В большинстве случаев нынешние дискуссии по поводу геополитики подразумевают выбор между двумя стратегиями по поддержанию мирового порядка: односторонней и многосторонней. При этом не принимаются в расчет сила движений за всемирную демократию, их претензии и предложения. Между тем такие движения оказывают принципиальное воздействие на геополитику и будущее мироустройство. Ненадолго вернемся к истории геополитики, чтобы посмотреть, как она развивалась, почему сегодня оказалась в кризисе и какие стратегические перспективы это открывает для множества.
КРИЗИС ГЕОПОЛИТИКИ
Современная геополитика родилась в Европе в качестве важной сферы реальной политики (Realpolitik) - в том смысле, что европейские национальные государства, замкнутые в своих ограниченных пространствах, распространили свою власть на обширные мировые просторы. Парадоксальным образом, политическая традиция континента позволила Европе политически заполонить весь мир, так как саму ее считали предельным горизонтом, «Западом», где заходит солнце, тем местом, где кончается земля (inis terrae). Европе приходилось бежать от собственной конечности. Пространственные элементы всегда наличествуют в европейском самоопрб"
3.2. Глобальный запрос на демократию
елении - временами в терминах экспансии, а порой в конфликтных, трагичных и навязчивых образах, от Эгейского моря у Гомера Атлантики у Колумба. Уже у древних греков и римлян мы обнадеживаем, что контроль пространства за городской чертой необходим Мя поддеРжания мира и благополучия городских жителей. Фактически уже в древнем Риме произошла трансформация этой роли внешнего пространства в мотор имперского захвата. Таким образом, геополитическое пространство стало траекторией, направлением судьбоносного движения сквозь иностранные земли, заданным господствующими имперскими классами. Так родилось национальное и империалистическое Grossraum (большое пространство).
Появление Соединенных Штатов в качестве глобальной силы трансформировало европейскую геополитическую традицию, открыв ее для перехода от вопросов о постоянных границах и предельных пространствах к бесконечному внешнему миру и открытым рубежам, сосредоточив ее на потоках и подвижных линиях конфликта, подобных океанским течениям или разломам земной коры. Геополитика в американском стиле, очевидно, выходит за фиксированные пространственные горизонты и становится чем-то вроде чередования или диалектики открытий и закрытий, экспансии и изоляции. Таково, в сущности, модернистское видение геополитики, которое мы обнаруживаем и сегодня. Геополитика может считать границы установленными, но в то же время для нее это порог или пункт прохода. С такой точки зрения, войны начинаются, когда некто пересекает границу с оружием; прогресс воспринимается как преодоление тех же границ без оружия; а коммерция подразумевает переход через них как с оружием, так и без оного. Геополитические границы не имеют ничего общего с естественными преградами, если воспринимать их в географическом, этническом или демографическом смысле. Сталкиваясь с границами, имеющими естественное происхождение, геополитика или использует их как инструмент, или расшатывает, инициируя экспансию, движение вовне.
Следовательно, чтобы понять геополитику в нынешнем виде (и, в конечном счете, бросить ей вызов), нужно избегать обращения к натуралистическим, детерминистским или чисто экономическим концепциям границ и пределов, свойственным старой европейской геополитике. Вместо этого следует воспользоваться понятием гибких границ и барьеров, которые постоянно преодолеваются, что типично для американской идеологии. В сущности, нынешняя геополитика основана на кризисе традиционных воззрений. Говоря о Кризисе, мы не подразумеваем при этом, что геополитика стоит на Пороге развала. Но теперь ей приходится иметь дело с границами, иДентичностями и пределами, которые нестабильны и постоянно впариваются. Геополитика не может функционировать без таких границ, но, кроме того, она должна их постоянно перемещать и пре-
Часть 3. Демократия
одолевать, из-за чего возникает диалектическая связь между экспансией и изоляцией. Такова геополитика кризиса.
Таким образом, сейчас геополитика демонстрирует ту же логическую схему, которая определяет современную теорию суверенитета и хозяйственную деятельность на практике: у нее есть две стороны, которые постоянно соперничают и'конфликтуют друг с другом. Такой внутренний кризис, как мы уже указывали, не является признаком коллапса. Напротив, это двигатель развития. Геополитический анализ воспринимает кризис в качестве своей опоры и открывает систему для конфликта между разными политическими силами, в ходе которого выявляются открытые пространства, границы и закрытые пространства. Наша гипотеза, которая несомненно упрощена, но все же действенна, сводится к тому, что эти внутренние конфликты или противоречия в концепте геополитики следует воспринимать как конфликт между множеством (то есть силами общественного производства) и верховной властью Империи (то есть глобальным порядком, определяющим соотношение сил и эксплуатацию), между биополитикой и биовластью. Подобная гипотеза побуждает рассматривать меняющиеся парадигмы геополитики как ответы на те вызовы, которые представляют собой выступления множества. В других работах мы доказывали, к примеру, что трансформация рамок геополитики в конце XX века, после нефтяных кризисов и валютных кризисов в 1970-е годы и краха Бреттон-Вуд-ской системы, была реакцией на антиколониальную и антиимпериалистическую борьбу в Азии, Африке и Латинской Америке, а также на массовые общественные движения в Европе и Северной Америке1". Сегодня, как нам представляется, кризис геополитики правильнее всего трактовать с точки зрения борьбы против существующего глобального порядка, которую мы обрисовали в предшествующей главе, начиная с движений против неолиберализма в Индии, Бразилии, Сиэтле и Генуе и заканчивая протестами против войны в Ираке. Фрагменты этого кризиса способны определить будущее развитие геополитики. А нам остается выяснить, как множество могло бы воспользоваться этим геополитическим кризисом.
ОДНОСТОРОННЕЕ КОМАНДОВАНИЕ И ОСЬ ЗЛА Теперь мы можем обратиться к стратегиям геополитики XXI века и противостоянию между односторонностью и многосторонностью. Сегодня основной задачей односторонней стратегии, которую чаще всего олицетворяют Соединенные Штаты, является усугубление институционального кризиса прежнего международного порядка. Чтобы эффективно управлять глобальной политикой, США в своей односторонней стратегии ведут дело к подрыву политических и юридических полномочий Организации Объединенных Наций. В конце Второй мировой войны, когда создавалась ООН, в ней сошлись просвещенческие надежды на космополитическое правление и демократическая договоренность между государствами, вы-
3.2.
Глобальный запрос на демократию
игравшими войну с фашизмом. Спустя полвека стало ясно, что этот альянс исчерпал себя. После ограничений «холодной войны», обессиленная неспособностью разорвать бюрократические путы собственного устройства, Организация Объединенных Наций сдалась на милость единственной сохранившейся сверхдержаве. Другими словами, ООН стала тем местом, где глобальная гегемония и односторонний контроль Соединенных Штатов могут найти самое явственное выражение. Парадоксальным образом, это также и то место, где по-прежнему жив образ распределенной власти, точнее соответствующий процессам глобализации.
