Ионнель обратилась за помощью к младшему:
- Феанор! Неужели и ты считаешь мое предложение глупым и никчемным?
- Сестра, никто не считает тебя глупой! Ты наделена талантом тонко чувствовать прекрасное. Но Отец учил нас жить в гармонии, мы должны дополнять друг друга!
- Конечно, брат, все, что ты говоришь – это правильно. Вот только Отец скоро отойдет от дел, и нам предстоит принимать важные решения.
На этот раз Андора поддержал и Лавьен:
- От тебя еще не поступило никакого дельного предложения. Мы думаем, с чего начать, а ты лишь поддакиваешь!
- Я предлагаю продолжать дело Отца. Он мудро управлял страной. И, по крайней мере, до воцарения и пару лет после не стоит ничего менять. Нужно сначала вникнуть в жизнь Царства.
Ионнель съехидничала:
- Такое впечатление, что ты лучше знаешь, как руководить страной.
- Разве вы не видите реальности? – Андор хлопнул рукой по столу. - Невозможно управлять Царством вчетвером! Мы должны выбрать главного, а остальные должны встать под его знамя!
Лавьен видел, что теряет позицию. На месте казначея ему не удастся реализовать смелые планы, придуманные в путешествии. Конечно, выбран будет лишь один, но почему это должен быть Андор? Царевич перешёл в наступление:
- Я это слышал, или мне показалось? Андор всё давно решил! Уж не себя ли ты видишь на царском троне?
Внутри среднего брата рождалась тактика. Против старшего не пойти - по силе превосходит, по рождению первый. Слабое место его – гнев. Надо использовать это качество против него, чтобы Андор сам отказался от власти. Лавьен покачал головой:
- Видимо, братишка уже примерил корону!
Глаза Андора сверкнули, прежде бледное лицо заалело. Пронзая брата взглядом, сквозь зубы процедил:
- Если бы не совет Единства, корона по праву принадлежала бы мне и никто из вас и не думал бы претендовать не нее!!!
Царевна возмущенно воскликнула:
- Андор! Лавьен! Прекратите!
Она потерла виски, разгоняя кровь. В голову навязчиво стучалась пугающая мысль. «На самом деле отец завещал бы трон младшему. Хорошо, что Феанор не дальновиден, а эти двое бросились друг на друга, как дикие петухи. Несдержанные братцы и младший - бесхарактерный. Как тут не отдать первенство мудрой и послушной дочке? А эти пусть останутся управителями над своими частями – армией, казной и библиотекой».
Феанора потряхивало.
- Если бы вы действительно помнили слова отца…
- Мы помним слова Отца – Ионнель с удивлением услышала собственный резкий и твердый голос. - Служите Веллоэнсу каждый своим даром! И мы готовы служить! А ты что собираешься делать, править? У тебя получается сидеть за книгами, но не раздавать поручения. Зачем тебе эта власть? Ты же ни на что, кроме чтения, неспособен!
- Почему же, способен, - Лавьен ткнул в Феанора пальцем. – Он отлично твердит: «А помните, что говорил Отец?», «А помните, Отец предупреждал…»
- Феанор еще ребенок, он верит в сказку, что четверо смогут управлять государством! – Андор стоял прямо, насупился, голосу вернулась сдержанность. – Нам важно выбрать монарха. Но как быть, если никто не хочет выслушать другого? Может, нам разделить царство?
- Действительно, пора взрослеть! Разве кто-то против единства? Почему бы и власть не поделить поровну? – Голова у Лавьена накалилась и он лихорадочно подбирал слова. - Веллоэнс от этого не перестанет быть Царством, но каждый будет править на своей территории и реализует свои замыслы. Андор укрепит армию, я займусь улучшением благосостояния, а Ионнель разовьет культурную сторону.
- Нельзя разделять Царство! – Феанору показалось, что в комнате воздух сгустился и фонарики едва пробивались через эту мглу.
Андор, Лавьен и Ионнель медленно обступали стол, внимание их всецело было приковано к карте.
