Чаях ничто не оживляет в нас воспоминания — когда само прошлое для нас мерт­во, когда оно утратило для нас былое значение. 12 страница

Анализ учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности позволяет, как и анализ работ И. М. Сеченова, вычленить из их специального естественнонаучно­го содержания общепринципиальный философский остов рефлекторной теории. Наиболее общее и принципиальное содержание рефлекторной теории, вычленя­ющееся из работ И. М. Сеченова и И. П. Павлова, может быть кратко сформули­ровано в следующих положениях.

1. Психические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с внеш­ним миром.

2. Психическая деятельность, в процессе которой возникают психические явле­ния, это рефлекторная деятельность нервной системы, мозга. Рефлекторная теория Сеченова—Павлова касается не только физиологических основ психиче­ской деятельности, но и ее самой.

Психическая деятельность как рефлекторная, отражательная есть деятельность аналитико-синтетическая.

3. В силу рефлекторного характера психической деятельности, психические яв­ления — это отражение воздействующей на мозг реальной действительности.

4. Отражательная деятельность мозга детерминируется внешними условиями, действующими через посредство внутренних.

Таким образом, из конкретного естественнонаучного содержания рефлектор­ной теории вычленяется общее теоретическое ядро, которое по своей внутренней логике, по своему объективному методологическому смыслу (независимо от лич­ных взглядов И. М. Сеченова и И. П. Павлова в их исторической обусловлен­ности) закономерно ведет к теории отражения и детерминизму в их диалектико-материалистическом понимании. Именно в силу этого рефлекторная теория, реализующая эти общие принципы в конкретном естественнонаучном содержа­нии учения о деятельности мозга, приобрела такое фундаментальное значение для советской психологии. Надо, однако, все же различать специальную форму проявления общих философских принципов, в которой они выступают в рефлек­торной теории деятельности мозга как физиологическом учении о высшей нерв­ной деятельности, и самые эти философские принципы. Иначе создается воз­можность подстановки частной формы проявления философских положений на место этих последних. Таким образом, на рефлекторную теорию деятельности мозга как теорию естественнонаучную переносится то, что является содержанием собственно философской теории, и роль этой последней маскируется. Так и полу­чается, что принцип детерминизма сейчас сплошь и рядом выступает для психо­логов как одно из положений рефлекторной теории в учении о высшей нервной деятельности, между тем как в действительности сама рефлекторная теория есть частное выражение принципа детерминизма диалектического материализма.

Опасность и вред такой подстановки на место общего философского принципа специальной формы его проявления в той или иной частной науке, в данном слу­чае в учении о высшей нервной деятельности, заключается в том ложном положе­нии, которое такая подстановка создает для других, смежных наук — в данном случае для психологии. Эта последняя ставится перед ложной альтернативой: ли­бо вовсе не реализовать данного принципа, либо принять его в той специальной форме его проявления, которая специфична для другой науки; между тем как подлинная задача каждой науки, и психологии в том числе, состоит в том, чтобы найти для исходных философских принципов, общих для ряда наук, специфиче­скую для данной науки форму их проявления. Общность принципов, которые, та­ким образом, по-своему выступили бы в учении о высшей нервной деятельности и психологии, и есть единственно надежная основа для того, чтобы психология «наложилась» на учение о высшей нервной деятельности и сомкнулась с ним без ущерба для специфики каждой из этих наук.

Подводя итоги, надо отдать себе ясный отчет в следующем.

1. В реальном построении своего учения о высшей нервной деятельности И. П. Павлов, открыв внутренние физиологические законы нейродинамики, сде­лал величайшего значения шаг, фактически ведущий к реализации диалектико-материалистического положения, согласно которому внешние причины дейст­вуют через внутренние условия.

