Сложная историческая судьба Пиренейского полуострова в средние века создала здесь особый мир, окрашенный сосуществованием разных этнических групп, разных конфессий и разных культур. Взаимодействие и взаимовлияние христианского (уходившего корнями в кельтиберские, римские и германские традиции), мусульманского (преимущественно арабо-берберского) и иудейского субстратов прослеживается на протяжении всего средневековья. Своего рода пиком взаимопроникновения и в то же время «баланса сил» была эпоха Альфонса Х Мудрого (1252—1284). XIV—XV вв. стали свидетелями постепенного сознательного отвержения победившими христианами иудейских и исламских культурных традиций, при том, что неосознанно они продолжали впитываться и перерабатываться христианской культурой. Примером тому могут служить складывавшийся в это время архитектурный и декоративный стиль мудехар, использование арабского языка как языка поэзии, усвоение форм и приемов арабской поэзии и музыки, традиционное внимание пиренейских университетов к математике и медицине, основанных на знании восточных достижений в этой области, и многое другое. Очень сильно мусульманское влияние сказывалось в повседневной жизни — модах, убранстве жилищ, составе питания. Западноевропейские путешественники XV в., попадая за Пиренеи, бывали поражены «чужеземными», «нехристианскими» одеждой и образом жизни горожан Кастилии и Андалусии.
Объединение Кастилии и Арагона в XV в. повлекло за собой не только создание крупного государства Испании и нарушение политического баланса на полуострове, но и резкие социально-культурные перемены, некоторые — катастрофического характера. Политика жесткой централизации и в управлении, и в идеологии, и культуре создавала, с одной стороны, новую социальную стратификацию, особенно внутри господствующего класса, с другой — новую шкалу ценностей, характерных для государства нового типа — будущей абсолютной монархии. Завоевание Гранадского королевства, изгнание иудеев и открытие Америки — три события 1492 г. — четко обозначили ориентацию Католических государей: создание великой христианской державы, защитницы католической веры и повелительницы заморских земель. Включение Испании в Габсбургскую империю на фоне Реформации и связанных с ней катаклизмов XVI в. усугубило эти устремления Испанского государства. На внешнеполитическом уровне это выразилось в столкновениях с Англией и Францией, включении в состав испанской монархии Португалии, длительной борьбе с Нидерландами. Ту же окраску имели и действия испанских Габсбургов на Тридентском соборе. Во внутренней жизни это вылилось в создание новой инквизиции, Святой эрмандады, преследования и изгнание морисков[1], гонения на новообращенных христиан. За XVI в. дважды изменилась жизнь в испанских королевствах: в начале столетия, когда они повернулись лицом к Европе, открывшись новым веяниям в бурлящие первые годы правления Карла V, и во второй половине столетия, когда надежды начала века закончились реакцией Филиппа II, с инквизиционными процессами, индексами запрещенных книг и т.п.
Великие географические открытия
И пиренейская культура
Итак, 1492 год обозначил два фактора исторического и культурного развития стран Пиренейского полуострова в конце XV — начале XVI в.: Великие географические открытия и внутренняя идейно-политическая ситуация. Третьим, пожалуй, не менее сильным, но более опосредованным, было влияние запиренейской Европы, прежде всего итальянского гуманизма. Реформации и Контрреформации.
