Еgo te intus et in cute novi 3 страница

«3начит, опять Эссиорх! Ну и дела творятся в мире! Нет любви — плохо. Есть любовь — опять плохо. А среднего, видимо, вообще не бывает», — подумала Даф.

Улита завершила обед бутылкой белого полусухого вина, после чего занялась обычным для себя делом. Набросав карикатурного Эссиорха, принялась надевать ему на шею сиденье от унитаза. Тем временем со второго этажа повалил зеленый дым, и Чимоданов с воплем: «Убью, Зу-у-уудука-а!» умчался в свою комнату.

Мошкин грустно встал и пожелал всем приятного аппетита.

— Да сядь ты! Посиди со мной! — сказала ему Ната.

Евгеша послушно сел, как загипнотизированный глядя на ее лисий хвост.

— Чего ты мне на ноги все время смотришь? Раннее взросление? — понимающе поинтересовалась Ната.

— Я не на ноги! — слабым голосом отвечал Евгеша.

— О! О! О! Даже и не на ноги! — сказала Ната и запустила в него клубникой.

Ягода разбилась о белую рубашку Мошкина прямо против сердца, оставив почти кровавый след.

Даф вновь вспомнила о Депресняке. Требовалось как можно скорее найти кота. Покуда Мистический Скелет Воблы у него, по своей воле Депресняк не вернется. Во всяком случае, пока окончательно не вымотается и усталость не возьмет верх над магией. Он сейчас не столько кот, сколько слуга артефакта. Проказливое кошачье сознание объединилось с не менее проказливым сознанием воблы, и чем все закончится, неизвестно даже в Эдеме.

Не исключено, что через месяц Москва будет представлять собой огромный сугроб с торчащим университетским шпилем. На шпиле же с Мистическим Скелетом Воблы будет восседать безумный кот и смотреть на снежную равнину.

— Идем за Депресняком! Скелет воблы у него! — шепнула Даф Мефодию.

Буслаев неохотно оторвался от десерта, прикидывая, насколько эта новость испортила ему аппетит. Оказалось, что не особенно.

— Ты уверена? — спросил он, слизывая с губ крем.

— Да. Мне сказал Мошкин.

— Хм… То-то он был таинственный, как три шухерящихся обезьянки разом. Но почему именно твой кот? Неужели в Москве мало котов? Что объединяет Депресняка и эту бывшую рыбину?

Даф сдула со лба непослушную челку.

— Точно не знаю. Могу только предположить. Депресняк — создание света и тьмы, создание почти невозможное, кощунственное по своей сути, но все же реально существующее. Гремучей крови адского кота и крови райской кошечки в нем равное количество. То есть он, по логике вещей, нейтрал, и вместе с тем совсем не нейтрал. Тьма и свет существуют в нем реально, не смешиваясь, если ты понимаешь, о чем я. Не исключено, что артефакт заинтересовался моим котом именно по этой причине.

— Угум. Артефакт заинтересовался… С таким же успехом можно сказать, что мороженое в киоске заинтересовалось случайным прохожим и стало кокетничать с ним, чтобы его поскорее сожрали, — насмешливо сказал Меф.

Даф серьезно посмотрела на него:

— Пример дурацкий, но на самом деле все так и есть… Для наследника мрака ты слишком часто опровергаешь очевидные вещи. Так ты идешь искать кота? Рано или поздно Депресняк, конечно, вымотается и завалится спать в какое-нибудь известное ему место, но кто знает, когда это будет? Сейчас? Через три дня? Не исключено, что к тому времени город станет филиалом Северного полюса.

Меф кивнул и встал из-за стола.

— Погоди, я соберусь! — сказал он Даф.

Дафна терпеливо наблюдала, как Меф поддевает под куртку легкую кольчугу. Когда же он взял метательные ножи, она не удержалась и спросила:

— Я чего-то не пойму. Мы идем играть в войнушку?

— Надеюсь, что нет. Но все же флейту тебе лучше не забывать, — ответил Меф.

