Дух-гвельт решил ощупать доставшуюся ему плоть и хотя бы таким образом составить свой физический портрет.
Руки и ноги длинны относительно тела, их строение не приспособлено для бега на четвереньках.
«Хвала богам, я - двуногое!»
Холмики под ключицами недвусмысленно указывали, что с виду страж-неудачник выглядит как самка. Что же, в большинстве миров самки миролюбивей, выносливей и умнее самцов. Скорее всего ритуальные бои ему не грозят. А вот ухаживания… Руки скользнули к бедрам, отодвинули полы платья.
Киримету был доволен и в теле это проявилось странным хмыканием.
«Бердаш! А значит и ухаживания не страшны»
В некоторых культурах и расах существовали легенды о небесных людях, существах третьего пола – с виду человек, но не имеет природного, а потому естественного, влечения. Часто за бердаче (на азотянском наречии - бердашей) принимали особей с отклонениями – мужчин, считающих себя женщинами, женщин, думающих, что они – мужчины. Настоящих бердашей редко находили – таковые вообще не открывали сексуальных предпочтений – да и приходили в мир телесный не для того.
Часто бердаши становились мифическими героями, легендами, примером для подражания. Неужто и ему предстоит стать героем?
Киримету нащупал ожерелье. На жиле болталось два холодных кубика. Пальцы ощутили выдавленный рисунок - в голове вспыхнуло яркое, до боли знакомое изображение символов.
«Тау-игра»!?
Голоса у его тела не оказалось. Гвельт застыл в изумлении, перед глазами завертелись сотни образов-воспоминаний, в висках застучало.
Едва буря в голове утихла, дух ощутил, как сознание затухает, вытесняемое какой-то незнакомой, неумолимой силой. Как сопротивляться неизвестному? Последним образом перед провалом был силуэт красивой мускулистой женщины.
Инэгхи, смеясь, оторвала Додена от земли, схватив его за шиворот одной из четырех крепких, завораживающих красотой и рельефностью, рук:
- Кто здесь настоящий силач, ответь мне, кобелёк?
Усатый приземистый мужчина затрепыхался, пытаясь ухватиться за вознесшую его руку – вот только аггша сдавила леопардовую шкуру вокруг шеи так, что и дышалось то с трудом, где уж тут руками махать. Пальцы раскрасневшегося циркача впились в душащий воротник. Женщина свободными руками принялась щекотать волосатый торс пленника. Бедолага, задыхаясь, процедил:
- Ты… ты сильнее… пощади…
Перебрасывающая огонь (так её имя переводилось на общий язык Второй Земли) еще немного позабавилась с Доденом, задирая его, как дети подзадаривают домашних питомцев и отпустила «игрушку»:
- Тренируйся лучше, человечек. Без амулета ты не так уж и силен, а со своими ночными вылазками…
Чего говорить, охоч силач Доден до женской ласки. Немногочисленный цирк процветал, жили артисты вдали от людских селений и скапливали больше, чем тратили.
Управлял коллективом фокусник-чародей Одар, выходец Бангхилла. Каким-то непостижимым образом он всегда знал куда идти, как и с кем поговорить о представлениях, каким путем обойти разбойничьи засады, как уладить нередкие склоки артистов.
Инэгхи, кроме того, что размахивала на сцене горящими цепями, исполняла обязанности экономки. Считала деньги, закупала необходимые вещи, выдавала жалование, вела счета и следила за порядком в шатрах.
Остальные артисты занимались своим ремеслом и в дела управления не лезли.
Светлокожий усатый Доден, получивший от Инэгхи за любовные похождения, славился тем, что при скромных размерах и объемах (выглядел он, как средний крестьянин) спокойно поднимал груженую шестью кузничными наковальнями телегу, легко ломал мельничные жернова и жонглировал пушечными ядрами, будто те были соломенными мешочками. Любой сомневающийся - а их было немало, мог проверить вес реквизита. Амулет Одара – ярко желтая брошь в виде львиной головы – не только придавала сил, как говорила Инэгхи, но и залечивала травмы, не позволяла связкам и сухожилиям разрываться. Благодаря броши Доден мог безболезненно упражняться каждый день, не тратя время на восстановление. Побочным же эффектом оказалось неуемная тяга к противоположному полу.
