Надежды быстро сменились разочарованием, поскольку установленные императором Павлом I порядки оказались слишком суровыми для привыкшего к былым вольностям и привилегиям дворянства. Их недовольство вначале вылилось целым потоком анонимных эпиграмм, затрагивающих особу императора.
«Похож на Фридриха, скажу пред целым миром, −
Но только не умом, а шляпой и мундиром».
«Не венценосец ты в Петровом славном граде,
Но варвар и капрал на вахтпараде».
(Русская эпиграмма XVIII – XIX веков. – М.: Советский писатель, 1988. – С. 50.)
(Портрет Павла I)
А вся вина Павел I заключалась в том, что он по-топорному, грубо, сделал попытку перейти от игры в «просвещённый абсолютизм» к нормальному абсолютизму, то есть к полицейскому государству, что, согласно представлениям, являлось наилучшей гарантией против революции. Не случайно свой идеал государственного устройства император видел в государстве – казарме Пруссии, а его средневековые представления о дворянской доблести и чести наглядно продемонстрировало увлечение императора Мальтийским духовно-рыцарским орденом. Здесь отличились обе стороны – правитель православной державы, согласившийся возглавить католический орден, и мальтийские рыцари, вопреки орденскому уставу доверившие себя православному монарху. Хотя для конца XVIII века забвение религиозных догм ради политических выгод уже не являлось чем-то исключительным.
Напрасно дореволюционный историк Александр Корнилов, оценивая это, и прочие сумасбродства Павла I, считал его правление внезапным шквалом, налетевшим на страну, перевернувшим всё вверх дном, и исчезнувшим, не оставив заметных следов в государственном механизме. Нет, при всей абсурдности и нелогичности его поступков, единая политическая линия просматривается достаточно чётко. Она вела к сосредоточению всей административной власти в руках императора и узкой группы его приближённых, среди которых уже успел приобрести печальную известность своей грубостью и солдафонскими наклонностями Алексей Аракчеев. В нём поэт Максимилиан Волошин тоже увидел предтечу большевиков.
«Минует век. И мрачная фигура
Встаёт над Русью: форменный мундир,
Бескровные щетинистые губы,
Мясистый нос, солдатский узкий лоб.
И взгляд неизречённого бесстыдства
Пустых очей из-под припухших век.
У ног её до самых бурых далей
Нагих равнин − казарменный фасад
И каланча: ни зверя, ни растенья…
Земля судилась и осуждена:
Все грешники записаны в солдаты.
Всяк холм понизился и стал, как плац.
А над землёй солдатскою шинелью
Провис до крыш разбухший небосвод.
Таким он был написан Джорджем Доу –
Земли российской первый коммунист –
Граф Алексей Андреич Аракчеев.
Он вырос в смраде гатчинских казарм,
Его избрал, взрастил и всхолил Павел…»
(Максимилиан Волошин. Неизвестные страницы // Юность. – 1988. – № 10. – С. 77.)
Кроме Алексея Аракчеева и подобных ему, меры Павла I по усилению дисциплины во всех сферах государственного управления пришлись по душе только рядовым солдатам. Раньше воинские начальники относились к солдатам, как к своим крепостным, а вверенные им подразделения считали личным подсобным хозяйством, беззастенчиво наживаясь на солдатском вещевом и денежном довольствии. Теперь с командиров частей строго спрашивали за небрежное отношение к рядовому составу. Только при императоре Павле I солдаты были накормлены и одеты согласно существующим нормам. Солдатам не мог не импонировать и тот факт, что за их смерть и увечье в мирное время с офицеров теперь спрашивали по всей строгости. Офицеров-дворян тоже могли разжаловать, сослать в Сибирь или подвергнуть телесным наказаниям.
(А.И. Бенуа. Вахтпарад при Павле I. 1908)
Внутренняя политика Павла I носила явно охранительный характер, направленный на укрепление основ крепостнического строя. В связи с этим нельзя сколь-нибудь преувеличивать некоторые указы императора, несколько смягчающие крепостной гнёт. Его манифест о трёхдневной барщине носил только рекомендательный характер, а указ о запрещении продажи крестьян без земли касался лишь территории Украины. За недолгий период своего правления Павел I раздал государственных крестьян в личное владение помещикам ненамного меньше, чем его мать Екатерина II за своё более чем тридцатилетнее царствование. Крепостное право Павел I считал основой существующего строя, а сто тысяч дворян − своими естественными полицейскими, надзирателями за простым народом.
Понятно, что и внешняя политика этого императора, возомнившего себя последним рыцарем и защитником феодальных порядков в Европе, мало соответствовала национальным интересам страны. Вплоть до потепления отношений с первым консулом Франции Наполеоном Бонапартом, политика Павла I была направлена на сплочение сил европейских монархов на борьбу с республиканской Францией.
Отсюда ряд войн на чужой территории, прославивших русское оружие, но ничего ровным счётом не давших России, ни в смысле территориальных приобретений, ни в плане экономических выгод, ни в отношении укрепления международных позиций России. Но эти войны запомнились русскому народу военным гением Александра Суворова, чьи боевые операции в Италии и швейцарский поход вошли в анналы мирового военного искусства. Это же привлекло к данному эпизоду русской военной истории и внимание замечательного поэта советской эпохи Константина Симонова, который посвятил Александру Суворову целую поэму, где в поэтической форме рассказал о подвигах полководца и его солдат.
