Древнейшие сюжеты и образы

Пути выяснения древнейшей системы образов волшебной сказки и толкования ее составляющих мотивов разнообразны. Здесь и привлечение сравнительного материала фольклора родственных и неродственных народов и использование данных этнографии и археологии, истории обрядов, культов, лингвистическое исследование и т. д. Успешное использование любого анализа, помогающего вскрыть древнюю основу вымысла в волшебной сказке, невозможно без ясного понимания того, что начальное содержание сказок прежде всего воспроизводило в своеобразной форме реальные явления. В самых основах древнего вымысла выразились практические стремления людей, желавших преодолеть свою зависимость от грозных стихий и сил природы.

Характер древних волшебных сюжетов, восходящих к далеким доисторическим временам, полно выясняется из анализа известной и весьма распространенной сказки «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». В сказке говорится о некоем стрелке-охотнике, который на взморье увидел, как сели у воды три утицы, превратились в прекрасных девушек и стали купаться в море. Герой унес у одной из них, Марьи-царевны, крылышки, сложенные на берегу. Улетели подружки Марьи, а она осталась. «Отзовись, — говорит, — кто взял мои крылышки? Коли стар человек, будь мне батюшка, а старушка — будь Мне матушка. Коли млад человек — будь сердечный друг, а красная девица — будь родная сестрица». Стрелок предстал перед девицей, и она промолвила: «Давши слово, нельзя менять: иду за тебя, за доброго молодца, замуж!» Так простой охотник стал мужем волшебницы.

Среди ночи встала Марья и крикнула громким голосом:

«Батюшкины каменщики и плотнички, матушкины работнички! Явитесь сюда наскоро». И набежало множество слуг. К утру стоял новый прекрасный дворец — палаты белокаменные.

Крестьянин, который рассказывал эту сказку, в подробностях описал, как готовили подвенечное платье, золотую карету с чудесными вороными конями, какие у них гривы и хвосты. Все эти бытовые подробности относятся, как и многое в этой сказке, к более поздним временам.

Проснулся утром стрелок, глянул в окно — в небе носятся стаей разные птицы, их видимо-невидимо. «.Эти стаи птиц, — объяснила Марья стрелку, — полетят за тобой, бей царю челом. Пусть милостиво примет тебя и не гневается, что женился без его спроса». В сказочном повествовании и здесь многое навеяно поздним временем, но этот эпизод сказки существенно дополняет представление о Марье-царевне. Она сама птица и повелевает лесными и полевыми птицами.

Из сказки известно, что Марье не составляет особого труда добыть козу — золотые рога: гуляет коза в заповедных лугах, сама песни поет, сама сказки сказывает. Зерно этого вымысла обросло дополнительными поэтическими подробностями, но в основе его — представление о Марье как повелительнице и лесных зверей.

Когда пришлось стрелку идти в далекие земли, у него нашлись помощники — родные Марьи.

Мы не останавливаемся на других подробностях сказочного повествования: они по своим чертам позднего происхождения и группируются вокруг борьбы стрелка-охотника с царем, вздумавшим жениться на Марье.

Но характеру фантастики к этой сказке примыкает и волшебное повествование о Василисе Премудрой, и сказка о царевне-лягушке. Василиса Премудрая тоже владеет умением оборачиваться в птиц. И она становится женой простого смертного. И она творит чудеса, делая человека необыкновенно сильным и могучим. Под стать ей царевна-лягушка: все покорно ей — в ее власти творить чудеса.

Сказки этого склада независимо от идейно-художественных форм, навеянных поздней эпохой, развивают изначальный и, несомненно, древний вымысел о родственных отношениях человека к живому миру природы. Мир природы открывает человеку как сородичу свои секреты, служит ему всеми доступными и возможными средствами. Человек добивается благополучия. Таким образом, сказка типа «Поди туда — не знаю куда, принеси то — но знаю что» уточняет наши представления о фантастическом вымысле, который издревле существовал в рассказах, исторически предшествовавших волшебным сказкам как явлениям народного искусства. В мире природы человек находил себе не только воображаемых врагов, но и покровителей, которых он считал своими родственниками. По родовым законам, эта связь защищала человека от разрушительного и гибельного действия сил природы, диких обитателей лесов, болотной топи и речных глубин. В поздней волшебной сказке действует множество различных чудесных помощников в злоключениях героя среди условно-фантастического мира.

В сказке о Хаврошечке такой помощницей становится корова, в сказке о Сивке-бурке — чудесный конь, который и в других сказках оказывает незаменимую помощь герою. Сокол, орел

и ворон становятся мужьями трех царевен, и зятья помогают родственнику-шурину добыть невесту-красавицу, а когда она исчезает, помогают найти ее («Марья Моревна»). Кот, а по другим вариантам лиса делают Кузьму зятем короля, хитро выдав его за владельца несметных стад, земель, дворца и прочих богатств («Кузьма Скоробогатый»). Медведь, заяц, собака, щука, другие звери, птицы, рыбы постоянно выручают героя и помогают ему в безвыходном положении.