Трое братьев-азотян Гит, Вит и Дит славились гибкостью и страстью к покорению высот. Они бегали по натянутым под потолком шатра канатам, закручивались в замысловатые узлы – чем неизменно вызывали один-два обморока среди зрителей, ходили на руках и выписывали кульбиты. Любимым их номером была езда по натянутым стальным тросикам на одноколесниках. Один из братьев «вдруг» перегибался и падал из под купола с высоты восьмидесяти локтей. Публика застывала в ужасе - и за секунду до трагедии парня подхватывали проезжавшие по параллельным тросам братья. У азотян была неприятная привычка – они говорили много и громко, часто бессвязно, перескакивая с одной темы на другую. Со временем остальные артисты привыкли и даже находили в этом гвалте что-то «расслабляющее».
Другие то приходили, то уходили, решив, что требования в группе слишком высокие. Одар накрепко запрещал пить вино и пиво во время гастролей, приводить чужаков и проводить вне стана больше двух суток. Не говоря уже об обязательных изматывающих тренировках.
Пока что в цирке держался старик-шут Мимах, развлекавший публику в перерывах, две девушки-танцовщицы Линна и Фатира, да молодой паяц-философ Павол из Бангхилла, которого выпускали исключительно в городах и то, лишь на умудренную публику. Юноша более бы сгодился для театра: все прочили, что вскоре он облюбует какую-нибудь кафедру в крупном городе и покинет цирк.
- Мы направляемся на юго-запад Веллоэнса.
Голос фокусника напоминал шелест листвы. Чародей худ и высок – как и большинство представителей его породы. Даже в жару с ног до головы окутан синей мантией, обметанной золотой нитью – только на выступление наклеивал на ткань звезды, полумесяцы и замысловатые символы. Бархатная чалма цвета спелого винограда, с рубином во лбу, серебрянные с мутными янтарными каплями браслеты обхватили тонкие бледные запястья, мягкие желтые туфли с длинными загнутыми кренделем носками. Самой выразительной частью фигуры были глаза – из под век с длинными ресницами смотрели ярко зеленые, светящиеся фонарики. Они завораживали, приковывали внимание, вводили в транс. Говаривали, что Одар был человеком лишь наполовину, якобы отцом его был флегрет, влюбившийся в смертную. Демон обратился в мужчину и обольстил ведьмачку, но так привязался к ней, что сам стал смертным. Так или иначе, но выступления чародея славились по всей Второй Земле.
- Неблизко, - Инэгхи прикинула затраты. – Путь займет месяц, а то и больше. Почему бы не дать несколько выступлений по пути? Можно заглянуть в десяток городов Бангхилла, навестить земли Свеберов. А если сделать небольшой крюк, то и Иоппийцам визит нанесем.
- Царица Ионнель-Генриетта празднует свое восхождение на трон. Третий Веллоэнс прочит стать колыбелью искусства, - говорил Одар ровно, но аггше почудилось что-то неуловимое.
«Презрение?»
- Отличиться перед её величеством стоит по правилам хорошего тона. А кроме того, - глаза чародея сверкнули, - в городе соберется много артистов. Мы можем пополнить наш состав ценными экземплярами.
Четырехрукая колебалась:
- Успеем ли? Даже мчась во весь опор, вряд ли. А сколько денег уйдет на переходы, коней, проводников, провизию!
Голос Одара потвердел, среди шелеста листвы появились острые стальные бритвы:
- Деньги – не главное. Больше пяти лет мы не испытываем нужды, даже наоборот! Менестрели поют о том, как я превращаю булыжники в алмазы, а свинец – в золото. Ты же отлично знаешь, как на самом деле мы зарабатываем хлеб!
- Но как успеть?
- Я обнаружил вайгары, - узколицый фокусник улыбнулся. – И даже ходил через них пару раз. Необычное зрелище. Но мы выдержим.