2. Эта общая методологическая сторона вопроса неразрывно связана с кон­кретной, фактической. Нельзя думать, что «механизмы», открытые И. П. Павло­вым и его школой, полностью, безостаточно объясняют деятельность человече­ского сознания не только в общих, по и в специфических ее чертах. Думать так —

значит методологически стоять на механистических позициях, сводить специфи­ческое к общему. Нередко в последнее время встречавшиеся попытки объяснения всех явлений посредством все одних и тех же схем, без всякого их развития, кон­кретизации, изменения грозят придать оперированию павловским учением или, точнее, павловскими терминами и схемами налет вербальности и формализма. Когда вербализм или формализм бездумно штампует одними и теми же формула­ми различные явления, не считаясь с их спецификой, он перестает быть только недомыслием или личной беспомощностью того или иного исследователя. Когда он связан с тенденцией абсолютизировать уже достигнутое в науке и превращать ее понятия в универсальные отмычки, он становится симптомом неблагополучия в науке и угрозой ее дальнейшему развитию. Как бы ни было велико уже достиг­нутое, оно не должно закрывать пути дальнейшему исследованию, открытию все новых «механизмов» для объяснения новых явлений в их специфических особен­ностях, в частности специфических особенностей все более высоких форм психи­ческой деятельности. Менее всего при этом речь идет о недооценке общих поло­жений рефлекторной теории; как раз здесь нами обобщение принципа рефлекторности было доведено до своего предела — до его совпадения с общим принципом детерминизма; в этой общей форме он универсален и распространяется на все яв­ления. Речь идет и не об отрицании или умалении значения принципов павлов­ской рефлекторной теории, а о том, чтобы формальным использованием резуль­татов, относящихся к исследованным и действительно объясненным явлениям, не закрывать путей для дальнейшего исследования и подлинного, а не вербального объяснения специфических особенностей еще не изученных высших форм. Фети­шизация уже достигнутого и застой в науке неразлучны.

Подлинная наука не стоит на месте; она, как мысль человека, находится в по­стоянном движении. Она знает лишь временные стоянки. Она всегда в пути. Все уже сделанное — этап на этом пути, только ступенька для дальнейшего углубле­ния в сущность явлений и восхождения на новые вершины знания.

2. Психическая деятельность как рефлекторная деятельность мозга

Рефлекторное понимание психической деятельности мозга необходимо влечет за собой новый подход к вопросу о «локализации» психических функций и новое понимание соотношения функции и структуры мозга. Рефлекторная теория выяв­ляет неотделимость психической деятельности от мозга. Вместе с тем рефлектор-. ное понимание психической деятельности мозга исключает необходимость или даже возможность искать в мозгу «седалище» души, искать источник психиче­ской деятельности внутри мозга, в его клеточном строении, отрывая, таким обра­зом, психику от внешнего мира.

До Павлова безраздельно господствовало учение о локализации функций в ко­ре, сложившееся в физиологической науке в 70-х гг. прошлого столетия. Основ­ной недостаток допавловского учения о локализации психических функций в мозгу заключался в том, что оно соотносило психическую деятельность, лишен­ную какой бы то ни было материальной физиологической характеристики, с ана­томической структурой, точно так же лишенной какой бы то ни было физиологи­ческой характеристики того, что в ней происходит.

Эта общая установка объединяла все допавловские учения о соотнесении пси­хических функций и мозга, независимо от того, более узко или более широко ре­шали они собственно локализационную проблему. Все расхождения между раз­личными локализационными теориями допавловского периода — между Мари и его предшественниками, между Хэдом и предыдущими теориями — были второ- или третьестепенными расхождениями внутри одной общей концепции, которой противостоит сейчас концепция павловская.

Хотя это учение и связывало психику с мозгом, оно было пронизано дуализ­мом, поскольку для него существовала, с одной стороны, материальная анатоми­ческая структура мозга, с другой — лишенная всякого материального субстрата и физиологической характеристики, значит, чисто духовная, психическая деятель­ность мозга. Дуализм — такова основная черта и основной порок этой концепции.