Сказочно-волшебный мотив помощи, оказываемой герою зверями, птицами, рыбами и разными искусниками вроде Объедалы, Опивалы и Мороза-трескуна — существ, явно придуманных в комических целях, тоже восходит по традиции к древнейшим сказаниям о связи человека с миром природы. Люди чаяли найти выгоду в воображаемых родственных связях.

Звери, птицы и разные искусники в сказках не единственные, кто помогает героям волшебного повествования. Облик тех, от кого герои получают помощь, явственно обрисовывается в таких сказках, как «Сивка-бурка».

Сказка повествует об удачах сына патриархального крестьянина. Всем своим счастьем Иван обязан чудесному коню. Конем одарил своего сына отец. Когда родитель почувствовал свой конец, он позвал сыновей и сказал им: «Дети! Как я умру, каждый поочерёдно ходите на могилу ко мне спать». Из всех сыновей только Иван выполнил волю отца; он ходил на отцовскую могилу три ночи подряд: и за старшего, и за среднего брата, и за себя. Среди ночи могила расступалась, и отец вставал с неизменным вопросом: «Кто тут?» И узнав, что это Иван, говорил: «Твое счастье!» Крикнет старик громким голосом:

«Сивка-бурка, вещий каурка!» Сивка бежит—только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. «Вот тебе, сын мой, добрый конь. А ты, конь, служи ему, как мне служил», — скажет старик и ложится в могилу. Копь верно послужил Ивану. Влез Иван ему в одно ухо, из другого вышел писаным красавцем; оделся так, что не узнать его. На этом коне въехал Иван в шумный город, а там бирючи объявляли царскую волю. Сядет царская дочь в высоком тереме у окна. Кто на всем скаку поцелует царскую дочь в губы, тому она и станет женой. Счастье добывает, конечно, Иван — владелец чудесного коня, оказавший в свое время уважение отцу-покойнику.

Нельзя не обратить внимания на то, что отец-предок помогает своему сыну. Чудесный конь помог герою завести новую семью. Это благословение предка, освящение нового по сравнению с родовым строем жизненного порядка. Сказка, выражавшая древние полутотемистические представления людей об особой роли коня в судьбе человека, вместе с тем утратила свою первоначальную основу. Создание сказки относится к эпохе, когда в обществе укрепились отношения социального неравенства и зависимости: появилась патриархальная семья, выделившаяся в самостоятельную общественную и хозяйственную единицу. Культ семейных предков поглотил культ покровителя рода, и сказка в вымысле запечатлела уже иные отношения среди людей. Живым людям, как раньше, покровительствуют и помогают в борьбе их предки, но этот предок семейный, а не родовой, не тотем — зверь, птица. Древний страх перед мертвецами, сохранявшийся до последнего времени у крестьян в обрядах, сочетался с особым уважением, которое неизменно проявлял наш предок к родителям.

Этнографы свидетельствуют о существовании в древности культа предков. В особенности хорошо передает смысл этих древних представлений и понятий у восточных славян белорусский обряд «дзяды». Дзядами (дедами) называли умерших родственников, а затем и самый обряд. Собиратель русского и белорусского фольклора II. В. Шейн подробно описал обряд. За празднично накрытым столом крестьяне вели беседу о своих умерших родных, полагая, что души предков незримо присутствуют за столом. Обращаясь к предкам, крестьянин приглашал дзядов принять участие в трапезе словами: «Святые дзяды, зовем вас, святые дзяды, идзице до нас!» Для дзядов от всякого блюда оставляют особые куски. Кормление покойников заканчивается просьбой, обращенной к душам умерших: «Святые дзяды, вы сюда приляцели, пили и ели, ляпите ж пяперь до сябе!»

Существовали сходные обряды и у русского народа. О культе предков неоднократно говорят письменные памятники Древней Руси. В них глухо упоминается о роде и роженице, которым крестьянин XII в. приносил жертвы и оказывал самое искреннее почтение. «...Роду и роженицам крають (т. е. отрезают, выделяют часть) хлЪбы и сиры (т. е. сыры) и мед», — говорят «Вопросы Кирика новгородскому архиепископу Нифонту» (XII в.). На Руси крестьяне и горожане в особые дни поминали предков: накануне масленицы, в родительскую субботу, во вторник второй недели после пасхи — на радуницу, в русальную субботу — накануне троицына дня, в дмитровскую субботу (перед днем Дмитрия Солунского — 26 октября по старому стилю). Поминовение предков включалось в разные календарные обряды. Во всех этих поздних, частично христианизированных обрядах видят непосредственное продолжение культа рода и роженицы.

