Мы видели, что иерархическая модель, обнаженная до самых своих сокровенных претензий, а именно, до ресурсов, выражающих каждую научную дискуссию, выглядит все же обнадеживающей, ибо объясняет диссенсус и консенсус на фактуальном и методологическом уровнях. <...> Мы также отметили некоторого рода ситуации, в которых иерархическая модель оказывается слишком слабой и не позволяет вынести вердикт. Многие из них на поверку оказываются нестандартными и необычными. Но существует препятствие, о которое эта модель бьется основательно и регулярно: когда ученые не согласны относительно (некоторых из) своих базовых целей. Поскольку эти цели расположены, согласно иерархической модели, на самом верху лестницы процедур обоснования, постольку в этой модели отсутствуют ресурсы, позволяющие рассматривать ситуации, когда ученые расходятся по аксиологическим вопросам. Иными словами, иерархическая модель не предполагает независимого суда, в который можно было бы обратиться в случае таких расхождений. Между тем такие расхождения действительно имеют место. История науки изобилует дискуссиями между реалистами и инструменталистами, редукционистами и антиредукционистами, защитниками и критиками простоты, сторонниками телеологии и защитниками чистой философии действующих причин и т.д. В качестве осадка от этих дебатов выпадает расхождение в точках зрения на те атрибуты, которыми должны обладать научные теории (и, стало быть, на цели научного теоретизирования). Существование таких дискуссий, как и факт, что они часто завершаются консенсусом, показывает источник слабости иерархической модели: эта модель не дает нам каких-либо средств, чтобы предвидеть возникновение консенсуса при дебатах аксиологи-ческого характера, и не объясняет консенсус, когда он уже достигнут. Частое разрешение аксиологических разногласий свидетельствует поэтому о настоятельной потребности дополнить эту модель какой-либо другой техникой. Данная глава посвящена обсуждению некоторого механизма формирования консенсуса на этом важном уровне — уровне аксиологии.
Обманчивая ковариантность
(The covariance fallacy)
Прежде чем перейти к этой теме, мы должны провести небольшую предварительную работу, чтобы разоблачить некоторые сверхпоспешные допущения, обычно принимаемые относительно взаимосвязей между целями, с одной стороны, и утверждениями на фактуальном и методологическом уровнях — с другой. Именно потому что естественно рассматривать правила как средства и инструментарии, позволяющие достичь определенных познавательных ценностей, мыслимых как цели, и потому что ясно, что теории обсуждаются в свете методологических правил, те, кто пишет о науке и научном методе, продемонстрировали две родственные тенденции. Хотя обе они естественны и заманчивы, за ними следует поставить знак вопроса. В противном случае мы не поймем, как действительно разрешаются разногласия о целях.
Обе тенденции — тенденции к слишком поспешной экстраполяции иерархической модели, с которой мы работали. Обе — проявления того, что я называю обманчивой ковариантностью. В обоих случаях заблуждение состоит в допущении, что из присутствия или отсутствия консенсуса относительно фактуальных утверждений можно вывести существование согласия или разногласия в отношении познавательный целей. Первая тенденция, которая существует в работах Томаса Куна,— тенденция допускать, что большинство разногласий ученых в вопросе о вере в теорию или гипотезу (т.е. большинство фактуальных разногласий) указывает на разногласия на уровне целей.
Известное куновское представление об изменении парадигмы прекрасно это иллюстрирует. Так как каждая парадигма, согласно Куну, обладает своей собственной метафизикой и своим собственным набором когнитивных стандартов или целей (причем каждая парадигма обладает только одним таким набором), то возникает следующая ситуация. Если два исследователя защищают различные онтологии — и, таким образом, различные парадигмы,— они также должны преследовать различные познавательные цели. И, наоборот, если два ученых согласны в понимании базового устройства мира, то Кун склонен обязать их преследовать идентичные наборы познавательных целей. В самом деле два ученых разделяют одну парадигму, если они привержены одной и той же онтологии и одной и той же аксиологии. Насколько я знаю. Кун никогда не проигрывал ситуацию, в которой между учеными, разделяющими одни и те же познавательные цели, могут быть фундаментальные онтологические или теоретические расхождения. Так как он работал, предполагая постоянно ковариантность между этими двумя уровнями, он обычно принимал различия на уровне базовых теорий как свидетельствующие о фундаментальных различиях в целях и ценностях. <...>
Чтобы показать крупные изъяны этой позиции, достаточно просто отметить, что утверждение о ковариантности non sequitur. Именно потому что (как Кун сам подчеркивал в других контекстах) когнитивные ценности недоопределены методологическими правилами, и потому что те в свою очередь иногда недоопределяют предпочтительность теории, вполне допустимо, что два ученых могут быть привержены совершенно тождественным познавательным целям и, однако, защищать существенно различ надо сопротивляться тенденции выводить расхождение в целях из каждого долговременного разногласия в фактуальных и методологических вопросах.