Сегодня ночью ему приснился тревожный сон, будто черная когтистая лапа взламывает асфальт, тянется к Даф, хватает ее и утаскивает, а он, Меф, ничего не может сделать. Даф зорко и быстро посмотрела на Мефа и перестала задавать лишние вопросы. Недаром в Эдеме шутят, что девушка, задающая лишние вопросы, бесполезна, как шкаф, повернутый дверцами к стене.

Они вышли из резиденции. Снег налил уже не так густо: похоже, небесные дворники, сбрасывающие его лопатами с туч, ушли на перекур. На самом деле причина была в том, что Депресняк перестал летать над городом и где-то ненадолго присел отдохнуть. Даф, однако, по опыту знала, что долго кот не просидит. Если бы только понять, где он! Она попыталась нашарить сознание кота, но канал связи был слишком широким, и на ее мысленный призыв немедленно откликнулись сознания доброго миллиона котов, проживающих в Москве. Кроме того, отозвались коты из Подмосковья, а также котята, которых можно было в расчет не принимать, равно как и безумного соболя из Московского зоопарка, примазавшегося к котам на том основании, что его когда-то выкормила кошка.

«Тупиковый путь!» — подумала Даф разочарованно, поспешно разрывая связь с многочисленными дивизиями кошачьих.

Пока Дафна разбиралась с кошками, Меф уверенно вел ее по протоптанным в снегу дорогам. Москвичи, вполне освоившиеся с ситуацией, умело прокапывали снежную равнину, как кроты. Какой же русский не любит быстрой езды и боится снега! Еще немного, и люди додумаются прикрыть прорытые проходы сверху, и станут перемещаться по снежным тоннелям, уверенно растущим вширъ.

Шагов через сто Меф остановился и, делая вид, что зашнуровывает ботинок, скосил глаза на одну из крыш. Между трубами мелькнула и скрылась серая тень. Интуиция подсказала Мефу, что это отнюдь не дух заблудившегося трубочиста.

— Не оглядывайся: мне кажется, за нами следят! — сказал Мефодий Дафне.

— А мне не кажется. За нами действительно следят, — кивнула Даф.

— Так ты об этом знала? — удивился Буслаев. Даф скатала снежок и с удовольствием куснула его, как яблоко. Страж света может позволить себе не думать о такой пошлой прозе жизни, как простуда.

Ну я этого не исключала. Да только что толку знать то, чего не можешь изменить? — сказала она.

Не прятать же голову в песок!

— Это ты напрасно. Песочек — штучка теплая и приятная. Вот только дышать через него неудобно… — с иронией заметила Даф, доставая флейту. — Ну где там этот шпик?

— Труба крайнего дома.

— Того пятиэтажного, что по правую сторону? — уточнила Даф, не оборачиваясь.

— Да.

Даф подняла флейту к губам. Маголодии Меф не услышал, но снег вокруг них внезапно взлохматился, точно они оказались в центре бурана. Когда же снег улегся, Меф увидел, что труба, за которой пряталась тень, невредима, зато с дома напротив слизнуло разом все три трубы. Серая тень, вполне невредимая, на миг показалась, нырнула куда-то и пропала.

— Нилб! Дафна, ты пугаешь право и лево! — сказал Меф.

Даф обиделась.

— А ты пугаешь пятиэтажные дома с шестиэтажными! Купи себе счетные палочки!… И вообще, мы стояли с тобой лицом в разные стороны! Можно же было догадаться, что справа от меня — это слева от тебя? — огрызнулась она.

— Ладно, проехали! Будем надеяться: тот друг на крыше понял намек, — сказал Меф.

— Убедился, что ты был неправ? Убедился? — напирала Даф, которой, как светлому стражу, хотелось докопаться до истины.

— В философские диспуты после обеда не вступаю! — миролюбиво сказал Буслаев.

Меф по опыту своему знал: чем пустячнее повод, тем бесконечнее спор. Снисходительность — главное оружие мужчины в его беспощадной и вечной борьбе с женщиной, которая по определению всегда права.

Они искали кота до вечера и, отчаявшись найти, по предложению Мефа вновь засели в кафе.