Этнографическая литература дает все основания считать, что сказка «Сивка-бурка» по-своему воспроизводит один из древних обрядов, понятия и представления, вынесенные людьми из доисторических времен. Поминальные обряды, долго державшиеся в народе, спустя много веков помогли сохраните в традиционном повествовании этот древнейший мотив сказочного фольклора.

Иван оказывает почтение покойному отцу, носит ему на могилу хлеб. Отец, принимающий как должное воздаваемое ему почтение, в свою очередь отблагодарил сына: Иван стал обладателем чудесного коня, а братья, нарушившие древний обычай, остаются ни с чем, счастье прошло мимо них. От сказки веет дидактикой древнего баснословия.

Объясним появление в сказке традиционного чудесного коня. Сивка-бурка — поэтически осмысленный образ, он возник в волшебной сказке на основе представлений людей древних времен. Что сказочный Сивка — конь необыкновенный, не требует разъяснения. Важнее другое. Отец говорит коню, передавая его сыну: «Ты, конь, служи ему, как мне служил». Эти слова ставят в прямую связь представления о семейном предке и поверья о покровительстве и заботах, оказываемых предками семейному хозяйству.

В этнографической' литературе доказано, что часть мифических представлений о могуществе и силе предков традиционно перешла в сравнительно поздно возникшее понятие о домовом. В домовом — духе-покровителе семьи и отдельного дома — выразилась смена идейно-религиозных вех. Возникновение поверий о домовом стало возможным в условиях разложения родового строя, когда роды распались на отдельные семьи, а семьи превратились в самостоятельные общественные единицы. Домовой заменил собой древних покровителей родоплеменных коллективов. Домовые, по новым понятиям, ведали хозяйством. Характерны их разнообразные названия: дедушка, хозяин, хозяинушко, доброхот, скотный кормилец, карнаухий и пр. Скотный кормилец ведал конюшней, которую навещал по ночам. Лошади — его забота. Отец трех сыновей из сказки о Сивке-бурке соединил в себе исторические черты могущественного предка рода и свойства бережливого и рачительного покровителя семейного хозяйства. Отец не случайно дарит сыну коня.

На предыстории фантастического вымысла сказки о Сивке-бурке ясно прослеживается, кого в волшебных сказках народ избирал своими помощниками.

К числу других образов, возникших на той же, но еще более древней жизненной основе, надо отнести образ женщины-помощницы, чаровницы и колдуньи. Редкая волшебная сказка обходится без рассказа о зловещей старухе, Бабе Яге, которая, однако, оказывается весьма заботливой и внимательной к герою. Разумеется, Яга действует далеко не во всех сказках. Как всякий другой персонаж, она выведена в сказках, число которых исчислимо; это сказки типа «Ивашка и ведьма», «Мачеха и падчерица», «Братец и сестрица», «Чудесные дети», «Три царства». «Кощеева смерть в яйце», «Два брата», «Чудесное бегство», «Муж ищет исчезнувшую или похищенную жену», «Красавица-жена», «Молодильные яблоки». Надо учесть, что Баба Яга может замещать собой персонажей и в других сказках.

Припомним, какими чертами и какой ролью наделена Яга. Она живет в дремучем лесу в диковинной избушке на курьих ножках. По чудесному заклятию «Стань к лесу задом, а ко мне передом» избушка поворачивается к герою, и он входит в это странное жилище. Баба Яга встречает смельчака неизменным традиционным ворчанием и пофыркиванием: «Фу-фу-фу! Прежде русского духа слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится». В. Я. Пропп в своем исследовании о сказке писал, что Яге не по себе от запаха живого человека. «Запах живых так же противен и страшен мертвецам, как запах мертвых страшен и противен живым». Баба Яга — мертвец. Она лежит поперек своей избы «из угла в угол, нос в потолок врос». Изба тесна Яге, в ней она как в гробу. Что Яга — покойник, говорит и ее костеногость. Баба Яга — слепая: она не видит героя, а чует его по запаху. Сказка резко подчеркивает в ней чудовищные физиологические особенности ее пола — это женщина с огромными грудями.

