Не все заповеди являются абсолютными

То, что мы говорим правду, должно представлять собой нормальное явление. Но в то же время мы должны защищать жизнь нашего ближнего. А если одно противоречит другому, как было показано в случае, взятом из времен Второй мировой войны? Сделать и то, и другое не удастся. Но названные действия, взятые сами по себе, являются заповедями Бога. Как выйти из этого положения? Начнем с ситуаций, в которых мы должны сделать четкий выбор, каким бы тяжелым он нам ни показался. Представим себе, что мальчик стоит перед выбором: осквернить имя Бога, потому что этого требуют его родители, или не делать этого. В такой ситуации верующему ясно, что он должен делать. Ведь заповедь Бога выше людского предписания. Мы должны повиноваться больше Богу, чем людям (Деян. 4:19; 5:29). Правда, можно говорить здесь о столкновении обязанностей, однако сам выбор при этом ясен. Не Бог, а люди ставят нас в такую конфликтную ситуацию. Так что в этом случае может быть сделан лишь один выбор, а именно в пользу Бога и против родителей. Обе обязанности абсолютно неоднородны.

Этот пример мы выбрали потому, что он четко обозначает основной вопрос данной главы. Мальчик должен чтить третью заповедь. Но ведь и пятая заповедь также от Бога? Почему же он должен выбирать в пользу третьей, а не пятой?

Ответ гласит: не всякая Божья заповедь является заповедью абсолютной. Абсолютная заповедь требует послушания вне зависимости от какой бы то ни было конкретной ситуации. Такими абсолютными заповедями являются первая и третья из Декалога. Невозможно представить себе, чтобы возникла такая конфликтная ситуация, когда люди решились бы чтить какого-то иного бога или пошли бы на то, чтобы осквернить имя Божье. Дж. Флетчер, однако, считает, что нечто подобное действительно может иметь место. Например, разрешается формально отрекаться от своей веры для спасения жизни другого человека. Очевидно, для него жизнь человека, попавшего в беду, весит больше, чем почитание Бога.

Заповедь чтить отца и мать не носит абсолютный характер. Тот, кто любит отца и мать более Христа, не достоин Его (Мф. 10:37). Есть обстоятельства, при которых следует оставить своих родителей ради имени Христа (Мф. 19:29). Очевидно, что не всякая заповедь Декалога носит абсолютный характер.

Это помогает нам отчетливо рассмотреть проблему столкновения обязанностей. Основной вопрос звучит так: ставит ли нас сам Бог перед лицом обязанностей, противоречащих друг другу. Может возникнуть столкновение обязанностей между тем, чего требует Он, и тем, чего требуют люди. Но мыслимо ли также столкновение, вызванное противоречивыми обязанностями, которые (и те и другие) Он возложил на нас?

Тот, кто превращает все заповеди Декалога в абсолютные, которым, следовательно, необходимо повиноваться при любых условиях, должен обязательно прийти к выводу, что сам Бог ставит нас перед лицом противоречащих друг другу обязанностей. Однако в таком случае следовало бы говорить о дуализме в Боге, когда он в один и тот же момент требует от нас абсолютно противоположных вещей.

Трагическое

Допустим, что подобное столкновение обязанностей все же возможно. Есть люди, которые верят, что Сам Бог может поставить нас в такую конфликтную ситуацию. Это вызывает в памяти известную еще в Древней Греции тему трагизма. Чувство вины, в паутину которого попадает человек, у древних греков неразрывно связано с верой в рок и многобожие. Там, где один бог противостоит другому богу, одно абсолютное требование может противостоять другому. Человек подчинен року и разрывается между противоречащими друг другу обязанностями.

Христианин же не допускает, что он может стать добычей противоречащих одно другому требований, перед лицом которых его ставят различные боги. Правильно ли в таком случае продолжать пользоваться термином «трагический»? Некоторые считают, что да. Они не видят никакой борьбы между богами на небесах, однако разорванность самого мира неизбежно приводит к столкновению обязанностей.

Так С. И. Риддербос в своей книге «Этика заповеди любви», имеющей подзаголовок трагизм/компромисс, говорит, что не следует изгонять трагическое из сферы христианской жизни. Ведь тогда бы, по его мнению, в этой вере эсхатологический свет сразу же утратил свою ценность. Конечно, можно согласиться с Риддербосом в том, что грех очень многое исказил в нашем мире. Слово «вина» приемлемо, если мы размышляем о нашем отношении к Богу. Однако носит ли эта вина трагический характер? Признаком трагического является именно то, что мы не имеем на него никакого влияния. Трагическая вина постигает нас неожиданно и фактически необоснованно. Но виной, в том смысле, как об этом говорит Писание, может считаться неповиновение заповедям Божьим.

Трещина проходит через наш мир и нашу собственную жизнь, но не через заповедь Божью. Сказано ведь, что заповеди его не тяжки (1 Ин. 5:3). Так можно ли в таком случае представить себе, чтобы из-за Его заповедей мы попадали в трагические ситуации?

Mendacium officiosum

Средством, способным помочь нам в затруднительных случаях, когда может показаться, что Бог ставит нас перед лицом противоречащих друг другу обязанностей, является заповедь любви к ближнему. Мы знаем, что все заповеди, связанные с нашими отношениями с другими людьми, объединяются одной заповедью любви. Таким образом, это хорошее средство для принятия правильного решения в конфликтных ситуациях. Невозможно соблюдать заповедь Божью и в то же время вступать в явное противоречие с великой заповедью любви. В качестве иллюстрации вспомним снова о добрых людях, у которых во время Второй мировой войны проводится обыск с целью найти скрывающихся. На вопрос врагов, укрывают ли они кого-либо, эти люди не могли отвечать утвердительно. Они говорили «нет», хотя на самом деле было «да». Но они говорили это не потому, что для них девятая заповедь была не особенно важной, а чтобы скрывающиеся не стали жертвами немцев. Молчание не могло помочь, так как оно в этой ситуации было бы достаточно красноречивым! Ни к чему были бы и двусмысленные слова или поступки, поскольку от них ожидалось то же, что и от лжи, а именно ввести в заблуждение врага[18].

Для спасения ближнего может быть необходимым во имя любви воспользоваться ложью. Поэтому это та ложь, которую мы называем mendacium officiosum, то есть ложь (mendacium), используемая с целью оказать услугу (officium)другому лицу[19]. В затруднительных обстоятельствах ложь может быть единственным средством для спасения других или нас самих.

Не следует ли, однако, заметить, что подобные действия, какими бы благородными причинами (спасение скрывающихся или кого угодно другого) они ни были вызнаны, вступают в противоречие с девятой заповедью? Она требует не произносить ложного свидетельства на ближнего. Однако это ведь имеет место по отношению к ближнему, пришедшему, чтобы выследить скрывающегося! Или же этот немец был в тот момент не нашим ближним, а врагом? Можно ответить, что и наши враги являются ближними. И что могут возникнуть ситуации, когда мы должны вступиться даже за самых злых врагов. Но может случиться и так, что только с помощью лжи нам удастся вырвать одного ближнего из лап другого ближнего. И тогда становится ясно, чего требует от нас любовь как великая заповедь. Тот, кто соблюдает эту заповедь, не может в то же время погрешить против девятой заповеди.