— Так мы его никогда не найдем! — сказала Даф. Врожденное чувство ответственности мешало ей расслабиться.

— Не факт! Может, как раз и найдем, — заметил Меф.

— Почему?

— Ну вообрази: он мечется по городу, и мы мечемся. Много суеты и минимум шансов пересечься. Не умнее ли сидеть и ждать, пока он просто свалится тебе на голову? Причем ждать в хорошем и вкусном месте? — заметил Меф.

Дафна не нашла что возразить и заказзла себе приличный кусок сливочного торта.

 

Глава 8

АХ ТЫ, СУККУБОЧКА!

 

Меф постучал в дверь кабинета и, услышав не то чтобы приглашение, но нечто вроде благожелательного рычания, вошел. Непривычно близко придвинувшись к столу (обычно он предпочитал расстояние закинутых на стол ног), Арей разглядывал в лупу нечто, лежащее перед ним. Чуть в стороне, у локтя, на столе помещался его дарх, похожий на извилистую сосульку.

Затычка из красного дерева была выдернута, а сам дарх открыт. Из дарха лились нежные мелодичные звуки, похожие на далекий печальный колокольный звон. Зрачки Мефа расширились.

В жизни мрака нет момента опаснее. Увидеть дарх стража открытым — это словно попасть в клетку голодного льва. Страж — даже настроенный дружелюбно — может зарубить вас только потому, что вы вошли к нему в момент, когда он прячет в дарх очередной эйдос или, точно Скупой Рыцарь, обозревает свои сокровища.

Понимающе покосившись на Мефа, Арей ухмыльнулся и вставил в горловину дарха затычку. Дарх скользнул под расстегнутую рубашку и исчез в темно-рыжей шерсти, покрывавшей грудь мечника. Меф немного успокоился.

— Принес? — спросил Арей.

Меф молча положил на стол две книги, прочитанные на этой неделе. Это была «Теория нравственных пыток» под общ. ред. Гнуса Зануддинова» и «Практическая философия зла». Кто был автором «Философии», Меф так и не уяснил, но, вероятно, это его высушенный язык использовался в качестве закладки. Сами стражи мрака писатели весьма посредственные, у них есть занятия и поинтереснее, зато широко пользуются услугами литературных рабов, которых специально отсаживают в отдельный чан, довольно комфортный.

Во всяком случае, перепады дневной и ночной температур там не больше ста градусов.

Не отнимая от глаза лупу, Арей посмотрел на Мефа и подмигнул. Правый глаз шефа, увеличенный стеклом, жуткий, круглый, с прожилками, разглядывал сотрудника мрака с любопытством.

— И что руна школяра? Приятная штука, а?

— Да уж, — процедил Меф.

За последний год он так выучился говорить это «да уж», что однажды слышал, как Улита сказала Нате: «Во всей канцелярии только мы двое, я и Буслаев, умеем так произнести самое обычное слово, что собеседника выворачивает наизнанку, как старую перчатку».

— Никто никогда не говорил, что получать образование приятно. Удовольствие приходит потом, да и то уезжает с первым троллейбусом, когда ты понимаешь, что счастье все равно проживает по другому адресу, — сказал Арей без иронии.

— Тогда зачем? — спросил Меф.

Мечник поморщился:

— Зачем? Забудь это слово. Зачем — самый бестолковый вопрос в мироздании. Зачем светит солнце, зачем губы встречаются в поцелуе, зачем люди убивают друг друга… А шут его знает зачем! Лучше пойми, как это работает, и пользуйся.

Перед Ареем на пергаменте лежали две песчинки. Одна яркая, излучавшая голубоватый пронзительный свет, и другая — блеклая, расплющенная, похожая больше на рыбью чешую. Она тоже светилась, но едва-едва, умирающим, едва заметным светом.

Арей небрежно ковырнул этот второй, гаснущий эйдос толстым желтоватым ногтем и, сбросив его с пергамента, сдул на пол, где он сразу смешался с пылью. Арей нечасто позволял Улите убирать его кабинет. Второй же, сияющий эйдос он бережно ссыпал в дарх. И опять на краткий миг Мефодий услышал тоскливый и печальный гул.

