.

Ирка недоуменно уставилась на свою ладонь. Она не запомнила момента броска. Запомнила только общее движение и то, что копье на миг стало продолжением ее руки.

Рядом уже бушевал Антигон. Раскрутив булаву, он напал сразу на двух стражей.

— Меня засосала опасная трясина! Потяни стоп-кран, урод, тебе говорят! — вопил он, в боевом экстазе смешивая все на свете.

Его булава носилась как неуправляемый снаряд. Антигон и сам не смог бы остановиться, если бы захотел. Удивленные стражи смотрели на агрессивную мелочь с недоверчивой ухмылкой, впрочем, лишь до тех пор, пока одному из них булава не попала по колену. Вопль, который он при этом издал, надолго запомнился москвичам.

Случайно записанный на микрофон видеокамеры снимавшим снег японцем, он двенадцать раз был прокручен по каналам Центрального телевидения и вошел в историю науки под именем «великого паранормального вопля». По нему было защищено несчетное количество дипломов, три кандидатские и одна толковая докторская по демоническим местам в центре столицы.

Вдохновленный успехом, Антигон продолжил размахивать булавой. Несколько секунд спустя удача улыбнулась ему вторично: случайным образом булава впечаталась в ухо одного из стражей, который пытался подкрасться к Эссиорху с тыла.

Этот второй страж сумел найти в себе силы и воздержался от вопля. Вместо этого он произнес несколько слов, еще неизвестных в человеческом мире. По стратегическому замыслу Тартара слова эти должны были войти в ругательную моду планеты только через восемьдесят лет. Ныне же они существовали лишь в виде проектируемых звукосочетаний и были не поняты широкой общественностью. Что же вы хотите? Времена определяют сознание. Неандерталец тоже не обиделся бы, если бы его настойчиво послали на деревню к бабушке собирать помидоры. Максимум попытался бы уточнить: какие помидоры? Что имеется в виду под деревней? Да и бабушку давно съел пещерный медведь, которого в свою очередь год спустя съели дедушка и папа.

Ирка не запомнила, когда к трем стражам, не считая того, с бородкой, который уже познакомился с газовым ключом Эссиорха, присоединились еще пятеро. Бой превратился для нее в множество отдельных стычек. Один раз мертвенно-лунный клинок пронесся так близко, что отрубил прядь разметавшихся волос. «Значит, шлем я уже потеряла», — мелькнуло и сразу забылось.

Дважды она видела Эссиорха, который поднимал и опускал газовый ключ с упорством психопата, который не сумел открутить в ванной вентиль и от досады вознамерился разнести всю раковину. А потом глаза Ирки вдруг выхватили из суеты боя Мефодия и Дафну. А эти откуда здесь взялись? Ирка не заметила, чтобы дверь резиденции открывалась. Небось вынырнули из переулка, когда бой был уже в разгаре, и сразу попали под раздачу пинков и подзатыльников.

Ирка залюбовалась скупыми, четкими, естественными движениями Мефодия. Он и его меч казались неразделимыми. Хорош, будь он неладен, хорош. И как такого забудешь?

Меч Буслаева серебрился, очерчивая вокруг Дафны границу, которую стражи мрака не рисковали пересекать. Ирка испытала ревнивое раздражение. И эта светлая тут! И разумеется, со своей многозарядной дудочкой! Стоит и под защитой меча Мефодия атакует стражей штопорными сглазами. Интересно, они с Мефом отрабатывали раньше бой в паре, или это так, фантазия на тему с мира по нитке, с бора по сосенке? А эта восхитительная в своей небрежной продуманности прическа светлой! Волосы Даф выглядят так, будто двое парикмахеров ухаживают за ними круглосуточно, хотя на самом деле девчонка вообще небось не смотрится в зеркало.

«Я должна ее любить! — напомнила себе Ирка и тотчас, не удержавшись, с раздражением подумала: — А вот никому я ничего не должна!»

Она испытала так много противоречивых чувств, что пропустила выпад в нагрудник. Сознание Ирки затуманилось. Его заполнили воющие холодные тени Тартара, сотканные из бесконечного ужаса. «Если это и есть мрак, то лучше уж забвение», — подумала Ирка, с усилием выталкивая из мыслей этот кошмар.

Самое забавное (хотя забавно, это, по-моему, только авторам, проливающим кофе на клавиатуру компьютера), что даже в момент растерянности, когда мысли Ирки были далеко, тело ее продолжало не без успеха сражаться.

Копье раз за разом возвращалось, и она метала его по исчезающим целям, сразу смещаясь, чтобы не пойти в мелкую нарезку, когда страж материализуется для ответного удара. Больше Ирка не отвлекалась на посторонние мысли и целиком отдалась битве.

В следующий раз фотовспышка памяти сверкнула, выхватив из ярости боя большое красное лицо. Лицо было довольно устойчивой мишенью, и Ирка едва не метнула копье, как вдруг осознала, что это Улита.

Откуда она здесь взялась и на чьей стороне сражается? Ответ пришел почти мгновенно, когда шпага Улиты прочертила вертикальную борозду на щеке одного из стражей мрака.

Тот, не поморщившись от боли, ударил Улиту рукоятью меча. Отважная ведьма без чувств растянулась рядом с Багровым. Добивать Улиту страж не стал: видно, не имел на этот счет никаких указаний. К тому же Ирка уже размахнулась, чтобы метнуть копье, и страж счел, что уйти вовремя куда мудрее, чем уйти вперед ногами.

Опасаясь за Улиту и Матвея, валькирия пробилась к ним, готовая поразить всякого, кто попытается их добить. Гнев — спокойный, целеустремленный гнев боя — мало-помалу заполнил все ее существо и передался копью.

Бой шел с переменным успехом, когда между сражающимися возникло нечто, напоминающее сотканный из огня мыльный пузырь. Просуществовав не больше секунды, пузырь лопнул, ослепив всех струями голубоватого света. В центре пузыря стоял Арей. Длинный шрам делил его лицо на две неравные части. Крупные ладони помещались на рукояти двуручного меча, который пока относительно мирно лежал на его плече.

Маленькие, глубоко посаженные глаза скользнули по Эссиорху, валькирии, Мефу, Дафне, замершей с флейтой у губ, и наконец остановились на одном из темных стражей.