Следовало бы подумать и о том, как провести различие между нарушением заповеди и совершением греха в отношении ее. Священники, работавшие в субботу в храме, нарушали субботу, оставаясь при этом невиновными (Мф. 12:5). Следовательно, такое возможно. То, что непозволительно для людей вообще в обычных ситуациях, может быть для определенных людей при определенных обстоятельствах дозволено или предписано. Пятая заповедь требует от нас почитания родителей, однако могут возникнуть ситуации, когда дети не повинуются своим родителям. Шестая заповедь запрещает убийство; однако тот, кто, защищаясь, спасает свою собственную жизнь, убивая при этом грабителя, не согрешает перед этой заповедью. Восьмая заповедь запрещает красть; однако если кто-либо украдет хлеб, чтобы не умереть с голоду, это снова-таки чрезвычайное положение, когда нарушающий названную заповедь именно поэтому не грешит. Так и девятая заповедь не является абсолютной в том смысле, что нам никогда не позволяется пользоваться ложью. Писание приводит примеры вынужденной лжи, не осуждая ее ни в одном из этих случаев. Вспомним историю с повивальными бабками в Египте (Исх. 1:15—17) и с Раав (Нав. 2; Иак. 2:25,26) или другие случаи (Суд. 3:15-17; 4:18-20; 5:24-26; 2 Цар. 17:19,20). С помощью ложной информации можно весьма осложнить жизнь ближнего. Можно формально соблюдать девятую заповедь, говоря всем и вся правду, при этом все же серьезно нарушая заповедь любви.

Другие примеры

Подытоживая вышесказанное, мы констатируем, что можно говорить о столкновении обязанностей, если это касается обязанностей, возложенных на нас людьми, но не тогда, когда речь идет о том, чего требует от нас Бог. Люди могут требовать невозможного, возлагая на нас две или три обязанности, противоречащие друг другу, но заповеди Божьей чужда противоречивость.

Вернемся вновь к примерам из 10.1 и проанализируем то, что оставалось за скобками. Ситуация, при которой нужно сделать выбор между матерью и ребенком, весьма драматична. В большинстве случаев выбор делается в пользу жизни матери. Однако допустима и противоположная ситуация: мать жертвует своей жизнью ради ребенка. Представим себе, что шестая заповедь выдвигала бы абсолютное требование чтить каждую человеческую жизнь. Тогда в подобном решении, где речь шла о жизни матери или ребенка, мы бы имели дело со случаем трагизма. Какое бы из двух решений ни было принято, мы бы в любом случае согрешили. Однако шестая заповедь не носит абсолютного характера. И поэтому выбор между указанными возможностями, каким бы горьким он ни был, не есть столкновение обязанностей. Бог не предписывает того либо иного с целью раздавить нас в моральном отношении. Он требует от нас познавать лучшее. И тот, кто в этом случае принимает ответственное решение, не грешит против заповеди Божьей.

В примере с двумя утопающими также не обнаруживается столкновения обязанностей. Здесь запрет совершать самоубийство не сталкивается с заповедью самоотвержения. Потому что тот, кто в подобной ситуации жертвует своей жизнью для своего ближнего, не совершает самоубийства. Тот, кто говорит здесь о самоубийстве, занимается отвлеченными рассуждениями. Это со всей очевидностью вытекает из того, что говорил Пирон, будучи готовым покинуть спасательную шлюпку, чтобы принести себя в жертву другим: «Даже если я умру, у меня есть Спаситель, Который своей кровью искупит меня». Говорящий так не имеет в виду самоубийство, он жертвует собой ради ближнего. Это свободный выбор, который не содержит в себе ничего трагического, но является примером любви к ближнему. Труднее было бы разобраться с теми примерами, где речь действительно идет о самоубийстве.

Как поступить человеку, который опасается, что в ходе изощренных пыток он может предать своих друзей? Должен ли он лишить себя жизни, чтобы спасти их? Христианин должен отвергнуть это, помня слова Христа: «В тот час дано будет вам, что сказать» (Мф. 10:19). Но если кто-либо убьет себя, чтобы спасти своих друзей, нам, все-таки следует остерегаться осуждать подобное решение. Однако и здесь нет никакого основания говорить о столкновении обязанностей.

Осторожность

Примеры, приведенные выше, имеют отношение к чрезвычайным ситуациям. Теперь уже редко случается так, чтобы при тяжело протекающей беременности приходилось выбирать между жизнью матери или ребенка. К счастью, все эти случаи, относящиеся ко Второй мировой войне, кораблекрушению, пыткам, для большинства носят лишь умозрительный характер. Однако и обычная жизнь не обходится без конфликтов. Проблема вынужденной лжи вдруг становится актуальной, когда, например, речь идет об умирающем больном, для которого правда о его болезни может оказаться убийственной. Как нам поступить в данном случае? Во многих учебниках упоминается случай с тяжело больной матерью, которая бы тут же умерла, если бы ей сообщили о смерти ее ребенка. Должны ли мы вслед за Фихте повторить: «Если женщина умирает от правды, пусть умирает». Это жестокие слова. Мы бы предпочли вместе с В. X. Велемой думать, что Бог не может желать, чтобы правда одного человека погубила другого.

Существуют, однако, и менее специфические ситуации, когда мы то ли из трусости, то ли не желая причинять себе лишних неудобств, скрываем правду от неизлечимо больных.

Бюскес Й. Й. говорит по этому поводу следующее: «Является ли для нас та степень правды, которую человек в состоянии выдержать, если речь идет о его болезни, масштабом того, что мы вправе и должны сказать этому человеку? Ведь и в обычной жизни нередко приходится говорить любимым нам людям какие-то просто невыносимые вещи... Смерть же — это настолько существенное событие, что простая гуманность требует, чтобы мы, зная, что умирает один из нас, не лишали его нашей неправдой возможности подготовиться к нему». Правда, и Бюскес признает, что нет правил без исключений. Однако то правило, которое он здесь излагает, представляется весьма важным. Мы никогда не должны по недомыслию нарушать девятую заповедь. Следует говорить правду, даже если она и мучительна.

Разумеется, и здесь необходимы благоразумие и чуткость. Обходиться с правдой нужно осторожно. Это искусство, для овладения которым необходимо руководство Духа Божьего. Если иметь в виду применение девятой заповеди в нашей жизни, можно говорить о вырастании в правде. Хороший пример в этой связи приводит Д. Бонхёффер. Учитель спросил у одного ребенка в классе, правда ли, что его отец часто возвращается домой пьяным. Хотя это было правдой, ребенок ответил отрицательно. Вопрос учителя поставил его в положение, из которого он не мог найти выхода. Если бы ребенок был постарше и посмышленее, комментирует Б. М. Ли этот пример Бонхёффера, он мог бы ответить: «Разрешите поговорить с вами об этом на перемене с глазу на глаз».

11. КОМПРОМИСС

Довольствоваться меньшим

То, о чем теперь пойдет речь, тесно связано с темой «адиафоры» и «столкновения обязанностей». Сначала коротко подытожим все, что было сказано ранее. Божья власть распространяется на все сферы жизни. В силу этого нам казалось ошибочным говорить, что в каких-то из них наши решения носят характер адиафоры.

Разумеется, то, что мы, как ответственные личности, сами можем принимать решения по весьма многим вопросам, — это правда. Однако и наделенные такой ответственностью, мы всегда вопрошаем, чего же Бог хочет от нас. Обладая христианской свободой, мы в то же время постоянно сознаем свою связь с Христом. В силу этого не существует никаких нейтральных зон, где мы могли бы действовать по своему разумению, игнорируя Христа. Теперь о столкновении обязанностей. Разве не бывает так, что Бог препятствует нам соблюдать его заповеди, возлагая на нас одновременно две взаимоисключающие обязанности? Однако мы пришли к выводу, что человек, пусть во многом заблуждающийся и виновный перед Богом, не может, однако, оказаться в ситуациях, когда он именно должен согрешить в результате столкновения обязанностей, возложенных на него самим Богом.