- Не хочу с тобой соглашаться, Одар, - Инэгхи заупрямилась. – Это отдает магией и демонами. Труппа может разбежаться.
- Дорогая моя, неужели ты стареешь? – мужчина сожалеюще покачал головой и рубин в его чалме грустно замерцал. – Где же тот авантюризм, готовность к приключениям? Вспомнить хотя бы Маноху. Чего стоила схватка с пустынными разбойниками.
- Одно дело драться, - зеленокожая огрызнулась. – И совсем другое - водить дружбу с шайтанами.
Одар беззвучно рассмеялся:
- Что ж, ты уже дружишь с одним. А может, даже немного его любишь.
Фокусник налил оторопевшей аггше вина, изящно чмокнул ее в щеку:
- Я предполагал такой ответ. За эту честность я тебя и обожаю. У меня для тебя есть два подарка. Один ты получишь до вечера. Второй – когда мы прибудем в Третий Веллоэнс.
- Что за подарки? – Инэгхи поболтала тягучий красный напиток в граненом стеклянном кубке.
- Всё как ты любишь. На полуденной охоте тебя ждет вторая дочь. Первая же трепетно служит царевне Ионнель.
- Змейка! – Перебрасывающая Огонь потеряла дар речи. – Но… как?
Одар взглянул на четырехрукую.
«Стоило бы взять тебя в любовницы».
Инэгхи довольно хороша. Некоторые агги на лицо неотличимы людей, а она даже по-своему красива. Твердой, строгой красотой. Изумрудная кожа – не так уж и странно. Встречаются же чернокожие, краснокожие, белолицые и желтолицые люди? В недрах Бангхилла и на пути Ен-гарди можно увидеть людей с кожей цвета неба. Зеленым или желтым можно стать от болезни, в конце концов. Покров тела – не так уж и трудно сменить цвет.
- Скажем так… Я хотел тебя утешить и поискал её. Как? Наверное, песни менестрелей о моём родстве с флегретами – не полный вымысел, есть и крупица истины. Да и кто из нас может признать себя полностью человеком? Настоящим, чистокровным? А уж души истинно, целостно человеческой я не встречал давно – одни огрызки, – Одар налил себе еще.
«Хорошее вино, чистое. Без хмеля».
– Впрочем, я увлекся. Вторая дочь больше похожа на змейку. Запомни – в обед ты её найдешь. А вечером, в час мыши, собери всех у обоза.
Инэгхи, помолчав, кивнула. Шатер чародея она покидала с ощущением тревоги и, одновременно, клокочущей безумной радости.
Свеберские рощи, граничащие с Манохой славились плодоносящими деревами и зверьем. Солнце сияло ярко, по синему небу плыли огромные облачные замки. Едва аггша вошла в лес, из кустарника выскочил крупный беляк. Метательный нож щелкнул по коре статной пихты, заяц бросился наутек. Инэгхи, выругавшись – бьет вино в голову, хоть и без хмеля – подобрала оружие и бесшумно, скользящим шагом отправилась вглубь леса. Надо бы подбить дичь покрупнее, но, даст Шаар, и с этим ушастым сведёт счеты.
Обогнув насыпь из валунов – памятник какой-то древней битве – охотница заметила возле кряжистого дуба хохлатого секача-одинца. Кабан взрыхлял землю, поедал сочные желуди, длинных жирных червей, похрюкивал от удовольствия. Зверь учуял чужака, поднял морду. Аггша решила не бить в глаз – голова кружится, зря потеряет время. Клинок ударил в бок, сразу за грудиной. Вепрь взвизгнул, яростно понесся на Инэгхи. Та выругалась – швыряльный нож застрял в шерсти. Слишком часто этот дикий свин терся о смолистые сосны, крепил свою щетинистую броню – калкан.
«Почему боги не дали мне разума? Отыскала бы мирного оленя – нет, надо лезть на рожон, затевать бранку со старым опытным вепрем!»