— Добрый вечер, Хаким! — спокойно приветствовал его Арей.

Хаким не стал терять времени на слова и ограничился кивком, сухим, как небезызвестный скелет воблы. Этот Хаким был странноватый страж даже для разномастных слуг мрака. Плосколицый, с высокими залысинами, возраста самого неопределенного. Больше всего ему подходило определение «никакой». Черты лица были у него стерты и маловыразительны. Но даже не это бросалось в глаза прежде всего, а то, что вокруг пояса у него была обмотана цепь, на которой висела толстая трясущаяся карлица размером не больше щенка мопса.

Карлица безостановочно визжала, царапалась и испытывала патологическую страсть к деньгам. Стоило ей увидеть хотя бы копейку, она начинала кидаться и натягивать цепь, рискуя задавиться. Хаким называл свою карлицу Римма, а полностью: Римма Хакимовна. Была ли эта карлица его наказанием, или он держал ее забавы ради, как домашнюю зверушку, судить не берусь.

Иногда он, впрочем, забавлялся, бросая карлице копеечку так, что она не могла дотянуться и визжала, гремя цепью. Вторым определяющим свойством карлицы была ее редкостная лживость. Она врала постоянно и неостановимо, сама не запоминая своей лжи и путаясь каждое мгновение. Порой это бывало даже забавно. При случае Хаким использовал свою Риммочку и как метательное оружие: забрасывал ее в волосы врагам, давал вцепиться и дергал на себя.

— Разве я приглашал тебя, Хаким? Напоминаю, что гости — это праздник души только при предварительной договоренности сторон и согласовании времени визита, — сказал Арей.

Огромный двуручный меч в его ладонях казался игрушечным. Лезвие шло нетерпеливой рябью. Как и меч Мефа, оно вечно жаждало крови и теперь волновалось, видя столько голов, которые можно снести.

— Нам приказано сопроводить стража Дафну в Тартар. У нас предписание! — тревожно произнес Хаким.

Карлица кривлялась, бегая между ног хозяина и обматывая их цепью. При упоминании предписания она сделала круглые глаза и высунула синеватый, с прожилками язык. Заметно было, что уважает бумажки.

Арей небрежно взглянул на пергамент.

— Ну-ка, что у нас тут? «Доставить светлого стража Дафну, состоящую на службе у мрака, в Тартар для выяснения некоторых вопросов. Глава Канцелярии мрака Лигул»… Итак, что за шум на птицеферме? Разве светлый страж Дафна не желает отправляться в Тартар по доброй воле, чтобы выяснить там некоторые вопросы? — спросил мечник не без иронии.

— Не желает! — подтвердила Дафна.

Она стояла напряженная, с флейтой у губ, готовая дорого продать свою свободу. На ее груди поблескивали крылья на цепочке. Цепная карлица Римма Хакимовна не могла оторвать от них вожделеющего взгляда. Уже дважды она прокусила губу, и теперь слюна смешивалась с кровью.

— Пшшш! Отдай цацку, дрянь! — гундосила она.

Не выдержав, карлица метнулась к крыльям, растопырив пальцы, но тотчас отлетела, как теннисный мяч, по которому ударили ракеткой. Дважды описав на цепи круг, карлица врезалась в живот Хакиму, который, с досадой распутав цепь, швырнул ее на землю, сапогом наступив на шею.

Не сговариваясь, трое стражей метнулись к Даф, пытаясь вырвать у нее флейту, однако меч Арея очертил в воздухе границу, и они остановились.

— Спокойно, друзья! Кипение полезно только для чайника. Градусы следует повышать постепенно! Если угодно, вам подтвердит это уважаемая менагер некроотдела! — сказал Арей, кивая кому-то.

Хаким быстро обернулся. У стены дома, опираясь на свой надежный сельскохозяйственный инструмент, стояла Мамзелькина, холодная, как кладбищенская статуя. Никто, кроме Арея, не заметил, когда она подошла.

— Про градусы подтверждаю и расписываюсь всеми ручками, как живыми, так и шариковыми, — сказала Мамзелькина.

Она встретилась взглядом с карлицей Риммой, и та, издав неясный, полный ужаса звук, поспешила спрятаться за ногу Хакима. Дождавшись, пока она выглянет, Аида Плаховна подмигнула. Напуганная Римма начала торопливо прорывать в снегу норку.

— Арей, ты же видел предписание Лигула! Что за шутки? Он ждет Дафну в Тартаре! — повторил Хаким, в поисках поддержки взглянув на сопровождавших его стражей.

Те мялись, хорошо зная мечника.

— Какое чудесное чувство — ожидание! Оно таит больше надежд, чем любое другое, — щурясь, как кот, сказал Арей.

Ладонь Хакима легла на рукоять меча. Остальные стражи ощутимо напряглись, ожидая команды. Однако заметно было, что значительного воодушевления они не испытывают.

— Арей, ты не оставляешь нам выхода! У нас приказ! ДАФНА ДОЛЖНА ПОЙТИ С НАМИ! — произнес Хаким.

Арей издал губами насмешливый звук. Нечто вроде «трум-пум-пум».

— Кому она должна, она прощает. Пускай решает сама. Я всегда становился беспомощен, когда дело касалось хорошеньких девочек… Так что, Дафна, идешь к Лигулу?

Даф посмотрела на темных стражей, чьи сверкающие дархи обжигали ей зрачки, на лежащую Улиту, на пытающегося встать Багрова. Замешательство охватило ее. Что будет с ними, если она откажет? Ее «да» почти прозвучало, когда раздался спокойный голос:

— Она останется здесь!

Кто это, неужели Меф? Арей взглянул на него с интересом. Правая бровь начальника русского отдела поползла кверху.

— Почему это, синьор помидор, она останется здесь? С каких это пор ты решаешь за светлую? Что дурного в том, чтобы Даф пообщалась с Лигулом? Хотя, готов признать, бывает общение, которое хуже наказания.

— Общение? Их прислали за ее сердцем! А ну исчез, ты!!! — сердито выдохнул Меф в лицо надвинувшемуся Хакиму.