В этой главе мы хотели бы затронуть третью важную тему. Дело в том, что даже если сами мы чтим закон Божий, нам не всегда удается исполнять его открыто, перед людьми. Причина не только в том, что мы в своем следовании закону часто, так сказать, не дотягиваем до требуемого уровня. Это объясняется и тем обстоятельством, что окружающие нас люди препятствуют нам открыто следовать закону Божьему. Об этом последнем мы бы и хотели теперь поговорить. До какой степени следует считаться с другими людьми, препятствующими нам в том, что мы признаем необходимым и благотворным? И в какой мере мы должны согласовывать с ними свои поступки? Здесь мы подходим к проблеме компромисса.

Слово «компромисс» происходит от латинского compromittere, означающего «идти на уступки, заключать соглашение». В данной книге понятию «компромисс» дается следующая дефиниция: компромисс — это такое положение, когда кто-либо вынужден принять меньшее по сравнению с тем, к чему он вправе и должен стремиться на основе закона Божьего.

Несколько примеров

Поясним нашу дефиницию с помощью ряда примеров. Писание серьезно предостерегает от такого зла, каким является прелюбодеяние. Однако многие не соблюдают супружескую верность, разводятся. Вправе ли власти, сталкивающиеся с последствиями подобного положения вещей, разработать такое законодательство, которое узаконивает развод?

В Писании ясно сказано: «Не убивай». По нашему убеждению, это значит также, что и нерожденный ребенок имеет право на защиту. Но если многие женщины делают аборт, а большая часть населения желает законодательного закрепления этой практики, может ли христианин участвовать в этом?

В Писании сказано, что мы должны любить своего ближнего. Следовательно, дискриминация является нарушением заповеди любви к ближнему. Если арабские страны, руководствуясь чувством отвращения к евреям, будут требовать от западных бизнесменов документ об их нееврейском происхождении, вправе ли мы одобрить это, чтобы не нарушать течения деловой жизни? Может ли церковный совет выдать в качестве такого удостоверения свидетельство о крещении?

В годы Второй мировой войны мы должны были оказывать сопротивление национал-социализму. Но как должен был поступить тот, кто в это время был бургомистром и, чтобы сохранить свою должность, вынужден был идти на многие уступки оккупантам, делая в то же время много добра честным гражданам? Должен ли был он отказаться от выполнения обязанностей бургомистра?

Признаки компромисса

Скажем сразу, что независимо от того, как мы ответим на эти вопросы, пока мы живем в нашем, таком несовершенном мире, компромисс неизбежен. Мы сталкиваемся с ним и в Писании. Моисей позволял развод по причине «жестокосердия» израильтян, даже если развод противоречил тому, что говорил Бог при сотворении мужчины и женщины (Втор. 24:1—3; Мф. 19:4—6). Правда, Павел запрещал общение с блудниками, отлученными от общины, но не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, хищниками или идолослужителями. Ибо, говорит он, иначе надлежало бы вам выйти из мира сего (1 Кор. 5:9-11), Эти люди уж созданы таковыми, и христианин должен с этим считаться.

В этом пестром мире, где зло обладает такой большой силой, у христиан мало возможностей утвердить в жизни народа принципы Евангелия. Сразу же следует заметить, что, к сожалению, и в церкви это им далеко не всегда удается. Вспомним хотя бы о «жестокосердии», на которое указывал Иисус. Оно имело место среди Израиля, народа Божьего. Вспомним о только что приведенной дефиниции компромисса. Как часто мы и в церкви должны довольствоваться меньшим по сравнению с тем, к чему следует стремиться на основе закона Божьего. Вспомним, например, о проблемах, возникающих между членами общины и о имеющих второстепенное значение различиях между отдельными церквами. Иногда между членами общины происходит чисто внешнее примирение, причем ни одна из сторон не признает себя виновной в том, что отношения были испорчены. Это также компромисс. Во избежание большего зла ссора предается забвению, причем никто не вступает на путь раскаяния и признания своей вины, никто не желает, так сказать, идти в Каноссу. Церковные общины, проявляющие согласие друг с другом по основным вопросам, должны были бы объединиться, чтобы таким образом соответствовать тому единству, которого требовал сам Иисус (Ин. 17:20,21). Однако многие предпочитают сохранить свое независимое друг от друга существование, чем заняться нелегким делом объединения. И здесь также присутствует элемент компромисса. Каковы же признаки приемлемого компромисса?

Во-первых, речь должна идти о конфликте между противоположными интересами. Не все, что называется компромиссом, является таковым в этическом смысле слова. Современный легковой автомобиль можно назвать результатом компромисса между требованиями, предъявляемыми к скорости и комфорту. Однако конфликта в этическом смысле слова здесь нет. Это же мы наблюдаем, например, когда речь заходит о распределении времени, необходимого пастору для выполнения его прямых обязанностей, для проповеднической деятельности, для семьи и т. д. Трудности, которые могут сопровождать этот процесс, не являются с неизбежностью столь весомыми, чтобы претендовать на статус конфликта.

Если же речь идет о конфликте, то в этом случае мы имеем дело не просто с чьим-либо мнением, а с серьезной позицией. Позиция — это то, на чем человек настаивает, нечто фундаментальное, от чего нелегко отказаться. Поэтому, основываясь на характере нашей этики как христианской, мы в своей дефиниции компромисса ссылаемся на закон Божий. Можно прийти к соглашению по самым разным вопросам. Возможно, это будет даже вымученное соглашение. И, тем не менее, оно не будет содержать в себе серьезности компромисса в вышеуказанном смысле.

Во-вторых, следует учитывать такой фактор, как необходимость. Иными словами, какая-то одна из сторон не может обойтись без компромисса, поскольку в противном случае она потеряла бы больше. Уильям Перкинс предостерегает от попытки получить большее, если при этом от нас как раз ускользает меньшее. Следовательно, лучше довольствоваться меньшим, чем гнаться за слишком большим, овладеть которым вне нашей власти. Он приводит хороший совет из Еккл. 7:16: «Не будь слишком строг». В числе приводимых им затем примеров, можно назвать существование развода в Израиле. Разрешая его, Бог предотвращал зло, одолеть которое не было бы иначе никакой возможности. Бог дал закон о разводном письме не для того, чтобы люди неограниченно предавались грехам инее тем, чтобы они полностью изжили их, а чтобы умерить эти грехи. При этом мы всегда должны быть крепки в своей вере и сохранять совесть в чистоте. Однако, как говорит Перкинс, может возникнуть необходимость уступить ходу времени, как мы уступаем течению. Ведь часто бывает просто невозможно плыть против течения.

В-третьих, определенную роль играет смирение. Бог с терпением относится к этому миру. Подобным же образом следует вести себя и нам. Мы уже встречались с латинским изречением: fiat justitia, pereat mundus, то есть «да свершится правосудие и да погибнет мир» (см.: 2.9). Его нельзя отнести к христианским, так как оно свидетельствует об усердии не по разуму.

Оно напоминает об Ионе, хотевшем видеть гибель Ниневии (Ион. 4:1—3), а не о Боге Ионы, сохранившем Ниневию и проявлявшем, да и теперь проявляющем большое терпение в отношении безбожного мира (Рим. 2:4; 9:22; 2 Пет. 3:9). Бескомпромиссный радикализм покушается уже и на новый мир, забывая о том, что христианину следует проявлять терпение в любви, которая долго терпит (1 Кор. 13:4).