Нижняя пара рук сжала короткую двухклинковую совню, верхние достали из заплечного пояса-страфиона узкие трехгранные клинки – сиены. Она отпрыгнула от несущегося секача, вскользь проведя совней и вскрикнула – бивень порвал голень. Умный кабан не пробежал прямо, как молодые вепри, а повернулся, чтобы вновь бросится на противника. Если бы он успел, то, в лучшем случае, раскроил бы Инэгхи бедро. В худшем – выпотрошил кишки. Аггша успела придавить голову зверя совней, вонзила сиены в основание черепа. Темный узкий металл легко пробил жесткую закаменелую шкуру, разорвал шейную кость, проколол гортань. Вепрь всхрипнул и обмяк.
«Надо бы перевязать рану. Кровь привлечет волков».
Перебрасывающая Огонь секунду думала. Как и все агги она не любила одежды, носила только пояс-страфион, боевой черес да набедренную повязку. Одевала еще сапоги, но в этот раз оставила в обозе – лесные камешки и трава пяткам приятны – не то, что городские мостовые, на которых можно и плесень подхватить и другую неведомую заразу. Выбор очевиден – страфион разлетелся на два лоскута, обнажив объемные круглые перси. Одним лоскутом Инэгхи перевязала голень, приложив примочку из подорожника, вторым перетянула шею поверженного секача – чтобы не капала кровь. Сиены убрала в черес.
«Где же обещанная дочка?».
Вестимо, Одар посмеялся над ней. Хотя на него это не похоже. Да еще слова о любви, поцелуй. Глубоко внутри у зеленокожей что-то поднималось, вскипало. Агги не подвержены высокой любви, чувства охватывают их в кровавой брани и ритуальных танцах. Мишнут – это слово обозначало многое. Равенство всех и каждого, нечто большее, чем простое собрание. Семья, но семья священная, нерушимая. Страдает один – страдают все. Питается один – питаются все. В ее клане каждый мог взять на ложе любого понравившегося. Общая добыча. Общие дети. Общие мужья и жены. Нечто среднее между похотью и жертвенностью, как их понимают люди. Соитие исходит из равного уважения ко всем, руководствуется не похотью, но заботой обо всех, исключают ревность и всё то, что среди людей называется изменой. Любовь к одному эгоистична, она выделяет из клана, понужает заботиться о ком-то одном.
Инэгхи старалась создать в цирке подобие «мишнут», своеобразное единство и равенство душ. Удалось. И вот сейчас в ней зародилось что-то личное, своё, сокровенное. Аггша тихо выругалась:
- Столько быть одной – и дряхлого Мимаха возжелаешь.
Она уверила себя, что про дочку Одар пошутил, собралась было возвращаться, но тут среди зарослей жимолости что-то мелькнуло.
«Прыткий заяц».
Нет, она не позволит себя унизить. Охотница, убившая вепря, но упустившая беляка – смех и позор. Был в ее боевом поясе – чересе – еще один козырь. Инэгхи сложила трубку и заправила сонный дротик. Даже если промахнется – зверек не испугается – мало ли жуков летает. А дротиков у нее достаточно. Целых три.
Плевок, шорох – радость, будто подбила лося, а не зайца. Боль в голени пропала, кабан будто стал легче. Зеленокожая стремглав бросилась к добыче, на бегу споткнулась о разрытый секачом корень и полетела в кустарник. Тоненькие ветки подломились, те, что потолще, больно исцарапали кожу. Инэгхи кубарем проломила заросли и вывалилась с другой стороны, угодив в ручей и кабанью кучу. Фыркнув, она выплюнула грязь с листьями, отерла лицо. Даже после смерти вепрь умудрился ей насолить.
- Мудрый зверь. И хитрый.
Аггша уловила чье-то присутствие, вскочила, руки потянулись к сиенам. Каково же было ее изумление, когда она увидела испуганные глаза девушки. Худенькая, в сером плюшевом платье, больше подходящем для танцевальной залы, чем леса, с смуглой, в едва заметных трещинках, кожей. Перед ногами лежала раздавленная травяная корзинка – по широкому фиолетовому пятну видно, что жимолости в ней было доверху.