— Стоило столько лет нянчиться с Глумовичем, чтобы в конце концов получить эту дрянь, — сказал он с насмешкой, кивая на пол.

— Это эйдос Глумовича?

— Эйдос? Это та гниль, которую он носил в груди. Теперь я понимаю, почему Тухломон так гадко ухмылялся все эти годы. Он знал, что мы увидим, когда аренду Глумовичу все-таки не продлят.

— Сразу знал, что эйдос гнилой? — не поверил Меф.

— Ну конечно. Этих маленьких бестий комиссионеров не проведешь. У них нюх на эйдосы и вообще нюх… Они как мелкие чиновники задолго до падения большого начальника, когда тот еще витает в облаках, знают, что он вот-вот рухнет, и поспешно раздвигаются, чтобы, падая, он не придавил их… Про эйдосы же они знают вообще все! Пронырливые липкие гадики!

Смягченное и вместе с тем противненькое слово «гадики» из уст Арея прозвучало неожиданно. Со склонностью к анализу, проявившейся у Буслаева в последнее время, когда он стал вести дневник, Меф подумал, что логичнее было бы услышать его от Улиты. Хотя и сюда, в кабинет, могло проникнуть заразное, как грипп, влияние ведьмы.

— А у стражей мрака нюха нет? — спросил он с удивлением. Это было нечто новое.

— Стражи — охотники, комиссионеры — наши псы. Ожидать от охотника, что он будет бегать на четвереньках и носом тыкаться в след, довольно глупо. Да, у комиссионеров нюх лучше. Когда умирает человек с эйдосом, который они считают негодным, они даже не являются. Сколько раз их наказывали за это. Иной раз и комиссионер может ошибиться. Возможно, эйдос залепило жиром. Всякое бывает.

Заметно было, что Арей раздосадован. Он то и дело посматривал на пол, где в пыли лежал бесполезный эйдос Глумовича.

— Я этого не знал, — сказал Мефодий.

— Да, стражи мрака не всегда бывают зоркими. Равно как и светлые стражи не всегда так мудры и добры, как многим бы хотелось. Но разве грибник всегда видит: трухлявый гриб или нет? В большинстве случаев он может лишь предполагать это, но наверняка узнает, лишь когда гриб уже срезан.

Арей вытянул через ворот за цепочку дарх и стал задумчиво покачивать его. Витая сосулька гипнотически закручивалась спиралью. Меф понял, что не может отвести от нее глаз. В памяти проснулся забытый детский восторг: вот он стоит и смотрит на елку, а на елке такая же игрушка, с ваткой, торчащей из закрученного стекла, взамен потерянной распорки с колечком.

— Думаешь, эйдосы ничем не отличаются? Это все равно что утверждать, что все бриллианты одинаковы или все собаки похожи, — с увлечением продолжал Арей. — Встречаются эйдосы гиганты — с горошину, и эйдосы карлики — с семя перца. Есть яркие и тусклые, есть со светом пронзительным, атакующим, бесстрашным, а есть с сиянием мягким, задумчивым, чарующим. Одни ласкают, другие прожигают, третьи забавляют, четвертые поражают глубиной и печалью. Их можно разглядывать бесконечно. У каждого свой звук, своя мелодия, свое чувство. Каждый дает свои силы! И что за силы — ты расширяешься до размеров маленькой вселенной. Что мы все без эйдосов? Сдувшиеся шары, фантик от ничего.

Не потому ли светлые так любят заполучать их в свой сахарный Эдем? Да, они дают им свободу, но разве в дархе знающего им цену стража мрака хуже?

Меф предпочел не отвечать на этот риторический вопрос. В частности потому, что его собственный эйдос обжег его. Точно к сердцу прикоснулись тлеющей сигаретой.

— Теперь я понимаю, почему малютку Лигула так колбасило в последние месяцы. Жадность обуяла. Хороших эйдосов все меньше. За ними приходится охотиться. Пошла бедная, убогая порода. Там, где прежде был строевой лес, теперь лишь пеньки и кислый осинник, — продолжал мечник.