В-четвертых, не существует такого компромисса, который не доставлял бы нам страданий. К сожалению, обойтись без компромисса невозможно. Однако он никогда не является окончательным решением. Нам приходится идти на компромисс, но мы не вправе считать его пределом желаний.

Нельзя примиряться с мыслью, что мы не можем достичь больше того, чем это возможно с помощью компромисса. Конечно, максимум для нас недостижим, но и довольствоваться минимумом нам также ни к чему. Поэтому следует предпринимать постоянные усилия, направленные на создание общества, которое бы лучше прислушивалось к закону Божьему, чем это мы видим сейчас.

Границы

Разумеется, существуют границы компромисса. Нередко приходится довольствоваться меньшим по сравнению с тем, к чему мы вправе и должны стремиться, основываясь на законе Божьем. Но «меньшее» ведь всегда больше, чем ничего. Того, кто, будучи христианином, лишь плывет по течению, постоянно опасаясь восстановить против себя большинство, нельзя считать хорошим защитником закона Божьего. По сути дела, он не заключает никаких истинных компромиссов, а только терпит поражения.

Однако существуют границы, преступать которые нельзя. Мы не можем заключить компромисс, который бы затруднял нам свободно исповедовать свою веру. Мы должны повиноваться больше Богу, нежели человекам (Деян. 5:28). Может быть, мы можем спасти свою собственную или чужую жизнь, действуя наоборот, — повинуясь больше человекам, нежели Богу. Однако какой бы достойной ни была жизнь, ее спасение не должно осуществляться за счет закона Божьего.

Нельзя заключать и такой компромисс, который стал бы своего рода индульгенцией за убийство нашего ближнего.

Именно это и происходит, когда мы одобряем аборт. Здесь нельзя оставлять даже щелочки для компромисса. Ведь в отношении аборта он всегда означает, что мы принимаем на себя ответственность за умерщвление неродившихся детей. Аргумент, будто аборты все равно делаются, даже если мы будем выступать против них, и что поэтому нам было бы лучше несколько ограничить то зло, которое влечет за собой аборт, представляется несостоятельным. К вопросам жизни и смерти нельзя подходить избирательно, бросая на произвол судьбы одних и спасая других. Другое дело — содействовать тому, чтобы отрегулировать существующее законодательство об аборте. Мы должны хвататься за все, что может привести к уменьшению числа жертв, даже если это и не приведет к полному уничтожению аборта.

Хотелось бы здесь указать на различие между законодательством об аборте и о расторжении брака. Чтобы воспрепятствовать распущенности людей, власти должны принимать регулирующие меры воздействия и с помощью законодательства пытаться обуздать то зло, которое причиняет развод. Однако с помощью закона, разрешающего аборт, власти допускают смерть неродившихся людей. Расторжение брака и прекращение жизни — это разные вещи. Регулирующие меры воздействия в отношении расторжения брака представляют собой нечто иное по сравнению с теми мерами, которые дают возможность оборвать жизнь беззащитных людей.

Границы приемлемого компромисса достигаются также, если мы замечаем, что в результате лишь отступаем, не делая даже шага в правильном направлении. При этом на память приходит пример с бургомистром времен оккупации. Вы можете твердо стремиться помочь добропорядочным согражданам, пребывая на этом, таком двусмысленном посту; однако, сотрудничая с врагом, не творите ли вы больше зла, чем добра? Ведь очень скоро зло полностью заглушит добро.

Иногда мы должны проявить смелость и сказать «нет» даже в тех случаях, когда в принципе возможны аналогичные ситуации, в которых мы говорим «да». Вспомним о доказательствах нееврейского происхождения. Дискриминация может осуществляться различными способами. Перечислить их все невозможно. Однако именно по этой причине и необходимо подавать своего рода сигналы, которые в определенных случаях помогли бы изобличению данного зла. Таким сигналом является, например, отказ церковных советов и других организаций выдавать свидетельства, поощряющие проявление антисемитских чувств.

11.5. Делает ли компромисс виновным?

Некоторые считают, что всякий компромисс делает нас виновными. Во многих случаях так оно и есть, поскольку мы недостаточно вступаемся за честь Бога и благополучие нашего ближнего. Но всякий ли компромисс делает виновным? Если бы это было так, мы могли бы и о Моисее сказать, что он согрешил, когда дал израильтянам разводное письмо. Однако он действовал, служа Богу. Если Бог допускает что-либо и мы ему следуем в этом, разве мы в этом случае грешим?

Между вредным и грешным существует различие. Несомненно, любой компромисс имеет свои недостатки. Однако мы должны довольствоваться меньшим по сравнению с тем, чего бы нам хотелось, основываясь на законе Божьем. Это отрицательный фактор. Нас должен мучить тот факт, что компромисс необходим. Вместе с другими мы виновны в том, что в мире все так плохо устроено. Однако из этого еще не следует, что любой компромисс компрометирует нас самих. До тех пор пока Бог дает нам задание в этом мире, найдутся и Иосифы, и Даниилы, которые во враждебном Ему окружении, трезво оценивая свое место в мире, должны будут довольствоваться меньшим, чем хотелось бы. Со всеми отрицательными и для этого окружения, и для них самих последствиями. Однако разве следует из этого, что их жизненная позиция, в основе которой лежит компромисс, является греховной? Действительно, существуют компромиссы, неразрывно связанные с виной. Примечательны слова Неемана, объявляющего после своего исцеления, что он не будет больше приносить всесожжения и жертвы другим богам, кроме Господа. Однако он возвращается в свою языческую страну, где почитают бога Риммона. И там он, поддерживая царя Сирийского в храме Риммона, также должен будет поклониться этому богу! За это он просит через Елисея прощения у Господа (4 Цар. 5:18,19). Елисей отвечает: «Иди с миром». О значении этих слов мнения расходятся. Некоторые считают, что Елисей дает на эту просьбу положительный ответ и что Нееману обещано прощение со стороны Бога. Ради того, чтобы услужить Богу Израиля, Нееману, как они считают, не стоило ставить на карту свое положение при дворе и саму жизнь. Другие более сдержанны в своей оценке. Они полагают, что Елисей своими словами не выразил одобрения, но препоручил Неемана Господу, чтобы Он и впредь руководил им, не оставляя его Своей благодатью. Мы разделяем первую точку зрения. По нашему мнению, ответ «Иди с миром» не свидетельствует о полной уверенности Елисея. Но он ведь и не возражает против того, чего хочет Нееман; он не выражает свою мысль словами типа «да, но...» Так почему же мы должны делать это?

12. КАЗУИСТИКА

От общего — к частному

В предыдущих главах было показано, какую большую ценность представляет собой свобода христианина, позволяющая совершать поступки, оправданные в нравственном отношении. Он знает заповеди Божьи, которые во многих случаях прямо указывают, как ему поступить; но ему известны также ситуации, когда ответа под рукой нет. В главе 9 «Существует ли адиафора?» мы видели, что и самые радикальные решения в нашей жизни могут и должны приниматься нами как очень личное дело.

Однако ведь можно также и учиться друг у друга. Нередко, прежде чем принять решение, мы охотно выслушиваем советы других людей. Возможно, другие лучше себе представляют, как действует закон Божий в обстоятельствах, в которых мы оказались.

То же самое можно сказать и об оценке этих обстоятельств. Все ли факторы мы при этом учитываем. Насколько значим каждый из них?