- Какое разделение? Просто каждый из нас будет отвечать за свою часть Веллоэнса! Меньшую часть легче защищать.
- Мы же семья, что может нас разделить? Мы не будем мешать друг другу, напротив, будем помогать! Никогда в истории не было четверых царевичей. Новая ситуация требует новых решений.
- О каком разделении может идти речь? Для творчества нужна свобода! Пусть хотя бы часть Веллоэнса будет свободна!
Андор, Лавьен и Ионнель накинулись на карту. Феанор воскликнул и бросился к столу, чтобы защитить драгоценный пергамент.
Кожа натянулась, прошитые металлом дороги затрещали. Швы побелели и истончились. Глухо затрещало и царевичи с шумом разлетелись в стороны. У каждого в руках остался клок карты. Случайность или предвидение – участки карты совпали с желаемыми. Андор рассматривал кусок с восточными границами, примыкающими к Кеттинским землям. Лавьен с ужасом и радостью обнаружил, что на его клочке много драгоценностей, торговых путей и очень широкая северная область граничит с Манохой - а у царевича были очень серьезные планы на эти земли. Ионнель достался неширокая, но длинная западная полоса. Феанор в ступоре разжал кулак. В ладони лежал смятый клочок с замком и крохотная южная область с полями, лесами и десятком городишек. На одном краю остался замок, на другом – урочище шестнадцати рук.
Голос старшего был тверд, когда он оглашал решение четверых. Лавьен увлек князей описанием выгод и предстоящего благополучия. Ионнель вдохновила рассказами о красоте и искусстве. Феанор даже не встал из затененной ложи. Он не верил своим глазам, ощущениям и мыслям. Как-то в миг все перевернулось. Ему казалось, что вместо искренних, добрых и отзывчивых кровников на постаменте стояли чужие, налощенные, искусственные куклы. Или это он слишком глубоко ушел в себя? Перегрузился в Обители Шестнадцати Рук? Всё равно – то, что они так слаженно говорят, настораживает. Юноша поник и постарался выровнять дыхание.
«Вернусь в Обитель. Это лучшее, что я могу сделать».
За ширмой в тайной комнате площадь рассматривал Бывший Царь. Подошел Суфий, протянул пиалу с чаем:
- Я предупреждал, господин. Худшие опасения подтвердились.
Властитель пригубил ароматный напиток, пригладил бороду.
- Худшие опасения. Ты мудр Суфий, воистину. И предусмотрел исход еще до того, как я объявил волю. Но такова жизнь. И Слово сказано не от меня, но от Высшего. На то Его провидение и даже твоя мудрость – песчинка по сравнению с абсолютным знанием. Я – лишь пророк, мне не вникнуть во все планы. Что я могу? Только возвещать волю небес.
Мудрец поклонился.
Глава 16. Этрин
Она смутно помнила прошлое. Кажется, родилась в богатой семье, где была окружена признанием и любовью. Может, была послушницей в храме великой богини. Память хранила лишь два воспоминания. Первое – довольно богатая, хоть и мрачная пещера, в которой внезапно все вспыхнуло – и она заснула, а проснулась в пустой землянке, на севере Бангхилла. Второе, более свежее – что она продает мохнатых зверьков, которых ловит в тёмном лесу. На шее болталось ожерелье из жил с тремя сероватыи кубиками. Иногда она притрагивалась к ним – в душе немой девушки становилось спокойно и тепло.