Следовательно, по завершении «холодной войны» форма имперского суверенитета стала менять контуры прежнего врага и организовывать единую сеть контроля над миром. Политика «сдерживания» на Ближнем Востоке, ориентированная на блокирование наступления общественных угроз, сменилась операциями «отбрасывания» и военным проникновением в сферу бывшего советского влияния. В итоге мы имеем имперское командование в форме огромного полумесяца. Он раскинулся от Ближнего Востока до Восточной Азии, от Аравийского полуострова до Корейского, пересекает территорию бывшего Советского Союза в Центральной Азии и опускается к стратегическим базам на Филиппинах и в Австралии. Этот полумесяц формирует новый - глобальный - геополитический горизонт. Под контролем Соединенных Штатов и их гигантской централизованной военной машины глобальный суверенитет принял подлинно имперский вид.
Эта операция, впрочем, не доведена до конца и не свободна от внутренних противоречий. Есть огромные зоны, которые непосредственно не включены (и, вероятно, никогда не смогут быть включены) в данный односторонний имперский режим. Они сопротивляются этому с помощью сильного государства и, в некоторых случаях, противопоставляют ему собственные глобальные устремления. Односторонняя стратегия призвана ослабить такие сопротивляющиеся державы, замкнуть их в рамках региональных осей и, в конце концов, интегрировать их во всемирную иерархию. Действительно, есть три крупных стратегических соперника, которых США не могут проигнорировать в своей односторонней стратегии: Европа, Россия и Китай. С такой точки зрения, Соединенные Штаты должны постоянно на них давить. Вероятно, в данном отношении нам следует воспринимать американские заявления по поводу «оси зла» не только как прямое предупреждение трем относительно слабым враждебным диктатурам, но и, что важнее, как косвенную угрозу гораздо более мощным друзьям, находящимся рядом с ними. Вероятно, войну в Ираке можно расшифровать как косвенную атаку против Европы - не только по тому, как она сопровождалась политически, но и в силу угрозы европейской промышленности, возникающей вследствие контроля США над иракскими энергетическими ресурсами. Возможно, подобным же образом в американских
385 Часть 3. Демократия
предупреждениях Ирану следует читать косвенную угрозу южной сфере российского влияния. И, наконец, нетрудно представить, как предупреждения в адрес Северной Кореи косвенно угрожают Китаю и ослабляют его контроль, создавая убедительную причину для значительного военного присутствия США в Восточной Азии. Это не означает, будто «государства-изгои» не составляют реальной опасности - как для других стран, так и для собственного населения, -но выделение именно этих государств может выполнять дополнительную (и, вероятно, более существенную) функцию по предупреждению и ослаблению главных стратегических конкурентов, которые грозят одностороннему контролю США. Иначе говоря, эта стратегическая цель могла бы дополнить арсенал имперской геополитики, включив в него войну на упреждение, процессы иерархического выстраивания национальных государств и их сегментацию с последующей изоляцией отдельных регионов или континентов внутри глобальной системы.
ПРОТИВОРЕЧИЯ
Односторонняя стратегия имперской власти предполагает фундаментальную перестройку, которая разворачивается вокруг трех основных элементов. Первым из них является группирование мировых держав в региональные объединения и поддержание между ними определенной иерархии. Одностороннюю геополитическую стратегию можно представить себе в виде колеса, где Соединенным Штатам отведена роль ступицы, а спицы тянутся к каждому региону в мире. Под таким углом зрения каждый отдельный регион выглядит как группировка местных держав при США в качестве доминирующей силы. Североатлантический регион - западноевропейские государства и Соединенные Штаты; латиноамериканский регион - латиноамериканские страны и США; тихоокеанский регион - восточноазиатские государства и Америка; и так далее.
Однако не лишним будет учесть непредсказуемость силовых отношений в международной политике, а также признать, что региональные образования могут действовать и вопреки иерархическому единству имперского командования. Региональную модель имперского порядка время от времени нарушают порывы самоутверждения со стороны различных региональных держав. Отсюда возвратно-поступательные телодвижения Европейского Союза, который то благоволит трансатлантическому союзу с Соединенными Штатами, то рассматривает перспективы континентального объединения с Россией, а в некоторых случаях пытается добиться автономии в проявлении европейской политической воли. Бывшие советские республики тоже колеблются между лояльностью к американским планам создания более крупных европейских союзов и восстановлением прежних геополитических связей (между Россией и Индией, к примеру). Мы можем интерпретировать китайские эксперименты с «демократией для средних классов» как утверждение
3.2. Глобальный запрос на демократию
КНР своей региональной автономии, нацеленной на такую глобализацию, в которой центральную роль играла бы Азия. Подобные региональные изменения и колебания имеют место и в других частях мира. Вспомним, например, латиноамериканские инициативы по приданию этому региону большей независимости за счет потенциала Бразилии и Аргентины. А нельзя ли в принципе представить себе и какой-то план региональной автономии для Ближнего Востока? Во всех этих случаях региональные образования играют в имперской геополитике противоречивую роль, выступая и как компоненты унифицированного порядка, и как потенциально самостоятельные силы, способные нарушить его.
Вторым элементом односторонней стратегии является экономическое производство и тот кризис, который пережили и продолжают переживать многонациональные «аристократии» имперского порядка. В данном случае речь идет не о противоречиях между государствами, а о линиях раскола в рамках конфликта интересов между разными группами мирового капиталистического класса, которые особенно отчетливо вышли на поверхность во время иракской войны. (Укажем, например, громкие возражения против этой войны со стороны лидеров делового мира, таких как Джордж Сорос.) Глобальное состояние войны и конфликт, порожденный односторонней военной политикой, имели серьезные разрушительные последствия для мирового производственного и торгового оборота. Подводя итог, можно сказать, что односторонняя вооруженная глобализация по американскому образцу породила новые препятствия и помехи, мешающие тем мировым хозяйственным сетям, которые возникли в предшествующие десятилетия. На наличие самого важного кризиса нынешнего глобального режима хозяйствования, с точки зрения его собственной аристократии, указывает тот факт, что в сегодняшнем мире в него вовлечена столь незначительная часть общего производственного потенциала. Большие и растущие группы мирового населения влачат нищенское существование, будучи лишены возможностей и доступа к образованию. Многие страны отягощены государственными долгами, которые истощают их жизненно важные ресурсы. Фактически всем становится ясно, что большая часть мира исключена из основного кругооборота экономического производства и потребления. С такой точки зрения, «аристократический кризис» затрагивает уже не только многонациональных промышленников, но и все производящие субъекты в мировой экономической системе. Признаки этих расколов варьируют от простых выражений презрения к одностороннему применению Соединенными Штатами силы и отсутствия веры в американскую справедливость до попыток создать региональные формирования, способные соперничать с США. В период между И сентября 2001 года и началом иракской войны в 2003 году интенсивно шел процесс размывания ранее прочных уз лояльности, а также общего политического и экономического интереса, который
L
387 Часть 3. Демократия
связывал мировые аристократии. Одним из проявлений «аристократического кризиса», сильно сказывающегося на геополитике, является соревнование между валютами. Так, укрепление позиций евро и первые признаки опасности для доллара со стороны евро как резервной валюты для международного бизнеса - настоящее минное поле. Эту проблему давно нужно решить в рамках имперского порядка.