Приведем пример: шестая заповедь запрещает убивать. Но что значит эта заповедь в отношении эвтаназии. Будет ли нарушена шестая заповедь, если отключить специальную аппаратуру, с помощью которой поддерживается жизнь больного, находящегося в коме, и дать ему тем самым умереть? Вправе ли кто-либо отказаться от операции, если она может лишь ненадолго продлить его жизнь?

Когда речь идет о подобных вопросах, разумнее спрашивать совета друг у друга. При этом наша свобода не ущемляется. Наоборот, если мы с помощью других людей вооружимся необходимыми знаниями, это поможет нам правильно воспользоваться своей свободой.

Итак, мы подошли к теме казуистики. Сам термин происходит от латинского слова casus, «случай». Казуистику можно определить как науку о случаях, то есть о том, как применять общие правила в отдельных случаях.

Часто говорят о casus conscientiae, дословно — «случаях совести». Речь здесь идет о том, как следует поступать, сохраняя совесть чистой в разного рода ситуациях, когда отсутствуют непосредственные, конкретные указания закона Божьего.

Дурная слава казуистики

Представим себе, что мы сделали выбор в пользу ситуационной этики. В таком случае казуистике вообще не нашлось бы места. Однако для ситуационной этики не существует общих заповедей, обязательных для каждого, как уже было показано в главе 7. Там если и говорится о заповеди, то это заповедь любви. Главное — люби, а там можешь делать, что хочешь. Что именно следует делать, зависит от ситуации. Вне связи с ней не существует никаких твердых правил и норм. Заповедь, как мы видели, не входит в ситуацию, но должна возникнуть из нее. Ситуация рассматривается, как нечто уникальное и не является отдельным «случаем», стоящим в ряду других. Ситуационная этика отвергает всякую казуистику, которая считает, что можно заранее определить, как следует поступать в определенной ситуации[20].

Однако есть этики, решительно отвергающие ситуационную этику и при этом все же высказывающие серьезные возражения против казуистики. Это объяснимо. В течение своей долгой истории казуистика часто выставляла себя с неприглядной стороны. Она сплела целую сеть из предписаний и запретов, где больше не оставалось места свободе и личной ответственности перед Богом и ближним. Вспомним о фарисеях с их 613 установлениями и запретами[21]. Вспомним также о римско-католических богословах-моралистах, которые в своей казуистике, в том числе и под обложкой специальных книжек, до мельчайших деталей классифицировали, проанализировали и таксировали все грехи.

История римско-католического богословия морали не менее двухсот лет (XVII и XVIII вв.) развивалась вокруг проблемы пробабилизма в казуистике. Поучительно было бы взглянуть на поле битвы богословия морали тех дней. Пробабилизм был одной из многих систем, соперничавших друг с другом. Все они пытались предложить свое решение конфликта между законом и свободой. Вопрос заключался в том, насколько далеко мог заходить человек в своей свободе действий, если отсутствовало четкое требование закона.

Допустим, следует сделать выбор между поступком «А» и поступком «В». «А» представляет собой поступок, относительно которого можно быть уверенным в том, что он хорош в моральном отношении, в то время как относительно моральной оценки (добро — зло) поступка «В» существуют сомнения. Какой же выбор делали разные системы?

Туциоризм учил, что в подобном случае следовало выбирать самый безопасный путь и что, таким образом, следовала совершать поступок «А».

Согласно пробабилиоризму, можно было делать выбор и в пользу «В», до тех пор, пока более вероятным казалось, что поступок «В» в моральном отношении представляет собой больше добро, чем зло.

В соответствии с пробабабилиоризмом, можно было выбирать в пользу «В» уже тогда, когда существовала некоторая вероятность, что поступок «В» можно было назвать добрым, даже если более очевидной была моральная несостоятельность «В». Если бы можно было назвать нескольких известных авторов, поддерживающих «В», этого было бы достаточно, чтобы защищать этот поступок.

Все превзошел лаксизм. Поступок «В» можно было совершить уже в том случае, если бы всего лишь один из пользующихся известностью авторов сказал, что он (поступок) представляет собой благо. Однако лаксизм был открыто осужден церковью.

Впрочем, чтобы предотвратить серьезные несчастья, которые могло вызвать применение принципов пробабилизма, было введено множество исключений. Когда речь шла о таких вещах, как о причащении таинствам, об опасностях, которые подстерегают душу на пути к спасению, и о вреде, который может быть нанесен ближнему или общине, следовало делать выбор в пользу вероятного, а не невероятного мнения. В этом случае следовало отдать предпочтение поступку «А» перед поступком «В». Возьмем случай с охотником, который видит, что между деревьями что-то шевелится. Он может подумать, что это олень. Но представим себе, что там, за деревьями, пусть и с весьма малой долей вероятности, движется его сосед! В этом случае охотник должен предпочесть вероятное мнение невероятному и отказаться от стрельбы.

Неудивительно, что широкое распространение любого рода казуистики вызывает протест. Так некий Антониус Диана проанализировал в своем труде «Resolutiones Morales» более двадцати тысяч примеров на casus conscientiae! К числу наиболее известных борцов с казуистикой принадлежит Блез Паскаль (1623—1662). Здесь можно назвать его «Письма к провинциалу», выделяющиеся своей антииезуитской направленностью.

Таким образом, казуистика может вырождаться в систему, вырабатывающую предписания на предписание и правила на правило. Или в систему, заостряющую и без того острые моменты, связанные с повиновением, которое мы должны оказывать Богу. При этом одно может сопровождаться другим, как это следует из резкой оценки, которую Иисус дал фарисеям: они давали десятину с мяты, аниса и тмина (малоценных специй) и оставили без внимания важнейшее в законе: суд, милость и веру. Оцеживают комара, а верблюда поглощают (Мф. 23.23,24). Выходит, что казуистика справедливо заслужила свою дурную славу.

Протестантская казуистика

Реформация действительно подвергла критике всякого рода предписания и запреты, введенные Римско-католической церковью в течение веков. Однако значило ли это, что реформатские церкви отказались от любой казуистики? Нет, поскольку на практике вскоре стало ясно, что в лютеранских и реформатских кругах получила развитие своя собственная казуистика. Не говорит ли это нам о том, что следует быть осторожными, отрицая казуистику в целом?

Протестантские авторы, писавшие на этические темы, пытались избежать ошибки римско-католической казуистики. Вспомним при этом таких богословов, как Уильям Пер-кинс (1558-1602), Гильельмус Амезиус (1576-1633) и Гейсберт Вуциус (1589— 1676). В их объемных трактатах по казуистике можно выделить ряд общих принципов:

1. Они рассматривали Писание как единственный авторитет в отношении веры и нравов, в то время как роль других авторитетов либо вообще отрицалась, либо же оказывалась намного менее значительной.

2. Они особо подчеркивали значение общих принципов морали, приводили в качестве примеров отобранные ими «случаи», однако ответственность за точное применение этих общих принципов возлагали на отдельного верующего.

3. Они популяризировали казуистику, сделав ее наукой, доступной не только для духовника, но для всех. Каждый мог быть как бы сам себе духовник.

4. Они отрицали всякое различие между простительными и смертными грехами, принятое в Римско-католической церкви. Все грехи, даже если допустить различие их по степени тяжести, в принципе являются смертными. Именно отказ делить грехи на смертные и простительные выбивал почву из-под латинской традиции в казуистике.

5. Они со всей решимостью отвергли пробабилизм. Однако у Вуциуса, Амезиуса и др. все же обнаруживается явное влияние принципа туциоризма — следовать более безопасному мнению.