Старший из стражей сделал шаг назад. Он будто не прикоснулся к клинку, но тот на полпальца выдвинулся из ножен. Арей усмехнулся:

— Ша! Убери овощерезку, Хаким! За чьим сердцем, Меф?

— Дафны… Оно нужно Лигулу для ритуала, который может быть выполнен только в Тартаре. Лигул считает, что снегопад утихнет и артефакт будет обнаружен, если он сумеет добыть сердце светлого стража.

Даф отшатнулась. Так вот от чего оберегал ее Мефодий и почему он был так напряжен все эти дни! И хоть бы слово сказал, разведчик проклятый! Ну там, дорогая, хи-хи, ха-ха, ты только не волнуйся, но тебя на днях хотят похитить и совсем мало-мало принести в жертву… Ох уж эта мужская скрытность!

— Почему ты мне не сказал?

— Я начинал говорить триста пятьдесят раз. Помнишь свои приступы сентиментальности? Всякий раз полезная информация перебивалась у тебя гормонами, — сказал Меф с досадой.

Он и сейчас не был уверен, что Дафна не зарыдает. Однако она не рыдала. Видимо, вавилонские мудрецы отправились на плановые пытки и оставили ее в покое.

— Я тебя ненавижу, Меф! Понимаешь: ненавижу! — сказала Даф тихо.

— Моя твою понимаешь. Твоя мою ненавидишь! — сказал Мефодий почти радостно.

Жизненный опыт у него был скромный, но он догадывался, что от ненависти до любви гораздо ближе, чем от равнодушия.

— Так ты знал? — еще раз повторила Даф.

— Угум! — подтвердил Мефодий.

В глазах Хакима мелькнули страх и тревога. Наследнику мрака все известно. Кто проболтался? Кого казнить? Кого миловать? Бедный карьерист совсем запутался. Ему захотелось завертеться юлой и штопором уйти в асфальт. Технически это, кстати, было вполне выполнимо.

— Меф! Откуда ты знаешь про ритуал? — озадаченно спросил Арей. Ему не нравилось, когда сотрудники проявляют большую осведомленность, чем начальство.

— Птичка принесла на крылышках, — туманно ответил Меф. Ему не хотелось выдавать Хныка. Обещание есть обещание.

— Мы догадывались, что мрак может пойти на нечто в этом роде. Поэтому и пытались опередить, — кивнул Эссиорх.

Даф с негодованием посмотрела на Мефа, затем уставилась на Эссиорха.

— Веселенькая история! Выходит, вы все знали, что меня хотят похитить! Все, кроме меня!… Но с этим… — укоризненный перст уткнулся в грудь Мефу, — еще понятно. Он вечно секретничает. Но ты, почему не сказал ты?

Эссиорх развел руками.

— Видишь ли, Даф… Тут магия такого рода, что ты все равно бы не запомнила. Иногда не объяснять гораздо мудрее, чем объяснять, — сказал он тихо.

Кольцо темных стражей вокруг Даф начало медленно смыкаться. Стражи мрака приближались так неуловимо, что Дафне мерещилось, что они передвигаются одними пальцами ног, как герои старых мультяшек. Даф вцепилась в флейту, спешно заставляя себя успокоиться. «Дыхание… Собьется дыхание — я совсем безоружна!» — напомнила она себе.

Если бы телепортировать! Стоило ей подумать об этом, как на стене противоположного дома вспыхнула руна, похожая на неуклюжий росчерк учителя физкультуры, штангиста по жизни, шашиста в душе. Даф увидела ее и помрачнела. И это предусмотрели, гадики! Теперь если она телепортирует, руна перенаправит ее прямиком в Тартар в добродушные прозекторские объятия дядюшки Лигула.

— Ну что встали? Взять ее! — приказал Хаким. Два стража, закованных в латы, охраняющие от маголодий, решительно двинулись к Даф.

Арей предостерегающе качнул мечом.

— Не помню, чтобы я разрешал топтать снег! — сказал он хмуро.

Стражи нерешительно остановились.

— А вот это правильно! Хочу напомнить, что вы на моей территории! Здесь я решаю, кого и кому отдать.

Моложавое и гладкое лицо Хакима торопливо сменило несколько выражений и остановилось наконец на заискивающем.

— Тогда решай, Арей! И решай быстрее! Мы не оспариваем твои права, но вспомни, кому ты служишь! — сказал он.

Прежде чем Даф успела выдохнуть маголодию, Арей бесцеремонно сгреб ее медвежьей лапой и, притянув к себе, заглянул в глаза. Даф ощутила почти физическую муку. Темные, страшные, знающие боль и страдание зрачки присосались к ней как пиявки. Жалости в глазах Арея было очень мало, а сентиментальности и того меньше. Даф ощутила, что ее жизнь подвешена на чем-то гораздо более тонком, чем волос. Возможно, на лунном луче.

Хаким нетерпеливо ждал, убежденный, что сейчас Арей отдаст Дафну ему. Той тоже казалось, что так сейчас и случится.

— Подумать только: такая симпатяжка может оказаться в руках у старикашки Лигула, а тот только и может придумать, что вырезать ей сердце Вот что я называю недостатком воображения, — сказал мечник насмешливо.

— Замолчите! Не шутите так! Я вас ударю! — тихо сказал Меф.

Арей посмотрел на него взглядом, далеким от симпатии. С крыши резиденции, едва не придавив Багрова, упал тяжелый пласт снега.

— Ударишь? Ого! Улита бы сказала: «Зайчишка вурдалак показывает клыки!» Ты еще не раздумал меня зарубить?

— Если вы сделаете что-то Дафне или еще раз неудачно пошутите — пожалеете. ОНА МОЯ! — ответил Меф.

Он ощущал странную решимость и не менее странную уверенность, что иначе и быть не может. Внутренне он стал расти, и спустя мгновение ему уже чудилось, что он, находясь здесь, рядом с Ареем, занимает весь район. Где-то на Тверской посыпались стекла. В Камергерском с театра упала вывеска с репертуаром. В китайском ресторанчике сам собой вспыхнул и в считанные секунды прогорел деревянный дракон. Случайный свидетель клялся, что, перед тем как сгореть, из носа дракона вырвались струи огня. На непродолжительное мгновение Меф ощутил такую громадную и неконтролируемую силу, что ему почудилось, что он может обрушить все ближайшие дома и разорвать всех темных стражей, как карты ИЗ КОЛОДЫ. ПУСТЬ ТОЛЬКО СУНУТСЯ! ДАФ НУЖНА ЕМУ, А НЕ ЛИГУЛУ!