Третий элемент односторонней стратегии имеет отношение к поддержанию порядка как таковому, к форме глобального управления и заботе о безопасности. Односторонняя версия Империи была навязана Соединенными Штатами с помощью военной силы, но, как обнаруживается, военные кампании США в Афганистане и Ираке не дают минимально необходимых гарантий безопасности и стабильности. Напротив, они порождают новые конфликты и раздоры. Кроме того, для обеспечения глобальной безопасности военного доминирования недостаточно. Не менее важны экономические и культурные связи, а также социальные условия неравенства и крайняя нищета, слишком распространенная в разных крупных районах мира. Соединенным Штатам не удастся навязать миру свое одностороннее руководство, не договорившись с другими ведущими финансовыми державами. Глобальная безопасность останется недостижимой, если не обеспечить хозяйственное развитие наиболее бедных стран. Причем ясно, что это не только экономическая про- ] блема, но и вопрос общественного, культурного и политического t соотношения сил и противоречий. В сущности, цели глобализации и виды геополитической стратегии по-прежнему вызывают большие сомнения.
НОВАЯ ХАРТИЯ ВОЛЬНОСТЕЙ?
Становится все очевиднее, что одностороннее, или «монархи- 1 ческое», устройство глобального порядка, выстроенное на базе военного, политического и экономического диктата со стороны США, i недолговечно. Соединенные Штаты не смогут впредь «идти по этому пути в одиночку». Кризис данного устройства открывает окно 1 возможностей для «всемирных аристократий», то есть для многона-,1 циональных корпораций, наднациональных институтов, прочих ведущих национальных государств и мощных негосударственных акторов.
Настало время Великой хартии вольностей. Вспомним из английской истории, как в начале XIII века королю Иоанну оказалось 1 нечем платить за свои зарубежные военные авантюры и стало слож- ] но поддерживать спокойствие в обществе. Тогда он обратился к аристократии за средствами и поддержкой, а они потребовали, что-бы взамен монарх подчинился верховенству закона и дал конститу- цмонные гарантии. Так была разработана Великая хартия вольно- | стей («Magna Carta»). Иначе говоря, монарх согласился отказаться от чисто односторонней позиции и активно сотрудничать с арис-
3.2. Глобальный запрос па демократию
тократами. Сегодня наш глобальный «монарх» столкнулся с похожим кризисом. Он не в состоянии платить за свои войны, поддерживать мир и даже обеспечивать адекватные условия для хозяйственного производства. Следовательно, сегодняшние «аристократии» оказались в таком положении, когда взамен своей подДеРжки они МОГУТ потребовать нового общественного, политического и экономического устройства, выходящего далеко за современные представления о многосторонности - то есть нового глобального порядка.
Каким сегодня должно быть содержание Хартии вольностей? Чего хотят глобальные «аристократы»? Ясно, что важнейшими целями являются мир и безопасность. Принципиальным условием выступает прекращение односторонних военных авантюр и кажущегося бесконечным состояния глобальной войны. Для «аристократий» также важно обновить производительные силы всего мира и ввести все мировое население в кругооборот производства и обмена. Такие приоритеты, как устранение нищеты и избавление беднейших стран от долгов, в этом контексте были бы не актами благотворительности, а мерами по реализации сложившегося в мире производственного потенциала. Другой приоритетной целью стали бы разворот вспять процессов приватизации и открытие общего доступа к необходимым ресурсам для производства, таким как земля, семена, информация и знания. Обобществление ресурсов необходимо для наращивания и обновления производственного потенциала, начиная с сельского хозяйства и заканчивая электронными технологиями.
Мы уже можем нащупать некоторые движения, побуждающие «аристократов» к выработке новой Великой хартии вольностей. Например, на встречах в рамках ВТО в Канкуне требования «Группы 22-х» о более справедливой политике в области торговли сельскохозяйственной продукцией стали шагом на пути к реформе мировой системы в соответствующем направлении. В обобщенном плане, международные союзы в Латинской Америке и более широкие проекты, предложенные правительством Лулы да Силвы в Бразилии, указывают на возможные основы всемирной перестройки. Выступление с подобными инициативами по примеру правительств глобального Юга служит для «аристократий» одним из способов сориентировать свои планы по обновлению производительных сил и энергии в мировой экономической системе.
Вторым источником ориентации для «аристократий» является множество голосов, протестующих против нынешнего состояния войны и существующей формы глобализации. Мы уже показали в Деталях, что выступая на улицах, общественных форумах и через НПО, манифестанты не только возражают против провалов в сложившейся системе, но и выдвигают разнообразные предложения по реформированию, начиная с устройства, общественных институте и заканчивая курсом хозяйственной политики. Конечно, проте-
389 Часть 3. Демократия
стные движения будут всегда враждебны по отношению к имперским «аристократиям» и, по нашему мнению, в этом они правы. Однако в интересах самих «аристократий» увидеть в протестующих своих потенциальных союзников и оценить их способности в деле формулирования новой глобальной политики. Некоторые варианты реформирования, на которых настаивают протестные движения, как и ряд средств по инкорпорации мировых множеств как активной силы, бесспорно, необходимы для производства благ и обеспечения безопасности. Наряду с наиболее прогрессивными правительствами стран глобального Юга, антиглобалисты относятся к числу самых многообещающих сил, существующих в реальности, которые готовы вырабатывать проект обновления, создав тем самым альтернативу порочным односторонним режимам и заложив основы для Великой хартии вольностей.
Нет сомнений, что глобальные аристократии никоим образом не представляют множество. Их план, включая даже новую Великую хартию, подразумевает не демократию, а иную форму все того же имперского контроля. Множество антагонистично по отношению к этим «аристократиям» и непременно таким и останется. Но, сказав это, мы все же должны признать, что «аристократический кризис», вызванный американской односторонностью, открывает стратегические шансы на расширение глобальных горизонтов демократического обустройства. Например, возможны альянсы между промышленными аристократиями и производящим множеством на низших и беднейших уровнях развития, в пунктах утраты равновесия между производственным порядком и потенциалом существующей рабочей силы, а также по отношению к прекращению глобального состояния войны.
С этой точки зрения явственнее становятся альтернативные стратегии выстраивания глобального порядка. Можно ли предложить программу, направленную против Империи, в союзе с аристократиями? Есть ли смысл делать предложения в сфере геополитической стратегии и тактики, которые вели бы множество к такой цели? Многие симптомы уже указывают возможность этого. Когда движения, направленные на преодоление бедности, сопровождаются восстанием, когда миграционные потоки открывают путь к смешению рас и появлению новых антропологических и культурных типов, когда освободительные войны связаны с народной дипломатией, а глобальные аристократии пытаются дать объяснение многосторонним элементам беспорядка в мире и скованы до такой степени, что это вынуждает их переоценить подчиненное положение множеств и, в конце концов, завязать с ними союзнические отношения, то создаются хорошие шансы для ниспровержения мирового порядка. Короче говоря, нам представляется, что антагонизмы, пронизывающие геополитический порядок Империи, включая противоречия между интересами глобальных аристократий и односторонними стратегиями, позволяют множеству предложить альтер-
3.2. Глобальный запрос на демократию
нативные процессы конституирования, которые будут иметь форму не господства капитала, а эмансипации людей.