Вторая форма обманчивой ковариантности представляет собой зеркальное отражение первой. Она состоит в тенденции допускать, что если ученые согласны по фактуальным и методологическим вопросам, то такое согласие не может не проистекать из общности в познавательных целях. Таким образом, эти два единства рассматриваются здесь при допущении о том, что предприятие вроде науки (в котором согласие по вопросам методов и теорий, вообще говоря, не редкость) может проявлять столь высокую степень фактуального и методологического консенсуса, если только был достигнут консенсус на уровне целей. Действительно, как отмечалось в главе 1, основным мотивом классической социологии и философии было убеждение, что ученые должны работать, преследуя общие цели, поскольку они так часто могут достичь согласия о "фактах". Многие социологи последнего поколения видели свою основную задачу в том, чтобы идентифицировать нормы, предписывающие такой фактуальный консенсус, а философы этих лет принимали, что, так как ученые часто способны достичь согласия на фактуальном уровне, это согласие должно вытекать из первичного согласия в вопросе о познавательных целях и эпистемической полезности. Тем не менее уже после небольшого размышления становится ясно, что связка между консенсусом в вопросе о ценностях и согласием на других уровнях значительно менее прочная, чем заставляет воображать обманчивая ковариантность. Например, нет ничего невозможного в том, что исследователи, приверженные изначально различным познавательным целям, могут прекрасно следовать подобным (и даже тождественным) методологическим правилам, ибо каждый может полагать, причем верно полагать, что правила, которые он защищает, продвинут его к его познавательной цели.
Так как та же совокупность правил может быть совместима с совершенно расходящимися познавательными целями, ученые, исповедующие различные аксиологии, могут вдруг оказаться согласными в вопросе о значимости многих методологических правил. Например, научные реалисты, чья цель — истинное описание мира, и инструменталисты, чей интерес лежит, скорее, в направлении "спасения явлений", часто защищают в сущности тот же кластер методологических правил оценки теории. Оба лагеря согласны, например, в том, что теории должны описывать широкий круг явлений, обеспечивать успешные и предпочтительно неординарные предсказания и иметь высокую эмпирическую поддержку. Инструменталисты верят, что теории, прошедшие эти проверки, ускорят их в направлении спасения явлений, в то время как реалисты настаивают <...>, что теории, обнаруживающие эти особенности, могут считаться приблизительно истинными и тем самым соответствовать реалистической сверхзадаче. <...>
Как проясняет это обсуждение, чтобы прийти к согласию относительно приемлемого метода поиска, исследователям нет нужды в согласии относительно базовых познавательных ценностей. Подобно тому как ученые, исповедующие различные аксиологии, могут соглашаться по методологическим вопросам, мы можем отмечать случаи, когда ученые, ставящие различные познавательные цели, могут соглашаться относительно широкого набора фактуальных утверждений. Опасно, следовательно, допускать, что фактуальный или методологический консенсус возникает из более глубокого консенсуса в вопросе о методах и познавательных целях. Короче, аксиологические различия могут сосуществовать с фактуальным и методологическим согласием. Это может быть зафиксировано иным способом: пока правдоподобно допущение, что согласие на более низких уровнях иерархии означает основополагающее согласие относительно познавательных целей, правдоподобно философское и социологическое рассмотрение высокой степени фактуального и методологического согласия в науке как доказательства тезиса об общих целях и ценностях ученых. <...> Однако коль скоро мы признали, что согласие на фактуальном уровне может возникнуть и часто возникает в ситуации, в которой работают совершенно различные аксиологии, поостережемся рассматривать частое de facto согласие ученых о фактах как законное основание каких-либо заявлений о приверженности этих ученых общим целям.