Арей, куда лучше Мефа сообразивший, что с тем происходит, усмехнулся. Он разжал ладонь и хозяйским движением задвинул Даф за спину.

— Хаким, я передумал. Светлая остается у нас… Лигулу придется поискать себе другую девочку! Если девочек, желающих общаться с горбуном, не окажется, советую обратиться в службу суккубов. Они помогут, — сказал он.

Посланец Тартара занервничал. Видно, хорошо представил себе лицо Лигула, когда он явится с пустыми руками.

— Так не отдашь? Опомнись, Арей!

— У тебя что, серные пробки в ушах, Хаким? Советую держаться подальше от котлов. Может случиться самовозгорание!

Хаким оглянулся на своих стражей. Надо было на что-то решаться.

— Ты себя обрекаешь. Тебе не справиться со всеми, Арей! — предупредил он.

— Со всеми нет, — сказал Арей. — Но первые трое, кто приблизится, умрут точно, и еще двое умрут, если мне чуть-чуть повезет. Вопрос в том, кто из вас захочет войти в гарантированную тройку призеров.

Карлица Римма завыла в снежной пещерке, звеня цепью. Теперь она не высунулась бы оттуда, даже увидев копеечку.

— Как я и предполагал, желающих стать героями посмертно не так уж и много! — с презрительной улыбкой сказал мечник.

Хаким облизал губы. Он был не трус, но все же осторожность перевешивала в нем отвагу. Карьеристы никогда не готовы идти до конца. Им есть что терять. Заметно было, что он поспешно просчитывает варианты. На Арея — минимум четверо. Светлая худо-бедно размажет маголодией одного. Наследник мрака величина неизвестная, ну хорошо, пускай двое, с запасом… Валькирия и эта загадочная небритая личность в кожаной куртке с газовым ключом тоже добыча далеко не легкая. Значит, трое и двое. Кроме того, на их стороне мелкий прыгучий псих с булавой. Нехороший получается расклад… Эх, если бы вызвать подкрепление, но поздно, безнадежно поздно!

Внезапно заметив Мамзелькину, которая скромно стояла в сторонке со своей фляжкой и трубочкой, Хаким просиял и поманил ее к себе.

Аида Плаховна подошла.

— Что тебе, родной? Чего пальчиком шевелишь? Порезался? — спросила она вкрадчиво.

— Аида Плаховна! Сколько вам напоминать? Живо забирайте девчонку!

Глазки у Аиды Плаховны сверкнули. Она была женщина самостоятельная и предпочитала, когда с ней разговаривают уважительно. Дешевый визг лучше оставить для погорелого театра.

— Я живо не умею, милок! Я все больше по другой части, — произнесла она смиренно.

— Шутки в сторону! Это приказ! — рявкнул Хаким.

— Я такого приказа не помню. Мне ведено унести зарубленных и заколотых. Ведено — так я и унесу. Кто у нас туточки заколотый? И-и?

Аида Плаховна пристально всмотрелась в нагрудник Хакима. Меф заметил, что он промят копьем валькирии.

— Ай-ай! Как неосторожно! И капелька крови выступила! Ранка-то не смертельная?… Не тошнит, головка не кружится? Потрогать можно? — сочувственно протягивая руку, спросила Мамзелькина.

Хаким попятился.

— Иной раз знаешь как бывает. Поранит человек палец и вроде как и не больно совсем, а потом — брык! — столбняк. Уносите, Аида Плаховна! — многозначительно сказала Мамзелькина.

Страж улыбнулся той натянутой односторонней улыбкой, с какой пациент после заморозки благодарит стоматолога. Меф сообразил, что коса Аиды Плаховны страшна не только смертным.

— Недавно случай был. Застряла в принтере бумага. Секретарша стала пальцем ковырять, а пальчик возьми да застрянь. Смешно, да? А она сдуру возьми да и дерни… И что же ты думаешь? Через три дня уже на кладбище! — сладко продолжала Аида Плаховна.

— Подумать только. Одна беззащитная старушка! — прохрипел Хаким, который был не так глуп, чтобы не разобраться в демагогических маневрах Плаховны.

— Ничего себе беззащитная! Да две такие беззащитные старушки — и атомное оружие отдыхает, — отвечал ему Арей.

— Имейте в виду: я напишу рапорт! Вас уволят, Аида Плаховна! — беспомощно пригрозил Хаким.

— Да я и сама уйду. Ты только сперва на мою скотскую должность найди кого, — сказала Аида прехладнокровно.

Неизвестно, какое решение принял бы Хаким и не предпочел бы он отправиться в Тартар за подкреплением, не реши все случай. Эссиорх со свойственным ему восхитительным разгильдяйством повернулся к одному из стражей мрака спиной, а тот, следуя благородным движениям воспитанной в Канцелярии Лигула души, попытался вогнать ему в спину клинок. Дафна почуяла опасность раньше Эссиорха и, так как флейта неотрывно была у ее губ, атаковала стража маголодией. Эссиорх же, развернувшись, добавил газовым ключом. Остальные стражи не стали разбираться, кто первым плюнул кому в компот, и секунду спустя перед резиденцией мрака уже кипел бой.

Одна Мамзелькина сохраняла нейтралитет. Она уселась на пороге резиденции и, подперев черепушку руками, наблюдала. По ее тонким губам бродила ухмылочка. Сухая рука поглаживала чехол. Должно быть, Аида Плаховна искренне не понимала, зачем наносить столько бестолковых ударов, когда достаточно одного чика?

Меф, охраняя Даф, нанес удачный встречный укол, и один из стражей едва не уплыл в астрал. Спасли его лишь доспехи, настолько хорошие, что их не пробил даже меч Древнира, весьма раздосадованный этим обстоятельством. Тогда доспехами занялась Даф и стала вскрывать их маголодиями, как консервную банку. «Ах так! Ты еще ножичек хочешь кинуть?» — возмутилась Даф. После двойной штопорной маголодии страж больше не вставал.