Каждый день начинался одинаково. Холодное утро будило Этрин (с языка тайорийцев, северных жителей Бангхилла - «чужая»), просыпающеся в мокрых от росы, спутанных изорванных простынях. Ей всегда снился один сон – первое воспоминание, повторявшееся за ночь бесконечное число раз. Кутаясь в грязный мешковатый балахон, девушка съедала оставшуюся с ночи еду – обычно кусок птицы – жареный или вареный, делала глоток кислой настойки и мазала язык пескорлиевым маслом. Вязкая темная жидкость горчила и жгла глотку весь день, но тепло быстро проникало внутрь, по пищеводу в желудок, а потом разливалось и по всему телу. Позавтракав, Этрин отправлялась на охоту. Забравшись подальше в темную чащу, девушка раздевалась и замирала. Спустя час или два кожа остывала и тепло сохранялось лишь глубоко внутри. Тогда появлялись они. Мохнатые зверьки, с длинными тонкими коготками и фиолетовой шкуркой. Желтые глаза с двоящимися зрачками, охочие до мертвечины быстро облепляли лежащую. Девушка ждала, пока они вонзят свои шипчики поглубже и, оцепленная, похожая на колыхающегося фиолетового медвежонка, шла к озерцу на опушке леса. Снимать зверьков было легко. В холодной воде существа начинали издавать щелкающий звук, отцеплялись - охотница туго перевязывала их лапки и опускала в плотный холщовый мешок. После двух-трёх походов в чащу Этрин спешила в город. Там она толкала тачку с подрагивающими связанными существами. За трех монстриков-пиявок давали медь.
В конце дня у нее скапливалось денег, чтобы купить пару кусков мяса, хлеб и настойки. Остальное уходило на дорогое пескорлиевое масло. Изредка, когда заскорузлая, огрубевшая, но всё-таки живая кожа слишком болела от укусов, она устраивала выходной. Этот день сводился к блужданию по городу, прошению милостыни, гулянию по темному и неприветливому, но странно родному лесу.
Сегодня она привычно семенила по мостовой, прошла мост и исчезла в городском лабиринте. Крепко связанные лыковой бечевкой, обездвиженные зверьки походили на жутковатые лиловые цветы. На рынке купили пару десятков. Семерых забрала старая женщина из темной часовни. Этрин нравился трубный зов храма, но она никогда даже не думала прийти на службу. Пятерых зверьков купил поваренок. Он всегда улыбался и говорил что-то приятное на кеттинском. Девушке слова казались знакомыми, как впрочем и тайоринское наречие – но понять смысл ей не удавалось. Кивнув юноше в знак благодарности, бродяжка отправилась в последнее место. Ноги привычно зашагали к богатому расписному терему в одном из закоулков Бангхилла. Толстый хозяин дома, жаркий и потный, всегда навеселе – прибирал не меньше десятка. Да и платил нескупо – можно было и серебро увидеть.
Лязгнула щеколда, резной кедровый застил тихо отворился. С легким удивлением ее изучали красивые черные глаза. Лицо незнакомки закрывал тонкий непрозрачный шарф густого бордового цвета. Статная крепкая женщина в таких же бордовых шароварах и страфионе обладала низким зычным и манящим голосом:
- Игольчатых принесла. Умница. Проходи.
Этрин, поняв, чего от нее хотят, робко вошла. Внутри было жарко и влажно. Пахло благовониями и едой. Незнакомка затворила дверь, скинула шарф и указала на белый матовый котел:
- Высыпай.
Девушка замешкалась.
- Ты ждёшь своих денег, неправда ли? Сколько этот дряблый развратник тебе платил? – женщина извлекла из тайного кармашка золотой и вложила охотнице в руку, – Видать, не слишком много, если до сих пор ходишь в этом тряпье.
Этрин испытала распирающее чувство радости. На золотой можно купить еды, пескорлиева масла и даже теплую большую кошму. Теперь ночью ей не придется просыпаться от того, что хладные призраки вонзают в бок свои льдяные когти.
Женщина гулко расхохоталась, блеснув золотым резцом, на торсе заиграли жилки, прорисовали тугой пресс:
- Бедняжка. Ты думала, что жирная пьяная бочка благоволит маленькой девочке? Местные используют яд зверьков для вечного сна и в особо дорогих блюдах после долгого переваривания. Только мы, жители морей, знаем истинную ценность мохнатых жал. Бросаешь их в козье молоко и настаиваешь десять дней. Добавляешь еще кое-чего. И даже самый ветхий больной старик воспылает страстью восемнадцатилетнего любовника. Всего от капли зелья. Только за это богачи готовы отдать содержимое кошелей. Как уж тут удержаться и не построить бордель!
