Писание как источник примеров

Вышеизложенного вполне достаточно, чтобы утвердиться во мнении, что Писание освещает и современные моральные проблемы. Мы не всегда используем его одинаковым образом. Оно может быть проводником, стражем и указателем направления. Однако его можно использовать еще одним способом. Оно указывает на примеры, которым нужно следовать.

Мы должны идти по стопам святых Ветхого и Нового Завета, беря с них пример (Лк. 4:25-27; 1 Кор. 10:1-3; Флп. 3:17; 2 Фес. 3:9; Евр. 6:12; 11,12:1-3; Иак. 5:17,18). Великим примером является, конечно же, сам Христос (Мф. 16:24; 19:21; Ин. 13:15; 1 Кор. 11:1; 1 Пет. 2:21).

Если бы мы использовали Писание только в качестве проводника, стража и указателя направления, мы бы слишком ограничили его роль в наших поступках. Ведь Писание — это нечто гораздо большее, чем просто книга, из которой можно черпать тексты, чтобы обосновать совершение определенных поступков или отказ от них. Писание — это книга союза между Богом и людьми, и оно открывает перед нами историю искупления Богом людей через Христа. Оно указывает, как нам с помощью веры стать членами общины Бога и Христа. В этом обществе, основанном на вере, рождается нравственное поведение (ethos). Рассказы о Христе и обо всех Его последователях побуждают нас к вере и к поступкам. «Но вы не так познали Христа» (Еф. 4:20)[7].

Насколько важным является пример, видно хотя бы из того факта, что апостолы делают больше, чем просто повторяют «написанное». В тех случаях, когда достаточно было бы простой ссылки, например, на Десять заповедей, они указывают на нашу жизнь «во Христе».

Одно другому не мешает. В Еф 6:2,3 Павел указывает на пятую заповедь; но начинает он не с этого. Прежде всего он говорит: «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе (Иисусе)» (Еф. 6:1). Мотивом здесь, как и в ряде других ситуаций, является следование Христу. Христианин должен жить иначе, чем язычник, не (только) потому, что этого требуют от него Десять заповедей, а потому, что он познал Христа (Еф. 4:20). Он должен уметь прощать так же, «как и Бог во Христе», даровавший ему прощение (Еф. 4:32). Он должен испытывать, что благоугодно Господу (Еф. 5:10). Мужчина и женщина должны найти в браке отражение отношений между Христом и его Церковью (Еф. 5:22—24). Христиане должны избегать разврата, потому что тела их суть члены Христовы (1 Кор. 6:3—5) и т. д. и т. п.

Поэтому можно было бы даже сказать, что только тот может правильно использовать Писание в качестве проводника, стража и указателя направления, кто поддерживает живую связь с Христом и его Церковью. Пример Христа и его последователей призывает нас к связи с Церковью как с телом Его, чтобы в рамках этого общества и совместно с ним вопрошать о воле Божьей. Это важно, в частности, для осмысления нами христианского образа жизни. Далеко не всегда можно просто сослаться на тексты Писания. Что должен сказать пастор тем, кто готовится к крещению, когда речь заходит о танцах, посещении бара, кинотеатра, о телевидении. Цитирование текстов ничего не даст. Однако идет ли речь о спорте, картах, алкоголе, курении, посещении кинотеатра, о телевидении или о чем-либо другом, — мнение о чьем-либо образе жизни и о конкретных поступках вытекает из ответа на вопрос: «Кто я, имеющий Христа перед глазами; кем я могу и должен быть?»

Использовать наш разум

Итак, мы можем использовать Писание различным образом. В то же время стало ясно: мы не можем обойтись только Писанием. Свое знание о мире мы черпаем не только из него. Тот, кто задумывается над какой-либо проблемой, например, медицинской или политической, должен разбираться в вопросах медицины или политики. Эти знания мы, разумеется, черпаем не из Писания. Писание имеет исключительную ценность для христианской этики, но это не единственный источник наших знаний. Поучительны слова Кальвина о пользовании нашим разумом. Он различал ratio ingenita, свойственный всем людям от природы; ratio vitiosa, являющийся следствием человеческой испорченности; и tertio ratio, направляемый Словом и Духом Божьим.

