Что такое хорошо и что такое плохо в переводе

_Hаши разговоры о профессии переводчика не могут пройти мимо ответа на вопрос, что такое перевод и что такое деятельность переводчика? Очевидно, что переводчик — это прежде всего посредник, который нужен всякий раз, когда возникает необходимость передать чьи-то мысли, высказы­вания. Но передача мыслей, высказываний — это функция чуть ли не универсальная. Учитель, который пересказывает школьникам законы физики или биографию Н. Гоголя, ар­тисты, разыгрывающие комедию Бомарше, журналист, на­печатавший интервью с президентом страны, — все они пе­редают чьи-то мысли, но разве называют их переводчиками? Конечно нет, так как переводчик — это не просто носитель чужих идей, а профессионал, передающий сообщение, зако­дированное на одном языке, с помощью другого. Что такое другой язык, понимают все, а что такое сообщение?

Сообщение — это информация, предназначенная для пе­редачи. В квартире возник пожар, ее хозяин выбегает на бал­кон и кричит «пожар»! Ему нужно, чтобы об этом узнали окружающие, так как таким образом может прийти помощь. Какими словами это сообщение будет передано в пожарную часть, ему безразлично.

Поэт написал стихотворение, в котором его настроение передают ритмика, повторяющиеся сочетания звуков:

Сидели, галдели, балдели,

и лилась и речь, и вино.

И знали — на этой неделе

Златое отыщется дно

И древний философов камень,

И юный, как бог эликсир...

Казалось, касались руками

Орфеевых лютен и лир.

Вадим Крайд. «Октябрь». 1990 г.

Для поэта важно передать свое настроение именно этим поэтическим приемом, другой прием будет характеризовать уже другого поэта. Поэтому для него информацией, предназ­наченной для передачи, будет не столько содержание, сколь­ко структура стихотворения, включающая ритмику, рифму, ассонансы, диссонансы и др.

Писатель написал книгу и сдает ее в издательство. До выхода книги в свет ему предстоит немало встреч с редакто­ром, который будет подвергать сомнению некоторые строч-ки,ллова, а иногда целые главы. Писатель будет бороться не только за свои мысли, переживания, принципы, но и за сло­ва, словосочетания, метафоры и диалектизмы. Для писате­ля важно передать читателю и содержание, и форму своего произведения, это и есть для него сообщение.

Вообще в любом сообщении могут сосуществовать три вида информации: семантическая, ситуационная и инфор­мация о структуре. Семантическую информацию ищут в зна­чении слов. Вам говорят «собака», и вы понимаете, о каком животном идет речь. Но вот вы подходите к калитке чей-либо дачи и читаете полустертую надпись: «Осторожно, злая...» Вы сразу же понимаете, что на участке вас может покусать собака, хотя слово «собака» было стерто на надписи. В дан­ном случае понять полунаписанное предостережение помо­гает ситуационная информация. Всем нам известно, что обычно пишут на воротах дач. В художественном произведе­нии очень часто на первый план выходит структура выска­зывания, которая выступает в качестве стиля речи, подбора метафор, сравнений, эпитетов, архаизмов или неологизмов, ритмики повествования или стиха. В этом случае приходит­ся говорить не о смысловой, а о структурной информации (информации о структуре) текста. Ее значение для перевод­чика гораздо шире, чем просто индивидуальный стиль авто­ра. Ведь с разными структурами в разных языках мы встре­чаемся постоянно. Англичанин скажет: I have a brother — «Я имею брата», у грузина такая же фраза звучит иначе: мкавс дзма — «имею (я) брата», по-русски мы говорим: «У меня есть брат». Существующую эквивалентность структур

нас учат соблюдать с первых шагов изучения языка, нельзя «смешивать французский с нижегородским». Но это ограни­ченное число грамматических структур, их легко заучить и помнить при переводе. А индивидуальную структуру речи каждого писателя или поэта не заучишь. И если автор про­изведения считает необходимым донести до адресата не толь­ко его смысл, но и его структуру, то сообщение будет вклю­чать и этот вид информации.