В заключение вернемся к тому вопросу, с которого начали. Есть ли по-прежнему смысл в том, чтобы рассуждать о геополитике? Традиционно, как мы уже показали, геополитика была теорией границ. В сущности, то была парадоксальная теория, так как претендуя на всемирность, с каждым изгибом мысли и с каждой преградой для взгляда она возвращалась к разговору о «центре» и «внешней сфере». Сегодня в имперской геополитике нет центра и нет внешнего пространства, то есть это теория внутренних отношений в глобальной системе. Публичное право Империи занимает место геополитики точно так же, как военное искусство замещает защиту законности. На деле мы перешли от национального управления к имперскому, от фиксированной иерархии стран к подвижным и многоуровневым отношениям с участием глобальных организаций и сетей. Конечно, кому-то хочется навязать им одностороннее руководство. Развертывание по всему миру морских и военных баз имеет большое значение. Однако картина, которую они создают, подобно рисункам Эшера, очень нестабильна и при изменении угла зрения может быстро обратиться в противоположную. Мощь одностороннего развертывания внезапно оказывается слабостью; центр, который она создает, становится максимально уязвимым со всех сторон. Чтобы сохранить себя, Империя должна создать сетевую форму власти, которая не изолировала бы контролирующий центр и не оставляла бы за бортом никакие внешние территории или производительные силы. Другими словами, по мере формирования Империи геополитика перестает действовать. Скоро окажется, что в равной мере неэффективны и односторонние, и многосторонние стратегии. Множеству придется принять вызов и выработать новые рамки для демократического устройства мира.
Иконоборцы
Пятнадцать столетий тому назад, когда центр Римской империи переместился из Рима в Византию, структура управления претерпела глубокую трансформацию112. В более раннем, латинском варианте власть была распределена между тремя руководящими органами: император правил вместе с аристократией, а им противостояли комиции (comitia), народные собрания. В более позднем, византийском варианте власть, напротив, была сосредоточена в одних руках, что вознесло василевса (императора) над аристократическим и народным контролем. В Византии император сПал новым Моисеем. Он передавал манускрипты с законами не-
391 Часть 3. Демократия
посредственно от Бога. Он был новым Илией, поднявшимся до небес, то есть единственным посредником между людским и боже-) ственным, подобным Христу в искупительной миссии управления. Таким образом, в Византийской империи власть обожествлялась, и ее легитимность была непосредственно богоданной. Император и высший жрец, imperium и sacerdotium, стремились к слиянию в едином образе.
Одним из средств, к которому прибегали в Византии для защиты централизованной власти как от распределенной латинской модели управления, так и против всякого демократического духа народного сопротивления, был запрет на святые лики, или иконоборство. В 726 году от Рождества Христова византийский император Лев III Исавр издал указ, запрещавший его правоверным подданным почитать иконы или святые лики, которые они считали средством спасения души. Все святые иконы должны были быть уничтожены. Религиозное обоснование этого акта состояло в том, что почитание образов кощунственно, поскольку отвлекает от подлинного поклонения Господу. Этот довод непосредственно напоминает библейскую историю о золотом тельце, которому поклонялись евреи прежде, чем его уничтожил Моисей. «Не сотвори себе кумира или подобия того, что в небесах над нами» (Исход, гл. 20:4). Иконоборчество было не только религиозным, но и политическим проектом. Точнее говоря, религиозный и политический аспекты составляли тут единое целое. На кону стояла сила репрезентации как таковая.
Если бы вы вошли в византийскую базилику ранее восьмого века, еще до того, как разразился иконоборческий экстаз, то увидели бы в апсиде гигантскую мозаику с вькоко парящим изображением Христа Пантократора (Вседержителя), окруженного двенадцатью апостолами и знаками Апокалипсиса. Вы сразу оказались бы подавлены собственной незначительностью перед лицом столь впечатляющей картины божественного, но для иконоборцев этого было мало. Подданным империи не оставили права даже наслаждаться изоб- рйжением Пантократора или иметь иконы; возможность покло- i няться образу Бога и тем самым достичь надежды на спасенияХ была под запретом. Портретная репрезентация давала, пусть даже j только в самьи дальних уголках воображения, способ соучастия в\ священном, а также имитации божественного. Другими словами, i
3.2. Глобальный запрос на демократию
художественное изображение служило своего рода методом политического представительства. Монарх, боровшийся с иконами, дол-усен был положить конец даже столь малой возможности обретения поддаными власти и спасения. Нужно было, чтобы Господь был совершенно отделен от множества, и их соединял бы только василевс, оставаясь единственным воплощением надежды на спасение. Такое понимание власти в Византии сыграло важную роль в закладывании основ европейской модернити - даже если временами европейское воображение не слишком соответствовало реалиям истории Византии. Можно сказать, что византийский образ власти вновь вышел на поверхность в России в начале эпохи модернити, когда титул кесаря (царя) сопровождался эпитетом «Грозный». В сущности, в этом не было ничего нового, так как уже во времена иконоборчества в Византии верховная власть начинала приписывать себе качество «ужасного», делая вид, будто суверенитет способен разорвать связь между тем, кто правит, и теми, кто подчиняется. Такова концепция абсолютного суверенитета, которая вызывала возмущение Монтескье и Вольтера; таков властный образ, против которого Эдвард Гиббон и Адам Смит выстроили свои освободительные проекты; а позже Гердер и Нибур критиковали Византию, выразив романтическую и чрезмерную страсть к свободе. Короче говоря, освободительная традиция европейской модернити отчасти выросла в противостоянии заносчивой византийской власти.
Впрочем, описанная нами концепция византийской власти так или иначе дошла и до наших дней. Политические теории имперского суверенитета до краев наполнены сейчас византийской жестокостью. Мысль о нравственной правящей силе, которую легитимирует симбиоз imperium и sacerdotium, в противоположность всем светским и просвещенным концепциям Империи, бесспорно, продолжает жить. Уже в XX веке политики - как ждановцы, так и маккартисты - повторяли, что святость идеологической догмы и правящей власти нельзя разделять, а ныне мы вновь слышим это от теоретиков «справедливой войны» и «войны на упреждение» против неявных, неизвестных врагов, а также в краснобайстве по поводу «безопасности» и «нулевой терпимости», направленном пробив множеств метрополии. И, что еще важнее, мы опять слышим, как политические лидеры вьктупают с понятием суверени-
JJ Часть 3. Демократия
теша, которое должно разорвать связь между правителями и управляемыми, воспроизводя абсолютное и автономное представление о власти. Вот они, новые иконоборцы!
Однако ситуация еще сложнее, поскольку сегодня иконоборцы, как это ни странно, рядятся под почитателей икон. Новая верховная власть надеется разорвать отношения между правителями и управляемыми как раз при помощи образов, видеоряда и контроля над информацией. Частицы надежды и спасения, которые множества в Византии находили в иконах, теперь, как нам кажется, ■ ушли из всех изображений.