Черноокая игриво приобняла Этрин за плечо, заглянула прямо в глаза и с жаром шепнула:
- Я тебе покажу! Пойдем!
Она провела девушку в комнату, надушенную корицей и елеем. Пол и стены устилают мохнатые ковры, под расписным потолком нависла широкая люстра с десятком мерцающих золотом шаров-люменов. Из тени молчаливо наблюдают за гостьями тонкостенный шкафец и раскидистая софа.
- Скидывай эти ужасные тряпки!
Этрин замерла в непонимании.
- Немтырь?
Женщина аккуратно взяла мешковатую изорванную робу и легко стянула с плеча бродяжки. Девушка не выказала ни капли смущения, блики от лампы высвечивали красивую, хоть и тощую, фигурку с худыми запястьями и лодыжками, острыми грудями и узенькой талией. Кожа, покрытая от шеи до пяток тонкими шрамиками, точками и рубчиками, напоминала светлую змеиную чешую.
- Меня зовут Грэйс. Ты меня понимаешь? – незнакомка посмотрела в испуганные глаза и мягко произнесла, – тебя нужно переодеть, негоже выходить к гостям в таком… наряде.
Девушка смягчилась, кивнула.
- У тебя грубая кожа, шелк и атлас не подойдут. А вот аскамит, бархат, плюш… Примерь.
Серая, с золотыми нитями и боковой шнуровкой, туника слегка болталась. Перчатки с вышитыми дельфинами и леггинсы сидели словно литые.
- Широковата, - черноокая поморщилась – Хотя нет, только немного подтянуть вот здесь.
Плюшевое платье пришлось девушке впору. Низкий воротник, рукава словно перевязь бочковатых канатиков. Такие же толстые нити образуют интересный узор на спине. Перед у платья сшит цельным, только бока голы – демонстрируют округлые девичьи бока.
Юбка от бедер распадается на десяток тяжелых узорчатых лоскутьев, каждая полоса на конце обжата стальным треугольником.
Грэйс поправила платье, отступила, любовно пробежалась глазами по наряду:
- Да, определенно твой стиль. И ожерелье подходит.
Этрин инстинктивно схватила кубики на нити. Черноокая рассинтементальничалась:
- Помню, мне это платье подарил мой первый любовник. Знойная Иоппия. Уверял, что принц, обещал жениться. А потом продал в школу гетер. Хорошее время. Кого-то ломало, а мне очень нравилось. И наставник попался, что надо – сильный, ловкий, отличный любовник. Он говорил, что вместо крови в моих жилах бурлят воды кипящего моря.
Бродяжка с опаской и любопытством наблюдала за болтавшей хозяйкой. Та, отвлекшись от воспоминаний, хитро улыбнулась, обвила шею девушки и легко поцеловала ее в губы.
- Пойдем, дорогая. Гости заждались.
Женщина привела Этрин в зал. Царил полумрак. В воздухе разливались ароматы сандала и вишни. На одном ложе крепкий смуглый бородач о чем-то беседовал с прелестною кармилитянкой. Облаченная в легкую прозрачную тунику, девушка с интересом слушала мужчину, одаряя его поцелуями, подливая шоколад, поглаживая рельефные руки и торс рассказчика. На другом лежал толстяк в трое шире бывшего хозяина. Пламя свечей отражалось на потной лысине. Трое девушек разминали необъятные телеса, щедро умащивали бледную кожу ароматными смесями. Тот похрюкивал от удовольствия, не упуская возможности пощипывать куртизанок. Те хихикали, отбивались и игриво шлепали жирдяя.
Увидав черноокую и Этрин, толстяк расплылся в улыбке, тонким голоском мяукнул:
- Грэйс, наконец-то! Мы уж думали, что тебя схватил гигантский спрут. В какой трясине ты пропадала?
- Вряд ли ты скучал, сладкоречивый Боло. – Грэйс усадила бродяжку в кресло, сама плюхнулась на широкую софу. Мгновенно к ним прилипли девушки, бросились умащать тела подогретым елеем. – Подними же свою отягощенную знаниями голову и взгляни на ту, которая обогащала сей притон, добывая иглоногих.