Непосредственное соотнесение психических процессов с мозговыми структу­рами безотносительно к динамике совершающихся в них нервных процессов, по существу, исключало всякую возможность вскрыть материальный мозговой суб­страт какого бы то ни было конкретного процесса, в характерных для каждого случая особенностях его протекания. С анатомическими структурами как таковы­ми, безотносительно к совершающимся в них материальным физиологическим процессам, может связываться не определенный, конкретный процесс восприятия, а лишь восприятие вообще, общее понятие, категория или функция восприятия.

Каждый конкретный психический процесс связан с конкретным физиологиче­ским процессом, с конкретной деятельностью или состоянием мозга. В силу этого объяснение психических процессов их зависимостью от структуры или зоны моз­га как механизма не может быть продвинуто на реальные психические процессы (восприятия, мышления и т. д.). Эти последние, взятые в своей конкретности, вы­ступали все же вне конкретной связи с деятельностью мозга, значит, как чисто ду­ховная деятельность, для которой не может быть указано материальной основы.

Психика как функция мозга выступает в этой концепции, с одной стороны, как абстрактное, формальное образование, не как реальный процесс, а с другой сторо­ны, трактуется очень примитивно — не как деятельность, всегда извне обуслов­ленная, а лишь как отправление определенной ткани.

В силу того, далее, что психоморфологическая концепция соотносила психику с анатомическим строением мозга безотносительно к динамике его нервной дея­тельности, психика неизбежно представлялась как детерминированная изнутри свойствами самого мозга, вне его отношения к внешнему миру. Психика человека отрывалась, таким образом, от условий его существования. Условия жизни могли выступить по отношению к психике разве лишь в качестве внешнего фактора. В таком случае психика представлялась якобы детерминированной, с одной сто­роны, мозгом, с другой стороны — объективным миром; с одной — природными свойствами мозга, с другой — условиями общественной жизни. Проблема детер­минации психического заводилась в тупик.

Это учение давало основание для того, чтобы, исходя из фактической неизмен­ности строения мозга человека в ходе исторического развития человечества, умо­заключать о неизменности сознания людей и, отрывая таким образом сознание от изменяющихся материальных условий общественной жизни людей, рассматри­вать сознание как нечто косное, неизменное, внеисторическое. Вместе с тем уче­ние о локализации таило в себе опасность грубого биологизаторства и открывало

путь расизму. Оно неизбежно толкало на то, чтобы объяснять различие сознания людей, стоящих на разных ступенях исторического развития, различием в строе­нии их мозга и сводить его к органическому различию мозга людей разных наро­дов, рас.

Если допустить, что результаты исторического развития речи и мышления, являющиеся, конечно, деятельностями мозга, откладываются в самих анатомиче­ских структурах, то это неизбежно приводит к выводу, что народы, не прошедшие этого пути исторического развития мышления и речи, органически не способны овладеть соответствующими категориями, продуктами более позднего историче­ского развития.

Попытка фиксировать историю человечества в структуре мозга означает, соб­ственно, не столько «историзацию» учения о мозге, сколько биологизацию трак­товки исторического развития. Вступив на этот путь, нетрудно докатиться и до расистских выводов.

Таким образом, недостаточно формально принять положение, что психика — функция мозга. Важно, как раскрывается это положение, какое конкретное содер­жание в него вкладывается.

Психоморфологизм локализует психическую деятельность, лишенную какой бы то ни было физиологической характеристики, в морфологической структуре («зоне») без приурочения к ней какой-либо функциональной нервной деятельно­сти. В действительности, сама психическая деятельность как высшая нервная деятельность имеет и свою физиологическую, нейродинамическую характеристи­ку. Такую характеристику имеет вместе с тем в каждый данный момент и всякая морфологическая структура мозга, поскольку мозг — не мертвая вещь, кусок не­живой природы, а функционирующий, работающий орган. В этой нейродинами-ческой характеристике морфологическая структура и физиологическая функция мозга и смыкаются, сливаются, совпадают, так что не приходится внешне их соот­носить. Происходит в известном смысле «слитие», объединение физиологии и морфологии; функция и структура объединяются в «конструкции». Это объеди­нение основывается не только на зависимости функции от структуры, но и на том, что образующиеся в процессе функционирования связи откладываются в струк­туре, что формирование структуры само обусловлено функцией.