Еще несколько возражений

Как видно, заниматься казуистикой можно и совсем иным способом, чем это делали фарисеи и римские католики. Но может ли казуистика даже в таком случае стать богословской дисциплиной, которую мы могли бы безоговорочно принять? Приведем еще несколько возражений, сохраняющих свою силу и в отношении лучших видов казуистики.

Казуистика приводит к сильному дроблению закона Божьего. Когда Кальвин говорит о разнесении грехов по стволам, ветвям, отросткам и листьям на дереве, не относится ли это и ко всякой казуистике?[22] Разве не ведет она всегда к этическому атомизму? Действительно ли сохраняется в поле нашего зрения единство закона Божьего и особенно заповеди всеобъемлющей любви, если все как бы раскладывается по полочкам? В состоянии ли мы и дальше видеть за деревьями лес? Не оттесняет ли почти автоматически Марфа, символизирующая действительную казуистику, Марию, олицетворяющую то единственное, что нам необходимо?

Кроме того, не приобретает ли казуистика слишком легко негативные черты законничества? Сфера запрещенного становится чрезвычайно широкой. Страх преступить черту дозволенного может превратиться в манию. Все это затемняет свет Евангелия нашей свободы во Христе. К тому же люди попадают в зависимость от всякого рода знатоков, которым якобы точно известно, что можно, а чего нельзя.

Не пренебрегает ли в конечном счете казуистика той уникальностью конкретной ситуации, в которой всегда принимаются наши решения?

Эти возражения заслуживают весьма серьезного рассмотрения. В казуистике опасность подстерегает на каждом шагу. Однако являются ли перечисленные здесь возражения решающими? Думается, что нет. Ведь против каждого из аргументов могут быть выдвинуты контраргументы.

Во-первых, обособлять закон Божий и дробить его — совсем не одно и то же. После объявления Десяти заповедей в Исх. 20 и Втор. 5 мы находим много случаев обособления, которые передаются конструкцией: «если случается то или это, тогда...» Существуют казуистические предписания, которые в древнееврейском начинаются словами ki или im, в отличие от так называемых аподиктических предписаний, распознаваемых по их категорической форме, с которой начинается предложение: «вам следует», «ему следует», «следует», «им следует». В доброкачественной казуистике обособление не опускается до всякого рода сугубо частных ситуаций, но указывает их типы и вследствие этого носит все-таки более общий характер, чем может показаться.

Во-вторых, казуистика, конечно, может привести к законничеству, но она же в состоянии оказать и определенную услугу.

Как пишет В. И. Алдерс, если мы скажем кому-либо: «Поступайте так, как вам подсказывает ваша совесть», эти слова, хотя они и звучат красиво, могут оказаться жестокими по отношению к этому человеку. Ведь мы в церкви не одни, и в своем стремлении познавать лучшее вправе рассчитывать на помощь других.

В-третьих, жизненные ситуации редко бывают настолько уникальными, чтобы они не подлежали сравнению с другими подобными. Проблемы обыденной жизни типичны для многих. Здесь не все зависит от наших личных усилий. Поэтому решения, которые мы принимаем, редко бывают уникальными. В казуистике следует остерегаться шаблонного подхода к возникающим ситуациям. Мы ведь не в магазине готового платья, где весь товар разложен в соответствии со стандартными размерами. Однако и здесь мы должны трезво сознавать, что на земле значительно больше людей, которые носят готовую одежду, чем тех, кто пользуется услугами портного. Наша христианская свобода не исключает того, чтобы мы, как члены одного тела Христова, вели сходный образ жизни.

Моральная поддержка

Мы уже знаем, что у слова «казуистика» не самая лучшая репутация. И если предлагать иной термин, то почему бы не воспользоваться таким, как «моральная поддержка». Ведь в доброкачественной казуистике именно об этом и идет речь. Подобная поддержка не стесняет жизнь нашего ближнего, но, напротив, способствует ее достойному развитию. Вопреки нередким утверждениям, такая поддержка не только не умаляет нашу самостоятельность, но именно активизирует ее. Если я должен знать, как мне поступить в разных ситуациях, возникающих либо же могущих возникнуть в моей жизни, почему бы мне не воспользоваться добрым советом других людей?

Это может отвергнуть лишь тот, кто воображает, будто ему под силу в одиночку идти своим путем. Но если человек осознает, что на свете есть или может возникнуть много проблем, общих как для него, так и для других, он будет счастлив, не чувствуя одиночества в церковной общине.

Вместе мы должны будем достичь мужской зрелости, меры полного возраста Христова (Еф. 4:12— 14). Этому служат также этические размышления. Нам протягивают материал, и мы берем его с тем, чтобы самим прийти к своему личному решению, которое нам следует принять полностью самостоятельно, и ответственно, и, следовательно, со знанием дела.

Церковь всегда оказывала моральную поддержку. Вспомним о тех советах, которые давали такие люди, как Амвросий и Августин. Вспомним о многочисленных письмах, в которых Кальвин своими советами содействовал решению многих вопросов, в частности, вопросов о браке.

Старыми учебниками по казуистике пользоваться уже невозможно. Пытаться же ответить на все вопросы, которые могут возникнуть в нашей жизни, нечего и думать. Следовательно, ни к чему и всякая формализованная казуистика. Но именно поэтому могут возникнуть такие случаи (casus), причем, всякий раз новые, когда нам необходимо услышать мнение другого человека и, если потребуется, получить от него соответствующую поддержку.

Термины случай и ситуация не следует противопоставлять друг другу в том смысле, будто первый придает этике безличный характер и только второй показывает, насколько особенна наша жизнь. Многие ситуации весьма обычны, а даже если и необычны, то снова-таки они большей частью не настолько особенны, чтобы только лишь лицо, о котором идет речь, могло с ними столкнуться. Тысячам людей известны подобные ситуации, так что существуют случаи, когда можно дать общий совет. Это общее не умаляет особенное, которое есть во всякой человеческой жизни. Каждый в своей личной жизни вправе будет признать особенное руководство Бога.

Но это ничего не меняет относительно признания другой действительности, а именно того, что мы, как люди, вместе находимся во власти одних заповедей Бога и, за исключением всякого рода особенных ситуаций, оказываемся перед одними и теми же решениями[23].

13. ДУХОВНОСТЬ

Духовность и этика

Заканчивая это введение в христианскую этику, мы вновь возвращаемся к дефиниции, данной нами христианской этике. Христианскую этику мы определяли как осмысление морального поступка, исходя из того, что предоставляет нам Священное Писание (см.: 2.1). В главе 3 мы видели, основываясь на этой дефиниции, что христианская этика располагает ограниченной сферой действия. Мораль относится к области межличностных поступков. В этике сознается именно это, а не, например, непосредственное общение между человеком и Богом, подобно тому, как это происходит во время молитвы, при изучении Писания, в процессе медитации, при посещении церкви и во время литургии. Эти темы не относятся к числу тех, которые получили значительное развитие в христианской этике. Однако они очень важны для нее. Ведь в них говорится о нашей духовности. Под духовностью мы понимаем осуществление на практике и осознание нашей связи с триединым Богом.

Общеизвестно, что христианская этика тесно связана с духовностью. Связь между этикой и духовностью становится еще более очевидной, если вспомнить о Десяти заповедях с двумя скрижалями, в первой из которых говорится о нашем отношении к Богу, а во второй — об отношении к нашему ближнему. Что вышло бы из христианской этики, если бы мы стали рассматривать вторую скрижаль в отрыве от первой? И чего бы стоили наши моральные поступки как христианские, если бы они не питались из духовного источника молитвы, изучения Писания, медитации, посещения церкви, литургии?

