Характер знания в конфуцианско-даосистской культурной традиции резко отличается от западно-европейского его понимания. Вплоть до XX в. европейские мыслители с пренебрежением и высокомерием относились к духовным и интеллектуальным исканиям китайского народа и его мудрецов. Об этом, в частности, свидетельствуют отзывы Гегеля о философии китайских мыслителей, которых он читал и недооценил. О Конфуции он высказался коротко и решительно: "У него совершенно нельзя найти никакой спекулятивной философии, а на основании собственных его произведений можно сделать заключение, что для его славы было бы лучше, если бы они не были переведены".
Исследуя ту же проблему, западноевропейский историк художественной культуры М. Каррьер пишет, что китайцы "приобрели много сведений, многое открыли раньше европейцев, но они всегда заботились не столько о причине, об основаниях, сколько о ближайшей цели; в разысканиях ими руководит одна польза, а оттого они и не доходят до настоящего знания, которое дается только тому, кто ищет его из любознательности и из-за истины: полезное прилагается само собой".
Столь категорические высказывания наводят на следующие размышления: может ли одна культура обладать монополией на знание и что такое знание вообще и, если оно является достоянием всего человечества, каким образом оно реализуется в культуре китайцев? В энциклопедической литературе о знании пишется, что оно - "проверенный общественно-исторической практикой и удостоверенный логикой результат процесса познания действительности, адекватное ее отражение в сознании человека в виде представлений, понятий, суждений, теорий. Знание обладает различной степенью достоверности, отражая диалектику абсолютной и относительной истины. По своему генезису и способу функционирования знание является социальным феноменом. Оно фиксируется в форме знаков естественных и искусственных языков".
Знания могут быть донаучными, обыденно-житейскими, художественными и научными. Важно отметить, что знания опосредованы культурой, ее традициями и определенной системой ценностей. А это значит, что каждый исторический тип культуры имеет право на свои "причуды", на собственные установки и свой менталитет. Как надо подходить к оценкам чужой культуры, хорошо разъясняет В. М. Алексеев: "Не то важно, что мы видим, а то, что видит китаец. Наше суждение начинается лишь с того момента, когда мы поймем, наконец, почему китаец наслаждается там, где мы бываем только ошарашены".
Конфуцианское учение о знании подчинено нравственно-социальной проблематике. Для Конфуция знать "значит знать людей". Познание природы его мало интересовало, что в какой-то мере находилось в явной дисгармонии с выдающимися достижениями китайцев в области научно-технических изобретений. Еще за тысячу лет до Конфуция древние жители равнины Хуанхэ знали календарь, иероглифическую письменность и т.д. В дальнейшем они изобрели компас, порох, научились изготовлять фарфор, шелк и т.д. Однако научно-технические знания Конфуций считал опасными, поскольку они отвлекают от духовного совершенствования, и демонстративно их сторонился. Один из учеников, интересовавшихся хозяйственными делами, даже вызвал большое неудовольствие учителя тем, что спросил его о технологии земледельческого труда. "Об этом надо спросить у крестьянина!" - с досадой ответил Конфуций.
Однако нельзя полагать, что Конфуций осуждал рациональное знание. Наоборот, он был противником притязаний на сверхъестественную мудрость. Великий китайский мудрец сделал своему народу предупреждение, которое имеет общекультурную ценность: "Никогда не имейте дела с теми, кто притязает на общение со сверхъестественными силами. Если вы позволите культу сверхъестественного утвердиться в вашей стране, произойдут ужасные бедствия".
Первейшим долгом Конфуций считал развитие в человеке естественных достоинств и устранение его недостатков. Он часто говорил своим ученикам, что не правда делает человека великим, а человек делает великой правду! Конфуций предлагал изучать ошибки человека или присматриваться к тому, как он выполняет свой повседневный долг перед ближними. Он не строил теорий и часто говорил ученикам, что книжное образование оторвано от жизни, делает человека не столько умнее, сколько глупее. "Вы можете вызубрить наизусть триста песен канона, но, если вы окажетесь негодными к управлению, когда вам доверят власть, или же к исполнению поручения государя, когда вам поручат вести переговоры, какой прок от ваших знаний, будь вы даже самыми учеными в мире людьми?"