- Мое почтение, мадемуазель, - толстяк кивнул и по телу пошла легкая волна. – Вы, должно быть, искусная охотница. Редко кому везет остаться неотравленным фиолетовыми марглами.
Этрин молчала.
- Вряд ли немая бродяжка оценит твои изящные комплименты, - бородач отправил в рот спелую виноградину. – Да и куда тебе ещё девиц, обольститель?
Боло расплылся в хищной улыбке:
- Такого хорошего и большого человека как я, хватит и на шестерых.
- Ваш просвещенный ум весьма развращен, - Грэйс выгнулась на белой шкуре, подставив плечи умелым рукам массажистки. – Не думал ли ты о молодых юношах, о безмерноголовый? Или, может, хочешь «страстного» молока из яда иглоногих?
- Удержитесь от опасных предложений, миледи. Я хоть и скопец, но мужчина, а не женоподобный малакий. Ах, если бы мой вес зависел только от принимаемой пищи... Молочко хоть и творит чудеса, но уж слишком оно коварно. Вспомнить хотя бы хозяина дома сего.
- Дорогая Грэйс, расскажи о своих планах на гостью. Недаром же ты представила ее нам?
Женщина перевернулась на спину, позволив куртизанкам охаживать грудь, бедра и живот:
- Конечно, наша бродяжка могла бы и впредь каждый день носить нам по корзинке этих фиолетовых тварей. Конечно… - черноокая прикрыла глаза. – Возможно, мне она напомнила юную себя и поэтому я окажу ей милость. А может, девочка нужна мне, как счастливый амулет. Несколько лет охоты и жизни в Темнолесье – немая явно родилась под счастливой звездой. А может, - Грэйс улыбнулась, - она скрасит моё одиночество.
- Боло понимает хозяйку, - мужчина облачился в просторный халат. – Я осмотрю малышку, как только ее должным образом приготовят.
Грэйс наполнила чарку водой минерального источника. Вина она не пила, впрочем, как и других хмельных. Одна чаша превращает человека в льва, две в обезьяну, а третья делает слизнем. Вместо этого женщина предпочитала явно «неженские» увлечения – книги и телесные упражнения. Под стать себе нашла и друзей. Смуглый бородатый Иатурус нисходил родом к древним грекам. Мужчина заправлял гладиаторской школой, муштруя молодых юношей, гоняя их так, что трещали кости. Кто-то приводил детей, чтобы «выбить дурь», кто-то приходил сам, желая приобрести силу и красоту. Лучший десяток учеников раз в два года отправлялся в столицу Бангхилла, продемонстрировать мастерство под изумрудным велариумом Красного плато. Возвращались единицы - приносили весть - трое приняты в телохранители раджи, остальные пали с честью. Черноокая внутренне улыбнулась. От изнурительных упражнений её тело приобрело мужские черты, хоть фигура и осталась женственной. Истончился подкожный жирок. На руках и ногах отчетливо выступают аккуратные и твердые мускулы, на месте округлого живота плотно ютятся шесть кубочков. Иатурус придерживался своих, якобы древних, традиций «телесного воспитания» и на всех занятиях ученики тренировались полностью обнаженными. Новички со спины принимали Грэйс за юношу. Каково же было их удивление и смущение! Бородач сначала злился, орал и раздавал молодняку пощечины. Но, со временем, смирился и теперь уже понимающе похлопывал остолбеневших смущенных салаг, шутя – мол, «через месяцок привыкнешь, вот тогда буду с тебя драть по пять шкур».
- Так кто же она? – девица тут же наполнила опустевшую чарку. Грэйс взглядом дала понять, что не нуждается в ее услугах.
- Кто? - толстяк сосредоточенно сидел в широком кресле, сложив ладони и перебирая пальцы. – Я не уверен, что это женщина. Даже не уверен, что у «неё» есть пол. Абсолютно ничего. Чисто и гладко, как в несбыточных мечтах греческих философов.