Я хотел напомнить, что разрешение аксиологических расхождений не является необходимым предварительным условием достижения согласия на более низком уровне иерархии. Даже при отсутствии соглашения о познавательных методах и целях ученые могут достичь и часто достигали единодушия относительно топ), какую теорию принять на фактуальном уровне. Аксиологический консенсус, таким образом, ни необходим, ни достаточен для фактуального консенсуса.
Действительно, уже то, что некоторые научные революции происходили с огромной скоростью и с относительно малой перепроверкой методологических и аксиологических вопросов, показывает, что возникновение новой теории иногда пересиливает все превалирующие методологии и аксиологии. Если создается новая теория, которая лучше работает, обнаруживая такие свойства, которых ищут защитники различных методологий, она быстро завоевывает всеобщее признание несмотря на то, что ученые, принимающие эту теорию, сходятся по относительно узкому кругу вопросов. Если это кажется слишком трудным для восприятия, рассмотрим простой пример. Пусть одна группа ученых придает большое значение эмпирической корректности теории, в то время как другая ставит во главу угла концептуальную ясность и элегантность. Если появляется теория, превосходящая своих предшественников как в эмпирической корректности, так и концептуальной аккуратности, эта теория быстро завоюет широкое признание среди ученых, несмотря на то что они подходят к этой теории с совершенно различными мерками. Всякий, кто предполагает, что ученые должны достичь аксиологического и методологического консенсуса прежде, чем надежного соглашения по фактуальным утверждениям, оказывается просто в конфликте с элементарным фактом, что люди делают одно и то же обычно по самым разным причинам.
Но даже если признать, что разрешение аксиологических расхождений не всегда является предварительным условием согласия на других уровнях, тем не менее важно понять, как такие аксиологические разногласия разрешаются, когда они имеются. Как я уже подчеркнул, история науки снова и снова открывает, что доминирующие цели научного сообщества меняются со временем, причем нередко глубоко и радикально. Ясно, что, если мы хотим понять, как наука развивается, для нас важно понять те процессы рассуждений и размышлений, которые приводят исследователей к изменению их базовых целей.
В философии науки раздавались голоса, утверждавшие, что разногласие в целях, особенно познавательных целях, просто не доступны рациональному разрешению. Например, такие влиятельные философы, как Карл Поппер и Ганс Рейхенбах, говорили, что восприятие (или изменение) базовых познавательных целей — такое субъективное и эмоциональное дело, по которому невозможны рациональные прения. И эта позиция не вызывает удивления, если учесть, насколько влиятельной была иерархическая модель рациональности, ибо эта модель, как отмечалось выше, оставляет для вопроса о базовых целях и ценностях лишь шаткую верхушку лестницы обоснований. Если соединить их тезис о том, что цели закрыты для рационального обсуждения, с тезисом Томаса Куна о том, что конфликт парадигм непременно включает дебаты между учеными, расходящимися в отношении целей, и что изменение парадигмы включает изменение в познавательных целях, то мы оказываемся в тупике. Ибо если (как настаивает Кун) наиболее важные научные дискуссии идут между учеными, расходящимися в отношении познавательных целей и ценностей, и если (как полагают многие эмпирики и позитивисты) расхождения по этому вопросу ускользают от рационального разбирательства, то мы не можем избежать заключения, что научные дискуссии не поддаются ни рациональному разрешению самими участниками, ни рациональной реконструкции последующими историками и философами.
Но есть что-то определенно ложное в этом заключении. История науки, вообще говоря, не предстает перед нами в виде истории фракций, изгоняемых из науки по чьему-либо произволу. В большинстве научных дискуссий представители побежденной стороны в конечном итоге приходят, причем нередко с энтузиазмом, к тому, чтобы принять точку зрения победителей (а иногда и их цели), словом, к тому, что можно было бы от них ожидать, если бы они побуждались или принуждались к "конверсии". Мы можем сказать, по меньшей мере, что ученые воспринимают себя способными разрешать большинство дискуссий логическим и разумным путем даже тогда, когда оказывается, что эти дискуссии проистекают из расхождений в отношении научных целей и ценностей. Было бы полезно понять подоплеку этого восприятия учеными самих себя и посмотреть, имеется ли в этом восприятии что-либо рациональное, отвечающее нормам научной деятельности.