Бой завершился меньше чем за минуту. Первым телепортировал отважный карьерист Хаким, решивший, что его прямая обязанность поспешить с докладом к Лигулу. Следом за Хакимом слиняли и остальные, во всяком случае, те, кто был способен это сделать.

Арей снес все трофейное оружие в кучу и удовлетворенно обозрел пирамиду.

— Если забыть о том, что количество не всегда переходит в качество — недурственно. Победу можно назвать убедительной. Правда, я бы не слишком радовался.

— Почему?

— Это была не Черная Дюжина, а всего лишь рядовые недотепы из Канцелярии. Многие из них проливали кровь только в виде спецчернил. Не знаю, почему Лигул не послал Черную Дюжину. Но даже и при том у нас двое раненых.

Арей озабоченно посмотрел на Багрова и Улиту. Рядом с Матвеем сидела Ирка и держала ладонь на его ране, зная, что ее ладонь несет исцеление. Мамзелькина подошла и с любопытством заглянула в лицо Багрову.

— Кто у нас туточки?… Неужто хамоватый некромаг! Долетался? Подсобить, что ли, чтоб не мучился? — предложила она.

Ирка испугалась.

— Не надо!

— Да ладно, шучу я. Не мой клиент. Пускай пока подышит! — усмехнулась Мамзелькина.

— А что с Улитой? Серьезно ранена? — спросил Арей.

— Я не ранена. Я убита. В моральном смысле, во всяком случае, — отвечала Улита.

Ведьма открыла глаза и сделала попытку улыбнуться. Первым, кого она увидела, был Эссиорх, стоявший на коленях и бережно обтиравший с ее лица снег. Голова побаливала. Улите чудилось, что она лежит на карусели. Вокруг нее кружился мир, а с ним вместе и лицо Эссиорха. Не знаю уж отчего, но Улите это было безумно приятно. Хотелось жалеть себя, но вместе с тем не без ощущения триумфального внутреннего полета.

Улита снова закрыла глаза. Ей хотелось продлить мгновение до бесконечности, остановить его в духе дедушки Фауста, законсервировать в железной банке, как тушенку. Память, которая у ведьмы имела несколько гастрономический оттенок, сразу нарисовала ей эту тушенку, окольцованную по краям банки желтовато-белым жирком.

Улита протрезвела, и ей вдруг захотелось все испортить. Собственно, именно этим она и занималась два десятилетия своей жизни: каждый последующий день ломала то, что построила накануне.

— Вали отсюда, хомяк! — слабым голосом сказала она Эссиорху.

Эссиорх улыбнулся. Когда дело не касалось занудных рассуждений, какую резину нужно ставить на какое колесо, он бывал неглуп.

— Рад, что ты очнулась, — сказал он.

— Это я прекрасно себя чувствую? Я? Да я почти при смерти! — возмутилась Улита.

Она предпочла бы еще помучиться, чтобы Эссиорх ее утешал и уговаривал. Ужасно приятно было ощущать себя романтично умирающей на снегу, в объятиях возлюбленного, в окружении друзей. Разумеется, если пленку после можно отмотать назад и отснять другой финал.

— Чванный надутый индюк! Невоздержанный тип!… Зануда! Подшипник от мотоцикла! — сказала она слабеющим голосом.

Эссиорх наклонился и, мало смущаясь присутствием посторонних, поцеловал ее в губы. Прежде чем сдаться, Улита пробубнила несколько невнятных фраз, из которых самой различимой была: «Маньяк! Напал на бедную скромную девушку!»

Эссиорх наконец оторвался от ее губ. Бедной скромной девушке это, вопреки ее собственным утверждениям, совсем не понравилось.

— Не отвлекайся! Можешь продолжать свои извинения… Так и быть! Я тебя прощаю в первый и последний раз! — сказала она томно.

— В первый? По-моему, уже в десятый! И хоть бы раз я понял, за что на меня обиделись, — уточнил Эссиорх, тяготеющий к истине в ущерб интересам момента.

На лбу у Улиты залегла морщинка.

— Не помнишь? Кто рассуждал, что Россию спасет только бэби-бум? Не будет его — не будет нас? Было такое дело? — спросила она.

Появившийся из ниоткуда Тухломон крайне заинтересовался. Его красный носик зашмыгал с лисьей увертливостью.

— Какое единение душ! Вы любите детей? Давайте любить детей вместе! А уж я-то как их обожаю! — завопил он и попытался повиснуть у Эссиорха на шее.

Даф подумала, что ей придется браться за флейту, потому что иначе от приставучего комиссионера не отделаться, однако Эссиорх, мотнув головой, запретил ей это делать.

— Кто ты такой? — спросил Эссиорх рассеянно. Настоящий хранитель из Прозрачных Сфер не запоминает имен комиссионерской мелочи.

— О, никаких формальностей! Зовите меня просто: повелитель, — расцветая, представился Тухломон и сделал ногой движение, будто сгребал кучку мусора.

Эссиорх хмыкнул. Пластилиновый человек ему не нравился, но пока что забавлял.

— Дети и женщины, женщины и дети! Как это, если вдуматься, чудесно! Женщины вообще самые забавные животные после лошадей! — с чувством прорыдал Тухломон.

— Тухломон! Оставь постановочные истерики для родственников! — велела ему Улита, да куда там.

Как всегда, комиссионера буквально зашкаливало от эмоций. Он подпрыгивал и вился вокруг Эссиорха, как голодная уличная собака вокруг доброй дворничихи.

— Так как насчет того, чтобы совместно гладить детишек по их противным маленьким головкам? Давать им шоколадки! Если некоторые будут смущаться, я могу держать их за руки, пока вы будете заталкивать шоколадки в их кариесные ротики!

Эссиорх, несколько растерявшийся поначалу, сообразил, как ему вести себя с глумящимся и увертливым комиссионером. Шуточками от Тухломоши было определенно не отделаться.

— Если вы предлагаете это с чистым сердцем, уважаемый, то будьте благословенны. Еt libera nos a malo, — серьезно произнес Эссиорх.

Едва прозвучали эти тихие, полные чувства слова, Тухломон передернулся, замахал руками, завопил и сгинул. Там, где он стоял, снег растаял.