Уяснение термина «сообщение» позволяет сделать вывод о том, что подготовка переводчика должна включать умение различать границы сообщения в каждом отдельном случае. Это сделать не трудно, и мы вернемся к этому вопросу, когда научимся отличать письменного переводчика от устного. Сейчас же полезно остановиться на экстремальных случаях, в которые попадает переводчик. Вот некоторые из них.

Моя служба в Группе советских оккупационных войск в Германии оставила в памяти один поучительный эпизод, дей­ствующим лицом которого был уже упомянутый полковник, начальник французской военной миссии. В то время совет­ские воины за рубежом были в центре внимания как освобо­дители Европы от гитлеровского фашизма. Многие из лиц, контактирующих с нашими представителями, старались выучить русский язык. Учил русский язык, и небезуспеш­но, и начальник французской военной миссии. И вот однаж­ды, когда вместе с французским полковником мы пересека­ли в машине очередной контрольно-пропускной пункт, со­ветский сержант после проверки документов изрек: «Езжай, старый черт!». Наш француз разволновался и стал выяснять, за что его оскорбил советский сержант? Сидевшая рядом с нами переводчица сделала удивленный вид и сказала: «Что Вы, господин полковник, наоборот, он назвал Вас ласково... старичок!». Инцидент был исчерпан, все были довольны.

Другой случай из моей собственной практики. В 1958 году я был ангажирован вместе с группой московских син­хронистов обслуживать проходящий в Ташкенте съезд пи­сателей Азии и Африки. Работа была трудной главным обра­зом потому, что рабочими языками, кроме русского, были

английский и французский, которыми писатели Азии и Аф­рики не всегда владели в достаточной степени. А переводить выступления следовало синхронно, т. е. сидя в кабине и при­нимая речь выступающего в наушники, произносить парал­лельно перевод в микрофон. К этому времени синхронный перевод прочно вошел в практику общественных форумов, поскольку он позволял сэкономить несколько дней и соответ­ственное количество валюты при проведении таких меро­приятий.

В описываемом мною эпизоде предстояло выступление писателя из Камбоджи. Выступать он хотел только на кхмерском языке, хотя сам прилично говорил по-француз­ски. Приехавший с камбоджийскими писателями перевод­чик на французский язык синхронно переводить не умел. Камбоджийский писатель не без основания считал, что кхмерский язык имеет такие же права звучать на между­народном форуме, как французский или английский, и на­стаивал на своем. Был предложен такой выход: писатель го­ворит по-кхмерски, а в это время в кабине переводчика пе­редо мной лежит французский текст, с которого я перевожу речь с листа на русский язык. При этом переводчик кхмер­ского языка пальцем указывает мне место в тексте, которое соответствует произносимым словам оратора. Это решение понравилось всем.

И вот камбоджийский писатель взобрался на трибуну и начал свою речь. Мой коллега из Камбоджи начинает водить пальцем по французскому тексту, с которого я перевожу на русский язык в микрофон. Оратор продолжает с воодушев­лением говорить, его соотечественник водит своим перстом по французскому тексту, я выдаю русский текст, на осталь­ные рабочие языки с моего текста переводят другие синхро­нисты. Все идет как будто по разработанному сценарию, меня настораживает только появляющееся недоуменное выраже­ние лица оратора в те моменты, когда в зале раздаются апло­дисменты или смех. Я привязан к тексту, вернее к пальцу кхмерского переводчика, и исправить что-либо не в силах. В это время указующий перст моего коллеги подходит к концу

текста. Нужно провозглашать пару лозунгов против импе­риализма и за процветание Камбоджи. Но я этого не делаю: в тоне оратора не появляется никаких патетических нот. Па­лец моего помощника исчезает с текста выступления, и он смущенно пожимает плечами. Что делать? Переворачиваю французский текст и начинаю переводить его во второй раз. В зале не чувствуется недоумения. Никто не замечает, что он слушает уже слышанное. (И это естественно, так как в большинстве речей повторялись дежурные фразы о необхо­димости единства писателей мира в борьбе с империализмом и т. п.) Вдруг начинаю улавливать торжественные нотки в речи оратора. Нахожу «мостик» к заключительным лозун­гам и вслед за выступающим заканчиваю перевод его речи. Все довольны, а председательствующий писатель Констан­тин Симонов отмечает в заключительном слове четкую рабо­ту переводчиков.