Географические открытия начали играть заметную роль в истории и культуре пиренейских стран, в особенности Португалии, задолго до того, как они стали Великими. Уже в конце XIV в. Атлантика манила мореплавателей, а в XV в. благодаря древним морским традициям, изобретениям в области навигации, использованию знаний арабских мореходов и умелого покровительства короны португальцы сделали возможным для себя и остальной Европы те два открытия, которые, по словам Мишле, были совершены в XVI столетии: открытие мира и открытие человека. Непосредственный результат Великих географических открытий — изменения географических представлений — был лишь составной частью этого процесса. Гораздо важнее, что уже первые мореплаватели ощутили относительность и изменчивость времени и пространства вне городских стен и колокольного звона и осознали многообразие и множественность форм мира. В XV в., казалось, все литературные формы были использованы для рассказа о заморских землях. Первыми к ним обратились хронисты. Одну из лучших работ подобного рода, «Хронику событий в Гвинее», создал королевский хронист и хранитель королевского архива Гомеш Эанеш Зурара (1453). Однако во второй половине XV в. на смену изложениям событий военных походов и захватов городов и крепостей приходят путевые заметки и дневники, которые оставили нам участники экспедиций: Франсишку де Алмейда, А. Кадамошту, анонимный автор истории плавания Кабрала. Начало XVI в. ознаменовалось появлением «Описания Сеуты по побережью», «Островов Океана», приписываемых Валентину Фернандешу (1507) и лоций. Венцом подобных сочинений стал труд Дьогу Пашеку Перейры «О положении земли» — научное описание известных к тому времени земель, еще со ссылками на древних авторов, но без особой латинской изысканности, а во второй половине XVI в. — знаменитая «Трагическая история морских путешествий», написанная в форме судового дневника, в котором место рассуждении и цитат занимают непосредственные наблюдения и восприятие сиюминутных событий. Таким образом, в литературе о заморских плаваниях и в письменной культуре вообще происходит своего рода перераспределение ролей между средствами получения знаний, или информации: резко возрастает значение карт, рисунков и описаний непосредственных, чаще всего визуальных ощущений «в ущерб» литературным источникам и рациональным построениям. Более того, накопление новых знаний заставило многих пиренейских мыслителей, особенно сочетавших интеллектуальную и практическую деятельность, усомниться в античных авторитетах, провозгласить приоритет современности и современной культуры над эпохой и культурой древних. Особенно сильным это направление было среди португальских авторов.
Расширение представлений о мире шло сначала по пути количественного накопления описаний явлений ботаники, зоологии, астрономии, наблюдений за чужими нравами и обычаями, пока еще в слитном, не расчлененном на сферы знания и не осмысленном теоретически виде. Живость материала дополнялась и стилистическим разнообразием записок, ибо они принадлежали перу священников и лоцманов, королевских чиновников и простых матросов. Во многих из них, особенно в рассказах о кораблекрушениях, авторы субъективно не ставили перед собой литературных задач, а лишь стремились дать «руководство» по поведению в трагических обстоятельствах; тем не менее благодаря им в ученую, письменную литературу внедрялась традиция устных сказаний. Эти рассказы, написанные живым простонародным языком, расцвеченным морским жаргоном и яркими метафорами, вводят в мир повседневности, а не романтики дальних морских путешествий.
Однако уже в середине XVI в. в трудах Пашеку Перейры, Фернана де Оливейры, наконец, воина, ученого и изобретателя Жоана де Каштру («Путь из Лиссабона в Гоа», «Трактат о сфере») делаются попытки перевести проблемы познания мира с непосредственно-эмпирического уровня на теоретический. В их трудах возникает понимание опыта как силы и основы знания. Жоан де Каштру писал, что многое, о чем он повествует, кажется невероятным, но разум должен подчиниться реальности, ибо все это подтверждено фактами. Так появляется и решается еще одна проблема — критериев истинности знания.
В записках путешественников и миссионеров содержались сведения не только о географии и ботанике, но и о поведении и психологии людей, об их способностях. Сочинения по медицине, впитавшие в себя традиции заморских стран, как, например, «Трактат о лекарствах и лечении в Восточной Индии», рассказывали новое о человеке как физическом организме. Такое накопление разнообразных и разнородных сведений о человеке, удивление перед многообразием форм человеческой жизни, расширяя представления европейца, заставляли его задуматься над глобальными, сущностными вопросами: что такое человек? где границы человеческого? в чем отличия и роль человека цивилизованного? наконец, что такое человечество?
Ответы на эти вопросы во многом зависели от того, насколько было возможно для автора преодолеть тождество понятий «человек» и «христианин», что было под силу немногим. Большинство испанцев считали жителей Америки неполноценными существами. В то же время перу Бернардино де Саагун принадлежит блестящая, единственная в своем роде и по объему, и по предмету, и по уровню изысканий «Всеобщая история Новой Испании», которая представляла собой лингвистическое и этнографическое исследование жизни ацтеков, показывавшее их во всем равными европейцам. С иных позиций, позиций христианского милосердия и гуманизма, воздавал должное индейцам Бартоломе де Лас Касас (1474—1566), решительно вставший на их защиту. Он считал индейцев равными перед Богом белым людям, отрицал рабство, противопоставляя в своих «Историях Индий» простодушным туземцам жестоких завоевателей. В этом контексте многие мыслители XVI в. двойственно оценивали деятельность испанцев и португальцев в заморских землях и сами открытия: если для расширения познаний они были несомненно полезны, то вседозволенность, обретенная открывателями и завоевателями, губительно сказывалась на нравственности европейцев.