- Вот и наша мамаша!
Старик Мимах в своем цветастом камзоле нелепо задергался, раскинул руки и бросился с объятиями на гологрудую Инэгхи. Та огрызнулась:
- Мне не до твоих шуточек!
Красный после упражнений с ядром Доден и братья-азотяне хищно скалились. Павол укоризненно покачал головой:
- Ай-ай-ай. Нельзя же так! Среди бела дня такие шалости себе позволять! Еще и девчушку растляешь, а ей же и тридцати нет.
Глаза аггши злобно блеснули, она бросила перед зубоскалами кабана и зайца:
- Мамаша принесла покушать своим слабеньким деточкам. Они сами-то без мамки никуда!
Бангхиллец пропустил язву мимо и нарочито преувеличенно ужаснулся:
- Кабан и заяц! Как? В твоей оргии принимала участие не только девочка – это я могу понять, но еще и кабан с зайцем? Ладно, все понимаю, но зачем свинку-то порочить? Сие прегрешение трудно будет изгладить. Только если ублажить самого Афсати, но его снасильничать тяжко, не то, что несчастную животинушку.
Доден прыснул со смеху, азотяне откровенно пялились на обнаженную грудь, Мимах принялся изображать бедного осрамленного секача. Инэгхи ощутила, что сердце разгоняет кровь, уши начинают гореть, а дыхание сбивается.
«Не стоит им видеть, как я из зеленокожей превращаюсь в краснокожую. Не то еще про раков приплетут».
- В час мыши всем собраться у общего обоза. Наказ Одара. Доден – приготовь кабана и зайца. Да не пережарь, как обычно. Не то я и тебя снасильничаю.
Стиснув зубы, Перебрасывающая Огонь, крепко держа за руку девушку, быстрым шагом ушла в женский шатер.
Линна, смуглокожая черноглазая торбка, легко постанывала от боли и удовольствия. Одна ее нога лежала на ковре, вторая упиралась в объемистый тюк. Девушка прогибалась все сильнее, ноги в шпагате вытянулись в ровную линию, но она раскачивалась, углубляя растяжку. Ее пышные тяжелые волосы были связаны в узел, на теле – подвязывающий грудь страфион из телячей кожи, да легкие атласные шортики.
Фатира, облаченная в облегающие шерстяные бриджи и рубаху, стояла на локтях, прогнув спину – ноги заведены вперед, колени согнуты и хорошо видно, какая это заноза засела в левой пятке.
«Скорпион».
Инэгхи помнила трактат, подаренный Одаром этой зеленоглазой, светловолосой девушке. Иоппийская мудрость, постигаемая через тело. Стала ли Фатира мудрой – не ясно. Но из худощавой болезненной девушки она превратилась в гибкую сильную красавицу. Язык непонятный, древний – а вот картинки красочные, завораживающие. Не верилось, что человеческое тело способно так изгибаться и при этом оставаться живым.
Линна удивленно взглянула на аггшу:
- Инэгхи! Ты чего ходишь по улице в наряде амазонки?
Охотница недовольно хмыкнула, руки уже доставали из сундука новый страфион – из крокодиловой кожи, с начищенными до блеска чешуйками и вкрученными золотыми гвоздиками:
- Перевязала пояском рану. Да мужики сразу собрались поглазеть. Им будто гулящих девиц мало, с поклонницами и шлюхами. Девчонкой займитесь!
С чужачки стянули платье. Находка оказалась стройной, даже худой – живот впал, кости таза выпирают, на ребрах можно играть марши.
- Вот, примерь, - Фатира подала голубой атласный комбинезон. – Платье почистим и вернем – подойдёт для выступлений.
Девушка покорно оделась.
- Не бойся. Если хочешь остаться, работать придется тяжело. Вся жизнь первые полгода превратятся в сон и тренировки. Но никто еще не умирал, - Линна возобновила свои занятия, опять раздались томные постанывания.