Наконец, третий эпизод имел место на самом высшем уровне. 1959 год, совещание руководителей коммунистиче­ских партий, прибывших в Москву со всех континентов. Только что выступил Энвер Ходжа, руководитель албанских коммунистов. Он резко критиковал Никиту Сергеевича Хру­щева за то, что компартия Советского Союза сокращает по­мощь Албании в связи с тем, что Албания пытается прокла­дывать в политике самостоятельный курс. Н.С. Хрущев крас­неет, его небольшие глазки становятся все более колючими. В тот момент, когда я сажусь в будку синхронного перевода, он встает и, еле сдерживая себя, начинает тихо говорить. Чув­ствуется, что говорить спокойно ему чрезвычайно трудно. Его речь представляет собой сплошное крещендо, и после пере­числения всех видов помощи, которую КПСС оказывает Ал­бании, происходит взрыв. Хрущев кричит о черной неблаго­дарности, обвиняет Э. Ходжу во всевозможных грехах и в заключение, теряя самообладание, взрывается окончатель­но: «И этот человек обос...л нас с ног до головы, туды его мать!». Я все это обязан переводить, но на последней фразе у меня происходит, естественно, запинка и в микрофоне на французском языке возникает вариант значительно меньшей

по резкости тональности: «И этот человек покрыл нас гря­зью с ног до головы». После речи Хрущева объявляется пе­рерыв, и я выхожу из кабины. Меня ждет референт между­народного отдела ЦК КПСС, который курирует французскую службу совещания и который прилично разбирается во французском языке. Он холодно смотрит на меня и спраши­вает: «Кто Вам разрешил поправлять генерального секрета­ря нашей партии?». Я пожимаю плечами и отвечаю: «Реше­ние я принял сам, у меня не было времени для консульта­ций». Референт, с которым у меня были всегда хорошие отношения, пробормотав: «Вам придется за это отвечать», круто поворачивается и уходит. Минут через десять он появ­ляется с Хо Ши Мином, генеральным секретарем компартии Вьетнама, который благодарит французскую бригаду син­хронистов за работу. Цековский референт отводит меня в сто­рону и доверительно шепчет: «Никита Сергеевич велел по­благодарить Вас, он не хотел, чтобы его грубые выражения звучали на всех языках».

Рассмотрим все три случая с точки зрения работы пере­водчика, который, как нам стало известно, призван неписан-ными законами профессии в первую очередь передать сооб­щение. В первом из них слова «старый черт» были переданы как «старичок». Налицо явное искажение, и тем не менее переводчица была права. Слова «старый черт» не были для нее сообщением, так как сержант на контрольно-пропускном пункте не предназначал их французскому полковнику, он был уверен, что француз русского языка не поймет. А это значит, что международный ляпсус при проверке докумен­тов следовало не сохранять, а исправлять.

Во втором случае сообщением для переводчика был не устный текст писателя на кхмерском языке, а его письмен­ный вариант на французском языке. Когда французский текст под управлением дирижерской палочки личного пере­водчика оратора был передан на русском языке, синхронно­му переводчику оставалось либо замолчать и дать какое-либо объяснение в зал, что не послужило бы на пользу камбоджий­ской делегации и устроителей конференции, либо придумать

за оратора продолжение речи. Последнее могло привести к искажению сообщения и вызвать серьезные неприятности. По-видимому, наименьшим злом оказался повторный пере­вод части текста, что не выходило за рамки сообщения.