В первой половине XVI в. и в Португалии, и в Испанском королевстве складывается колониальная политика и оформляется официальная идеология колониальной империи как орудия воли Божией и проводника идей христианства, а с ними — и цивилизации. Но она же порождала и возражения. Жоан де Каштру, Фернан де Оливейра обращали внимание на то, что заморская экспансия не всегда оборачивается добром для метрополии. Португальский поэт Са де Миранда с горечью замечает: «Под запах корицы Лиссабон лишает королевство его людей». Во второй половине XVI в. все чаще звучат обвинения в том, что «португальцы, которые едут в те земли, едут не для чего иного, кроме как обогащения любой ценой». Писатели-моралисты осознают, что в обществе утрачено понимание единства цели и средств, а это ведет к разрушению морали, государства и власти вообще. Так, в форме ежой критики действий португальцев за морями созданы Дьогу де Коуту «Диалоги опытного солдата» (1570). Как свидетельство противоречивости любой колониальной политики и колониального владычества написано «Паломничество» Фернана Мендеша Пинту. Но последняя работа гораздо шире по своему смыслу. Сюжет ее прост: это судьба и приключения португальца, «обреченного» на заморские похождения, вынужденного прибегать к обману и надувательству, чтобы выжить и приспособиться к противоречиям этого мира. В основу «Паломничества» легла жизнь самого Мендеша Пинту, который пережил похищение пиратами, тринадцатикратный плен и семнадцатикратную продажу в рабство в Индии, Эфиопии, Аравии, Китае, на Суматре и пр. Несмотря на это он занимался торговлей и пиратством, богател и разорялся. «Паломничество» Мендеша Пинту выходит за рамки чисто географических и бытовых записок; оно несомненно является литературным произведением, в котором даны образы и представления человека Запада и человека Востока, и в то же время сделана попытка ответить на вопрос о смысле пребывания португальцев в мире.
Автор «Паломничества» несколько опередил эпоху: хотя оно было написано между 1569 и 1578 гг., читать его стали в начале XVII в., после публикации в 1614 г. и перевода в 1620 г. на испанский, когда осознание кризиса колониальной политики стало всеобщим. Характерно, что за этими двумя изданиями последовали в XVII в. многочисленные переводы на другие европейские языки — французский, немецкий, голландский, английский, и Мендеш Пинту, которого нередко называли Камоэнсом в прозе, стал одним из самых читаемых авторов.
Луиш Камоэнс
Иное решение вопрос о месте человека в мире получил в крупнейшей поэме эпохи Великих географических открытий — в «Лузиадах» Камоэнса. Чтобы понять истоки этого решения, надо представить себе судьбу великого португальского поэта. Он родился около 1525 г., видимо, в семье мелких дворян. О жизни его известно немного и известия не точны. Неясно, где он учился, хотя его творчество, полное античных и средневековых реминисценций, говорит о хорошем знакомстве с литературными и историческими источниками. Очевидно, в ранние годы, пережив несчастную любовь и подвергшись опале, он уезжает в Марокко, там в сражении теряет глаз. Вернувшись в Лиссабон, он опять навлекает на себя гнев двора, попадает в тюрьму, а получив прощение, в 1553 г. отправляется в Индию, где служит Португалии то мечом воина, то пером чиновника. На обратном пути Камоэнс побывал в Африке. Вновь он появляется в Лиссабоне в 1569 г.; с собою он привозит рукопись поэмы, спасенную, кстати, им во время кораблекрушения, и в 1572 г. «Лузиады» (что в переводе значит «португальцы») вышли в свет.
«Лузиады» стали величайшим поэтическим произведением португальцев эпохи географических открытий. Каждая песнь поэмы становится гимном Португалии и человеку. Опираясь при создании «Лузиад» на классические образцы античной и итальянской ренессансной поэзии, Камоэнс использует их для утверждения славы португальского языка и португальского королевства, истоки которой — в его истории. К осознанию величия активной человеческой личности Камоэнс приводит читателя, подчеркивая те противоречия жизни и тяжкие труды, которые и составляют жизнь человека и историю народа в их героическом преодолении. В то же время португальская история включена в мировую так же, как португальское королевство — в мировое пространство, и все это вместе объединяется христианством, в котором Камоэнс видит и подчеркивает прежде всего его героический дух. Таким образом, проблема, волновавшая Мендеша Пинту и других в это время — место человека в мире,— решается как титаническое преодоление невозможного личностью, воплощающей через свою доблесть божественный план.