Помимо всего прочего, Яга — повелительница зверей. Все они у нее в подчинении.! «Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом — и вдруг, откуда только взялись — набежали всякие звери, налетели всякие птицы». Верно служат Бабе Яге серые волки, гуси-лебеди, рыбы и гады/

Эти черты позволяют думать, что в Яге люди видели предка по женской линии, обитавшего за той гранью, которая отделяет живых людей от мертвых. Культ предков по женской линии тесно соприкасался с тотемизмом и культом природы. Этим и объясняется особая власть старухи над живым миром природы, да и в ней самой много черт от животного. В некоторых сказках Ягу заменяет козел, медведь, сорока. Сама Яга обладает способностью обращаться в разных птиц и зверей. Близость Яги к мифическим образам владык мира природы объясняет и особый характер ее избушки на курьих ножках. Изба, напоминающая своей теснотой гроб, едва ли не свидетельство поздней поэтической разработки древнего обычая хоронить покойников на деревьях или на помосте (так называемое воздушное погребение).

Черты родоначальницы-старухи, под властью которой находятся все лесные звери, позволяют говорить, что древнейшую основу образа Яги составляют переосмысленные в новые времена тотемистические представления и понятия. (См. последнюю по времени работу на эту тему: Лаушкин К. Д. Баба Яга и одноногие боги (К вопросу о происхождении образа). — В кн.: Фольклор И этнография. Л., 1970, с. 181—186)..С развитием культа предков, знаменующего победу патриархального строя, на образ Яги были перенесены черты, присущие семейным духам-покровителям. Развитие семейной общины во времена патриархального строя привело к возникновению культа домашнего очага. Ягу народное сознание стало связывать с кухней, очагом. Сказки говорят, что Яга возлежит «на печи, на девятом кирпичи», разъезжает по белу свету в ступе или на помеле, пестом подпирается. Упоминается в сказке и о кочерге, толкаче, метле и других предметах, обычных на кухне. Отличие Яги от сказочного образа предка по мужской линии заключается еще и в том, что Яга внушает отвращение и ужас. Такое отношение к Яге появилось на стадии сокрушения матриархальных понятий, в эпоху утверждения патриархального строя. В мифологических представлениях людей произошел переворот, по-своему отразивший реальное падение матриархального родового строя. Некогда уважаемое существо было сведено со своего высокого места в иерархии почитаемых сверхъестественных существ. Прежде почтительное отношение к Яге сохранилось лишь в образе безыменной старухи-задворенки. Герои чтут ее, вежливо кланяясь при встрече. Старуха остается довольной и помогает тем, кто просит ее совета. Эта главная и едва ли не исконная часть некогда единого образа. Под влиянием социальных причин образ расщепился: у Яги появился двойник, отличающийся от нее только тем, что на него не распространилось осуждение. Мысль народа, поставленного в положение обездоленного и лишенного прежних широких родовых прав, по-прежнему искала защиты у воображаемых мифических существ и сопротивлялась поношению родовой мифологии. Вместе с тем мысль сказочников в силу общего исторического прогресса невольно изменялась. Реальное противоречие социального бытия отразилось и на мифических понятиях. В большинстве древних сказок Яга принимает на себя роль дарительницы какого-либо чудесного предмета, дает мудрый совет-наставление, как вести себя герою в предстоящих тяжелых испытаниях.

Автор книги «Образы восточнославянской волшебной сказки» отмечал, что только в трети сказочных текстов Яга «зафиксирована» в этой «положительной роли». В основном же она выступает «противником и гонителем героев». Для подкрепления своего взгляда Н. В. Новиков сослался на мнение П. В. Владимирова, автора дореволюционной учебной книги «Введение в историю русской словесности». В этой книге действительно сказано, что Баба Яга «встречается в многочисленных русских сказках как помощница герою, но чаще как существо враждебное—людоедка...» Однако отрицательные черты не были изначальным свойством образа Бабы Яги.

Неустрашимый воитель и герой Иван получает от старухи клубок, который катится и ведет к цели. Старуха дарит ему чудесного коня, на котором он в мгновение ока покрывает тысячеверстные расстояния и достигает незнаемого и неведомого тридевятого царства. Наконец, старуха дарит Ивану полотенце, которым лишь стоит махнуть — и явится перед тобой диковинный мост. За предметами, которые дарит Яга, и за ее советами, как вести себя герою, стоит авторитет древней обрядовой магии, прибегая к помощи которой человек хотел быть сильным и могучим. Роль Яги-дарительницы вполне соответствует тому, что в этом фантастическом образе видели помощницу всякому, кто попал в мир смерти и гибели.

В других сказках Яга наделена чертами людоедки — похитительницы детей («Терешечка», «Гуси-лебеди»), чертами злой и коварной воительницы, беспощадной к своим жертвам («Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня богатыри»). Эта новая роль Бабы Яги — результат переосмысления образа после социальных изменений в обществе, сопровождавшихся разложением родового строя. Позднее образ Бабы Яги оброс чертами средневековых ведьм. Такую Бабу Ягу знают из поздних сказок. В них, как правило, происходит наказание и расправа с Ягой.