Лишь в третьем случае можно говорить о неточной пере­даче сообщения: в переводе не было грубых ругательств. Ви­ной здесь может быть либо замешательство переводчика, либо его интуиция, поскольку грубость могла быть сказана в экстазе, а потому и не предназначаться в «открытый эфир». В данном случае неточная передача сообщения была вызва­на и замешательством переводчика, и его интуицией. Высо­копоставленные лица недаром предпочитают иметь своих переводчиков, они в этом случае менее напряжены и увере­ны, что переводчик их «подправит». Так, в 60-е годы с пре­зидентами Франции постоянно работал Андроников, потомок российских князей, он блестяще переводил и к тому же под­черкнуто демонстрировал аристократические манеры. Его работа оставляла сильное впечатление, хотя его высокоме­рие и стоило ему некоторых «ляпов» в переводе. Так, он час­то употреблял слово «происшествие» вместо «событие»: «Происходящая в эти дни встреча в верхах представляет со­бой крупное происшествие (!)...» — говорил он самоуверен­но, посматривая на своих коллег с высоты своего величия придворного переводчика, и никто не осмеливался его под­править. Но чаще он умело и вовремя приходил на помощь власть имущим в их беседах с советскими политическими деятелями.

В заключение этой главы можно сказать: даже приведен­ные примеры показывают, что переводчик далеко не всегда раб того сообщения, которое он получает, в практике его ра­боты нередко приходится искать ответ на вопрос: «Что такое хорошо и что такое плохо?».

6. ЧЕЙ ПЕРЕВОДЧИК ЛУЧШЕ?

Mы уже говорили, что в работе переводчика главное — найти в исходном тексте информацию, предназначенную для передачи, и представить ее адресату в доступном для него виде. Причем информацией, предназначенной для передачи, может быть и только семантическая информация, и только ситуационная информация, и только информация о струк­туре. Ею могут быть и различные комбинации из информа­ции и, в том числе, все три информации в целом.

Задача поиска и передачи информации имеет свои слож­ности. Искать информацию приходится не только в пись­менных текстах, сидя в кресле своего рабочего кабинета и имея под рукой набор словарей и справочников. Искать ее приходится и в искаженных звуках наушников со всеми обычными и необычными помехами, и в полуграмотном вы­ступлении делегата бывших колоний, вынужденного гово­рить на чужом языке, и в блиндаже под аккомпанемент ар­тиллерийского огня при допросе военнопленного. Переда­вать информацию можно также различными путями: в микрофон, нашептывая своему соседу на ухо, с трибуны международного конгресса, излагая ее на бумаге. И делать всё перечисленное умеет не такое уж большое число людей, знающих два языка.

Даже среди дипломированных переводчиков есть квали­фикационные ступени. Вот как их различает Женевская школа переводчиков, одно из старейших и лучших учебных заведений такого типа, которая принимает на первый курс только лиц, владеющих двумя иностранными языками (од­ним из них свободно): успешное завершение двухлетнего обу­чения — диплом письменного переводчика, еще год обуче­ния — диплом письменного и устного переводчика, допол­нительный год — переводчик международных конференций.

Что означает диплом письменного переводчика? Не ду­майте, что он дает немедленное право на перевод Шекспира,

Лермонтова, Ремарка или стихотворений В. Гюго. Такое пра­во дает только литературный талант, это удел избранных. Диплом письменного переводчика — это право перевода по­вседневной корреспонденции, бюрократических бумаг, пе­ревода и реферирования статей, брошюр, книг по специаль­ности. Всё это, конечно, нужно, и мы еще поговорим по это­му поводу.

Диплом письменного и устного переводчика говорит о том, что его обладатель способен, кроме письменного пере­вода текущих бумаг, сопровождать своих соотечественников за рубежом или иностранцев в своей стране, помогая им об­щаться в иноязычной среде.

Диплом переводчика международных конференций (у нас — переводчик-референт) не ограничивает права его дер­жателя и предполагает владение тайнами как синхронного, так и последовательного перевода с записями.

Есть ли такие возможности в нашей стране? Есть, и в чем-то значительно большие, а в чем-то, увы, меньшие. Об этом сейчас я скажу поподробнее на опыте своей работы не только в отечественных заведениях, но и знакомства с Женевской школой переводчиков, Парижской Сорбонной и Джордж-таунским университетом в Вашингтоне.

Вот то, что делает обучение на переводческих факульте­тах в западных университетах особенно эффективным:

— правила приема, требующие хорошего знания двух
иностранных языков до поступления на учебу;

— плата за обучение (от 8000 до 20 000 долларов в год в
США в 1990 году), дополнительная плата за каждую пере­
сдачу экзамена (Женева) и высокие стипендии талантливым
студентам;

— технические средства обучения, безотказно функцио­
нирующие в любую минуту дня и ночи, круглый год.