- Как тебя зовут?
Фатира достала баклажку с лимонной водой, налила чашку и подала гостье.
- Змейка не разговаривает. Немая, – Инэгхи уже застегнула нагрудный пояс, взяла пиалу. – Но все понимает и слушает внимательно. Я позвала за собой и она пошла.
- У тебя есть дом?
Девушка отрицательно помотала головой.
- Ты умеешь писать? – зеленоглазая не сдавалась. – Сможешь начертать свое имя?
Чужачка показала на губы. Фатира прелестно улыбнулась:
- Ты покажешь, а я произнесу? Замечательно.
Рот немой широко раскрылся, гортань опустилась. Затем язык ударил в небо и губы расплылись в широкой улыбке. Зеленоглазая увлеченно замахала рукой:
- Э-э-э… Эди? Айна? Энди? Не понимаю!
- Да что тут неясного! Этрин?
Темноволосая указала на Линну и обрадованно закивала. Инэгхи с изумлением уставилась на торбку – та уже вышла из шпагата и тянулась ладонями к пальцам ног:
- Как ты угадала?
- Что здесь угадывать? – смуглокожая обхватила ладонями пятки. – В моем народе часто появлялись жрецы немого бога из Бангхилла. Маги, давшие обет молчания. Они называли себя «Этриндожи» - безмолвная душа. Мы недалеко от этих мест.
- То есть немой для них – человек, которого коснулся этот безмолвный бог? – аггша с хрустом потянулась, завела руки за спину, разминая затекшие мышцы. – Понятно, как ты догадалась.
Линна подняла голову, в черных глазах играли озорные светляки:
- А может, я просто хорошо читаю по губам?
Фатира торопливо перебила:
- Инэгхи, лучше представь нас и расскажи, чем Этрин будет здесь заниматься.
Зеленокожая кивнула.
Женщины настолько увлеклись беседой, что Додену пришлось ударить в гонг, дабы обратить на себя внимание. Перебрасывающая Огонь с укором посмотрела на циркача:
- Ты же должен готовить ужин, «сынок». Почему не послал Павола или Мимаха?
Усач осклабился – ничему его не научила утренняя порка, участливо поклонился:
- Мимах старик, Павол – философ. Только я, окажись вы случаем раздетыми, могу во всей полноте оценить прелесть обнаженных женских тел. А если вдруг пригласите пооргийничать? Я, чай, не секач и не беляк.
- Конечно, - Инэгхи понимающе, с уважением закивала. – Кабан помощнее будет, а заяц посноровистее. Да и про «прелесть обнаженных женских тел», наверное, Павол подсказал.
На окруженной обозами и шатрами полянке разложили трапезу. Расстеленная скатерть заложена чанами с перловой кашей и зажаренными маслятами, кастрюлями с помидорами и апельсинами, отдельно лежали веточки укропа, кинзы и гвоздики, пузатый бочонок доверху залит терпким зеленым настоем.
Кабан с зайцем получились на славу. Зажаристая корка лопалась и истекала ароматным, одуряющим сознание, соком – так, что поднос доверху наполнился жирной мутной влагой. Циркачи отщипывали от хлебного каравая небольшие мякиши и макали в соус.
Одар и здесь ввел свои каноны. Наедаться за раз не позволялось. Ели в шесть-восемь заходов, по малу. Трапеза перемежалась представлениями, выступлениями, решались важные вопросы, репетировались номера. Сначала съедалось горячее и свежее, затем остальное.
- Покажите-ка нам новую змейку! – Одар возлежал на большой цветастой подушке, пережевывая мясо и закусывая луковицей.
Этрин встала, братья-азотяне достали свирель, цитру и бонг.
- Красивая! – одобрительно кивнул фокусник. – И необычная. Такая кожа делает тебя похожей на змеиную королеву.
Фатира и Линна подошли к девушке. Линна задорно поклонилась:
- Мы еще не учили ее движениям. Пусть она понаблюдает за нашим танцем?