Арей подошел к окну, нетерпеливо дернул ручку и, когда она в очередной раз обломилась, легко высадил раму толчком ладони. Мелочь, комиссионеры восстановят, а если нет, то рамы можно вылепить и из самих комиссионеров, замазав щели неуместно хихикающими суккубами. В кабинет ворвался морозный воздух. Снежинки, смелея, оседали на столе и пергаментах. Высушенный в Тартаре язык, жадно шевелясь, слизывал их.

— Улита! — негромко, но властно окликнул Арей.

Ведьма тотчас явилась. Она умела разбираться в интонациях шефа. Порой можно было не приходить по полчаса, иногда же и за секундное опоздание тебе могли оторвать голову.

— Собирайся! Мы едем на встречу с бонзами мрака.

— Что? На какую встречу? — ошалел Меф.

— На такую. Лигул почтил наш карликовый городок своим великанским присутствием, — насмешливо отвечал Арей.

Воспользовавшись тем, что мечник отвернулся, Улита провела большим пальцем по горлу и на секунду высунула язык, точно висельник. Лигул в Москве! Ну и новость! То-то забегает, замечется всякая подлая мелочь!

— А почему у нас? Что, других мест нет? — спросил Меф.

— А Тартар их знает… Хотят попутно поглазеть на снегопад.

Глаза Арея насмешливо сузились. Меф вспомнил, как весь вечер и часть ночи они выгоняли комиссионеров на поиски мистической воблы.

Больше всех усердствовал, конечно, Тухломон. Он нарядился в альпийскую куртку, взял с собой две лопаты — штыковую и совковую и стал требовать себе индивидуального сенбернара с пристегнутым к шее бочонком, на случай, если его, Тухломошу, придется спасать из-под лавины. В таком клоунском виде он выперся из резиденции на Большую Дмитровку и тут же, с ходу, утянул эйдосы у группы хохочущих иностранцев, заставив их повторять формулу отречения от эйдоса под предлогом разучивания популярной военной песни.

Другие комиссионеры, не наделенные в такой мере творческим воображением, завистливо вздыхали.

— Когда встреча? Что, уже сейчас? — спросила ведьма.

Арей покосился на часы:

— Мы опаздываем… Другое дело, что вовремя у нас никто не приезжает. Вызывай Мамая!

Улита кивнула и вышла. Почти сразу рев мотора сообщил о прибытии хана.

— Это все письмо, которое принес Тухломон, да? — спросил Меф.

— Ты как всегда прозорлив, синьор помидор! Золотую медаль за интуицию можешь взять из мусорной корзины!

— Обязательно, — спокойно пообещал Меф. — А что за тема конференции?

— Тема определится по ходу дела. Сдается мне, с этими гнилыми эйдосами надо что-то решать.

Последнее время они стали портиться, как битые фрукты. Улита, где ты там? Скажи Мамаю, что мы едем в спортклуб «Пижон»!

— В спортклуб? Что, серьезно? Неожиданное место!

— У мрака не бывает неожиданных мест. В равной степени все бонзы мрака могли бы встретиться у тебя в ухе… Опять же в спортклубе неплохая сауна. Сдается мне, заседать мы будем там. Буслаев испытал мгновенный укол авантюризма.

— А мне можно в сауну? — спросил Меф.

Мечник ухмыльнулся.

— А кто будет трудиться? «Работать, сестры, работать!» — так говорил великий Чехов, пощелкивая кнутом. Ну так и быть… Ты сможешь приехать к нам позднее, когда разберешь пергамента.

Мы пришлем за тобой Мамая. Говорят, у него новая машина. На прошлой он влетел под бензовоз.

Не смотрел новости? Все каналы снимали. Никак не могли понять, куда делся труп водителя легковушки.

Меф кивнул. Мамай умел устраивать красивые аварии. Можно сказать, это было единственное хобби престарелого хана.

— А если я их прямо сейчас разберу, можно сразу поехать? — спросил Меф.

Арей зацокал языком.