По его мнению, ratio ingenita (букв, «разум, полученный нами при рождении») может привести человечество к глубокому пониманию всех вещей и к совершению добрых поступков, даже если он и не знаком с книгами Писания. Как могли Кальвин и другие сказать такое?

Они верили в промысел Божий, который распределяет и дары разума среди людей. Разумеется, эти дары достались не только христианам. Нехристианам Бог также дает глубокое понимание разных вещей. Поэтому вместе с ними мы часто можем прийти к верному решению, используя свой «здравый смысл».

Ratio vitiosa (букв, «извращенный разум, который, в силу нашей греховности, не действует должным образом») является причиной того, что как другие люди, так и мы сами весьма многое делаем совершенно не так, как нужно. В этом случае мы неразумно пользуемся своим разумом.

К счастью, существует еще и tertio ratio (букв, «третий разум»), с помощью которого мы действуем должным образом, направляемые светом Писания. Используя вышеприведенные обозначения, можно было бы сказать, что tertio ratio делает нас способными использовать Писание в качестве стража и указателя направления. Мы пользуемся «обычным» знанием вещей, необходимых нам для нашего морального осмысления, однако в то же время руководствуемся тем, что нам может сказать Писание по этому поводу.

Итак, во всех делах мы должны использовать свой «обычный» разум. Чтобы указать на очевидность определенных решений, сторонники Реформации не боялись ссылаться, кроме Писания, на природу или на разум. Так, Кальвин в своем произведении «Наставление в христианской вере» указывает на то, что всем народам предоставлена свобода издавать законы, в которых они усматривают пользу. Единственным условием является то, что (во всех случаях) в основе должна быть заложена заповедь любви (IV, 20,15).

Важным является и то, что Кальвин говорит дальше. По его словам, во всех законах нам следует учитывать две вещи: предписание (constitutio) закона и его справедливость (aequitas).

Предписания вполне могут быть различными, если только они направлены к одной цели — справедливости. Справедливость — это цель, правило и предел всех законов. Они должны обнаруживать человечность (humanitas). Они должны быть сообразны условиям времени, места и характеру народа. Здесь Кальвин даже отваживается утверждать, что иногда другие законы делают это лучше, чем закон Моисея («Наставление», IV, 20,15-16)! Такие замечания важны для юриста и политика. Но они нужны и нам для морального осмысления. Ведь мы должны руководствоваться не только буквой (библейского) закона, но также и духом его. То, что Иисус говорите субботе («Суббота для человека, а не человек для субботы», Мк. 2:27), можно сказать обо всех заповедях. Итак, тот, кто конкретизирует божественные заповеди так, что человеческая жизнь при этом оказывается как бы заключенной в смирительную рубашку, непременно находится на ложном пути.

Если мы поймем, что такое справедливость, то не станем пользоваться Писанием как библицисты, не будем упорствовать в соблюдении устаревших моральных норм. Следует открыть дорогу возможности пересмотреть свою позицию. Не нужно бояться новых вопросов. Мы должны, живя в наше время и в наших условиях, соблюдать вечную заповедь Божью, открытую нам в Писании. Для этого мы нуждаемся не только в Писании, но и в разуме. Под разумом имеется в виду не автономный рассудок, посредством которого человек без помощи Бога определяет, что есть добро, что — зло. Мы понимаем это слово в том смысле, как это сказано в Пс. 118:34: «Вразуми меня, и я буду соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем».

Остерегайтесь мотивов

Употребить во зло можно все. В том числе и понятие справедливости. Его можно использовать против существующего права. Можно, ссылаясь на «дух» закона, ничего не сохранить от «буквы» его. Это станет еще заметнее, если снова рассмотрим слово, употреблявшееся ранее в связи со справедливостью, а именно, человечность. В современной этике, где Богу не находится места, человечность легко превращается в понятие, господствующее над всем. Все должно быть направлено на достижение человеческой, гуманной, достойной человека жизни.