Против этих новых византийских сил мы должны поднять свой голос, как Иоанн Дамасский, написавший «Послания против порицателей святых икон», которые более всех других текстов посодействовали победе над иконоборчеством. Византийские разногласия вокруг икон часто понимают как спор о взаимосвязи копии и оригинала, сводя вместе философию Платона и святоотеческую теологиют. По Иоанн Дамасский вместо этого сосредоточился на [ проблеме воплощения божества, а также связи между человечеством и плотью, которая будучи сотворенной Богом и материальной, может быть изображена. Ясно, что это теологический спор, но, в сущности, дело состоит в политической борьбе за олицетворение власти. Иоанн пишет, что не может согласиться с тем, как васи-левс тиранически узурпирует священство^. Он настаивает, что\ священство - это сила общественной мькли, легитимация ценное- \ тей и свободного существования, и она принадлежит множеству. ] Никакому правителю не дано отнять иконы, которые раскрыва- 1 ют воображение для любви к свободе. И никакому суверену не дано \ уничтожить форму воплощения надежды и спасения, принадлежа- щро множеству. В противном случае, если верховный руководитель) становится тираном, а его власть - безусловной и абсолютной, саму \ верховную власть следует поставить под вопрос и уничтожить, j
3.3. Демократия множества
Теперь я обращаюсь к третьей и совершенно беспримесной форме правления, которую мы называем демократией.
Барр: Спином
Герцен однажды обвинил своего товарища Бакунина в том, что во всех революционных начинаниях тот неизменно принимал второй месяц беременности за девятый. Сам же Герцен склонялся скорее к тому, чтобы даже на девятом месяце вообще отрицать наличие беременности.
Лев Троцкий
Движения, выступающие с протестом против несправедливостей в глобальной системе и выдвигающие практические предложения по ее реформированию, которые мы перечислили, являются влиятельными силами демократического переустройства. Однако в дополнение к их усилиям требуется также переосмыслить идею демократии в свете новых вызовов и возникших сейчас возможностей. Такое концептуальное переосмысление является главной задачей нашей книги. Мы не собираемся предлагать конкретный план действий множества, а постараемся разработать теоретические основания, на которые мог бы опереться новый демократический проект.
Суверенитет и демократия
Сложившаяся политическая теория исходит из общего базового тезиса: править может только кто-то один - будь то монарх, государство, нация, народ или партия. С такой точки зрения, три традиционные формы правления, лежащие в основе политической мысли как античности, так и Европы эпохи модернити, - монархия, аристократия и демократия - сводятся к одному. Аристократия может быть коллективной властью лишь до тех пор, пока те немногие, кто ею обладает, приходят к согласию в рамках руководящего органа или системы голосования. Демократию, в свою очередь, допустимо
395 Часть 3. Демократия
трактовать как власть многих или всех, но только в той мере, в какой они объединены в народ или какой-то аналогичный гомогенный субъект. Однако ясно, что этот императив политической теории, согласно которому править может лишь кто-то один, подрывает и отвергает понятие демократии. В таком случае демократия, как и аристократия, - всего лишь ширма, поскольку на деле власть самодержавна.
Концепция суверенитета, преобладающая в традиционной политической философии, служит основанием для всего, что есть политического, как раз потому, что требует, чтобы правил и решал всегда кто-то один. Традиция говорит нам, что сувереном может быть только некто в единственном числе, а без суверенитета политики не бывает. Это мнение воспринято теориями диктатуры и якобинством, а также всеми вариантами либерализма как своего рода неизбежный шантаж. Одно из двух: либо суверенитет, либо анархия! Мы должны подчеркнуть, что либерализм, при всей его приверженности голосованию по принципу большинства и разделению властей, в конечном счете неизменно уступает неотвратимости суверенитета. Кто-то должен править, кто-то должен брать принятие решений на себя. Нам это постоянно предъявляют как факт, который не требует доказательств и подтверждается даже народными пословицами типа «у семи нянек дитя без глазу». Чтобы править, решать, нести ответственность и контролировать, должен быть кто-то один, иначе - беда.
В европейской мысли упор на единоначалии часто считают продолжением наследия Платона. Тот, кто един, составляет непреложное онтологическое основание, как исток и предназначение, как сущность и властвование над нею. Действительно, ложная альтернатива между единоличным правлением и хаосом постоянно приводится в различных толкованиях в европейской философии политики и права. Так, во время Серебряного века европейской философии на рубеже XX столетия философы прибегали к этой альтернативе как к основе для понятия «естественного права», считая его «чистой теорией права». Пример Рудольфа Штаммлера показателен в том смысле, что представляет правовой порядок в качестве материальной репрезентации подобного идеального, формально-
3.3. Демократия множества
го единства"-1. Но приверженность единоличной власти, конечно, не ограничивается Европой. Например, в китайской философии тоже преобладают понятия неизменного единства и диктующего центра.
Потребность в повелителе - основополагающая истина, выражаемая в традиционной аналогии между общественным и человеческим телами. Иллюстрация на первоначальном фронтисписе «Левиафана» Томаса Гоббса, принадлежащая самому автору, прекрасно передает эту истину"6. Если смотреть на его картинку с некоторого расстояния, то видно, что на ней изображен король, парящий над землей. А приглядевшись поближе, можно заметить, что ниже головы короля его тело состоит из сотен маленьких туловищ граждан, которые складываются в руки и торс. Итак, тело правителя - это в буквальном смысле общественный организм в целом. Такая аналогия не только подчеркивает их изначальное единство, но и оправдывает разделение социальных функций, придавая ему естественность. Существует только одна голова, а различные члены и органы должны подчиняться ее решениям и распоряжениям. Таким образом, физиология и психология подкрепляют очевидную справедливость теории суверенитета. В каждом теле заложены единая субъективность и один рациональный ум, которые должны властвовать над плотскими страстями.
Мы уже подчеркивали выше, что множество не является общественным организмом как раз по этой причине: его нельзя свести воедино, оно не сводит разнообразие людей к единой формуле суверенитета. Иначе говоря, множество не может быть источником суверенитета. По той же причине демократию, которую Спиноза называет абсолютной, неверно считать формой правления в традиционном смысле, поскольку она не сводит множественность с участием каждого к унитарной суверенной персоне. Традиция подсказывает нам, что с чисто практической, функциональной точки зрения множественные образования не в состоянии ничего решать за общество, а потому не имеют отношения к политике как таковой.