В 3.1 было указано на то, что некий Гесинк называл отношения между людьми моральными, а отношения между людьми и Богом — религиозными. Тем самым он ограничивал область этики. Но в то же время в своей этике Гесинк, как и его реформатские предшественники, уделял внимание тому, что здесь было названо духовностью. Он делал это, определяя духовность как вспомогательное средство в воспитании характера или человеческой добродетели. Как видим, без внимания к человеческой добродетели этика обойтись не может. Говоря о добродетели, мы имеем в виду не столько то, что человек делает, сколько то, кто он есть (см.: 2.7). Так кто же мы есть? Чада Божьи, спасенные Христом и руководимые Святым Духом. Этим нашим бытием питаются и наши поступки. Духовность, а тем самым и наше общение с триединым Богом, мы называем питательной почвой для наших моральных поступков и этического сознания.

13.2. Старый предмет: аскетика

Прежде в богословие входил предмет, впоследствии вычеркнутый из учебной программы. То, что мы называем духовностью, раньше именовалось аскетикой. Например, Вуциус преподавал не только theologia moralis, или casuistica, где он на основе Десяти заповедей рассматривал всякие этические проблемы; кроме этого он преподавал также theologia ascetica. Центральной темой в ней был анализ молитвы. Для казуистики он брал в качестве основы Воскресенья 34—44 Гейдельбергского катехизиса (закон), а Воскресенья 45—52 (молитва) составляли основу его аскетики. Таким образом, вся жизнь, которой человек обязан Богу, начиная от благодарения (Воскресенья 32—52), стала объектом рассмотрения в процессе богословски ориентированного преподавания этики и духовности.

Но аскетика как учебная дисциплина исчезла из богословских курсов, по крайней мере, на протестантских богословских факультетах Нидерландов. А. Кейпер (1837—1920) еще писал, что следует уделять внимание обеим частям — казуистике и аскетике. Однако в XX веке все это сошло на нет. Правда, и в настоящее время достаточно этических проблем, заслуживающих рассмотрения. Следовательно, можно утверждать, что традиции казуистики в какой-то степени продолжают сохраняться, что же касается аскетики, то ею вообще перестали заниматься.

Это, однако, не означает, что богословие совсем не уделяет внимания молитве и другим способам общения с Богом. Мы лишь хотели указать на то, что молитва почти исчезла из поля зрения этики. Это особенно бросается в глаза, если вспомнить, как обстояли дела прежде.

Термин «аскетика» связан с греческим словом askein, означающим «упражняться». Говоря об аскезе, мы почему-то сразу же думаем о воздержании. Но ведь первое значение греческого слова askèsis — «упражнение», «тренировка». Следовательно, речь идет не о чем-то негативном (воздержании), а о позитивном (упражнении). Например, можно вспомнить Деян. 24:16, где Павел говорит, что он упражняется («подвизается») в том, чтобы всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми. И здесь он употребляет слово askein.

Еще отчетливее выступает этот положительный смысл, если обратиться к другому слову, которое можно назвать синонимом askein. Павел говорит Тимофею: «Упражняй себя в благочестии» (1 Тим. 4:7). Для выражения понятия «упражняться» здесь употребляется gumnazein, известное также и нам по слову «гимнастика».

Уже упоминавшийся нами Вуциус является автором известной книги об аскетике. В 1664 г. он написал «Ta Askètika sive Exercitia Pietatis» (дословный перевод: «Аскетика, или упражнения в благочестии»). Эти упражнения Вуциус опубликовал специально для использования учащейся молодежью.

Здесь рассматриваются различные темы, такие, как молитва, духовная медитация, раскаяние, слезы, планирование дня с соблюдением постоянного времени для молитвы (трижды в день), пост и бодрствование, обеты, одиночество, молчание, искушения, потеря осознания благодати. Уделяется также внимание чтению и слушанию Слова Божьего, обдумыванию проповедей, прослушанных в церкви, и значению таинств. Находит свое место и вопрос о том, как следует проводить время в воскресные дни. В ряде сюжетов упоминается даже эвтаназия. Однако здесь имеется в виду эвтаназия в старом значении этого слова — искусство умереть по-христиански! Серьезное внимание в специальном обстоятельном разделе уделяется молитве. Вот, например, некоторые из большого числа вопросов, на которые дает ответ Вуциус. Как часто следует молится? В каком месте? Кому? Каково должно быть положение тела во время молитвы? Что значит: «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5:17)? Как должна быть построена молитва? Как и кого следует благодарить? Когда мы используем короткую молитву? Что нам может помешать молиться? Обстоятельность и серьезность, с которыми рассматриваются эти вопросы, ясно дают понять, как, по мнению Вуциуса, следует строить жизнь, чтобы она проходила под знаком молитвы.

13.3. Почему аскетика вышла из употребления?

Предмет «аскетика» вышел из употребления. В результате чего это произошло? Думается, что здесь наверняка сыграли свою роль три фактора.

Во-первых, упражнению в благочестии может быть придан такой акцент, что к простой обыденной жизни возникает негативное отношение. В результате сразу же появляется два типа людей: одни счастливы тем, что они следуют тому, что обязательно, другие достигают чего-то сверх этого. Здесь уместно вспомнить также о различии между предписаниями (лат. praecepta)и советами (лат. consilia), довольно рано возникшем в христианской церкви[24]. Предписания в этом случае указывают на то, что является долгом каждого, в то время как советы предназначаются людям, стремящимся к святой жизни. Это последнее было доступно, например, монахам, связавшим себя обетами бедности, послушания и безбрачия. Они повернулись к миру спиной, что быть более открытыми для Бога, чем это возможно для обычного человека с его житейскими проблемами.

«Духовное», таким образом, легко возносится над «природным». Убедительные примеры этому можно найти и в протестантском мире. Здесь можно было бы назвать Теодора а Бракела (1608—1669), написавшего книгу о своих упражнениях в благочестии. Ему удается почти полностью умолчать о своей жене и детях, о церкви и пасторской деятельности, а также обо всем другом, что происходит в окружающем мире. Чего-либо подобного нельзя отыскать в Писании, в случаях, когда кто-либо жалуется на свои беды, признается в вине или выражает благодарность. Здесь говорится о врагах, о семье, о народе. Иными словами, в библейских молитвах присутствует мир.

Неудивительно, что аскетика, напрямую связанная с мистикой, вряд ли могла рассчитывать на теплый прием в реформатском мире. Таким образом, упражнение в благочестии превращается в духовную акробатику. Большинство христиан либо отворачивались от нее, либо со вздохом говорили, что виноград висит слишком высоко, чтобы до него дотянуться. Такого рода аскетика создает элиту посвященных, в то время как упражнение в благочестии, как об этом говорит Писание, должно быть делом каждого христианина.

Во-вторых, в аскетике мы видим развитие, подобное тому, какое имеет место в казуистике. Все разбирается по косточкам и схематизируется. Создается модель духовной жизни, которая быстро становится предписанием для каждого.

От христианской свободы, которой необходим простор также и в отношении форм, мало что остается. То, что мы говорили о зашедшей слишком далеко казуистике, относится и к рассматриваемой нами аскетике.

Однако имеется еще одна причина, почему аскетика вышла из употребления. Мы имеем дело с темой, трудной для всех.

В Гейдельбергском катехизисе говорится, что молитва — главная часть той благодарности, которую Господь требует от нас (Воскресенье 45). Однако нам трудно уделить ей даже четверть часа. Молитва требует внутреннего покоя и тишины. Мы же постоянно настолько заняты собой и другими, что оторваться от всего этого и уделить немного внимания общению с Богом для нас тяжелая задача.