- Как же тогда «она» справляет нужду? Ведь немая же ест и пьет, – женщина подчеркнула, что бродяжка остается девушкой, независимо от наличия признаков.
Боло приподнял брови, руки принялись тереть подбородок и нижнюю губу – значит, голова у толстяка кипела.
- Демонесса, только непроявленная. Суккуб. Возможно, флегрет. Или бердаш. Внешние признаки похожи. А тело человеческое, почти.
- Ты уже говорил о мужских и женских достоинствах, – Грэйс иронично ухмыльнулась – и говорил весьма скучно. О таких прекрасных.
- Не только о них, - евнух покачал головой. – Сердце бьется. Кровь течет. Кожа, хоть каменная, но и тянется, и краснеет. А чешуйки – видать ловила иглоногих собственным телом. Да, к ядам у нее отличный иммунитет. Больше всего меня смутил шрам за ухом. Плотный и толстый. Шириною в треть юнита.
- Подобная щель останется, если всадить топор в колоду железного дерева, – Иатурус молвил сдержанно, без эмоций. – Но даже лосиный череп раскроится от такого удара.
- Я тщательно ощупал голову. Череп человека, а не лося. Интересно другое. Внутри каждой головы – а их я повидал немало - мозг состоит из двух половин. У бродяжки посредине едва заметная выпуклость. Полагаю, внутри тоненькое третье, зачаточное, полушарие. Может из-за этой опухоли она и не говорит.
- Что скажешь об ожерелье? Откуда оно, чьи там знаки?
- Понимаю, почему вы ввели ее в дом, миледи, – глаза Боло сверкнули.
Грэйс знала эту искру. Обычный человек принял бы это за алчность. Но необъятный купец, хоть и весьма богатый, не обладал жаждой наживы. Как он говаривал, «я влюблён в математику, а деньги – лишь результат точного расчета». В торговле мужчину привлекали разговоры, планы и возможность тратить полученные золотые на книги и девушек. Лишенный ещё в раннем детстве ятр, страдающий полнотой, Боло не страдал отсутствием желания. Толстяк мог предаваться утехам часами, не испытывая бессилия от присущей всем полноценным мужчинам «опустошенности». Второй страстью были науки. Математика и физика, биология и медицина, история и религия, астрология и алхимия. Феноменальная память облегчала изучение наук и языков. Купец посещал храмы, вёл беседы с вектирами и жрецами. Несколько раз приглашали ко двору, но Боло отмахивался – политика и интриги не входили в число его интересов. Однако на сопровождение мудрецов и исследователей мужчина соглашался – и один-два раза в год на месяц уезжал в столицу. В это время Грэйс принимала дела. В другое время она заправляла его караванами, мечтая когда-нибудь отправиться на поиски настоящего моря, чтобы возглавить настоящий корабль, жить среди шума волн, ощущать, как соленые брызги бьют в лицо.
- Понимаешь что? – женщина не любила экивоков.
- Кубики необычны. Материал похож на металл только по виду, но он не звенит, ржа не властна над поверхностью. Несмотря на легкость очень, очень крепок. Девушка крайне испугалась, когда я попытался снять ожерелье. Больше всего меня привлекли знаки.
- Ты объяснишь их значение?
- Возможно, - Боло задумался, глаза покрыла пелена размышлений. В этот момент память его усиленно добывала из глубины свитки, прочитанные много лет назад. И вот в сознании возникли те самые трактаты. Трактаты Зену.
- Играет ли Высший в кости? – речь толстяка походила на ритуальное чтение:
– Кубиков пять и каждый из них
Силой Создателя обладает
Жизнь погасить, исцеленье излить
Царства и земли они разбивают
Духа животного в дух человеческий
Дальше, сквозь терны и к горным вершинам
Все комбинации выкинув смело
Станешь одним из Властителей вечности.