Понятие человечности представляет ценность также и для нас. Однако что содержится в нем? Наполняется ли оно библейским смыслом или же современный человек сам определяет, что должно называться человечным, а что бесчеловечным? Разрешите привести пример. Если в браке не все обстоит благополучно, как прежде, и один или оба партнера обретают душевный покой и уют где-то на стороне, можете ли вы в этом случае сказать, что здесь находит свое проявление человечность? Тот, кто делает человечность центральным мотивом и придает ему свое собственное содержание, наверное, ответил бы на этот вопрос утвердительно. Однако христианину известно слово Иисуса о том, что «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5:28). Он знает, что Писание в разных местах свидетельствует о том, что брак — это священное установление и что его нельзя расторгать. Он верит, что седьмая заповедь является полезной и душеспасительной для человека, и поэтому никогда не станет выдавать за человечность то, что является супружеской неверностью. Возможно, все это выглядит весьма человечным, но не является таковым для того, кто с помощью Писания устанавливает, что в самом деле человечно.

В 4.3 мы видели, насколько опасно ссылаться на тексты вне их связи с контекстом. Однако так же опасно руководствоваться мотивом, обстоятельствами и закрывать глаза на то, что сказано в текстах. Это относится к человечности, а также к мотивам, играющим определенную роль в этике, таким, как справедливость, благополучие и любовь. Такого рода мотивы соответствуют духу Библии и христианства лишь до тех пор, пока они получают свое библейское и христианское содержание.

Особенно это касается любви, о которой в Писании говорится, что она не делает ближнему зла (Рим. 13:10). Теперь представим себе, что два человека поддерживают половые отношения до брака или же находятся в гомосексуальной связи друг с другом. Вероятно, они убеждены в том, что не причиняют никакого вреда друг другу, а проявляют именно любовь. Но действительно ли это та любовь, которой требует от нас Бог? Можем ли мы утверждать: люби и делай все, что захочешь? Такое утверждение противоречит библейским текстам. Бог нам не только дал заповедь любви, но и указал, к чему при этом следует стремиться. Принадлежат ли добрачные половые связи и гомосексуальные контакты к таким ценностям, или же эти формы любви не соответствуют воле Бога?

Иногда даже богословские мотивы могут играть значительную роль в этике. Вспомним об известной трехчленной структуре: сотворение — примирение — искупление. Всем трем из них можно дать одностороннее толкование, которое умалит их полноту, открытую нам в Писании.

Тот, кто делает акцент на мотиве сотворения мира, может легко прийти к абсолютизации миропорядка. В этом случае существующие социальные и политические отношения вполне могут быть приняты за миропорядок, данный нам при сотворении, в то время как они часто представляют собой всего лишь явления, принадлежащие своему времени. Особенно большое влияние это учение о миропорядке оказало на этику Лютера. Конечно, опасность со стороны консерватизма, отвергающего новые отношения, велика. Нам следует с вниманием относиться к миропорядку, данному при сотворении. Вспомним, что говорится в Быт. 1 и 2 о господстве человека над всяким творением, о труде и браке. Однако мы также всегда должны учитывать то значение, которое в этом смысле имеет искупление Христом.

Тот, кто выделяет мотив примирения, может с полным правом сказать, что самое существенное уже совершилось — на Голгофе. Христос расплатился за нас, и мы свободны от рабства и смерти. Однако и здесь может быть сделан неправильный акцент и тогда возникнет искажение наших поступков в духе пиетизма. Дело примирения нельзя рассматривать в отрыве от его связи с сотворением и искуплением.

Этика не должна становиться личным делом. Она должна также искать то, что ведет к спасению мира. Речь идет не только об обращении личности к Богу, но и о внимании к социальным и политическим аспектам жизни.

Тот, кто выделяет мотив искупления, может столкнуться с опасностью полной концентрации своего внимания на новом. Действительно, разве в Писании не сказано: «...се, творю все новое» (Отк. 21:5)? Руководствуясь таким эсхатологическим мотивом, можно легко разделаться со старым. Все, что утвердилось, виновно во всем; структуры, которые мы имеем сейчас в экономике, политике и социальной сфере, должны быть демонтированы. Основными лозунгами являются «революция» и «освобождение». К этому эсхатологическому мотиву было приковано большое внимание современной этики в 1970—1990-х гг., когда многие богословы были увлечены марксистскими идеями улучшения мира. На примирение в Христе в том виде, как оно уже осуществилось, не обращалось никакого внимания. Ни о каком мире для кого-либо не могло идти и речи, если в политике не утверждались мир и право. Все должно было подвергнуться коренной ломке. Все разговоры о миропорядке, данном нам при творении, были, разумеется, от лукавого.