13.4. Духовность: необходимая основа

Досадно было бы, если бы мы утратили то хорошее, что раньше содержалось в аскетике, являющейся как бы близнецом казуистики. Однако неразумно цепляться за само это слово «аскетика»[25]. Оно имеет негативную окраску, от которой мы избавимся, если в дальнейшем будем говорить не об аскетике, а о духовности. Причем о духовности в том понимании, как это было сформулировано в начале данной главы. Этот термин, разумеется, нуждается в пояснении. Подпонятие «духовность» можно подвести все, что угодно. Во всех великих религиях известны понятия «духовность» и «аскетика». Все дело в том, чем их наполнить. Для христианина это значит, что мы, сознавая свою общность с Богом, думаем о триедином Боге, каким Он открывается нам в Писании.

В другом месте мы уже более подробно писали о том, что для нас значит духовность в ее отношении к этике. При этом мы опирались на Двенадцать статей, вкратце излагающих, что значит верить в триединого Бога. Христианская этика невозможна без этой духовной основы. Предметом христианской этики являются отношения между людьми. Однако то, как она это делает, зависит от духовности, определяющей ее силу.

Великий богослов Карл Барт (1886—1968) работал над догматикой, завершить которую ему было не суждено. Для него Догматика и этика были настолько едины, что он не рассматривал их по отдельности, а в своей книге «Kirchliche Dogmatik» освещал вначале догматическую, а затем этическую сторону проблемы. Но прежде чем приступить к рассмотрению конкретных этических вопросов, он останавливался на анализе трех понятий. Эти три понятия: воскресенье, вероисповедание как хвала Богу и молитва. Какая прекрасная мысль подойти таким образом к этике! С воскресенья мы начинаем неделю, наполненную нравственными проблемами. Действительно, воздавая хвалу Богу и зная силу закона, мы с корнем вырываем сорняк законничества, или гуманизма.

Заниматься этикой — дело серьезное. И если она находит питательную почву в доброкачественной духовности, в ней не будет места ни узости, ни ограниченности. При этом речь идет не только о духовности как о теоретическом сознании, но и о духовности как о конкретном упражнении в благочестии, молитве и изучении Писания, что происходит в воскресенье в кругу семьи. И все это не пустые слова. Это весьма существенные вопросы, без решения которых невозможно поступать ответственно.

 

[1] В результате понятие «нравы» как раз приобрело значение чего-то более внешнего, чем это было раньше.

[2] J. de Graaf. De ethiek van het immoralisme, Nijkcrk 1969, 52. Это слово французского, а не греческого происхождения. Оно связано с древним глаголом estiquer («прикрепить, привязать») и лишь после 1600 г. выступает в значении «этикет». См.: Dictionnaire Le Petit Robert, s. v.

[3] См.: Аристотель. «Никомахова этика», 1187б.

[4] Преимущественные, так как в Библии встречаются случаи, когда говорится о совершении греха по отношению к ближнему, см.: Быт. 20:9, 40:1; 1 Цар. 2:25; 2 Пар. 6:22; Лк. 15:18.

[5] Дойеверд различает по восходящей следующие модальные аспекты: 1) арифметический, 2) пространственный, 3) кинематический, 4) физический, 5) биотический, 6) психический, 7) логический, 8) исторический (культурный), 9) лингвистический, 10) социальный, 11) экономический, 12) эстетический, 13) юридический, 14) этический и 15) пистический. См.: Н. Dooyeweerd, A new Critique of Theoretical Thought, Amsterdam: Paris 1955, II, 55-57.

[6] Здесь имеются в виду следующие сочинения: В. Loonstra, De geloofwaardigheid van de bijbel, Zoetermeer: Boekencentrum 1994 и L. Wierenga, De macht van de taal en de taal van de macht, Kampen: Kok-Voorhoeve 1996.

[7] Дословный перевод: «Вы совсем иные: вы познали Христа». — примеч. пер.

[8] Греческое слово sunekdechesthal означает «воспринимать все сразу».

[9] Греческое слово elenchein значит «уличать, порицать, срамить».

[10] Слово «эсхатология» буквально значит «учение о последних вещах» (о последних временах, новом пришествии Христа, страшном суде, о новых небесах и земле). В наше время это слово часто имеет другое значение. Оно указывает на эсхатологию не в конце времени, а в наше собственное время. Неправильным и устаревшим порядкам должен прийти конец, а христианину же следует выступать за радикальные перемены в этом мире.

[11] По-латински это звучит: amo quia amo.

[12] «Золотое правило», в отрыве от «закона и пророков», было известно еще в Древней Индии, Китае и Греции.

[13] Еще в 1937 г была защищена диссертация по богословию (в Свободном университете Амстердама), в которой утверждалось, что в совести имеется ядро и корень, которые якобы не принадлежат тварному миру, P. Prins, Hetgeweten, Delft: Meinema 1937, 508.

[14] Кальвин, Наставление III, 19, 15.

[15] В греч.: prohegmena и apoprohegmena.

[16] Кальвин, Наставление, III, 10, 2.

[17] Эта история заимствована из газеты Nederlands Dagblad от 9 июня 1979 г.

[18] Иногда проводится различие между dissimulatio (использование слов и предложений для введения кого-либо с их помощью в заблуждение) и simulatio (совершение поступков для введения в заблуждение, напр., притвориться безумным, как это сделал Давид у царя Анхуса [1 Цар. 21:13—15]). Далее мы можем назвать еще restrictio mentalis. Кто-либо использует слова, которые в абсолютном употреблении являются неправдой, но с помощью домысливания становятся правдивыми. Врагу можно было бы сказать: «В нашем доме никто не скрывается», думая при этом про себя (но не высказывая этого вслух): «В нашем доме не скрывается никто, кого бы мы могли позволить вам арестовать». См. об этом и других различениях: В. М. Lee, Mendacium officiosum, Groningen: De Vuurbaak 1979, 71—73. Мы и в дальнейшем используем эту работу.

[19] В классической этике различают еще два вида лжи, входящие в men dacium officiosum: это mendacium perniciosum, ложь, причиняющая вред ближнему; и mendacium iocosum, ложь, произносимая в шутку, причем слушатели не могут хорошо различить, где правда, а где нет.

[20] Это последнее отчетливо видно в ситуационной этике Дж. Флетче-ра, которую он также характеризует как неоказуистику. Situation Ethics, Philadelphia: Westminster Press 1966, 148.

[21] Число 613, по-видимому, связано с тем фактом, что Десять заповедей насчитывают в древнееврейском тексте 613 букв.

[22] См.: Кальвин, Наставление III, 4, 16-18. Также важно для нашей темы: IV, 10.

[23] Н. Д. Клостерман указывает на аналогичный характер ситуаций: «Непрерывность хода истории (включая любую моральную ситуацию) делает использование аналогии возможным. Прерывистость хода истории (включая любую моральную ситуацию) делает использование аналогии необходимым». См. его статью Casuistry as ministerial ethics, in J. H. F. Schaeffer, J. H. Smit en Th. Tromp (red.), Nuchtere noodzaak. Ethiek tussen navolging en compromis, Kampen: Kok 1997, 107.

[24] Это различие связывается со словами Павла (1 Кор. 7:25), которое в Вульгате передается следующим образом: Praeceptum Domini поп habeo, consilium autem do: Я не имею повеления Господня, а даю совет.

[25] Как это имело место во всех предыдущих изданиях нашей книги, 13-я глава которой называлась: Аскетика.