Помню, как в 1960 году меня знакомили с лингафонным кабинетом Женевского университета, в состав которого входит школа переводчиков. Это большая аудитория с оборудованны­ми ларингофонами столами и 6-8 кабинами, в которых распо­ложена необходимая для синхронного перевода аппаратура. В

лингафонном кабинете сидят несколько студентов, которые получили на кафедре задания работать с пленками, где записа­ны выступления носителей языка. В лингафонном кабинете не видно лаборанта, нет непременных у нас техников, которые что-то исправляют, клеют, ремонтируют. Сопровождающий меня преподаватель объясняет: все оборудование — дар дома Рок­феллеров — работает безукоризненно, раз в месяц сюда прихо­дит техник из Европейского отделения ООН, все проверяет, проводит смазку и снова исчезает, студенты тренируются са­мостоятельно, раз в неделю проводим здесь учебные конферен­ции с переводом.

В конце 70-х годов в Сорбонне оборудование было еще лучше, а в коридорах на каждом шагу стояли ксероксы, в которые достаточно было опустить мелкую монету, чтобы они выдали необходимое количество отпечатанных копий учеб­ных текстов.

В 1990 году в Вашингтоне технических проблем, каза­лось, не было. У каждого преподавателя на кафедре — лич­ный компьютер, на котором он готовит все необходимые ма­териалы к занятиям, в аудиториях — видеомагнитофоны, которые сразу же при необходимости пускаются в дело. Мое появление на кафедре было тут же использовано: меня по­просили повторить свое выступление на русском языке для записи на видеомагнитофоне в ожидании русской группы в следующем семестре.

Сравним с положением у нас. В 50-е годы появились пер­вые лингафонные кабинеты. В Институте международных отношений впервые такой кабинет приспособили для подго­товки синхронных переводчиков. В 60-е годы лингафонное оборудование стало появляться во многих школах. Кабине­ты синхронного перевода начали функционировать в Инсти­туте иностранных языков на Остоженке, в Военном инсти­туте иностранных языков. Однако техника работала отвра­тительно, преподаватели в институтах, учителя в школах теряли половину времени на попытки заставить магнитофо­ны крутиться. Их пыл постепенно угасал, магнитофонное оборудование устаревало, технические средства обучения в

учебных заведениях использовались все менее активно, тем более что обещанное чудо от ЭВМ в наши классы не приходи­ло. Ожидание продолжается.

Значит ли это, что мы готовим переводчиков хуже? Не будем торопиться с выводами. Обратимся к тому, что делает обучение на переводческих факультетах Запада менее эффек­тивным, чем у нас. В зарубежных учебных заведениях пре­подаватели не формируют навыки, будь то навыки перевода или просто речевые навыки. Там учащиеся высших учебных заведений предоставлены сами себе, хотя в их распоряжении и имеются хорошо оборудованные кабинеты устного перево­да, необходимые словари, фоно- и видеозаписи. Конечно, они могут посещать лекции того или иного профессора, ходить на консультации, получать полезные советы для самостоя­тельных упражнений, но никто не «навяжет» им выстрадан­ную многолетней практикой систему упражнений для фор­мирования навыков и умений перевода, никто не организует повседневный контроль. Сами занятия по переводу, как пра­вило, представляют собой сопоставительный анализ текстов двух языков, а остальное аудиторное время предназначено многочисленным лингвистическим дисциплинам, в которых наши столичные или петербургские специалисты выглядят более убедительно.

Ну, а результат? Да, в начале 30-х годов в Лондоне был побит рекорд последовательного перевода, непревзойденный и сейчас. Да, в 1959 году в Женеве Ж.-Ф. Розан выпустил книгу, в которой впервые была зафиксирована идея записей в последовательном переводе, и ее разработка значительно повысила эффективность устного перевода. Да, Эдмон Кари, прежде чем погибнуть в авиационной катастрофе, успел рань­ше всех рассказать о месте перевода в современном мире. Выдающихся одиночек всегда можно найти в любой области знаний. Но посетите международную конференцию, где тру­дятся команды переводчиков разных стран, прислушайтесь к их голосу и вы убедитесь: квалификация наших перевод­чиков-международников ни в чем не уступает квалификации переводчиков других стран, а в чем-то ее и превосходит.