Остерегайтесь односторонности в выборе мотивов! Сами мотивы прекрасны и все пользуются ими. Но мы постоянно должны стремиться к тому, чтобы в этике отразилось все Писание. Не должно быть места библицизму, когда мы обосновываем свое решение, опираясь на разрозненные тексты.

Однако не следует также рассматривать проблемы изолированно от текстов Библии, когда эти проблемы как бы начинают жить своей отдельной жизнью.

Взрослость и чуткость

Итак, можно подумать, что общение с Писанием представляет для христианской этики трудную задачу. И действительно, на различные этические вопросы у нас не найдется готового ответа, как бы твердо мы ни были убеждены в том, что Слово Божье является светильником нашей ноге и светом нашей стезе.

Однако мы можем взглянуть на эти трудности и по-другому. Ничего нет зазорного в том, что нам приходится задумываться о разных вещах и не на все вопросы получать ответы. В этом как раз наше достоинство. В ветхозаветные времена с Израилем поступали словно с несовершеннолетним, водя его за руку, о новозаветной церкви такого не скажешь.

Ее достоинством является взрослость (Гал. 4:1—3). Мы уже не питаемся молоком, как дети, а едим твердую пищу, как взрослые. Опыт и упражнения обострили наши чувства настолько, чтобы различать добро и зло (Евр. 5:12—14).

Мы можем пытаться узнать, что угодно Богу (Еф. 5:10). Павел молится о том, чтобы любовь филиппийцев возрастала все более «в познании и всяком чувстве, чтобы, познавая лучшее, [они] были чисты и непреткновенны в день Христов» (Флп. 1:9,10).

Просвещенные Святым Духом, мы будем в состоянии использовать Писание подобающим образом. Трудности во время обучения действительно существуют, однако не следует их преувеличивать.

Впрочем, нам нет нужды своими силами решать возникающие вопросы. Мы пребываем в церковном обществе, в котором поколения до нас слушали Писание и донесли до нас свой ответ. Также и сегодня мы не одиноки перед этими вопросами. Вместе с другими, сталкивающимися с ними и желающими вместе с нами слушать Писание, мы должны заниматься моральным осмыслением.

Было бы проявлением индивидуализма утверждать, что каждый для себя самого, но с помощью Бога, должен определить, что ему следует, а чего не следует делать. Такая установка ошибочна. Святой Дух привязывает нас друг к другу, желая, чтобы мы считались друг с другом даже при различии во мнениях (Рим. 14,15; 1 Кор. 8-10). Если мы идем своим путем, то должны знать почему. «Всякий поступай по удостоверению своего ума» (Рим. 14:5), Это сильное воззвание! Каждый должен знать, что он делает. Это должно быть его твердым внутренним убеждением. Таким образом, это не свобода от обязательств, в том смысле, что каждый имеет свое собственное убеждение. В общине Христа мы прилепились друг к другу не как отдельные песчинки. Будучи взрослыми, мы должны отдавать себе отчет в своем мнении. Зрелость и индивидуализм — это разные вещи.

Приведенные здесь тексты Писания, переносят нас в среду, полностью отличную от единообразного законничества (все мы должны думать и действовать одинаково) или от косного морализаторства (так было раньше, поэтому так должно оставаться и сейчас).

Следует непрестанно молиться о даровании ясного ума и чуткости. Тот, кто молится об обновлении ума, молится о том, чтобы ему было позволено различать, в чем заключается воля Божья, благая, угодная и совершенная (Рим. 12'2). Этим нам указывается пусть не самый легкий, но самый отрадный путь. Связанные с Писанием и руководимые Духом, мы принимаем решения в свободе, в которой Христос хочет, чтобы мы поступали как сыновья, а не как рабы (Гал. 5:1—3).

5. ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

Основные заповеди

Ответ на вопрос, какой раздел Писания больше всего обсуждается, когда речь идет об ответственных поступках, соответствующих духу христианства, должен звучать так: Десять заповедей. Можно предположить, что уже в Израиле Декалог (букв, «десять слов») образовывал постоянный раздел в системе обучения молодежи. Разумеется, так дело обстояло в церкви. Еще задолго до Реформации принципы обучения концентрировались вокруг Десяти заповедей, Апостольского символа веры и молитвы «Отче наш» Их основные положения мы обнаруживаем в катехизисах деятелей Реформации. В Большом и Малом катехизисах Лютера (1529) объяснение Декалога предшествует обсуждению таких основ, как Апостольский символ веры и «Отче наш». В Женевском катехизисе (1545) Кальвин вначале рассматривает Апостольский символ веры и в заключение — «Отче наш». В частности, Кальвин обнаружил в Десяти заповедях выражение воли Божьей для жизни верующего. В этом вопросе реформатское богословие шло за ним Можно безоговорочно утверждать, что Гейдельбергский катехизис и Полный и Краткий катехизисы Вестминстерской конфессии с толкованием Декалога на протяжении веков составляли костяк системы обучения этике в реформатских церквах. Так, Гейдельбергский катехизис (1563) уделяет Десяти заповедям не менее десяти воскресных дней из пятидесяти двух.

В предыдущей главе нам хотелось, в частности, пояснить, что в христианской этике мы имеем дело со всем Писанием в целом. То есть не следует ограничиваться только Десятью заповедями. В процессе занятий христианской этикой на первый план выступают также многие другие разделы Библии. Вспомним Нагорную проповедь из Евангелия от Матфея (гл. 5 — 7) или гимн любви в Первом послании к Коринфянам (гл. 13). Однако в настоящем введении в христианскую этику наше внимание привлекают только Десять заповедей, так как с полным правом можно утверждать, что в Декалоге мы имеем дело с основными заповедями Божьими. Ниже будет показано, что Декалог представлял важность не только для древнего Израиля, но что и новозаветная община может принять его как норму для своей христианской жизни.

Приведем сначала некоторые сведения о Декалоге из Писания. Текст Десяти заповедей, или Декалога, сообщается нам дважды, а именно: в Книге Исход, гл. 20, и в Книге Второзаконие, гл. 5. В обоих случаях этот текст предваряет изложение законодательства. В торжественном стиле эти «слова союза» объявляются во всеуслышание народу Израиля как своего рода основной закон. Они были выбиты на двух отдельных каменных скрижалях, «на которых начертаны были перстом Божиим» (Исх. 31:18) и положены в ковчег (Втор. 10:1—3).

Как в Ветхом, так и в Новом Завете обнаруживается знакомство с Десятью заповедями. Вспомним Иер. 7:9,10, где Бог говорит своему народу: «Как! вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи, и кадите Ваалу, и ходите во след иных богов, которых вы не знаете, и потом приходите и становитесь пред лицем Моим в доме сем, над которым наречено имя Мое...»

В Ос. 4:2а последовательно перечисляются: «Клятва и обман, убийство и воровством прелюбодейство». Декалог вместе с молитвой «Слушай, Израиль» (Sjema) ежедневно зачитывался в храме, а впоследствии и в синагоге (Втор. 6:4—9; 11:13-21;Чис. 15:37-41).

В Новом Завете Иисус говорит богатому юноше, что он должен соблюдать «заповеди». На вопрос молодого человека, какие это заповеди, Иисус отвечает: «Не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19:18,19). Таким образом, сюда включены заповеди с пятой по девятую, в основном в том порядке, как они изложены в Декалоге.

Несколько иначе они приводятся Павлом в Рим. 13:9, хотя связь с Декалогом и здесь очевидна. Он говорит, что «заповеди: „не прелюбодействуй", „не убивай", „не лжесвидетельствуй", „не пожелай чужого", и все другие заключаются в сем слове: „люби ближнего твоего, как самого себя"». Таким образом, здесь мы сталкиваемся с заповедями от шестой до восьмой плюс — десятая заповедь. В Иак. 2:11 называются шестая и седьмая заповеди: «Тот же, Кто сказал: „не прелюбодействуй", сказал и: „не убей"». Явное влияние Декалога заметно в последовательности, в которой в 1 Тим. 1:9,10 приводится так называемый каталог пороков: «Закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных [вспомним первую скрижаль Декалога!], для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц, для блудников, мужеложников, человекохищников (клеветников, скотоложников), лжецов, клятвопреступников, и для всего, что противно здравому учению». Здесь нашел свое отражение порядок изложения заповедей второй скрижали, начиная с пятой, против оскорбителей отца (или же с учетом Исх. 21:15, наверное, лучше было бы передать это место так: «тот, кто ударит отца своего или свою мать»), до девятой заповеди, против лжецов. Восьмая заповедь запрещает здесь похищение людей.