Практика для Конфуция - это прежде всего общение с людьми. Истинно мудрый должен жить как живут все, жить по обычаю и искать в жизни лишь моральное удовлетворение. Жить как все - означало жить в соответствии с определенным ритуалом. Несомненно, ритуал был центральным понятием древнекитайской традиции, причем китайцы не делали различия между религиозными обрядами и светскими церемониями. Для Конфуция ритуал - это главное условие человеческого общежития и, следовательно, лучшее средство знания того, что такое человечность. Другими словами, Конфуций открыл в ритуале основу всей человеческой деятельности, рецепт правильного поведения на все случаи жизни. Можно прочитать в "Беседах и суждениях" напутствие Учителя: "В обществе держитесь так, словно принимаете почетного гостя. Исполняя служебные обязанности, ведите себя так, словно руководите торжественными жертвоприношениями. Не делайте другим того, чего себе не желаете. Так вы не сотворите зла ни в государстве, ни в семье".
Таким образом, Конфуций увидел в ритуале воплощение вечно живых качеств человеческого общежития, ведь всякое ритуальное действие не может не быть общепринятой нормой людей и, следовательно, их общим достоянием. Так, живущий по ритуалу, согласно Конфуцию, живет в согласии со всеми людьми. Ритуал оказывается у него всеобщей мерой гармонии в отношениях между людьми, в отношении человека к самому себе. Сдержанность - вот жизненное кредо китайского мыслителя. Но сдержанность, не ущемляющая человеческие чувства, а способная уважать своего родственника, соседа и просто незнакомого.
Сдержанность и самообладание, реализованные в ритуале, проистекают в конечном счете из опыта "самоопределения" человеческого "я" в системе "коллективного" сознания. Ритуал требует от человека жить самоустранением, освобождает личность от частых эгоистических устремлений, для того, чтобы выявить вечно живые родовые свойства человечества. В ритуале обнажается матрица человеческой социальности. В то же время ритуал не задан изначально человеку. Он усваивается благодаря учению и вырастает из характера человека, его воли21. В конфуцианстве отличительным признаком человека объявляется не просто сознание или разум, а решимость исполнять свой долг, принять до конца свой долг, принять свою судьбу, жить волей всецело нравственной, поскольку она действует в сообществе людей и сама его созидает. Воля требует сосредоточения душевных сил, она соединяет в себе разум и чувства, и недаром китайская традиция никогда не противопоставляла одно другому. Средоточием духовной жизни человека в Китае считалось "сердце" - вместилище и сознания, и чувств. Взгляд на человека как на изначально нравственное существо стал в Китае общепризнанным. Человек, преступивший нормы морали, становится в глазах китайцев не более чем "говорящим животным".
Долженствование, на котором утверждается ритуал, не является этическим принципом, который можно вывести путем отвлеченных логических доказательств, его нельзя установить и очередным президентским указом. Оно не существует вне времени и пространства. Оно рассеяно в хаосе жизненных случайностей и не может быть подведено под какой-либо закон. О нем надо молчать. Им нужно жить.
Мудрец заведомо ничего не отрицает и не утверждает, он безмятежен и лишен предубеждений. Для Конфуция в действии, вдохновленном долгом, нет жесткой границы между человеком и окружающей средой. Мы не найдем в его высказываниях отчетливого представления о человеке как психически целостном субъекте, который бы оставался равен самому себе в потоке времени. Мы сталкиваемся со взглядом на человека, в корне отличающимся от европейских представлений о личности. Личность в конфуцианской традиции представляется как бы сетью межчеловеческих отношений, "общественным лицом". Человек есть то, чем он является для других, и живет он волей к "преодолению себя", волей, превосходящей индивидуальную жизнь, побеждающей даже смерть. "Утром, познав Путь, вечером можно умереть", гласит многозначительное изречение Конфуция.