29

7. ПЕРЕВОДЧИК —

РАБ ИЛИ СОПЕРНИК?

Следуя модели, принятой в Женевской школе переводчи­ков, поднимемся на первую ступень, ступень, дарующую дип­лом письменного переводчика. Что же нужно знать и уметь, что­бы стать письменным переводчиком? Сразу же оговоримся, что 1-я ступень Женевской школы переводчиков имеет в виду не литературный перевод, а перевод текущих материалов, т.е. все­го того, что не требует литературного таланта: перевод деловых писем, документации, информативных материалов, публикаций прессы, брошюр и т. п. От такого перевода требуется передача смысла, который находится при сопоставлении семантической информации с ситуационной, в то время как в литературном пе­реводе необходимо сохранить не только смысл, но и структуру речевого произведения.

Рассказывают, что Александр Дюма (отец), один из самых любимых писателей наших школьников, стал, после того как побывал в России, «переводить» русские книги. Русского язы­ка он не знал и этого не скрывал. Более того, в предисловии к переводу первой русской книги он писал: «Я нашел людей, знающих русский язык, и заставил их перевести эти книги... Эти переводы я получил из рук своих переводчиков и переде­лал их так, что они стали понятны читателю. В таком виде, ни­чего не меняя, я их публикую...»¹ Что же было им получено? Действительно перевод книг русских писателей? Нет конечно. Французскому читателю было предложено содержание русских книг, изложенное в стиле писателя Александра Дюма.

Сохранение структуры литературного произведения чрезвы­чайно сложно, а в некоторых случаях это сделать невозможно. Как, например, сохранить стиль А. Платонова в его необыкно­венных книгах? Вот, несколько строк из его «Счастливой Моск­вы»: «Она выпила... Сарториус заметил это и улыбнулся ей сво-

Цитируется по книге: Сагу Е. La traduction dans le monde moderne. — Geneve, 1956. -С.42.

им неточным широким лицом, похожим на сельскую местность. Его отцовская фамилия была не Сарториус, Жуйборода, а мать-крестьянка его выносила в своих внутренностях рядом с теплым пережеванным ржаным хлебом»¹.

Как донести до француза или итальянца стиль самобытно­го В. Астафьева: «Конец каната когда-то выменяли вычугане на туристском катере, расплели и веревок на всю деревню понаделали. Крепкущих. Вот плотно скрученная веревочка! Мать сказывала, что привязывала ее к люльке, совала ногу в петлю и чистила картошку, готовила пойло корове, пряла, по­чинялась и зыбала ногой люльку с ребенком. "А ты ревливая была. Качаю-качаю, пою-пою: баю-баюшки-баю, не ложися на краю... А ты все ревешь... Плюну я, да чтоб тебя разорвало, за­ору. Ты с испугу зальешься пуще того..."»².

Переводчик художественных произведений должен быть сам мастером слова, глубоко вникающим в стилистические тон­кости каждого настоящего писателя. Чаще всего лучшими пере­водами больших писателей являются их собственные или авто­ризованные переводы (авторизованным переводом называют перевод, одобренный автором произведения). Василя Быкова, с его непревзойденной силы произведениями об Отечественной войне, мы познаем через авторизованные переводы на русский язык, а блистательный Чингиз Айтматов пишет свои книги на двух языках: киргизском и русском.

Еще меньше шансов преуспеть в переводе поэзии. Срав­ним подстрочник стихотворения Мартина Опица (немецкий поэт XVII века) с его переводом, выполненным таким круп­ным мастером, как Лев Гинзбург.

Подстрочник немецкого стихотворения «Пресыщение ученостью»:

Я испытываю ужас

От того, Платон, что сижу и сижу

Над тобою. Пора уже выбраться на природу,

Обновиться у свежих ручьев,

¹ Новый мир, 1991. - № 9. - С. 24.

⁸ Людочка. Рассказ // Новый мир, 1989. — № 9. — С. 17.