Философ Карл Шмитт весьма четко показывает ключевую Роль-суверенитета в политике, обновив европейские теории
Часть 3. Демократия
3.3. Демократия множества
абсолютного суверенитета, относящиеся к ранним временам : модернити и принадлежащие таким авторам, как Гоббс и Жан Бодэн. Особенно интересно, как Шмитту удается свести вместе различные средневековые и феодальные теории о суверенности старого режима с современными теориями диктатуры: от древних представлений о божественной харизме правителя до якобинских теорий об автономии политического и от теорий бюрократической диктатуры до концепций популистских и фундаменталистских деспотий. Шмитт настаивает, что во всех случаях властитель стоит над обществом, превосходя всякое бытие, в силу чего политика всегда опирается на теологию: власть священна. Другими словами, в позитивном ключе суверен определяется как тот, над кем нет власти и кто, таким образом, свободен в принятии решений, а в негативном - как тот, кто потенциально не подчиняется никаким социальным нормам и правилам. Теолого-политическое понятие «совокупного государства» Шмитта, ставя носителя верховной власти над всеми прочими властными формами в качестве единственно возможного источника легитимации, развивает современную концепцию суверенитета в направ- лении такой формы, которая согласуется с идеологией фашизма. В Германии времен Веймарской республики Шмитт действительно яростно выступал против сил либерального, парламентского плюрализма, которые, как он полагал, либо наивно отвергают суверенную власть и тем самым неизбежно ведут к анархии, либо бесчестно маскируют властителя игрой разнородных сил, подрывая его компетенцию. Однако нужно еще раз подчеркнуть, что суверенитет эпохи модернити не требовал, чтобы отдельный индивид - будь то император, фюрер или цезарь - в одиночестве возвышался над обществом и принимал решения. Он требовал лишь, чтобы эту роль выполнял некий единый политический субъект - партия, народ или нация"7.
Модернистская концепция суверенитета в политике соответствует капиталистическим теориям и практикам хозяйственного управления. Должна быть единая, унитарная фигу-ра, способная нести ответственность и принимать решения в производственной сфере, чтобы не только обеспечивать эко-
номический порядок, но и дать дорогу инновациям. Капиталист - это тот, кто соединяет работников для производственной кооперации - скажем, на фабрике. Капиталист - современный Ликург. Он независим в частной фабричной сфере, но вынужден всегда уходить от застоя и производить перемены. Шумпетер как экономист лучше других описывает экономический цикл инноваций, причем связывает его с формой политического руководства"8. Суверенной исключительности соответствует хозяйственное новаторство как форма управления в промышленности. Большое количество работников вовлечено в материальные производственные практики, но за нововведения отвечает именно капиталист. Нам говорят, что точно так же, как лишь кто-то один способен принимать политические решения, только один может внедрять новое в экономике.
Две стороны суверенитета
Концепция суверенитета побуждает многих считать область политического территорией самого суверена, сосредоточиваясь, скажем, на государстве, но такой взгляд на сферу политического излишне узок. Суверенитет неизбежно предполагает наличие двух сторон; суверенная власть - это не автономная субстанция, а отношение, элементами которого выступают правители и управляемые, защита и подчинение, права и обязанности. Когда тираны пытались превратить суверенитет в нечто одностороннее, подданные в конце концов непременно восставали и возвращали этим взаимоотношениям двусторонний характер. Те, кто подчиняется, не менее важны д\я понимания и реализации суверенитета, чем тот, кто отдает команды. Следовательно, суверенитет неизбежно является дуалистической системой власти.
Двусторонний характер суверенитета показывает, как объяснял Макиавелли, ограниченную применимость насилия и принуждения в политическом управлении. Военная сила может пригодиться для завоевания и кратковременного удержания власти, но одна только сила не обеспечивает стабильного контроля и суверенитета. Фактически военная сила, бу-
399 Часть 3. Демократия
дучи односторонней, оказывается слабейшей формой власти; она жесткая, но хрупкая. Помимо прочего, суверенитет нуждается в согласии со стороны тех, кем управляют. В дополнение к силе, суверенная власть должна доминировать над подданными, порождая в них не только страх, но и почтительность, преданность и послушание посредством такой формы управления, которая мягка и податлива. Нужно, чтобы суверенная власть всегда могла договориться с подчиненным ей населением по поводу своих отношений с ним.
Увидев в суверенитете динамичную двустороннюю связь, мы можем теперь начать распознавать и те противоречия, которые постоянно ему присущи. Рассмотрим, прежде всего, военную модель суверенитета эпохи модернити, а именно -власть решать, жить подданным или умереть. Как мы убедились в первой части книги, развитие технологий массового уничтожения на всем протяжении эпохи модернити, приведя в конце концов к разработке ядерного оружия, сделало эту прерогативу суверенного подхода чем-то абсолютным. Правитель, располагающий ядерным оружием, почти всецело распоряжается смертью. Но такая, казалось бы, абсолютная власть коренным образом ставится под вопрос в тех случаях, когда люди отказываются от стремления к жизни, например - в акциях самоубийц, начиная с протеста буддистского монаха, выражающегося в самосожжении, и заканчивая действиями террористов-смертников, устраивающих взрывы. Когда в борьбе с суверенной властью отвергается сама жизнь, контроль над нею и смертью со стороны правителя лишается смысла. Самые совершенные орудия по уничтожению людей нейтрализуются их добровольным и полным отрицанием своей телесности. Кроме того, гибель управляемого населения в! принципе подрывает суверенную власть: не имея подданных, правитель распоряжается не обществом, а опустошенной, никчемной территорией. Применение столь абсолютной суверенной власти противоречит идее суверенитета.
Аналогичным образом, суверен вынужден вести переговоры с подданными и добиваться согласия с ними относительно взаимосвязей в экономической сфере. Первые политэкономы, такие как Адам Смит и Давид Рикардо, понимали
3.3. Демократия множества
значение этих взаимоотношении, находящихся в самой сердцевине капиталистического производства. По их словам, труд в капиталистическом обществе является источником всякого богатства. Капиталу в такой же мере нужен труд, как и труду -капитал. Маркс усматривал в этом основополагающее противоречие. Труд антагонистичен капиталу и составляет постоянную угрозу производству, поскольку трудящиеся устраивают забастовки, занимаются саботажем и прибегают к прочим ухищрениям, но капиталист не в состоянии обойтись без рабочей силы. Ему приходится тесно сосуществовать с собственным врагом. Другими словами, капитал должен эксплуатировать труд работников, но, в сущности, он не может угнетать, подавлять или отчуждать их. Без их производительных сил он не способен функционировать. Само понятие эксплуатации позволяет подвести итог тому противоречию, которое лежит в центре капиталистических отношений власти: работники подчинены руководству со стороны капиталиста, и часть производимого ими богатства у них крадется. Но все же они не являются бессильными жертвами. Фактически они чрезвычайно влиятельны, так как богатство исходит именно от них. «Угнетенные» - возможное наименование для маргинальной и слабой массы, но «эксплуатируемый» - это непременно центральный, производящий и мощный субъект.
Раз у суверенитета две стороны, то это не только взаимоотношение, но и постоянная борьба. Она служит перманентным препятствием для суверенной власти, что способно заблокировать или ограничить, по крайней мере на время, волю правителей. С другой стороны, именно с помощью борьбы суверену можно бросить вызов и свергнуть его. Иными словами, в политике, как и в экономике, оружие, которое постоянно остается в распоряжении управляемых, - это угроза, что они откажутся от своего порабощенного положения и выйдут из этих взаимоотношений вообще. Акт отказа от отношений с сувереном есть своего рода исход, уход от сил подавления, порабощения и угнетения в поисках свободы. Это стихийный акт освобождения и опасность, которой правитель, в каком бы образе он ни существовал, постоянно должен уделять внимание, сдерживая или вытесняя ее. Если бы суверенная власть
401 Часть 3. Демократия
3.3. Демократия множества
была автономной субстанцией, то уклонение, отчуждение от взаимосвязи или выход из нее подчиненных был бы властите-лю только на руку: тот, кто отсутствует, не создает проблем. Но так как верховная власть не самостоятельна, а суверенитет представляет собой взаимоотношение, то подобные акты отказа действительно составляют вполне реальную угрозу. Без активного участия подчиненных суверенитет распадается.