Наконец, мы хотим понять то, что следует из факта этих невынужденных конверсий в отношении тех философов, которые одновременно настаивают как на неизбежности ценностных проблем в научной жизни, так и на неразрешимости в рациональных терминах разногласий, коренящихся в конкуренции ценностей.
Ввиду широкой популярности "Логики научного открытия" К. Поппера естественно включить в обсуждение эту книгу. Поппер здесь значительно сильнее, чем большинство других философов, подчеркивал, что в представлениях о рациональности должны занимать центральное место познавательные цели. Он понимал, что цели играют ключевую роль в оправдании методологических правил потому именно, что эти правила замысливаются в качестве средств, обеспечивающих устремления, определенные нашим видением целей науки. Хотя Поппер не уделил много места вопросу о разрешении разногласий о познавательных целях, его замечания на этот счет достаточно весомы, чтобы использовать их в качестве иллюстрации масштабов той проблемы, с которой мы имеем дело.
Поппер часто противопоставлял свою точку зрения на цели науки (грубо говоря, это эпистемический реализм) точкам зрения инструментализма, конвенционализма, прагматизма и других нереалистических течений. В самой сути это противопоставление таково: Поппер полагал, что целью науки является развитие более истинных теорий о мире, другие же философы и ученые отрицали эту цель и настаивали, что целью науки является экономия, предсказательная точность и простота. Поппер считал, что выбор между реализмом и инструментализмом не может быть сделан определенным и рациональным способом. Обе позиции, по его мнению, суть внутренне непротиворечивые представления о науке. При этом каждая располагает своим собственным арсеналом методов (хотя эти совокупности методов пересекаются друг с другом). Поппер в принципе склонен признать, что если нельзя продемонстрировать своему противнику внутреннюю несовместимость его целей и ценностей, то нельзя вообще ожидать, что он по каким-либо рациональным основаниям оставит эти цели и ценности, остается только адаптировать конкурирующую аксиологию. Как и большинство логических эмпиристов, Поппер свел аксиологию к неанализируемому предмету вкуса или (хотя он никогда не использовал этот термин в дальнейшем) к "полезности". Согласно Поп-перу, методологические правила суть только конвенции (Popper, 1959; Поппер, 1983, с. 109-112). Как правильно отметил Лакатос, "Поппер никогда не предлагал теории рациональной критики последовательных конвенций" (Lakatos, 1978, р. 144). <...>
Ясно, что если мы примем это представление о познавательных целях и если мы также примем куновский тезис о том, что ученые различных школ постоянны в своей поддержке различных познавательных целей, то мы будем вынуждены признать, что разнообразные сдвиги превалирующих целей в науке попадают не в историю рационального человеческого мышления, а в историю вкуса и моды. Даже хуже: принимая то, что в структуре подтверждения-оправдания, встроенной в любую науку, познавательные цели играют главную роль, мы получаем, что любой произвол, проникающий в выбор познавательной цели, делает по-настоящему сомнительной правомерность фактуальных утверждений наук, выросших на этих целях. Если невозможно легитимно поддержать рациональное предпочтение, оказываемое какому-либо одному набору внутренне непротиворечивых целей перед каким-либо другим таким набором, то мы, по всей видимости, приходим к ситуации множественности форм "науки", каждая из которых идет навстречу своим целям и каждая из которых всецело легитимна. <...>
Здесь, однако, наши рассуждения обнаруживают коренной порок, проистекающий из допущения, что никогда невозможен рациональный выбор между альтернативными наборами внутренне совместимых целей. Я полагаю, что это допущение ложно, правда не всегда, а в подавляющем большинстве случаев. Оно ложно потому, что, если говорить коротко, для критической оценки познавательных целей может быть использована широкая совокупность инструментов. <...>