Сказки про Бабу Ягу позволяют судить и о географии волшебной сказки с ее тридевятым царством. Изба Яги стоит на лесной опушке, а дальше для героя никакого хода нет — одна кромешная тьма, ничего не видно. Живой человек встречает Ягу-мертвеца в том крае, куда и ворон костей не заносит. Это царство смерти. Всему живому оно сулит гибель. Припомним известный сказочный эпизод: на распутье лежит камень, на котором надпись: «Налево поедешь — богату быть, направо — женату быть, а прямо поедешь—убиту быть». Герой выбирает дорогу, сулящую гибель, и именно эта дорога приводит его к избушке на курьих ножках. Отсюда близко до тридевятого царства, тридесятого государства. Сколько удальцов гибло на этом пути!

В царстве мертвых все необычно. Правят царством страшные чудовища. Герой встречает змеев о многих головах. Сказки повествуют о героическом кровавом бое Ивана с чудовищем на Калиновом мосту.

Весь этот красочный, таинственно-жуткий мир волшебной сказки обрисован с поразительной рельефностью. Могучее воображение парода силилось поднять завесу, опущенную на царство смерти, и разглядеть в кромешной мгле черты иного, воображаемого мира. Живой человек мог думать только о живом, реальном, и несуществующее царство мертвых обрисовано в сказках со всеми чертами сущего, нас окружающего мира. Сказка неизменно и традиционно в каждом новом варианте воспроизводила этот мир, созданный воображением.

Чтобы понять, какая реальность превратно отразилась в этой фантастике, надо внимательно присмотреться к тем чертам, которыми наделены обитатели гибельного мира. Речь пойдет прежде всего о змее, с которым человек в сказке ведет борьбу не на живот, а на смерть.

Многоголовое страшилище, змей — огненное крылатое существо. Когда он летит, над землей поднимается сильная буря. Сказки говорят: «Поднималася сильная буря — гром гремит, земля дрожит, дремучий лес долу преклоняется — летит трехглавый змей». Летит лютый змей навстречу герою, огнем палит, смертью грозит. «Тут змей испустил из себя пламя огненное, хочет сжечь царевен». «Я твое царство огнем сожгу, пеплом развею», — грозит змей. Это вполне определенное описание реального вихря, ослепительного блистания молний, грохота грозовых раскатов, игры сил первобытной природы. Буря валит лес, все живое дрожит и ждет, когда утихнет, натешится своей игрой могучая гроза.

Образ змея сопрягается и с водой. Поднимается змей из вод, говорится в сказке, «море взболталось, море всколыхалось — лезет чудо-юдо, мосальская губа». Эта подробность естественна: грозу сопровождают ливни, разливаются реки, смывают жилища, губят живое. В волшебной сказке место обитания крылатого змея связано и с горами — про него говорят: «Змей Горыныч». Это обычное название сказочного змея. «Горыныч» как будто означает «живущий в горах», да и в сказке говорится: «Едут год, едут два, проехали три царства — виднеются горы высокие, между гор степи песчаные, то земля змея лютого».

Противоречивые указания на местопребывания змея возникли в результате позднего свободного переосмысления образа. Так как в исконной реальной основе образ огненного змея вполне естественно сочетал в себе явление грозы с ливнем, то это позволяло перевести сказочный образ в водяные чудовища. Что же касается гор, то это едва ли не позднее переосмысление понятия «гора» в смысле верха. Именно в таком смысле употребляли слово «гора» в разговорном древнерусском языке. В новейшей этимологической работе говорится: «Возможно, оно (т. е. слово «гора».— В. А.) сначала значило «нечто вздымающееся» и т. п.; сравни в русских говорах: «гора» — высокий берег реки: идти горою; «гора»—верх («с горы принести»—с верху, с верхнего этажа дома, например в говорах Щигровского района); сравни горняцкое: «выдать на-гора — наверх»... Связывая змея с горами и называя его Горынычем, народ первоначально имел в виду не горы в прямом и точном современном смысле этого слова. «Горыныч» — это означает «обитающий вверху», не обязательно на горах. Между тем настоящие горы назывались в древности по-другому; например, в южнославянских языках их называли планиной.

Общеславянское слово «гора» в свое время обозначало не горы, а лес. Этот же смысл имеет слово «гора» и в языках, родственных славянским: в литовском giria, gire — лес, в древне-прусском garian—дерево. Следовательно, «Горыныч» могло иметь и смысл «лесной», «от леса, дерева происходящий».

А. Н. Афанасьев писал: «Наши сказочные змеи носят название Горынычей, т. е. буквально принимаются за детей горы». Дело, однако, в том, что разуметь под словом «гора». Народ мог иметь в виду, что «Горыныч» — некое существо, возникшее из дерева. Огонь добывался трением дерева о дерево. Дерево шло на топливо. «Горыныч» могло означать и огонь, возникший в результате грозового удара в лесное дерево.