В земле образовалась ровная дыра с опаленными краями. Даже Арея, хотя он устоял на ногах, отбросило к стене. Эйдос Мефа отозвался болью. Буслаеву почудилось, будто в сердце ему вдавили зажженную сигарету.

Метнувшись к Эссиорху, Арей сгреб его за ворот и пригнул к себе. Как не был силен Эссиорх, мощная рука мечника мрака согнула его, как крупный лещ сгибает бамбуковую удочку.

— Эй ты, создание света! Прикуси язычок! Помни, где ты! — рявкнул Арей.

— Я всего лишь благословил этого лицемера на добрые дела!

— Ничего себе! Не скажу, что мне жаль, но ты его прикончил!

Эссиорх виновато взглянул на землю. Затем жестом попросил у Арея отпустить его, спустился в котлован и тщательно, как ищейка, обнюхал края дыры.

— К сожалению, нет. Он жив. Эта формула не из самых сильных. Если бы я хотел всерьез его размазать, я бы произнес что-нибудь в духе… э-э… даже не знаю. Ну хотя бы: «Lava me et super nivem dealbabor»… Ай, я не хотел!

Резиденция мрака содрогнулась. Из носа у Мефа хлынула кровь. Арей вновь был отброшен на стену, причем на этот раз так, что глаза у него закатились. Не дожидаясь, пока мечник придет в себя, Даф схватила Эссиорха за руку и потащила его за собой. Хранитель вяло сопротивлялся.

— Эй, ты чего? Погоди! А Улита?…

— Вот именно: Улита! Если не хочешь оставить ее соломенной вдовой, у тебя есть двадцать секунд!… На твоем месте я бы использовала их, чтобы оказаться подальше отсюда! Арей тебя зарубит! — сказала Даф, озабоченно оглядываясь.

— Но я же только…

— Две секунды уже прошло.

Хранитель заколебался.

— Хорошо, я уйду. Но скажи Улите, что…

— Пять секунд!…

— Так ты скажешь Улите?

— Да-да, что ты ее любишь, извиняешься, переживаешь, умираешь от страсти и прочая чушь строк на десять без абзацев, мелким шрифтом, с одним интервалом… Да мотай же ты отсюда, горе ты луковое!

Эссиорх повернулся и побежал, то и дело оглядываясь и, видимо, ощущая нелепость ситуации. Отбежав на десяток метров, Эссиорх опомнился, хлопнул себя по лбу и исчез. Не только стражи мрака умеют тедепортировать. Проводив Эссиорха взглядом, Даф подумала, что с собственным стражем-хранителем так не разговаривают. Мрак уже успел заразить ее бытовым хамством.

Даф стало горько. Она оглянулась на резиденцию мрака. Уговаривая Эссиорха поскорее сгинуть и не напрашиваться на неприятности, она отошла от тринадцатого дома довольно далеко.

Старый особняк, закутанный в строительную сетку, напоминал раздавленную, оплывающую медузу на морском берегу. Фигуры Мефа, Улиты и даже Арея отсюда смотрелись незначительными, маленькими. Казалось, закрыл их ладонью — и все, исчезли. Непонятно было, какое место они вообще занимают в ее судьбе. Зачем ей возвращаться? К чему? И главное: к кому? Меф с ней неоткровенен. Все эти его насмешливые слова и полуулыбки! А легкая снисходительность посвященного? Невыносимо!

Все это время она жила здесь исключительно ради него. Привязывалась, опутывала себя сетью приятных привычек, которые порой удерживают рядом с человеком куда больше, чем сама страсть.

Вырвать из сердца стрелу купидона задача непростая, но кто сказал, что репьи привычек выпутываются из волос легче?

Даф ощутила усталость. Нет уж, хватит… Если она нужна Мефу, он найдет ее сам. Стихийно приняв решение, она разбежалась, подпрыгнула. Соскучившиеся крылья материализовались с величайшей готовностью. Несколько взмахов — и Даф исчезла в белесом, уставшем от снега небе…

 

Глава последвенадцатая

ДВЕ БЕСПОКОЙНЫЕ ТЕНИ

 

У мужчины средой-проводником служит внутренняя сторона поверхности тела, заряд проводится из внутреннего электрического моря огня в средоточие духа, а оттуда уже заряжается фантазия. Отводится же заряд во внешнюю природу — в нее изливается его сила, и он экспериментирует с ней по собственному произволу.

У женщины средой-проводником служит внешняя сторона поверхности тела, заряд идет из внешней природы, достигает непосредственно чувства, от него же внутрь бежит то, что отталкивает этот заряд. Природа экспериментирует в духовной сфере женщины.

Поэтому у мужчины извне — плюс, активная деятельность, изнутри — минус, пассивная восприимчивость; у женщины извне — минус, пассивная восприимчивость, изнутри — плюс, активная деятельность; поэтому женщина — это мужчина, но с заменой полюсов на противоположные.

Й. Геррес

 

 

Вскоре после бегства Эссиорха и исчезновения Дафны от резиденции мрака ушла и Ирка, придерживая под руку прихрамывающего Багрова. Тому изрядно досталось в схватке. Помимо удара эфесом в лицо, он получил рану в ногу, куда более опасную, учитывая, что нанесена она была магическим оружием.

— Удачи! — сказала Ирка Мефу таким старательно равнодушным голосом, что умная Улита настороженно подняла бровь.

— Как вы доберетесь? Вам помочь? — спохватился Меф, догоняя Ирку.

— Принять твою помощь? Да я скорее сдохну в канаве! — упрямо ответил Багров.

— Как хочешь, — отвечал Меф, с трудом удерживаясь от реплики, что это блестящая идея.

— Спасибо, Меф, не надо помогать. Мы сейчас телепортируем, — заверила Мефа Ирка.

— И не думай, что ты победил! Я с тобой еще встречусь, наследник! — предупредил Багров, глядя на Мефодия взглядом, далеким от обожания.

Сам того не замечая, он так сжал плечо Ирки, о которое опирался, что она едва не вскрикнула.

Меф не ответил. Только пожал плечами. С теми, кому больно, не спорят. Боль, как физическая, так и душевная, лишает человека способности мыслить трезво.