Боло закончил декламацию, заговорил обычно:
- Игра в кубики Тау – излюбленное занятие духов-эолов, прислужников богов. Для них это способ совершенствования. Человек, играя в Тау, совершенствует себя. И становится более мудрым, сильным, влиятельным. Некоторые игроки становятся яркими звездами в истории, многие погибают от неверной комбинации. Символ игры – Тау - прослеживается во всех культурах и религиях. У древних он был последней буквой в алфавите и значил «небо» - место, куда должны попасть избранные богами. У предков Иатуруса этим символом обладал один из царей, собравший армию лучших воинов.
- Впоследствии в моей культуре знаком «тау» стали обозначать число «триста» - по количеству воинов в этой лучшей армии – на лице бородача мелькнуло удивление.
Боло кивнул:
- В некоторых культурах поклонялись самому символу. Хотя символ - лишь ключ, открывающий понимание тайн мироздания. Игра в кости помогала эолам понять мироздание в себе. Людям эти кубики помогали осознать суть всего, происходящего под солнцем.
- То есть, наша девочка - почти божество? – Грэйс задумалась. – За столько лет она ни разу не воспользовалась силою Тау.
- Возможно, она не знает о свойствах кубиков. Возможно также, это искусная подделка. В любом случае кости нужно изучить.
- Надеюсь, мудрец, твоего ума хватит, чтобы сохранить нашу дружбу и единство – в голосе Иатуруса ощущались свирепые нотки. – По праву кубики принадлежат черноокой.
- Никто не собирается разобщаться, – женщина подскочила, огонь в камине осветил точеные контуры. – Мы не позволим нашим узам ослабнуть. В свою очередь, я обещаю, Боло, что твоя жажда знаний будет удовлетворена. И каждому из нас достанется по кубику. Если они и впрямь такие могущественные.
Этрин ощущала почти безумный страх. Хотя в комнате было жарко, по телу текли холодные ручьи. Вот почему женщина в красном пригласила ее в дом! Вот почему они так ласково себя вели – накормили и отмыли. Непривычно, когда тебя осматривают, но и это можно переждать. Но посягнуть на ожерелье! Хотя крупный мужчина только прикоснулся к ним, бродяжке уже стало не по себе. «Они заберут их! Мои игральные кости! О, тау-лэйтри!!!» Страх сменился удивлением. Странные мысли, необычные. Девушка бросилась к окну. Ставни плотно закрыты, не видно ни щелки. Дверь дергать бесполезно – засов снаружи крепкий. Бродяжка хаотично заметалась по комнате. Бесполезно. Внутри пусто, только ровный пуф, на котором ее осматривал Боло. Служанки предусмотрительно вынесли всю утварь, а «исследователь» не оставил ни одного инструмента. «Подол! Стальные пластины!»
Немая с трудом растормошила один лоскут, извлекла наружу серый треугольник. Таким и не зашибить и не порезать – туп и легок. Девушку охватило отчаяние. «Заберут ожерелье. И что потом? Сюда больше… не продам. Зачем жить?» Этрин уселась на кушетку, подперла коленками подбородок и вперила взгляд в пламя. Огоньки успокаивающе играли, неторопясь поедали кедровые поленца, скользя красными жилками по черной обугленной поверхности.
Глава 17. Танец Зо
Авенир наблюдал за поединком с трепетом. Солнце скрывало фигуры, но, судя по всему, пока что бой шел на равных. Лицо хана не отражало никаких эмоций и волхв, чтобы развлечь правителя, начал разговор:
- О, великий, в чем причина этой битвы? Что натворил Джунг, что Ния должна восстанавливать справедливость?
В глазах всадника мелькнули злобные искорки:
- Неверный осквернил обет братства. Хан Тонджи вероломно подослал соглядатаев, которые украли из саат-шатра нефритовую Нию. Мардук всегда любил дочь – это всем известно. В ревности Джунг проявил слабость и недостоин иметь благословение старшинства.
- Ты прав, досточтимый, преступление его велико. Слабость духа еще большее преступление, чем сам поступок.
Хан вспыхнул:
- Низший считает, что воровство Нии менее ужасно, чем слабость характера?