— Я тебе искренне не советую. Когда парятся бонзы мрака, бывает жарковато. В Тартаре и без того чрезмерно теплый климат. Чтобы наши старички пропотели, им нужен термоядерный реактор…

Кивнув Мефу, Арей вышел. Буслаев заметил, что меч он захватил с собой. Кроме того, взял и кинжал. Когда встречаешься со старыми добрыми друзьями, никакая предосторожность не бывает излишней.

 

Едва Арей и Улита уехали, Ната, Чимоданов и Мошкин немедленно расслабились, как клерки в офисе в отсутствие начальства. Первые пять минут они послушно разгребали бумаги, но потом Зудука ухитрился поджечь штору. Все это он проделал с видом застенчивого интеллектуала, который режет ножичком сиденья в общественном транспорте. Взбешенный Чимоданов погнался за Зудукой, и дисциплина рухнула, как нетрезвый крановщик со своего орудия производства.

После того как Зудука был пойман и, точно Кощей на цепях, подвешен к потолку на старых подтяжках, Чимоданов извлек из кармана английский разговорник, изданный для сознаний мрака. Карманного формата несгораемая книжонка, закаленная в огне Тартара, содержала в себе душу английского гувернера, скончавшегося в Питере от чахотки осенью 1851 года. Гувернер, печальный и смешной старик, утративший эйдос скорее по недоразумению, ибо пороков, как и достоинств, он имел очень мало, терпелив повторял фразы от «В каком году был построен Биг Бэн?» до «Ваш эйдос, сэр?».

Английским Чимоданов увлекся совсем недавно, уже после того, как более-менее прилично выучил французский и немецкий.

— Эй, Шакеспеарий! — задорно окликнул его Меф.

— Сам ты Шакеспеарий! Шейкспая! — огрызнулся Чимоданов.

Суть этой таинственной перебранки была известна только Мефу и Петруччо. Состояла она в том, что Чимоданов с недавних пор вместо «Лондон» говорил «Ландан», вместо Англия — «Инглэнд» и так далее.

Однако сегодня английский у Чимоданова продвигался плохо. Немного помучив старика гувернера, Петруччо спрятал разговорник и извлек маркер. Отыскав пергамент с очередным доносом, которые комиссионеры строчили друг на друга со скоростью швейной машины, Чимоданов перевернул его другой стороной и крупно написал:

«Всем-всем! Я рыдаль и плакаль!

Пропал адский котик. Похож на обычного кота, вывернутого наизнанку. На спине имеет два лысых крыла от ощипанной курицы. Глаза добрые, красные. Особых примет и мозгов нету. Обращаться к светленькой Дафне в резиденцию мрака. Звонить по любому телефону, предварительно обрезав трубку».

Этот пергамент он, незаметно подкравшись, приколол булавкой к свитеру Даф. Возмущенный Меф хотел вступиться, но Даф отлично справилась сама. Она лениво вытянула из рюкзачка флейту, а в следующий миг жалобное мычание Чимоданова доносилось уже из огромного сейфа в углу.

— Он там задохнется! — сказал Меф.

— Не задохнется. Там есть дырки, я проверила. А спать можно и на бумагах, — небрежно отвечала Даф.

— Светлая, ты психованная! Что я такого сделал? Я же просто пошутил! — жалобно спросил из шкафа Чимоданов.

— И я пошутила.

— Ничего себе шуточки!…

— Увы, мой друг, добро должно быть с кулаками, — резонно заметила Даф.

— Должно-то оно должно. Но когда у добра слишком большие кулаки, они начинают чесаться, — заметил Меф.

Петруччо в сейфе обреченно заскулил. Он уже усек, что выпроситься на свободу будет непросто.

— Меня сильно нервирует исчезновение Депресняка. Он где-то рядом, но явно не собирается показываться. Он нас точно дразнит… — сказала Дафна Мефу.

— Мы его честно искали. Даже несколько раз, — напомнил Меф.

Даф засмеялась.

— Да, но всякий раз мы очень скоро оказывались в кафе. Так котов не ищут.

Меф вынужден был признать, что она права.