Жизнь конфуциева мудреца скромна, но свободна от пошлой обыденщины. Она не призвана быть примером каких-то идеалов и принципов, не подчинена погоне за успехами. Этот мудрец идет "срединным путем", не впадая в крайности, будучи всегда готовым на разумный компромисс. Не отставать и не забегать вперед, всегда "соответствовать времени" и уметь пересматривать свой опыт, исправлять свои промахи и хранить верность своей возвышенной мечте, неуклонно расширять свой кругозор - такова истина "срединного пути", завещанная Конфуцием. Только целомудренное и любящее человеческое сердце может ведать, как следует поступать в этом изменчивом мире.
Возвышенная мечта, которая, подобно маяку, указывает человеку его предназначение, реализуется в принципе человечности. Быть человечным для Конфуция означает любить людей. Индивид, наделенный человечностью, должен обладать следующими качествами: учтивостью, великодушием, прилежанием и добротой. Тот, кто учтив в общении, избегает оскорблений. Тот, кто великодушен, привлечет к себе других людей. Тот, кто честен, привлечет к себе доверие других людей. Тот, кто прилежен, добьется успеха. Тот, кто добр, может использовать людей на службе.
Таким образом, человечность для Конфуция - это мера всех добродетелей, мера социальности и культурности человека. Человечность - это путь человека к себе. Она создает мост между тем, что он есть и тем, чем он должен быть. Этот путь каждый обязан пройти сам. Быть или не быть человечным - зависит от нас самих.
Нравственные идеи Конфуция привели к замене религиозного идеала Неба этическим идеалом Небесного пути. И Небесный путь, и человеческое сердце повинуются моральному закону. Для Конфуция истинное служение Небу выражается в служении людям. Когда его попросили объяснить, что такое мудрость, он сказал: "Отдавать все силы служению людям, почитать духов и держаться от них в отдалении - вот это и есть мудрость". Когда его спросили, как следует служить духам предков и божествам, от ответил: "Ты еще не знаешь, как служить людям. Разве ты можешь знать, как служить духам?" Признавая существование духов, он делал акцент на нравственном и воспитательном значении обрядов. Этика для него заслонила собой религию.
Откуда же у Конфуция такое нежелание определить четкую позицию в отношении религиозной веры? Причину, вероятнее всего, нужно искать в том, что конфуцианство - это своего рода псевдорелигия: она трактует на религиозный лад жизненные принципы человека, но утверждает их моральную самоценность. Духовное подвижничество конфуцианского человека кристаллизуется в формах культуры. Конфуцианцы с готовностью признавали во все времена, что бытующие в народе культы основываются на иллюзии, но иллюзии полезной для самих людей, а потому правдивой. Духовным наследникам Конфуция не было поэтому нужды доказывать существование духов или опровергать их. Они могли принять обе точки зрения условно истинными в силу того, что они приняты в обществе и от них зависит поведение людей.
Исследователи древней литературы и фольклора часто отмечают, что сюжеты мифов и сказаний имеют своим прототипом годовой цикл, знаменующий периодическое воскресение и умирание природы. В наследии Конфуция мы встречаемся с прямо противоположным ходом мысли. Конфуций не стремится преобразить реальность в миф, а скорее раскрывает естественные корни мифа, низводя священное до естественного хода жизни. Разговоры мыслителя о Небе есть в своем роде антимиф, где повествование о Небе выступает в форме молчания, а знание об обыденном - в форме речи. Здесь намечается начало той магистральной линии китайской традиции, которая выразилась в известном изречении средневековой эпохи: "Обыкновенное сознание - это и есть правда".