Авенир почтенно склонился:
- Все знают о величии и силе младшей дочери Мардука. В гневе она беспощадна и яростна, красота же ее несравнимо выше кровожадности. И если достоин Джунг наказания, то Ния непременно покажет всю свою силу. Вот только…
Повелитель смягчился, черты лица разгладились, а по выразительному взгляду юноша понял, что пробудил интерес. Однако волхв шел по лезвию ножа и каждое слово взвешивал, как драгоценные специи.
- Говори.
Мягчайшим и покорнейшим из голосов, Авенир продолжил.
- Небеса чисты сегодня. Если бы Мардук хотел крови, то сделал бы их алыми, - чуть громче, чтобы могли расслышать стоявшие рядом, произнес - Кровь на небе – кровь на земле. А среди богов все ясно.
Хан сжал скулы. Поверья даны не зря. Красное небо – готовься к битве. Синее небо – боги благосклонны. Тучи – смута и заговоры.
- Скажи, чужой шаман, тогда к чему эта кража?
- В моем краю, - акудник придумывал на ходу, - кража не всегда была плохим знаком. Старики говорят, что воровали в то время только ценнейшее.
- Так и есть, они украли самое ценное, что у нас есть – властитель захрипел от ярости.
Авенир, рискуя быть обезглавленным, перебил:
- И это хороший знак! Джунг признает ценность Нии.
- Я сам отрублю тебе голову!
Волхв упал на колени и взмолился:
- Величайший! Ты обратил ухо к моим речам, позволь молвить до конца, о, терпеливейший! А после, если должно катиться моей голове по земле – твоя воля.
Белый от страха, юноша открыл глаза и обнаружил, что его голова пока еще не отделена от тела. Хан сухо кивнул. Авенир краем глаза заметил, что воины тоже во внимании. Не вставая с колен, чаровник нарушил молчание:
- Джунг признал ценность Нии. И в этом его слабость.
В стане прошла едва ощутимая волна одобрения. Подбодренный, он продолжил:
- Слабость, которой достойны только сильные мужчины. В моём краю кража была хорошим знаком лишь в одном случае. – Авенир выдержал паузу. - Разрешает ли ваш закон брать в жены сестру?
Лицо сдержанного доселе властителя вытянулось. Он обескуражено спросил – вся надменность куда-то вмиг исчезла:
- Если так и впрямь… что же делать?
Авенир поднялся, стараясь не выдать поднимающуюся изнутри радость:
- Подождем, господин. Вы очень мудры, что назначили первую битву вместо великой брани. Если воля небес действительно такова, то битва превратится в танец и воины не смогут причинить друг другу вреда.
Хан перевел взор в сторону бойцов. Волхв тоже - молясь богам, чтобы Марху удалось задуманное.
Марх с бойцом Зо кружили в опасной борьбе. Со стороны могло показаться, что никто и не думал драться – ни удара, ни шлепка, ни возгласа. Лишь умудренные кулачники оценили бы по достоинству мастерство противников. «Победа без удара» - высшее искусство битвы. Невозможно в сваре - вероятно в бою один на один. Каждое касание могло оказаться смертельным. Удар проникал внутрь, нарушая работу органов, вызывая болезненные корчи. Однажды сабельщик одолел таким способом великана. От детины отскакивали копья и мечи, толстенную шкуру не брал ни огонь, ни кислота. Сложнее всего было войти в ритм тела здоровяка, пока он полз к его груди по смрадным, скользким от грязи космам. Сердце оказалось хилым и изношенным. Невидимая волна легко прошла кожу, обогнула токи энергии и взорвалась в кровяном насосе. Великан прошел еще десятка три шагов, не чувствуя, что кровь уже остывает. Этого времени ему хватило задавить восьмерых пращевиков – а Марх успел спуститься на землю. И все же острый металл ему нравился больше, чем околомагические трюки. Да и концентрация внимания – крайне сложная штука. Не то что ярость битвы, когда алая пелена застилает глаза и ощущаешь себя воплощенным Акроном.