С другой стороны, что мешало Депресняку оказаться в том же кафе? Скудость меню, в котором забыли упомянуть серную кислоту?

— Слушай, может, дело совсем не в этом скелете воблы? Вдруг он отправился жениться? — предположил Меф.

Депресняк, как настоящий кошачий мужчина, отправлялся жениться с завидной регулярностью. Возвращался он обычно неделю спустя, исцарапанный, но довольный. А еще месяца два спустя желтые газеты взахлеб писали о мутациях и помещали на обложках лысых котят с крыльями.

— Нет, тут что-то другое… Если бы тут была обычная история — я бы почувствовала, — кратко сказала Даф.

Ее саму особенно тревожил факт, что Депресняк исчез накануне прибытия в Москву бонз мрака. Конечно, это могло быть и не связано, но кто его знает.

Мамай приехал спустя шесть часов, когда за окном уже сгущались сизые несвежие сумерки.

С помощью Даф и Мошкина (от Наты и Чимоданова помощи было как от козла кисломолочных продуктов) Меф разобрал пергаменты. Доносы и прочие деловые бумаги рассортированы по коробкам, а все явившиеся не вовремя комиссионеры отосланы на деревню к бабушке Аиде Плаховне скоростным словесным экспрессом.

Наконец Мамай появился в резиденции. Меф приготовился наброситься на него, но застыл. Выглядел хан неважно. Нос был вмят явно не без участия каблука, а правое ухо загадочно торчало мочкой кверху. Кривая татарская сабля, висевшая у хана на поясе, была вся в пластилине. Похоже, не одному Мамаю пришлось несладко. «Опять не поделил место на парковке», — догадался Меф.

Ухмыляясь, Мамай поманил Буслаева пальцем. Мефодий взглядом попрощался с Дафной, ободрившей его быстрой улыбкой и мимолетным взмахом руки, и, захватив с вешалки куртку, отправился за ханом. Фонари глядели совиными глазами. Их зябкий свет расплывался в снегопаде. Метель ослабела и, превратившись просто в ветер, коварно поддувала снизу. Меф застегнул куртку. Большая Дмитровка бьиа вся завалена снегом. Меф благоразумно воздержался от вопроса, как хан проехал через заносы.

Почти сразу Мефодий понял, почему Мамай ухмылялся. Он приехал в желтой двухдверной машине с открытым верхом. Зимой, в метель, это выглядело вдвойне нелепо. Не менее забавным (с точки зрения Мамая, во всяком случае) было то, что машину следовало заводить допотопной пусковой рукояткой, что хан и проделывал с комичной серьезностью.

Меф сел сзади, смахнув с сиденья автоматные гильзы. Похоже, прежде чем отправиться к праотцам, водитель и пассажир желтой машины долго отстреливались. Следы перестрелки заметны были и в коже сидений, и на дверцах. «Хорошо хоть трупов нет», — подумал Меф, знавший, до какой степени хан терпеть не мог убираться.

Мамай покосился на него узким глазом.

— Пристегиваться не будете, наследник?

Меф удивленно мотнул головой. Хан задавал этот вопрос впервые за всю историю их знакомства. И лишь минуту спустя, когда автомобиль рванул с места и понесся по воздуху, выписывая на поворотах виражи, бросавшие Мефа то на Мамая, то на дверцу, он понял все почтительное лукавство хана.

Несколько минут спустя Мамай внезапно затормозил, использовав для этого заметенный снегом газетный киоск, и, ткнув пальцем через плечо, прошипел сквозь зубы:

— Лигул едет!

Дальше в разговорной речи Мамая следовало несколько слов, о которых беспокойные умы до сих пор спорят, являются ли они монгольскими, индоевропейскими, выросли ли из языческих обрядов плодородия, либо возникли стихийно, на волне единого народного творческого порыва.

— Где?

— Вон, из переулка высунулся!

Меф увидел нос длинного черного лимузина, действительно, как и говорил Мамай, «высунувшегося» из Камергерского переулка. Лимузин не то свернул, не то обтек дом, и со змеиной вкрадчивостью двинулся в их сторону. Судя по тому раздражению, с которым Мамай смотрел на лимузин, шофер Лигула принимал непосредственное участие в придании носу хана его нынешней формы.