На зелени,

Где цветут красивые цветы И рыбаки ставят сети... Перевод Л. Гинзбурга:

Я тоскую над Платоном Дни и ночи напролет, Между тем весна поет За моим стеклом оконным. Говорит она: «Спеши Вместо шелеста бумаги Слушать, как звенят овраги. Ветром лучше подыши!»¹

Не занимаясь критическим анализом перевода Л. Гинз­бурга, мы вынуждены всё же констатировать: перед нами поэт Л. Гинзбург, которому подсказал содержание М. Опиц. Возьмем другой перевод, перевод Анри Абриля с его ред­кой верностью семантике (значениям слов) стихотворения «Чудо» Бориса Пастернака: Б. Пастернак:

Он шел из Вифании в Ерусалим, Заранее грустью предчувствий томим. Колючий кустарник на круче был выжжен, Над хижиной ближней не двигался дым, Был воздух горяч и камыш неподвижен, И Мертвого моря покой недвижим... А. Абриль:

De Bethanie il allait a Jerusalem,

De lourds pressentiments mettait son ame en peine.

Tous les buissons etaient brules sur cette pente,

Et au-dessus d'un toit la fumee suspendue;

Et Г air etait ardent, les roseaux en attente,

La mer Morte dormait dans un calme absolu...

¹ Цитируется по статье В. Левина: Лев Гинзбург. Опыт литературного портрета // Поэтика перевода. - М., 1988. - С. 230-231.

Владеющие французским языком смогут констатировать удивительную преданность содержанию подлинника в пере­воде А. Абриля, но где то, что делает стихотворение Б. Пас­тернака одухотворенным: «грустью... томим», «на круче... выжжен», «над хижиной ближней», «покой недвижим»? Увы, поэзия стихотворения не передана. Почему? Во-первых, потому что во французском языке нет аналогичных поэтем (слов и словосочетаний, возможных только в поэзии и не на­ходящих широкого употребления в обыденной речи). Так, например, слово «томиться» в русском языке в этом значении в повседневной жизни не употребляется. Во французском язы­ке есть подходящий двойник «languir», или «languir de pressentiments» (томиться предчувствием), но оно не вписы­вается в ритмику стиха и не позволяет сохранить рифму. Что касается «выжженной кручи», «недвижимого покоя» или просто «хижины», то французский язык не запасся аналогич­ными поэтемами, и слово «хижина» во французском перево­де будет звучать скорее как «лачуга» (une hutte). Правда, фран­цузский переводчик компенсирует потери французскими поэтемами («la fumee suspendue», «les roseaux en attente»), но это будут уже поэтемы Абриля, а не Пастернака.

А в следующем примере обратите внимание, как М. Цветаева «поэтизирует» французского поэта Шарля Бод­лера поэтемами: «отрок», «в ночи», «за далью», «в памяти очах».

Ш. Бодлер:

Pour l'enfant, amoureux de cartes et d'estampes, L'univers est egal a son vaste appetit. Ah que le monde est grand a la clarte des lampes! Aux yeux du souvenir que le monde est petit. M. Цветаева:

Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом — даль, за каждой далью — вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах — как бесконечно мал¹.

¹ Цитируется по статье Вяч. Иванова «О языковых причинах трудностей перево­да художественного текста» // Поэтика перевода. — М.^л 1980. — С. 81.

Этим переводом M. Цветаева венчает лаврами победите­ля в извечном споре автора и переводчика — последнего. И этот перевод подтверждает известное изречение о том, что в прозе переводчик раб, а в поэзии — соперник.

Впрочем, говоря о рабстве переводчика в прозе, нельзя забывать, что проза прозе рознь, что в прозе следует разли­чать переводчика, отстаивающего свой стиль в переводе произведений, стилистические изыски авторов которых не передать средствами другого языка, но подчиняющегося ори­гиналу в случаях тривиальности сочинителя. А из этого следует, что переводчик соперником автору становится по­неволе, но также и то, что его рабство должно быть цивили­зованным. Соперника учить переводу нет смысла, он сам себя научит, а вот сделать рабство письменного переводчика ци­вилизованным — эта задача нам с вами вполне по силам.

КАК ОБРЕСТИ