За Иркой и Матвеем тащился Антигон, навьюченный, помимо собственной булавы, шле-мом валькирии и саблей Багрова.

— Скажите, пожалуйста, что я сегодня злой, а то бы всех вас поубивал, красавчики продрыглые! — заявил он на прощание Улите и Арею.

Арей молча поклонился. Затем, кивнув на удаляющегося Багрова, сказал Мефу без насмешки:

— Ого. У тебя уже есть личный враг! Уважаю!

— Я бы предпочел хотя бы одного личного друга, — сказал Меф.

— Ну, дорогой мой! Ты хочешь слишком много и без хлеба. В запросах нужно быть скромнее, и тогда нет-нет, глядишь, до чего-нибудь доковыряешься! — резонно отвечал мечник. Он немного помолчал, посмотрел на груду трофейного оружия и поинтересовался вскользь:

 

— Это и есть та самая валькирия, чей эйдос ты должен был принести, но не принес?

Мефодий кивнул, ожидая самых нелестных комментариев, однако их не последовало.

— Я так и думал… — сказал мечник и вернулся в резиденцию.

Свой тяжелый меч он нес очень буднично. Как-никак орудие производства, вроде как у Мамзелькиной ее коса. За Ареем потянулась Улита и остановилась на пороге, вопросительно оглядываясь на Мефа. Чимоданов, Ната и Мошкин участия в схватке благоразумно не принимали. Их головы озабоченно выглядывали с лестницы, ведущей на второй этаж.

— И вы здесь? Слава выжившим героям! — насмешливо приветствовал их Арей.

Головы нахлебников поспешно скрылись.

— Буслаев, эй! Ты идешь или нет? Ждешь от Лигула поздравительной открытки? — окликнула ведьма.

— А как же Даф? — спросил Мефодий растерянно.

Он все ждал, что Даф вернется. Она ведь только полетела проводить Эссиорха. Ох уж этот самообман! В иных случаях это почти спорт. Особенных же высот достигают в этом спорте влюбленные.

Улита посмотрела на него с состраданием.

— Ты что, не понял, дружок? Она ушла, — сказала она.

— Навсегда?

Ведьма пожала плечами. Как человек, потерявший эйдос, Улита относилась к вечности с небрежностью того, кто уже не может ее потерять.

— «Навсегда» звучит слишком абстрактно, учитывая, что человек только-то и живет, что лет восемьдесят. Какое уж тут навсегда? Причем последние лет двадцать любовь уже малоактуальна, — сказала она.

Мефодий рванулся было туда, где видел Дафну в последний раз, но внезапно остановился. Что он там найдет? Снег? Он же даже не знает, где она. Логика подсказывала, что Даф будет летать долго, пользуясь тем, что ночью в снегопад сложнее натолкнуться на златокрылых и проще улизнуть от них. Она давно рвалась в небо, и сейчас, когда ей плохо, именно небо подарит ей успокоение. Все это Меф почувствовал с прозорливостью интуитивно умного человека, который воспринимает выводы как данность, не обращаявнимания на ненужные логические ступени.

Он прошел мимо Улиты и вернулся в резиденцию. Арей уже скрылся в кабинете. Чимоданов, Ната и Мошкин вновь выглянули и сразу спрятались, опасаясь, как видно, возмездия. При этом Ната скорчила гримасу трудноопределимой эмоциональной насыщенности. На плечах у Чимоданова сидел Зудука с мятущимся лицом дошкольника, который хочет залепить в волосы старшему брату жвачку, но боится взбучки. Правда, в данном случае роль жвачки выполняла пластиковая взрывчатка.

Меф устало опустился в кресло и, взяв со столика бокал, наполнил его томатным соком, который за мгновение до того исчез из ближайшего супермаркета. Телепортация удалась ему блестяще, без каких-либо накладок, хотя в прошлый раз, осенью, когда Меф пытался проделать это, вся Большая Дмитровка оказалась засыпана пакетами с соком, точно в результате ковровой бомбардировки. Пакеты взрывались на крышах, врезались в асфальт и минут на десять парализовали дорожное движение.

— Ничто не берется из ничего, но кое-что исчезает бесследно. Особенно из торговой сети! — сказала Улита, обожавшая переиначивать физические законы.

Пока Меф размышлял, к чему это сказано и не имеет ли она в виду сок, оказалось, что ведьма сидит на коробке с шоколадом.

— Кота нет. Даф — нет. Эссиорха — нет. На балансе одни неприятности и взбешенный Лигул! — резюмировала Улита.

При всем при том вид у нее был довольный. Уж кто-кто, а они-то с Эссиорхом помирились. Все-таки, что ни говори, а человек существо эгоистическое. Во всяком случае, проезжающий мимо автобус с маскирующе-лживой надписью «Ритуал» на боку никому еще не помешал доесть мороженое.

— И какой вывод? — устало спросил Меф.

— А никакого. Совершенно никакого. Жизнь продолжается.

Неожиданно телефон на столе у Улиты издал высокий удивленный звук. Он сам, видимо, не верил, что звонит. Ведьма подняла трубку.

— Слухаю вас всеми ушами! Говорите ртом, что вы хотели сказать, но помните мозгами, что уже ночь на дворе! — сказала она с акцентом.

Улите что-то ответили. Выражение лица у ведьмы стало в меру, хотя и не зашкаливающее серьезным.

— Мефодия позвать? Гм… А кто его спрашивает?… Дядя?… Что, настоящий живой дядя? Живой или вечно живой? А поточнее?

В первую секунду Меф удивился, откуда Эдя знает телефон, а потом вспомнил, что сам дал ему номер, когда видел Эдю в последний раз и тот слишком уж приставал, почему Меф никак не заведет себе мобильный. Он потянулся к трубке, однако Улита явно не собиралась с ней расставаться. Ей хотелось развлечься.

— Значит, говорите, дядя… А дядя холостой? Что, совсем холостой?… Зачем спрашиваю? Да так, в порядке сбора секретной информации… А что Мефу передать? Нашелся кот? Какой кот?… Кот Даши? А кто такая Даша?… А вы уверены, что вы точно холостой? А Даша? А если паспорт показать? А я могу быть уверена, что он не поддельный?

Улита все еще хороводила по телефону, а Меф уже сорвался с кресла.