«Ага! Значит, встреча бонз закончилась», — подумал Меф без особого сожаления. Сильного желания встречаться с Лигулом у него не было.

Равно как, впрочем, и слабого.

— Лигул нас увидит? — спросил Меф.

Мамай ткнул пальцем в лобовое стекло.

— Нэт. Глаза будет совсэм ломать, а нэ увидит.

— Почему?

— Улита поспорила с Ареем, что сумеет начертить руну невидимости пальцем ноги. Хех! — сказал хан.

— И кто выиграл?

— Всэ, — сказал хан, ложась щекой на руль.

— Как все?

— Улита начертила руну. А Арей поспорил со мной, что она отморозит палец. Улита об этом нэ знала. Я так смеялся, так смеялся, — сказал хан гнусавым голосом штатного плакальщика на похоронах.

Меф нетерпеливо следил за приближающимся лимузином. Если бы в этот момент у Тухломона хватило прозорливости предложить ему гранатомет в обмен на эйдос, он мог бы не устоять.

К счастью, Тухломоша был занят какой-то другой аферой и мыслей наследника не сканировал. Ну да если Лигула нельзя взорвать, то, может, реально хотя бы подслушать, о чем он говорит?

— Хочешь отомстить? — предложил Меф Мамаю.

— Хочу! Водитель у него больно здоровый. Финикиец, бывший гладиатор! Уж я его рэзал-рэзал, пилил-пилил! Я рэжу, а он ржет, разве так можно?

Помятый Мамай ударил кулаком по рулю и пригорюнился.

— Очэнь хочу отомстить! Саблю мою надо? — деловито спросил он у Мефа.

— Сабли не надо. А вот кусок пластилина может пригодиться! — сказал Меф.

И прежде чем Мамай понял, о чем он говорит, он решительно оторвал у Мамая ухо, зная, что оно все равно восстановится через день-другой.

Хан мрачно ощупал пальцами пустое место и надвинул шоферскую фуражку, чтобы отсутствие уха не бросалось в глаза.

— Нехорошо! Пусть мне не больно, но мне абыдна, — сказал он с покорной укоризной.

— Жди меня здесь!

Размяв пластилин, Буслаев разделил его на две части: маленькую сунул себе в левое ухо, а побольше зажал в кулаке, нагревая, чтобы она не затвердела. То, что он задумал, было чистейшей воды авантюрой.

Меф выпрыгнул из машины и сразу провалился в огромный сугроб. Зачерпнув снега, носки раздулись, как хомячьи щеки. Через четверть часа все это размокнет, и ботинки грустно захлюпают что-нибудь в меру музыкальное. Пока же Меф, проваливаясь, выбежал на дорогу и, дождавшись, пока невидимый простым смертным лимузин Лигула окажется над ним, метнул согретый в кулаке кусок пластилина. Тот послушно прилип к днищу лимузина и, не дожидаясь подсказки, расползся по нему тонким слоем.

— Изгрязень вкнязень! — прошептал Меф.

Вообще-то стражам, и особенно наследнику мрака, использовать магические заклинания не полагалось. Не тот уровень. С другой стороны, порой даже на серьезном совещании молодые клерки бросаются шоколадными конфетами, пока начальство рассуждает о новых проектах.

У Мефа с его счастливой рукой и бешеной энергией магические заклинания срабатывали почти всегда. Иногда, правда, с ненормируемой силой, ибо Буслаев плохо умел сдерживать свою с каждым днем усиливающуюся мощь. Как-то раз Улита вздумала обучить его слабенькому заклинанию Расклиниус, расстегивающему молнии и пуговицы. Мефодий из любопытства испытал заклинание на Даф, желая всего-навсего расстегнуть пуговицу ей на вороте, и той с воплем пришлось заворачиваться в сорванное с дивана покрывало. Случившийся при этом Мошкин ужасно побагровел и раз десять, забывая ответы, спрашивал: «Я ведь ничего не видел, нет?»