Впрочем, в наше время - эпоху глобальной Империи -борьба, вызванная двусторонней природой суверенитета, становится еще драматичнее и напряженнее. Можно сказать, что препятствие, которое традиционно составляла для суверена потребность в согласии, подчинении и послушании подданных, превращается в его неотвратимого энергичного противника. Изначальный подход к вопросу может быть сформулирован с точки зрения того, что мы называем биовластью, то есть с точки зрения тенденции, согласно которой верховная власть начинает властвовать над самой жизнью. Один из новых аспектов нынешнего глобального порядка заключается в том, что по ходу развертывания глобализации она ведет к размыванию граней между политической, экономической, социальной и культурной формами власти и производства. С одной стороны, политическая власть не ориентируется больше лишь на выработку норм и поддержание порядка в публичных делах, а должна также ввести в дело производство общественных отношений во всех сферах жизни. В первой части своей книги мы показали, что война трансформировалась из политического инструмента, к которому прибегали в самом крайнем случае, в постоянную основу политики, базис поддержания дисциплины и контроля. Это не означает, что вся политика свелась к вопросу применения грубой силы. Точнее было бы сказать, что военной силе приходится не только улаживать и решать политические вопросы, но и заниматься производством общественной жизни во всей ее полноте. Независимая власть должна не только господствовать над смертью, но и производить общественную жизнь. С другой стороны, хозяйственное производство становится во все большей мере биополитическим. Оно нацелено не только на производство товаров, но и в конечном счете на продуцирование информа-
ции, коммуникации, кооперации - короче говоря, на выработку социальных связей и общественного порядка. Таким образом, культура непосредственно оказывается фактором и политического порядка, и экономического производства. Совместно -в результате своего рода согласования или сближения различных видов власти - война, политика, экономика и культура Империи становятся способом производства общественной жизни во всей ее полноте и, следовательно, формой биовласти. Или, если прибегнуть к иной идиоме, можно сказать, что в Империи капитал и суверенитет приближаются к тому, чтобы совпасть полностью.
Признав такое слияние в рамках биовласти, мы можем увидеть, что имперское владычество всецело зависит от производящих социальных агентов, над которыми оно установлено. В сущности, как политическое отношение суверенитет все более напоминает экономические отношения между капиталом и трудом. Точно так же, как капитал постоянно опирается на производительность труда и, таким образом, при всей их антагонистичности, должен обеспечить ему благополучие и выживание, так и имперская верховная власть зависит не только от согласия, но и от общественной производительности управляемых. Сети общественных производителей составляют кровеносную систему Империи, и если бы они отказались от соответствующих отношений власти, вышли из них, Империя попросту развалилась бы, превратившись в безжизненную груду. В кинотрилогии «Матрица» дана определенная интерпретация этой властной зависимости. Матрица существует не только за счет энергии, которой она питается от культивированных человеческих особей, но и отвечая на изобретательные атаки Нео, Морфеуса и приверженцев Зио-на. Для выживания Матрицы нужны мы.
Второй и более комплексный подход к новому качеству имперской верховной власти связан с тем, что Империя ничем не ограничена. Все прежние формы суверенитета и производства зависели от ограниченности населения, которое могло быть поделено различными способами, что давало правителям возможность преодолеть препятствия, связанными с отношениями суверенитета. Другими словами, если некая от-
403 Часть 3. Демократия
дельная группа отказывалась согласиться с верховной властью или подчиниться ей, ее можно было исключить из основного кругооборота общественной жизни или даже уничтожить. Суверенной власти необходимо было поддерживать отношения с населением в целом, но любая отдельная группа могла оказаться ненужной, от нее можно было избавиться или ее отвергнуть. В Империи же, напротив, поскольку это расширяющаяся, всеохватывающая биополитическая система, мировое население постепенно становится необходимым верховной власти не только в качестве производителей, но и в качестве потребителей, пользователей или участников в интерактивных потоках общей сети. Империя порождает подлинно глобальное общество и властвует над ним, но в то же время это общество становится все более независимым, а она все больше на него опирается. Существуют, конечно, границы и пределы, обеспечивающие сохранение иерархий, которые делят всемирное население, а суверенные правители даже способны повергнуть отдельные его группы в ужасные и жестокие, бедственные условия. Однако длясамой Империи исключение какой-либо части населения из процессов биополитического производства становится актом, обреченным на провал. Ни одна группа населения не является «лишней», так как глобальное общество в целом функционирует как сложное, интегрированное единство. Следовательно, верховная власть Империи не в состоянии избежать необходимых отношений с этим неограниченным всемирным множеством или чем-то их заменить. Те, кем правит Империя, могут быть подвергнуты эксплуатации - фактически их общественная производительность и должна эксплуатироваться, - но как раз по этой причине их и нельзя исключить. Империи приходится постоянно вступать во властные и производственные отношения с всемирным множеством, взятым в целом, и иметь дело с той угрозой, которая от него исходит.
В эпоху имперского суверенитета и биополитического производства чаша весов склонилась таким образом, что теперь все чаще только управляемые и выступают общественными производителями. Это не значит, что суверенная власть непременно рушится, а правители теряют всю свою власть.
3.3. Демократия множества
Но в то же время правители становятся все большими паразитами, а в их власти все меньше нужды. Соответственно, управляемые становятся все самостоятельнее, они способны сами сформировать общество. Выше мы говорили о новой гегемонии видов «нематериального» труда, опирающихся на коммуникативные и кооперативные сети, общие для всех нас, которые, в свою очередь, создают также новые сети интеллектуальных, аффективных и общественных связей. Мы поясняли, что новые формы труда открывают и новые возможности для хозяйственного самоуправления, так как механизмы сотрудничества, которые необходимы в производстве, заключены в самом труде. Теперь же мы можем убедиться, что этот потенциал применим не только в хозяйственном самоуправлении, но также для политической и общественной самоорганизации. Действительно, когда продуктами труда оказываются не материальные предметы, а социальные взаимоотношения, сети коммуникации и формы жизни, становится ясно, что экономическое производство непосредственно предполагает своего рода политическое производство, или производство общества как такового. Следовательно, мы не связаны больше прежними условиями шантажа; речь уже не идет о выборе между суверенитетом и анархией. Между верховной властью и анархией встает способность множества совместно продуцировать общественные взаимоотношения, что порождает новые возможности в политике.
Множественный дар
Теперь, когда мы поняли, куда склонилась чаша весов в суверенных отношениях, а также то, что управляемые занимают все более приоритетную позицию относительно своих правителей, можно поставить под вопрос и те тривиальные соображения, которые лежат в основе концепции суверенитета. С новых позиций неожиданно обнаруживается, что не только нет необходимости в том, чтобы правил кто-то один, но на деле-то один никогда и не правит! В противоположность трансцендентальному образцу, который ставит единичного, самостоятельного субъекта над обществом, биополити-
405 Часть 3. Демократия
ческая организация общества предстает перед нами как нечто, что полностью пребывает в самом себе. Тут все элементы взаимодействуют на одном уровне. Иными словами, в имманентной модели такого рода взамен внешней власти, навязывающей обществу порядок сверху, различные присутствующие в обществе элементы способны совместно организовать общество, действуя сами по себе.