Конструкция — это структура в действии, не просто форма вещи, а структура органа, выполняющего определенные функции. Характеристика функциональ­ной динамики «конструкции» — это и есть локализация в ней определенной функции.

Нет нужды специально останавливаться на павловском учении о локализации в более специальном смысле. Здесь можно совершенно отвлечься от специаль­ного содержания павловских локализационных представлений. Должна ли быть принята более широкая или более узкая локализация функций в мозгу, надо ли относить к «периферическим» частям анализатора в коре человека наиболее эле­ментарные, низшие или высшие функции и существуют ли вообще в коре человека эти периферические части анализатора — это вопросы не принципа, а факта. Во­прос о более широкой или более узкой локализации решается, и притом по-разно­му, для разных ступеней эволюции в зависимости от фактических данных. Прин­ципиальное значение функциональной динамической локализации заключается в следующем: для объяснения любого конкретного психического процесса в каче­

стве его материального (мозгового) «субстрата» должна заодно со структурой быть взята и приуроченная к ней функциональная физиологическая динамика — «кон­струкция», по выражению И. П. Павлова, а не клеточная структура сама по себе, обособленная от физиологических процессов, в ней происходящих.

Если ряд установленных наукой фактов говорит против некоторых морфологи­ческих предположений И. П. Павлова, во всяком случае против их распростране­ния на мозг человека, то не только теоретические соображения, но и все извест­ные нам факты говорят в пользу вышеприведенного принципиального положения.

В связи с этим определенным образом конкретизируется и само понимание психического как функции мозга.

В психоморфологической концепции функция означает, собственно, отправ­ление клеточной ткани определенной структуры, целиком детерминированное ею изнутри. В динамической концепции функция, естественно, выступает как деятельность мозга, обусловленная воздействием извне. Психоморфологическая концепция, рассматривающая психическую деятельность как отправление мозга, в принципе совпадает с концепцией Мюллера—Гельмгольца, рассматривающей ощущение как отправление рецептора. Так же как в этой последней, и в психо­морфологической концепции вульгарно-механистическое представление о пси­хическом как отправлении органа оборачивается другой своей стороной как фи­зиологический идеализм.

Таким образом, мозг, служащий для осуществления взаимодействия человека с миром, характеризуется как работающий орган, орган психической деятельно­сти, структура которого связана с его функциями. Психическое как функция моз­га не сводится к отправлению его клеточного аппарата, а выступает как внешне обусловленная деятельность мозга. То положение, что речь идет о деятельности мозга, обусловленной внешними воздействиями, а не об отправлении клеточной структуры, обусловленной лишь изнутри, никак, конечно, не исключает призна­ния специфических особенностей строения мозга, сложившихся под влиянием внешних воздействий в ходе развития, и их роли как условия осуществляемой мозгом деятельности.

Из динамической концепции о локализации функций в мозгу вытекает необ­ходимость коренного изменения и общего понимания психических функций или процессов. С морфологическими структурами или анатомическими зонами как таковыми, безотносительно к физиологическим процессам, в них совершающим­ся, можно связать не определенный конкретный процесс, скажем, восприятие та­ким-то человеком в данных условиях такого-то предмета, а в лучшем случае лишь восприятие «вообще» — категорию или «функцию» восприятия. Понятие функ­ции как абстрактной формальной категории, сложившееся в конце прошлого сто­летия в «функциональной психологии», — это естественное дополнение к устано­вившемуся в 70-х гг. прошлого столетия в физиологической науке представле­нию об анатомической зоне или морфологической структуре, взятой обособленно от ее функционально-динамического состояния как непосредственном «механиз­ме» психических процессов. Психоморфологическое учение о локализации функций в мозгу и идеалистическая функциональная психология — это две взаимосвязанные части единой концепции. Динамическая локализация связана с представлением о психических процессах как рефлекторной деятельности мозга.