В прежние времена это было весьма актуальным (ср.: Исх. 2:16). Против этой заповеди грешат охотники за рабами, вербовщики и торговцы женщинами! Данный аспект и в настоящее время продолжает оставаться злободневным в восьмой заповеди. Вспомним хотя бы о захватах самолетов, во время которых жизнь людей фактически оказывается в руках воздушных пиратов!

Приведенных данных достаточно, чтобы показать, что Декалог в Писании занимает совершенно особое место. Действительно, о нем говорят как о «торе в торе». Тора (законодательство) Моисея состоит из сотен установлений, но в этой торе мы обнаруживаем еще одну тору, с основными заповедями, которые нам известны также, как в свое время они были известны израильтянину.

5.2. Церковь еще у Синая?

Однако не все считают, что Десять заповедей вправе занимать такую ключевую позицию. При этом часто указывают на ветхозаветное происхождение Декалога. Как же мы, живущие после воскресения Христа, можем искать в Декалоге основные для себя заповеди? Уго Ретлисбергер написал об этом книгу с выразительным названием: Kirche am Sinai («Церковь на Синае»). Церковь, для которой Десять заповедей занимают такое центральное место, фактически, по мнению Ретлисбергера, осталась у Синая, и не может быть названа новозаветной общиной. Давайте подробнее рассмотрим его аргументы, которыми он подкрепляет свою позицию. Ведь этот пункт отличается большой емкостью.

Ретлисбергер считает, что Десять заповедей в новозаветной «катехезе» не играли абсолютно никакой существенной роли. По его мнению, такую роль, однако, сыграли всякие другие элементы, например, мотив света и тьмы, любви, а также подражания Христу. Однако Декалог, какой считает, нигде не был исходной точкой для наставления в этике. По мнению Ретлисбергера, этого и не могло быть, потому что Христос зовется концом закона (Рим. 10:4). Церковь не может оставаться у Синая, потому что старый союз утратил свою силу. Вместо закона выступил Христос. Тот, кто с Ним в союзе и живет по любви, тот исполнил закон. То, чего Бог требует от нас, он нам дарит как плоды Духа. Мы должны испытать волю Божью. Необходимо каждый раз исследовать заново, чтобы понять, какое значение имеет любовь и подражание Христу в конкретном случае. Как бы то ни было, не у Синая (Десять заповедей!) узнала церковь, чего от нее ждет Бог. Итак, Декалогу более не принадлежит центральное место? И, разумеется, его должен занять мотив любви, которая одна может указать путь, не требуя от нас более никакой связи с Декалогом? Однако если внимательнее взглянуть на то, как Ретлисбергер защищает свое положение об отсутствии Декалога при наставлении в этике Нового Завета, бросится в глаза следующее. Он может продолжать оставаться на своих позициях лишь в том случае, если вонзит нож в тело Писания. Например, Павел (Еф. 6:2) требует от детей послушания своим родителям, ссылаясь при этом на пятую заповедь: «Почитай отца твоего и мать». Это, безусловно, противоречит позиции Ретлисбергера. Однако Ретлисбергер считает, что Еф. 6:2 является позднейшей вставкой и самому Павлу эти слова не принадлежат. О Евангелии от Матфея, неоднократно отсылающем нас к Синаю и к Десяти заповедям (см. напр.: Мф. 5:17-19, 19:18,19), Ретлисбергер говорит, что оно не дает нам никакой надежды получить ответ на вопрос о том, в чем подчиненность христиан еврейскому закону зашла далеко, а в чем нет. Также и Иак. 2:11, где, как мы уже видели, цитируются шестая и седьмая заповеди, для Ретлисбергера не авторитет. Он усматривает в письме Иакова отражение более поздних событий, с характерными рецидивами иудаизма.

Таким образом, Ретлисбергер устраняет все, что противоречит его точке зрения и заменяет собственной теорией, состоящей в исправлении указанных мест Писания. Конечно, таким способом можно доказать все что угодно. Однако свидетельство Нового Завета о том, что Декалог сохраняет свое значение, является слишком сильным, чтобы его мог обойти молчанием Ретлисбергер или кто-либо другой.