— Ты куда? — крикнула Улита, но ее голос догнал лишь хлопнувшую дверь.

Самое любопытное, что метро еще работало. Правда, интервалы между поездами были уже близки к тому, чтобы слиться с бесконечностью. Платформа, как всегда в этот час, была заполнена странной полуночной публикой. Какие-то бородачи с рюкзачками, девушки с щуплыми букетами и вспухшими губами; студенты, отгородившиеся от мира наушниками и взлохмаченными конспектами; гитаристы с зачехленными инструментами в руках; парочка диковатых компьютерщиков, явно выпавших из всякого времени.

На краю платформы, рискуя жизнью, заглядывая в тоннель, томились влюбленные с горящими глазами вурдалаков, никогда не спящие, никогда не едящие, вдохновленные и питаемые одними надеждами. Буслаев некоторое время размышлял, в какой мере он сам может быть причислен к их недремлющей рати. Наверное, все-таки в привычную схему влюбленного, в его приморский трафарет с вырезанной в картоне головой он не вписывался.

На наследника мрака здесь никто не обращал внимания. Тут у всех глаза были повернуты зрачками внутрь. Каждый видел только себя. Исключение составляли лишь два печальных долговязых карманника, пасущие сумки поздних пассажиров. Оба выглядели крайне прилично, так прилично, как никогда не выглядят честные люди. Меф вычислил их сразу, привычно переключившись на истинное зрение. У одного эйдос еще был, у другого в груди чернел провал, всасывающий вещество, как черная дыра.

От нечего делать Буслаев силой мысли подпалил у одного из них карман. Тот с воплем запрыгал, стал колотить себя по карману руками, и оттуда вдруг выпрыгнуло целых четыре разномастных мобильника. Карманники заметались и, узрев в относительной близости тоскующего сержанта милиции, поспешно ретировались, ничего не поднимая.

Наконец подошел громыхающий поезд. Меф сел рядом с каким-то дремлющим студиозусом, между коленями которого была зажата пивная банка. В ее отверстие какая-то сердобольная душа уже насовала всевозможного мусора. Состав тронулся и стал заползать в тоннель. «Зачем я еду в метро? Почему не телепортировал?» — задал себе вопрос Меф.

Причина была не только в том, что он опасался по неопытности впрессовать себя в стену собственной квартиры в виде плоской картины реалистического содержания. Вариант вполне возможный и совсем не исключенный. Видимо, он просто нуждался в этой вечерней толпе, в обычных нормальных людях с настоящими житейскими заботами, у которых не было с собой мечей, кинжалов, крыльев и дархов.

Разглядывая розы на коленях сидящей напротив девушки, Меф вспомнил слова Даф, что дарить мертвые цветы — все равно что дарить разложившихся щенят. «С другой стороны, если бы цветы не дарили, их перестали бы выращивать. Или бутоны, никому не доставшись, уныло умирали бы на кустах», — подумал Меф.

Его деятельный мозг, как обычно, выискивал опровержения. Как известно, философия — самое больное место в отношениях между светом и тьмой, ибо с помощью софизмов и извращенной логики доказать можно все. И что нерожденных детей убивать полезно, и что все беды человечества происходят исключительно от кефира, и мало ли что еще. Все это дело техники, не более. Вот только эйдосы не одурачишь. Они единственные знают и осознают истинные мотивы поступков; как бы нам ни хотелось переиграть все иначе.

Когда Меф поднялся по эскалатору и выше на улицу, стояла уже глубокая ночь. Снег белыми мотыльками роился вокруг фонарей. Увязая в сугробах, Меф все же нашел более или менее протоптанную тропу. Еще издали, подходя к дому, он высмотрел горящее окно на шестнадцатом этаже.

Похоже, ни Эдя, ни мать еще не ложились. Дверь открылась, едва Меф успел нажать на кнопку звонка.

— Опа на! Пришла наша гимназическая гордость! Тебя что, Глумович привез на северных оленях? — приветствовал его Эдя.

— Нет, на лайках, — поправил Меф.

Он услышал, что в ванной плещет вода. Ага, значит, мать, как обычно, отмокает в душе. Расклад более-менее ясен.

— Лайки не прокатят. Такому как Глумович любая собака вцепится по центру штанин… — не согласился Эдя и заржал, представив себе эту картину.

— Прекрати!…

— Да я еще не начинал! Ты один, без Дашки? Она что, не хочет забрать своего кота?… — продолжал Эдя.

— Нет, я сам заберу, — сказал Меф.

— Значит, сама не хочет? Ха-ха, я ее отлично понимаю. Если бы у меня был такой кот, я бы тоже не спешил с ним воссоединяться… Кстати, с кем я там по телефону говорил? Мы еще минут двадцать трепались, как ты отчалил.

Зная ведьму, Меф подумал, что двадцать минут для нее — это еще лаконично.

— С Улитой, — сказал он.

— Ну и имя! А она красивая?

— Она эффектная и незабываемая, — осторожно сказал Меф, имевший случай убедиться, что Улита слышит все слова в свой адрес, как далеко они ни были бы произнесены. И всякий неудачный вяк встречает немедленное возмездие.

— Это уже неплохо. Я тоже эффектный и незабываемый. Мы сойдемся, — сказал Эдя.

— У нее уже есть молодой человек.

— Какая трагедия! А у меня вот нет молодого человека. Может, я бракованный? — заявил Эдя и снова глупо заржал.

Меф давно заметил, что у его дяди полное самообслуживание: сам пошутил, сам посмеялся.

Остряку такого сорта публика только мешает. Не тратя больше времени на Эдю, который мог забавлять себя до бесконечности, Меф проскочил в комнату.

ПОД БАТАРЕЕЙ, РАСКИНУВ ЛАПЫ, СПАЛ ДЕПРЕСНЯК.

Да, именно так, большими буквами. Коты все всегда делают с большой буквы, вне зависимости от того, персидские ли они, сибирские или совсем редкие, так называемые podzabornуе.

Когда Меф вошел, кот не соблаговолил проснуться. После нескольких бессонных дней и ночей Депресняк вымотался и теперь, объевшись, выбрал для сна привычное место. При приближении Мефа он даже не приоткрыл наст