Так повседневная жизнь оказывается для Конфуция не просто нагромождением случайных, бессмысленных эпизодов. В глубине потока жизни вьется жизнь "Небесной судьбы", и эта судьба доступна человеческому знанию и постигается "чутьем сердца". Как бы ни был жесток и лжив мир вокруг, какие бы невзгоды не выпадали на долю конфуцианского мудреца, он не отчаивается. Его жизнь кажется ему глубоко осмысленной. В этой судьбоносной своей жизни он находит великую опору и защиту. Даже в минуту смертельной опасности Конфуций не терял самообладания. Он говорил в такие минуты, что Небо не допустит его гибели. Он знал веление Небес.
Знать, чего требует "Небесная судьба", значит иметь в жизни свой Путь. Понятие Пути (дао) стало ключевым для Конфуция, не отделявшего свое учение от своей судьбы. Для Конфуция дао - это "праведный путь". Дао - это правда каждого отдельного человека и народной жизни в целом. "Праведный путь" невозможно претворить силою или угрозами; он проистекает из духовного подвижничества каждого человека и неотделим от сокровенных глубин человеческого взаимопонимания. Истинный Путь в жизни, утверждал Конфуций, берет начало в человеческой природе и становится зримым благодаря правильно выстраиваемым связям человека с другими людьми. В понимании мудрости и праведной жизни как Пути есть и особый смысл: идея Пути указывает на скрытую связь человека и Неба, предела и беспредельного. Путь мудрого, по Конфуцию, это "в одно мгновение" пройти дистанцию между тем, что "лежит рядом", и беспредельностью, нанести знаки вечности на карту зримого мира. Именно так в Китае понималась, кстати, работа каллиграфа или художника, который, согласно классической метафоре, своей кистью наносил на бумагу "след, тянущийся на тысячи ли и уходящий в недостижимую даль...".
Конфуций верил, что показать пример праведного пути - единственный способ исправить нравы и что перед благотворным воздействием такого примера не устоят неправедные.
Говоря о человеческом совершенстве, Конфуций строил систему иерархического знания. По его словам, как ни завидна участь "знающих", все же выше их стоят "человечные", которые не просто "знают свое знание", но еще и воистину претворяют его. И если знание побуждает нас действовать, то "человечность" - это воплощенное знание - дарит нам бесконечную мудрость и вместе с мудростью человечность. Учитель сказал: "Человек делает великим Путь, а не Путь делает великим человека".
В наши дни идеи Конфуция вновь возвращаются в круг живых учителей китайского культурного ареала. Пережив страшные потрясения, народы Китая, Кореи, Японии, Юго-Восточной Азии нашли в традициях даосистско-конфуцианской и буддийской культуры живительные силы для восстановления своего здоровья. Не идеи насилия и порнографии американской культуры, а идеалы гуманизма, уважительного отношения к природе, любовь к своему прошлому, своей героической истории подняли буквально с колен многие народы Азии и обеспечили им успех. Достаточно вспомнить поразительные достижения Японии, Тайваня, Китая, Сингапура, Южной Кореи, чтобы понять моральную силу культурных достижений этих народов. И в самом Китае конфуцианство вновь объявлено основой духовной жизни страны, великим фактором творческого потенциала общества. Мы только сейчас начинаем понимать, что эффективны не технические приспособления сами по себе, но воля и разум человека, или, как говорили в Китае, "техника сердца", обеспечивающая доверие, искренность и радушие между людьми.
Условия возвращения конфуцианства в современный мир заданы проблемой преодоления того типа цивилизации, который сложился на Западе в эпоху Нового времени, провозгласившей своим героем "технического человека", добивающегося господства над миром ради самого господства, ради удовлетворения своего индивидуалистического эгоизма, комфорта и безудержного потребительства.