Рассмотрим в качестве примера сферы физиологии и психологии, дающие аналогию функционированию и организации общества. Нейробиологи издавна опровергают традиционную картезианскую модель, согласно которой ум предстает как нечто не зависящее от тела и способное им управлять. Их исследования, напротив, доказывают, что ум и тело выступают атрибутами одной и той же субстанции, что они постоянно взаимодействуют на равных, порождая мысли, воображение, желания, эмоции, чувства и привязанности"9. Более того, функционирование мозга не соответствует централизованной картине разума, воплощаемого в каком-то единичном органе. Как говорят нам ученые, мысль скорее подобна химической реакции или координации миллиардов нейронов, протекающей по определенной схеме. В мозгу не сидит кто-то, принимающий решения. Более правдоподобно, что там расположился рой, или множество, которое действует согласованно. С точки зрения нейробиологии, один никогда не решает. Складывается впечатление, что некоторые достижения науки развиваются параллельно тому, как думаем и мы. Не исключено, что в главе 2.3 мы были не правы, говоря, что множество опровергает традиционную аналогию между человеческим и общественным телами, что множество - это не организм. Но если и так, то наша ошибка обоснована. Иными словами, подобная аналогия может считаться уместной, поскольку человеческое тело само по себе есть множество, организованное исходя из собственных предпосылок.
В экономике мы тоже встречаем немало примеров, когда для внедрения новшеств унитарный контроль не обязателен и, напротив, инновации требуют общих ресурсов, открытого доступа и свободного взаимодействия. Ясно, что это в первую очередь справедливо в отношении отраслей, которые совсем
3.3. Демократия множества
недавно вышли на центральное место в глобальной экономике и связаны с информацией, знаниями и связью. Те, кто работает с интернетом, как и специалисты в области кибернетики, подчеркивают, что открытость электронного «общего стола» явилась фактором первостепенной значимости, обеспечившим интенсивное внедрение новинок на раннем этапе информационной революции, тогда как сегодня инновации все более подминаются частной собственностью и правительственным контролем, которые ограничивают открытый доступ и свободный обмен. То же верно и в отношении разных сфер производства знаний. Мы указали выше на некоторые противоречия между коллективно произведенными традиционными знаниями, начиная с усовершенствования семян в сельском хозяйстве и заканчивая общинами, продуцирующими медицинские знания, и частной собственностью на соответствующую информацию, обеспеченную патентами. Научные представления тоже накапливаются в широких коллективных сетях, которым мешают частная собственность и унитарный контроль. Наконец, производственная сфера коммуникации со всей отчетливостью демонстрирует, что инновации всегда и непременно совершаются совместно. Такого рода примеры инноваций в сетях можно было бы представить как оркестр без дирижера - это оркестр, который поддерживает постоянство ритма в ходе непрерывной коммуникации. Он сбился бы с такта и остановился лишь в случае подчинения его центральной власти дирижера. Нам нужно покончить с представлением, будто инновации зависят от индивидуального таланта. Мы производим и внедряем новшества все вместе и только в сетях. Если и существует гений, так это гениальность множества. Теперь пришло время оценить всю важность нашего прежнего утверждения, будто ныне различные виды труда обретают общность в рамках мировой экономики. Как мы говорили, сельскохозяйственный, промышленный и неовеществлен-ный труд, наряду с продуктивной деятельностью бедняков, Накапливают общие черты. Эта формирующаяся общность открывает возможности не только для обеспечения равенства различных видов труда, но и для свободного обмена и общения между ними. Совместное производство прокладывает путь
407 Часть 3. Демократия
к производству общего, что само по себе служит условием порождения множества.
Нужно осознать (и в этом состоит самое главное), как именно множество может принимать решения. Модель функционирования мозга, которую предлагают нейробиологи, дает нам один из способов понимания этого. Мозг не функционирует под диктовку какого-то командного центра. Его решение есть следствие общего склада или конфигурации нервной системы, взятой в целом, во взаимосвязи со всем телом и окружающей его средой. Единое решение зарождается в мозгу и организме множества.
Возможно, внедрение хозяйственных новшеств через сети даст более четкий образ принятия множеством политических решений. Точно так же, как множество занимается совместным производством, как оно производит сообща, оно способно выдавать и политические решения. В той же мере, в какой разрушается грань между хозяйственной деятельностью и политическим управлением, общее множественное производство само собой порождает политическую организацию общества. Множество производит не только товары или услуги; что важнее, оно порождает также сотрудничество, коммуникацию, формы жизни и общественных взаимоотношений. Другими словами, хозяйственное производство множества - это не только модель принятия политических решений. Оно само по себе стремится к тому, чтобы стать процессом принятия политических решений.
Вероятно, принятие решений множеством можно представить как форму самовыражения. Действительно, по своей организации множество несколько напоминает язык. Все элементы языка определяются их отличиями одного от другого, тем не менее они действуют совместно. Язык - это гибкая паутина смыслов, которые компонуются согласно признанным правилам в бесчисленности возможных вариантов. Конкретная фраза - это не только комбинация лингвистических элементов, но и продуцирование подлинных смыслов: оборот речи дает название явлению. Таким образом, точно так же, как фраза рождается в языке, решение порождается множеством, что сообщает смысл целому и название - событию. Однако для
3.3. Демократия, множества
языкового выражения должен существовать отдельный субъект, который задействует язык в определенном обороте речи. Здесь сходство заканчивается, поскольку, в отличие от языка, множество само является активным субъектом - чем-то вроде языка, способного к самовыражению.
Мы могли бы также представить способность множества к принятию решений по аналогии с развитием компьютерного программного обеспечения благодаря сотрудничеству многих людей и с инновациями, которые вносит движение за «открытость источников». Традиционные программные продукты, находящиеся в частной собственности, не оставляют пользователям шанса ознакомиться с исходным кодом, показывающим, как именно работает программа. По словам Эрика Реймонда, программистам свойственно было усматривать в плодах своего труда беспорочные храмы, рожденные индивидуальным гением120. Движение за «открытость источников» исповедует противоположный подход. Когда исходный код раскрыт для каждого, можно зафиксировать большее количество присущих ему вирусов, а программы усовершенствовать: чем больше глаз видят код и чем большему числу людей позволено поучаствовать в его разработке, тем лучше становится программа. В противоположность «храмовому» стилю, Рей-монд называет это «базарным» методом разработки программного обеспечения, так как в дело совместно включены самые разные программисты с несовпадающими подходами и намерениями. Как мы уже отмечали выше, говоря о «разуме пчелиного роя», вместе мы умнее, чем кто-либо из нас по отдельности. Здесь важно, что при раскрытом исходном коде совместное программирование избавляет от путаницы и лишних усилий. Оно действительно дает хороший