Таким образом, этимологические разыскания подкрепляют мысль о реальной основе образа змея как фантастического воплощения огня в природе и быту людей.

Если змей — огонь, то нетрудно понять, почему сказочный змей наделяется множеством голов: это многочисленные огненные языки. На месте срубленных голов вырастает множество других: огонь, плохо затушенный в одном месте, вновь разгорался; на месте одного языкового пламени возникало множество других. Герой только тогда побеждает огонь, когда тушит все огни сразу. «...Срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем — головы опять приросли...» Срубил герой огненный палец и тогда только убил змея. Так поздняя поэтическая подробность из сказок о героях-змееборцах по-своему традиционно восходит к реальному, естественному явлению природы.

Почти все характерные особенности-змея как сказочного персонажа объясняются реальным явлением огня. Возникает вопрос: почему же люди уподобили огонь именно змею? Соединение понятий о змее и огне — Змей Горыныч — могло возникнуть на основе общего признака: при змеином укусе человек чувствовал острое жжение, сходное с ощущением ожога. Кроме того, огонь ползет по земле — этого было вполне достаточно первобытному человеку, чтобы объяснить сложнейшее физическое явление природы невольным уподоблением его живому существу. Примечательно, что слова «змея», «змей» языковедами-лингвистами толкуются как ползающий по земле. «Земля» и «змея», по этим толкованиям, однокоренные слова.

На непонятное явление люди перенесли черты явления хорошо известного, по их сходству. Это обычный путь, которым шла мысль человека.

На чем основаны представления о змее как о существе одушевленном? Первобытный человек наделял чертами одушевленности все сущее. Одушевленность огня хорошо передается обычаями, существовавшими у восточных славян. Белорусский крестьянин, заметя, что угли на припечке еще тлеют, говорил, обращаясь к огню: «Святый богач, ложися спать!» Огню ставился горшок с водой и полено для еды. Огонь, по древним народным представлениям, способен сердиться и говорить, притом нередко человеческим языком.

Поздние сказочные представления о змее-чудовище по-своему сохранили связь с первоначальным реальным явлением природы.

В сказках змей постоянно выступает в роли поглотителя. Когда он встречается с героем, он прямо заявляет ему: «Прощайся теперь с белым светом да полезай скорее сам в мою глотку — тебе же легче будет!» Змей грозится съесть героя с костями. Такой образ действии сказочного змея вполне понятен: огонь сожжет, не оставит костей. Незадолго до встречи со змеем-огнем человека клонит ко сну и он нередко засыпает. В известной сказке про бой на Калиновом мосту братья заснули беспробудным сном, несмотря на то что Иван предостерегал их («Иван Быкович»). В других сказках—о спасении царевны, предназначенной змею на съедение, — Иван тоже вдруг заснул тяжелым сном и едва не погиб. Горячая слеза, павшая из глаз отчаявшейся царевны, разбудила героя, и он вступил в схватку со змеем. В поэтическом эпизоде первоначально содержался вполне понятный и целесообразный бытовой запрет спать у огня-змея. Змей коварен. Огонь греет, клонит усталого человека ко сну. Если не уследить за огнем, это приведет к беде.

Таковы реальные черты естественных явлений природы, которые в превратном виде предстали в древнем мифическом образе могущественного змея-огня. Глухой отголосок памяти о реальной связи, которая существовала в воображении человека между огнем и змеем, до нас доносят и некоторые эпизоды волшебных сказок.

В сказке «Волшебное кольцо» говорится о том, что ее герой забрел в томный дремучий лес. «Среди леса поляна, па поляне огонь горит, в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать ни взгадать, только в сказке сказать». Герой сказки погасил огонь: «Красная девица ударилась оземь, обернулась змеею, вскочила доброму молодцу па грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Испугался герой, но змея его успокоила. «Не бойся!» — провещала. Поздняя свободная поэтическая разработка древнего сказочного эпизода, как видим, тоже связывает огонь со змеею. И этот случай не единичен. В сказке «Царевна-змея» говорится: ехал казак путем-дорогой, лег на лесной поляне отдыхать около стога сена. Закурил трубку и заронил искру в сено. Встал, сел на коня, оглянулся назад, а стог весь в огне: «...стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом: «Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти». — «Как же тебя избавить? Кругом пламя, пет к тебе подступу». — «Сунь в огонь свою пику: я по ней выберусь». Казак так и поступил. «Тотчас красная девица оборотилась змеею, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы». Затем змея успокоила испугавшегося казака и пообещала ему большие богатства в тех краях, откуда она сама, — в оловянном царстве.