Социальные институты и ценности современного общества имеют рациональное обоснование, но общественная жизнь может оказаться глубоко иррациональной. В дебрях цивилизации, сформировавшей "технического человека", искусного умельца и аналитика, человек растрачивает свои человеческие качества и превращается в жалкого потребителя, которого как бы на веревочке ведет государство, бюрократическая элита и космополитическая интеллигенция к покорности и рабству. Этой цивилизации в определенной степени противостоит конфуцианство, которое, не требуя крикливых деклараций о правах человека, несет людям нормальные, здоровые нравственные принципы: преданность своему народу и семье, снисходительность, почтительность к родителям, уважение к старшим, великодушие, правдивость, сметливость, милость. Как никогда для нас актуальны слова Конфуция: "Уважать добродетель, охранять народ" и "Правящий с помощью добродетели подобен Полярной звезде, которая занимает свое место, а все другие звезды окружают ее" (Лунь юй, гл. 2). Подлинно культурный народ никогда не позволит насильнику занять место Полярной звезды, в огне его культуры непременно сгорит любая авторитарная власть, в какие бы демократические одежды она ни рядилась.
Индо-буддийская культура
Уже в названии выражается этноконфессиональная специфика культуры: «индо» есть начало наименование этноса и, пожалуй, самого древнего и современного комплекса верований, именуемого индуизмом. Индуизм и буддизм объединяются общей духовной традицией индусов. Уже отмечалось, что в религиях Востока (Индия, Китай) собственно религиозное переплетается с философским. В отличие от Запада, индо-буддийская культура не знает небытия: личность является целостной, она исходит из бесконечности. Соответственно, существует целостный взгляд на мир и человека в мире (космосе) как на микрокосм.
Специфика менталитета повлияла на письменность, точнее, менталитет и письменность выражают образное восприятие многомерного мира. Своеобразие духовности определило всю художественную культуру. Веды и Упанишады являются древнейшими литературными памятниками из живущих в современной культуре. Жемчужиной древнеиндийской литературы называют «Махабхарату». Не менее знаменита эпическая поэма «Рамаяна», в которой передается жизнь и любовь Рамы и Ситы на фоне культуры и природы Индии. Индуизм знает религиозно-эротическую культуру, буддизм исключает сладострастие и негу. Широкое развитие получил театр, всемирно известно искусство танца, музыки, пения. Европейцев поражает атмосфера гармонии, любви, братства, милосердия в духовности индо-буддийской культуры.
Почитание знания – органичная черта культуры индусов: «…не сравнится власть с ученостью. Царя чтут лишь в его стране, ученого – повсюду». «Высшим благом среди всех зовут знание: его не отнять, оно неоценимо, оно никогда не иссякает». Но «бесполезна ученость, лишенная добродетели». Нравственная оценка знания, все больше признаваемая в современной культуре мира, видимо, стала главной причиной отсутствия в Индии формализованного экспериментального знания, распространенного на Западе. В V-XII веках в Индии жили выдающиеся математики и астрономы: Ариабхатта, Магавира и другие. Именно в Индии изобретена десятеричная система счисления. Индийские математики и астрономы больше интересовались тайнами Вселенной и практическими вопросами измерения, чем логическими основаниями науки. Религиозно-практический характер носили и медицинские, химические знания. Индо-буддийский менталитет игнорировал историческое знание, что выразилось в принижении значения фактов, но компенсировал себя в поразительной развитости философии. По мнению выдающегося индийского общественного деятеля современности Д.Неру Индия должна умерить свою религиозность и обратиться к науке. Отставая в области эмпирической науки, Индия способна на равных вступить в цивилизацию XXI века, основанную на ценностях науки, религии, философии. Порукой тому своеобразная политическая традиция индо-буддийской культуры. Социальный порядок является частью мирового порядка, поэтому попытки радикального изменения мирового порядка чреваты глобальными катаклизмами. Отсюда нравственное решение социально-политических проблем. «Сатьяграха» («твердость в истине») – главный вклад индо-буддийской политической мысли в культуру современного мира. Ганди обозначил этим словом глубоко индийский принцип непротивления в борьбе против английского владычества. Умение «подставить левую щеку» основано на менталитете, ибо потеряв жизнь индус сохраняет чистоту своей кармы, что благоприятно скажется на его последующем перерождении и бытии мирового порядка. Гандизм дал человечеству первый опыт разрешения острых противоречий между народами и политическими системами без традиций кровной мести. Этот опыт становится универсалией культурологии и гуманистическим принципом международной политики.