***

Рефлекторная теория деятельности мозга — это учение о тех нервных процессах или актах, посредством которых осуществляется взаимодействие организма, ин­дивида с окружающим миром. Рефлекс — это осуществляемый нервной системой закономерный ответ организма на внешнее воздействие. Процесс, начинающийся с рецепции внешнего раздражения, продолжающийся нервными процессами цен­трального аппарата, т. е. коры больших полушарий головного мозга, и заканчи­вающийся ответной деятельностью индивида, — и есть рефлекторный процесс. Нервный путь, идущий от рецептора к рабочему органу, составляет, как известно, рефлекторную дугу. Она включает рецептор, нервные пути, идущие от него к моз­гу (так называемые афферентные нервные пути), самый мозг, нервные пути, веду­щие от него к рабочим органам (эффекторные пути), и самые эти органы, посред­ством которых осуществляется ответ (эффекторы — мышцы, железы). Если под ответной деятельностью разуметь акт поведения, более или менее сложное дейст­вие человека, то связь его с исходным воздействием представляет собой сложную ассоциацию рефлекторных дуг. Осуществляется эта связь в результате не одного рефлекса а системы рефлекторных актов.

Весь процесс взаимодействия начинается с воздействия внешнего раздражи­теля на рецептор (орган чувств). Уже рецепция раздражителя — исходное усло­вие адекватной реакции организма — сама является рефлекторным процессом, в котором рецепторы выполняют и функции эффекторов. (Современные исследо­вания свидетельствуют о наличии в рецепторных приборах целого ряда эффе­рентных нервных путей.) Воздействие внешнего раздражителя на рецептор влечет за собой включение в действие центрального коркового аппарата, а его импульсы изменяют возбудимость рецепторов¹. Периферический рецептор и центральный корковый аппарат функционируют как единый прибор. Это фундаментальное положение и получило свое выражение в павловском понятии анализатора, пред­восхищенном сеченовским пониманием чувствующего снаряда. Подлинный смысл его у Павлова заключается, несмотря на буквальный смысл слова «анализатор», конечно, не в обособлении аналитических функций коры от синтетической ее деятельности, а именно в объединении периферического рецептора и коры в еди­ный прибор. Суть дела не просто в том, что в рецепции внешнего раздражителя участвуют и периферический рецептор и центральный корковый аппарат, а в со­вместном действии периферического и центрального конца одного и того же при­бора как единого целого. Этот единый прибор осуществляет и анализ, и синтез, и дифференцировку, и генерализацию раздражителей. Продуктом его аналитико-синтетической рефлекторной деятельности является ощущение или восприятие как образ вещи, служащей раздражителем.

* Еще С. Р. Рамон-и-Кахаль установил в составе зрительного нерва эфферентные волокна, оканчи­вающиеся в сетчатке (1909). Е. Г. Школьник-Яррос (1955) исследовала нисходящие волокна, сле­дующие из коры в подкорковый отдел зрительного анализатора. Согласно А. М. Гринштейну, нис­ходящие к сетчатке волокна связаны с регуляцией процесса адаптации. Р. Гранит обнаружил изменение электрической активности ганглиозных клеток сетчатки под влиянием раздражения та-лямической области (1954). Обратное влияние центров на рецепторы было показано и для про-приоцепторов (Хант, 1952). Роль обратных влияний на слуховой рецептор в процессе слуховой адаптации отмечают Дэвис, Тасаки, Гольдштейн (1952). Важное значение в перестройке функционального состояния рецептора играет собственный про-приомускулярный аппарат, имеющийся в каждом анализаторе. Корковое представительство этого аппарата расположено в ядрах соответствующих анализаторов (Квасов, 1956).