Конечно, не все черты огненного и крылатого змея могут быть объяснены естественными причинами. Огонь, игравший важную роль в жизни первобытного человека, вошел почти у всех народов в число важных, если не первостепенных мифических существ. На вполне конкретные, хотя и превратно понятые, наблюдения людей над естественными явлениями природы наслоился ряд обрядово-магических представлений. Они осложнили сюжетные положения древнейшего мифического баснословия. Ведь реальными наблюдениями людей над огнем нельзя объяснить того, что змей в волшебных сказках всегда предстает в роли насильника, похитителя женщин.

Герой достигает семейного благополучия после кровавого сражения за женщину, которой змей угрожает или которую томит в мрачной норе.

Загадочное природное явление — огонь, переменчивое, самозарождающееся, ненасытное, способное жечь и уничтожать все подверженное горению было не только бедствием, но и благодеянием: на огне варили, пищу, огнем выжигали лес, очищая его под пашню, огонь плавил металлы, на огне обжигали горшки, закаляли наконечники стрел, огонь согревал, спасал от стужи, ночных холодов. Коварный и дружественный, огонь очень рано вошел в число тех природных стихий, которые люди окружили почитанием. Так было, вероятно, у всех народов. Далекие предки русских людей также поклонялись огню. Туровский епископ Кирилл, знаменитый древнерусский проповедник, славя принятие христовой веры на Руси, с удовлетворением возглашал: «Ужо бо не нарекутся богом стих1а, ни солнце, ни огонь, ни источники, ни древеса». Церковный устав св. Владимира в числе других остатков языческого суеверия, подлежащих духовному суду, указывает и на моленье под овином. Подобное указание встречается не раз: «еже молятся огневе под овином». Почитание овинника возникло из древнейшего почитания огня. С течением времени культ огня раздробился на ряд конкретных магических обрядов, к которым прибегал крестьянин по разным случаям. До самых последних времен остаточно сохранялось почитание домашнего очага, печи, семейного огня. Огню приносили умилостивительные жертвы. В честь овинного огня резали петухов и кур. Так было ежегодно в Орловской губернии в ноч[, на 4 сентября. Так было и в Пошехонье около первых чисел ноября. Существовали особые огневые праздники, /когда запрещалось разводить и возжигать огонь.

Люди верили в очищающую силу огня. Идея очищения не была только религиозной идеей. Огонь уничтожал трупы, спасая людей от заразы и зловония. Варенная па огне пища предохраняла от болезней. Прикосновением раскаленного на огне железа люди лечили раны. На эти естественные наблюдения наслоились и ложные представления людей. Благодетельное действие огня видели и в обычае «паланья» детей. Здорового или больного ребенка раскачивали перед горящей ночью. На целительную силу огня возлагали надежду и «припекая» ребенка: его всаживали в печь, подобно хлебу. Это должно было возвратить ребенку здоровье (Этот обычай, между прочим, может объяснить и распространенный сказочный эпизод о том, как Баба Яга, на которую, как мы видели, были перенесены черты культа предков, пытается зажарить ребенка в печи. Вероятно, первоначально шла речь о спасении ребенка от смерти. Яга выступала в своей обычной функции помощницы и лишь со временем, с изменением отношения к религиозным представлениям эпохи матриархата, Яга превратилась в ведьму и уже не спасает, а стремится погубить ребенка). Понятия и представления, сохранившиеся в народных обычаях, достаточно определенно свидетельствуют, что огонь воспринимался людьми как благодетельная сила. Положительные свойства огня, выделяемые народными верованиями, так же исконны, как исконны и его отрицательные свойства — разрушающей и уничтожающей силы. Но в сказке почти ничего не говорится о положительных чертах огня-змея. Произошло это потому, что в пору сложения сказки как художественного явления отношение к огню резко изменилось. Сказка как явление искусства возникла на основе коренного пересмотра традиционных фантастических понятий и представлений. Формирование волшебного вымысла как особого художественного явления происходило в условиях установления того строя, который нуждался в идеологической расправе с прежними мифическими кумирами. Огонь-змей, которому ранее поклонялись, которому приносили жертвы, который внушал страх и который освящал древний порядок жизни, был обречен. Его необходимо было победить. И герой сказки побеждает эту стихию, стоящую на страже родовых порядков. Герой побеждает змея, строя свою семью, — он отнимает у змея-огня женщину, которая весьма часто, по архаическим вариантам волшебных сказок, не желала расстаться со своей привязанностью к змею. Женщина часто стремится погубить героя. Этот сказочный эпизод проясняет нам некоторые черты того вымысла, который исторически предшествовал волшебным сказкам о змееборстве.