Одар пошевелил пальцами, мягко улыбнулся:
- Поучите сейчас. Ваш танец мы уже видели, а вот её возможности ещё не оценили.
- Хорошо, - Фатира опередила подругу. Не стоит препираться с чародеем – за мягкой улыбкой скрывается острый кинжал. – Устроим поединок. Этрин будет повторять движения за мной.
Немая кивнула, уставилась со всей внимательностью на светловолосую. Фатира наклонилась, прижавшись подбородком к коленям. Этрин повторила. Зеленоглазая послала девушке поцелуй и прогнулась назад, встав на мост. Этрин повторила. Вмешалась Линна. Она игриво погрозила новой змейке пальцем и уселась на шпагат. Этрин погрозила в ответ и растянулась на песке, вытянув ноги в идеально ровную полоску. Торбка восхищенно цокнула:
- Теперь повторяй за любой из нас.
Линна, не выходя из шпагата, нагнулась вперед, вытянув руки, распластавшись на земле. Фатира встала в разучиваемую днем стойку скорпиона. Этрин вытянулась вперед, упершись локтями в землю. Таз подался вверх - она застыла на локтях с поднятым в воздух шпагатом. Девушки переглянулись. Они показывали все изученные ими позы – каждый раз Этрин безукоризненно повторяла движения, часто совмещая и придумывая совершенно новые – под восхищенные возгласы мужчин.
Одар повернулся к удивленной Инэгхи, сладко улыбнулся, послал аггше воздушный поцелуй и обратился к танцорам:
- Змейка великолепна! Она насытила наши глаза так же, как подбитый секач насытил наши желудки! Дадим же ей насладиться трапезой и нашими представлениями.
Павол рассказал смешную балладу. Гит, Вит и Дит прокатились на колесе и с помощью шестов поднялись на высоту трех человеческих ростов. Мимах разжалобил всех номером с огромным белым шаром, а у Одара чудесным образом посуда помыла себя, объедки исчезли и из уха Этрин каким-то образом выудилось тридцать три дорогих, расписанных золотом и серебром платка. Очаг прогорел и на труппу опустилась вечерняя темень.
- Дорогие мои! – Фокусник воздел руки. – Наступает час мыши и нас ждет чудесное путешествие. Заключительное представление Инэгхи совпадет с этим чудом. Мы перенесемся в земли Ионнель-Генриетты – царевны Третьего Веллоэнса. Стоит ли говорить о выгоде и славе, которую мы получим?
Все радостно воскликнули. Одар одобрительно обвел труппу взглядом:
- Путь необычен. Помните – всё, что будет происходить – лишь видения! Нашему благополучию ничего не угрожает.
Фокусник улегся на подушку и кивнул аггше.
Четырехрукая развернула цепи. На концах, в небольших клетях тлели вспыхивающие синим и оранжевым уголья. Темнота объяла поляну и зеленокожая начала свой танец. Огни разыгрались, слились в сверкающие кольца, восьмерки, звенья из разных металлов мерно гудели, добавляя в музыку азотян особые нотки. Она долго разучивала финальную фигуру, показанную Одаром. Много раз попадала цепями по локтям, косточкам на стопе, ссаживала кожу на спине и животе. Но сейчас она готова. Сейчас – время идеального выступления. Разум успокоен, мысли приручены. Внутри – биение сердца и дыхание, снаружи - огни и гудение цепей.
В один миг весь стан охватило цветастыми лентами. За обозами возникла светящаяся решетка, за ней – красные, желтые, фиолетовые призраки. Они бросались к артистам, но не могли преодолеть решетку. Фатира посмотрела на друзей – их лица искажались и меняли цвет, от кожи шло излучение. Увидев Этрин, вскрикнула – вместо немой девушки стоял седой фиолетовый карлик со светящимися красными глазами. Прозрачный насквозь, с летающими внутри искрами и трехпалыми костлявыми руками он был страшен. Через миг все закончилось.
Обозный круг стоял на вытопченной кулиге среди аккуратно подстриженных яблонь. На окоеме светлела полоса. В ста шагах возвышалась городская стена, первые лучи раскрашивали верхушки башен. Они уже здесь.