Рефлекторная деятельность, вызываемая воздействием нового раздражителя, выражается прежде всего в ряде реакций, обеспечивающих лучшие условия для восприятия свойств внешнего раздражителя (например, рефлекторные движения глаза в сторону раздражителя, изменения диаметра зрачка и т. д.). Ориентировоч­ный рефлекс — это прежде всего рефлекс на новый раздражитель, создающий благоприятные условия для выявления его свойств. Он сохраняет свое значение и при восприятии уже ранее действовавших раздражителей (движения глаз, про­слеживающих контур предмета, и т. п.).

В процессе восприятия ориентировочные реакции организуются и складыва­ются в определенные стереотипы, когда, например, вырабатываются и закрепля­ются определенные «ходы», или «маршруты», движения глаза, ощупывающего предмет. Выработка в процессе индивидуального развития таких (генерализованных и стереотипизированных) «ходов» и «маршрутов» ориентировочных движе­ний глаза и образует способность смотреть.

Способность смотреть, как и способность к любой психической деятельности, формируется в самом процессе этой деятельности.

Однако смотреть и видеть — не одно и то же: смотреть еще не значит видеть, хотя и нельзя видеть не смотря. Каждое ощущение и восприятие необходимо предполагает специфические для него рефлекторные реакции, а не только ориен­тировочные. Ориентировочными рефлексами, общими для разных раздражите­лей, очевидно, никак не объяснить специфичность различных ощущений.

Основное значение для каждого вида ощущений имеют специфичные для него рефлекторные реакции, как безусловные, так и условные.

В последнее время рядом исследований показана роль условных рефлексов в формировании ощущений (Гершуни, Быков, Пшоник и др.). Подтверждением этого же положения, по существу, являются и не связывавшиеся с учением об условных рефлексах многочисленные опыты со зрением. Например, давнишние опыты Страттона и последующие работы некоторых ученых доказали, что, если человеку надеть очки, переворачивающие изображение предметов вверх ногами, он по прошествии некоторого времени будет правильно воспринимать предметы. Опыты, доложенные на XIV Международном психологическом конгрессе в Мон­реале, показали, что такой условно-рефлекторной перестройке поддается и цвето­ощущение'.

Фактический материал исследований свидетельствует о существенной роли условных связей в формировании ощущений. Однако из этого никак не следует, что они состоят только из условных рефлексов. Как и все условные рефлексы, они имеют и безусловно-рефлекторную основу, состоящую из специфических для данного рецептора безусловных рефлексов. Раздражители, адекватные, как при­нято говорить, тому или иному рецептору², это и есть не что иное, как безуслов­ные раздражители, а реакции на них глаза или другого анализатора это и есть без­условные рефлексы, образующие основу рефлекторной деятельности каждого

* См. Kohler Ivo Experiments with prolonged optical Distortions // Ada Psychologica. — Vol. XI. — № 1. — Amsterdam, 1955. — P. 176. См. также описание двух фильмов: Erismann Theodor and Kohler Ivo Upright Vision through inverting Spectacles (p. 187) и Pronko N. H. and Snyder F. W. Vision with Spatial Inversion (p. 187-188) // Contemporary Psychology. - 1956. - Vol. 1. - № 6, June.

² Следовало бы, собственно, говорить, наоборот, о рецепторах, адекватных определенным раздражи­телям.

анализатора. Такой безусловной рефлекторной реакцией зрительного прибора является, например, разложение зрительного пурпура в светочувствительных клетках глаза, рефлекторно вызываемое воздействием света. Безусловные реф­лексы, специфичные для данного рецептора, совместно с надстраивающейся над ними системой условно-рефлекторных реакций образуют единую рефлекторную деятельность анализатора. В силу этого единства и взаимосвязи можно, изменяя условные компоненты рефлекторной деятельности, изменять и ее конечный ре­зультат. Изменяемость конечного результата в зависимости от изменения услов­но-рефлекторного компонента деятельности анализатора никак, однако, не сви­детельствует об отсутствии безусловной рефлекторной основы.