Женщина и те прочные отношения, которые связывают ее в сказках с огнем-змеем, по-своему отражают реальный исторический факт: в ранний период ведения хозяйства женщинам принадлежала первенствующая роль. Огонь был в их ведении. У многих народов встречался обычай поддерживать постоянный огонь, причем эта забота возлагалась на женщину. Жрицы неугасимого огня — это девушки, обреченные (иногда временно) на безбрачие. Неугасимый огонь оберегал благополучие рода, а позднее — считался залогом процветания и государства. Такие обычаи знают Древняя Греция, Рим, народы Африки, они были распространены у древних литовцев. Среди русских крестьян также существовали обычаи, по-своему связывавшие благополучие семьи с особым отношением женщины к очагу. Обычай предписывал воздерживаться от передачи огня в чужое жилище: считалось, что перейдет в другой дом благополучие. Переселяясь в новый дом, из старого очага переносили и огонь, а если из-за дальности расстояния этого сделать было нельзя, уносили какую-нибудь принадлежность очага — ухват, кочергу и пр.

Анализ земледельческих и свадебных обрядов у славян и у родственных им народов может убедить в том, что с огнем связывали представление о плодородии. В некоторых из этих обрядов огонь выступает как очищающая сила, назначение которой — предохранять от порчи. Молодоженов в старых русских деревнях заставляли на другой день после свадьбы прыгать через огонь. Огонь должен был способствовать плодородию. У южных славян тоже существовал обычай, в основе которого лежала сходная идея: чтобы вернуть женщине, страдающей бесплодном, способность к деторождению, ставили на очаг чашку с водой, муж' брал одну головню и ударял ею о другую так, чтобы искры попали в воду. Эту воду жена тут же выпивала.

Древний культ огня — покровителя рода в эпоху господства матриархата — соединял в себе понятия об укреплении силы рода путем роста числа его членов и заботы о предупреждении возможных бедствий. Мифический огонь освящал весь строй и порядок жизни людей при матриархате. Нарушить этот строй означало войти в конфликт со всей языческой демонологией матери-родоначальницы.

С утверждением патриархата, с возникновением семьи, вставшей в антагонистические отношения к родовым институтам, учредитель патриархальной семьи рвал с общественными родовыми представлениями о дозволенном и недозволенном. Возникновение семьи люди пытались обосновать и идейно. Человек вступил в борьбу с прежним властителем — огнем-змеем, стремясь отнять у него женщину, завоевать у пего право на нее. Так возник фантастический мотив змееборства. Сказка восприняла его, но развила по-своему, не для того чтобы укрепить в жизни несправедливые порядки.

Герой, воплощающий в себе все черты родовых добродетелей, ведет упорную и смертельную борьбу за семью против бывшего мифического владыки и покровителя рода — змея-огня. Огонь становится стражем — охранителем несправедливого социального порядка, которому он прежде противостоял. Мрачное сказочное царство со всех сторон берегут огненные змеи. Фантастика сказок нового исторического периода породила и новых героев, которые встали в антагонистические отношения к воображаемым защитникам социальной несправедливости. К разбору древнейших сказочных повествований мы и перейдем, но прежде сделаем некоторые выводы.

Коренная тема. древнейших сказочных повествований – борьба человека с внешними силами природы. В сказочных повествованиях, еще не имевших художественного назначения, люди Широко практиковали применение магических приемов, соблюдали словесные запреты, вступали в родственные связи с представителями природных сил. Эта связь оберегала их от враждебных стихий. С развитием культа предков в волшебном повествовании появляется помощник героя — его далекий предок, покровитель семьи. На этот сказочный образ были перенесены некоторые черты, ранее свойственные воображаемым покровителям рода из мира природы..

Появление фантастики о змееборцах первоначально отражало борьбу человека со стихией огня и передавало древний смысл особых наставлений, как вести себя с огнем, чтобы избежать несчастий и бед, которые влекло за собой неосторожное обращение с огнем. Со временем мотив змееборства в сказочном повествовании стал отражением социальных изменений, произошедших в жизни общества. Новые социальные порядки рвали с родовыми отношениями, при которых женщина принадлежала роду, а не отдельному лицу. Змееборец побеждает древнего владыку огня для того, чтобы взять у него женщину.

Импульсы изменения сказочных образов лежат в области социальных отношений. Фантастика творится по образу и подобию общества, ее породившего.

Общество, не знавшее классовых отношений, не знало и сюжетов, в основу которых были бы положены социально-классовые столкновения. Фольклор, из которого волшебные сказки со временем восприняли по традиции свой вымысел, пытался утвердить в жизни человека активные, волевые, социально здоровые стремления, преодолеть сопротивление враждебных природных стихий.