Бледный Одар указывал на Этрин дрожащими руками, голос искрил гневом:
- Это не человек! Выгнать её… его! Это… существо уничтожит цирк!
Инэгхи решительно заслонила испуганную девушку, нижняя пара рук предупреждающе выставила совню, верхняя выудила из крокодилового страфиона кинжалы:
- Я за неё в ответе. Выгонишь её – уйду и я!
Фокусник сжал пальцы, глаза потемнели, в них сверкнули злые молнии. Голос захрипел, вся сладость куда-то исчезла, четырехрукая уловила в нем что-то нечеловеческое:
- Так и быть! Она остается в цирке. Пока что.
Глава 22. Ионнель
Царевна наслаждалась ночной прохладой. Редкие капли приятно били в лицо, свежий воздух колол легкие, озябшие пальцы покраснели.
Небо залито светляками звезд, по чернеющему полотнищу совершает свой путь одинокая комета.
- Ах, как величественно творение Высшего!
Башенная мансарда, на которой находилась Ионнель, возвышалась над всеми башнями небольшого замка на юго-западе Царства. Восьмиугольная площадка, вымощенная синим кирпичом, по краям возвышаются изгибающиеся массивные рога, отчеканенные бронзой, медью и железом.
С башни город открывался как на ладони. За замковой стеной темнели дома ремесленников, на ветру колыхались шатры бродячих артистов и цирковых трупп. Сейчас, в тусклом сиянии звезд и мерном горении сфер все флаги были одинаково серыми.
«Осталась ли я той маленькой девочкой, которая любит праздники?» - она задавала себе этот вопрос снова и снова. Не так давно она веселилась на праздниках, устраиваемых отцом, танцевала под изысканные мелодии менестрелей, дарила цветы победителям в турнирах.
Скоро завершится её прецарствие и она станет владычицей Третьего Веллоэнса. Первым правит Андор, старший брат. Он сделает из него великую военную державу. Его воины надежно будут защищать мирные земли от мятежных кеттинов и тварей, обитающих за красными горами. Близнец Лавьен уже вовсю посылает стригов к властителям, заключает союзы, выторговывает земли и умы. «Феанор…» Ее любимый младший никогда не стремился к власти. Это правильно, что ему досталось лишь родовое гнездо. Из него выйдет отличный мудрец, вектир, советник. Он снова отправился в Обитель Шестнадцати Рук постигать премудрости мироздания во всей глубине.
«После воцарения стоит собраться с братьями и отцом в замке, будет, о чем с ним поговорить». Нет, она уже не та маленькая девочка, которая беззаботно плясала под рожок паяца. Пиры и представления – лучшее место для политики. Если Андор берёт силой, а Лавьен – умом, она – Ионнель, установит в своем Царстве власть искусства! Девушка вздохнула – до празднества осталось не так уж долго, а приготовлений ещё невпроворот – и отправилась в опочивальни.
Обитель царевны преобразилась. Стены замка очистили и выбелили, расписали витиеватыми узорами – в строгом соответствии с рисунками Дарилиона – волшебного зеркала, увезённого царевной с Осдерна. Анфилады блестели мозаикой, вместо строгих гобеленов повесили приятные мягкоцветные полотнища. Факелы заменили на сияющие люмены – благо в местных хранилищах их нашлось достаточно. Главная восьмистенная зала – просторный атриум с высоким куполом – претерпела самые значительные изменения. Каменный пол застелили кондовым белым дубом, отполировали и покрыли лаком. Потолок сделали из сорока тысяч осколков цветного хрусталя, приторочили по краю две сотни и шестнадцать сфер, а для ухода за этим сооружением Дарилион месяц обучал двух немых парнишек, гордо нареченных «осветителями». Осветители из своей каморки легко управляли сферами – снизу казалось, что само небо меняет цвет, переливается, показывает знамения. Стены зала выбелили серебрянкой, разрисовали тридцатью двумя изображениями - символами тридцати двух искусств.