В системе единой рефлекторной деятельности анализаторов, начинающейся с воздействия внешнего раздражителя на рецептор, сохраняют свое значение и ори­ентировочные реакции, но они занимают в ней подчиненное положение. Ориен­тировочный рефлекс на индифферентные раздражители более или менее быстро угасает. В структуре условно-рефлекторной деятельности ориентировочный реф­лекс восстанавливается, но уже в качестве реакции явно подчиненной, следу­ющей за сигнальной функцией раздражителя. В структуре условного рефлекса ориентировочные реакции возникают на все изменения сигнального раздражите­ля — как сильные, так и слабые. Слабые сигнальные раздражители в большей мере вызывают ориентировочные реакции, чем сильные несигнальные. Усиленные ори­ентировочные реакции возникают, когда сигнальный раздражитель становится трудно дифференцируемым. Ведущая роль сигнального значения раздражителя и, значит, специфической условно-рефлекторной деятельности анализаторов про­является и в том, что в опыте, при инструкции считать световые сигналы, сильные ориентировочные рефлексы возникают только на свет, а при инструкции считать звуки —только на звуковые раздражители*.

Таким образом, воздействие раздражителя на рецептор вызывает рефлектор­ную деятельность соответствующего анализатора (т. е. рецептора и соединенного с ним афферентными и эфферентными нервными путями центрального корково­го аппарата). Эта рефлекторная деятельность представляет собой сложнейшую систему специфических для каждого рецептора безусловных и условных рефлек­сов, в которую включаются также и ориентировочные рефлексы, как безуслов­ные, так и условные². Внутри такой системы рефлексов между ориентировочны­ми и специфическими условными рефлексами возникают сложные динамические отношения: сильный ориентировочный рефлекс на один раздражитель тормозит образование условных рефлексов на другие раздражители; если по ходу опыта индифферентный раздражитель, вызывающий на себя ориентировочный рефлекс, становится сигнальным, он переключает ориентировочный рефлекс с других, да­же физически сильных, но индифферентных раздражителей на себя³; ослабление

См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1. - С. 62.

² Ориентировочный рефлекс обычно характеризуется как реакция на новое. Но этим не определяет­ся, что в отношении этого нового осуществляется в результате ориентировочной реакции. По сущест­ву, ориентировочный рефлекс осуществляет первичное различение раздражителя. Констатируя, что что-то изменилось, что перед индивидом сейчас не то, что было раньше, ориентировочный рефлекс осуществляет, как и рефлекторная деятельность вообще, некий, пусть первичный, анализ ситуации. См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1.

сигнального раздражителя, делающее его трудно дифференцируемым, вызывает усиление ориентировочного рефлекса по отношению к нему и т. д. Общая карти­на рефлекторной деятельности, таким образом, еще более усложняется¹.

Такова в первом грубом приближении та сложная рефлекторная деятельность, которая своим жизненно важнейшим для индивида результатом имеет ощущение или восприятие.

Образ предмета является продуктом целой системы или ассоциации рефлек­торных актов. Каждый из них изменяет положение воспринимающего по отноше­нию к раздражителю, и лишь вся совокупность следующих друг за другом рефлек­торных актов, вызываемых действием предмета на рецепторы и осуществляющих анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей, и образует ощущение. Образ, собственно, это и есть совокупность последовательно совер­шающихся и друг с другом ассоциирующихся, смыкающихся в единое целое реф­лекторных актов, в результате которых перед нами симультанно выступает вещь в многообразии ее сторон и свойств. (Построение образа в процессе зрения можно сравнить не с запечатлением изображения на фотопластинке, а с построением изображения в телевизоре, когда электронный луч, обегая изображение, последо­вательно посылает электрические импульсы.) Образ существует, лишь поскольку длится рефлекторная деятельность мозга. Он неотделим от нее. Нигде поэтому не существует образа как такого идеального, которое было бы вовсе обособлено от материального процесса, от материальной деятельности мозга.