Применение аналитической техники к исследованию психических образований 8 страница

Я вижу только один выход из этого затруднитель­ного положения. Аналитик сам должен требовать, чтоб ему была предоставлена свобода действий для руковод­ства ребенком в этом важнейшем вопросе. Под его вли­янием ребенок должен научиться вести себя по отноше­нию к своим влечениям, в конечном итоге по его усмотрению будет решен вопрос о том, какую часть ин­фантильных сексуальных побуждений следует подавить или отбросить вследствие несовместимости их с куль­турными установками, какие влечения могут быть до­пущены к непосредственному удовлетворению и какие должны подвергнуться сублимированию. В последнем случае воспитание должно прийти на помощь ребенку всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Короче говоря,'аналитик должен суметь занять во вре­мя анализа ребенка место его эго-идеала, он не должен начинать свою освободительную аналитическую работу до тех пор, пока не будет уверен в том, что он оконча­тельно овладел этой психической инстанцией ребенка. И здесь-то для аналитика очень важно играть роль силь­ной личности, о чем мы уже говорили вначале при вве­дении в детский анализ. Только в том случае, если ребе­нок чувствует, что авторитет аналитика выше, чем

Лекция третья

^'.авторитет его родителей, он согласится уступить наи-1-BSbicuiee место в своей эмоциональной жизни этому ново-„му объекту, занявшему место рядом с его родителями., Если родители ребенка, как я уже упоминала рань­ше, научены чему-нибудь вследствие болезни ребенка и выражают готовность приспособиться к требованиям ана­литика, то в данном случае оказывается возможным про­извести действительное разделение аналитической и вос-' питательной работы между аналитическими сеансами и домашней обстановкой или скорее даже установить совме­стное действие обоих факторов. Воспитание ребенка не ' только не прекращается по окончании анализа, но полно-• стью вновь переходит непосредственно из рук аналитика в руки родителей, обогативших теперь свой опыт и разум.

Но если родители, пользуясь своим влиянием, зат­рудняют работу аналитика, то ребенок, эмоциональная

привязанность которого направлена и на аналитика, и 'на родителей, попадает в такое же положение, что и в случае неудачного брака, где он становится объектом I раздора. Тогда нам нечего будет удивляться, если в ре­зультате такого положения появятся все те отрицатель­ные последствия при формировании характера ребенка,. которые наблюдаются при неудачно сложившейся се­мейной жизни. Там ребенок пользуется конфликтом 'между отцом и матерью, здесь — между аналитиком и родителями, чтобы избавиться -— как в первом, так и во втором случае — от всяких требований. Это положение становится опасным, если ребенок, у которого возникает сопротивление, сумеет так восстановить своих родителей против аналитика, что они потребуют прекращения ана­лиза. Аналитик теряет ребенка в крайне неблагоприят­ный момент, когда у ребенка существует сопротивление и отрицательный перенос, и можно не сомневаться в том, что все влечения, освобожденные до тех пор с помощью анализа, будут использованы ребенком с самой худшей; стороны. В настоящее время я не берусь за анализ ре­бенка, если характеристика или аналитическая образо­ванность родителей не исключают хотя бы отчасти воз­можность такого исхода.

Необходимо, чтобы аналитик полностью овладел детской психикой. Я иллюстрирую это положение с по-

Введение в технику психоанализа

мощью одного примера. Речь идет о шестилетней паци­ентке, неоднократно упоминавшейся больной, страдав­шей неврозом навязчивых состояний.

С помощью анализа я добилась того, что она позво­лила своему «черту» говорить, после чего она стала рас­сказывать одну за другой множество анальных фанта­зий, сперва неохотно, но заметив, что я не выражаю неудовольствия, она стала откровеннее. Все время сеан­са занимали сообщения о ее анальных фантазиях. Во время беседы со мной она освобождалась также и от того давления, которое она постоянно испытывала на себе. Она сама называла время, проведенное у меня, «часом своего отдыха». «Анна, — сказала она мне однажды, — проведенный с тобою сеанс — это час моего отдыха. В это время мне не нужно сдерживать своего черта». «Зна­ешь, — добавила она тотчас же, — у меня есть еще одно время отдыха: когда я сплю». Во время анализа и во время сна она освобождалась, очевидно, от того, что у взрослого человека равнозначно постоянной затрате энер­гии на поддержание вытеснения. Ее освобождение ска­залось прежде всего в том, что в ней происходила ка­кая-то перемена, она становилась внимательной и оживленной.

Некоторое время спустя она сделала еще один шаг в этом направлении. Она стала рассказывать фантазии, которые до сих пор тщательно скрывала; дома, когда к столу подавали какое-нибудь блюдо, она делала вполголо­са какое-нибудь сравнение или произносила, обращаясь к другим детям, «грязную» шутку. Тогда ее воспитательни­ца пришла ко мне, чтобы получить соответствующие ука­зания. Я в то время не имела еще достаточного опыта, отнеслась к этому недостаточно серьезно и посоветовала ей просто не обращать внимания на такие пустяки. Одна­ко результаты получились совершенно неожиданные. Вследствие отсутствия критики ребенок nol-ерял всякое чувство меры и начал проявлять в домашней обстановке все, о чем до тех пор говорилось только во время сеанса;

она полностью погрузилась в свои представления, срав­нения и суждения на анальную тему. Другим членам семьи это вскоре показалось невыносимым; поведение ребенка, особенно за обеденным столом, отбивало аппе-

Лекция четвертая

тит у всех, и как дети, так и взрослые молча и осужда­юще покидали один за другим комнату. Моя маленькая пациентка вела себя так, будто одержима перверсией, или как психически больная взрослая и поставила себя таким образом вне человеческого общества. Ее родите­ли, не желая наказывать ее, не изолировали ее от дру­гих детей, но в результате другие члены семьи начали теперь избегать ее, у нее же самой исчезли в это время все барьеры и в других сферах. В течение нескольких дней она превратилась в веселого, шаловливого, избало­ванного, довольного собой ребенка.

Ее воспитательница пришла ко мне во второй раз пожаловаться на ее поведение: состояние невыносимое, жизнь в доме нарушена. Что делать? Можно ли сказать ребенку, что рассказы о таких вещах сами по себе еще не так страшны, но что она ее просит не делать этого дома. Я восстала против этого. Я должна была сознать­ся, что я действительно допустила ошибку, приписав суперэго ребенка самостоятельную сдерживающую силу, которой суперэго вовсе не обладало. Как только автори­тетные лица, существовавшие во внешнем мире, стали менее требовательны, тотчас же снисходительным стал и эго-идеал, бывший до тех пор очень строгим и обла­давший достаточной силой, чтобы вызвать целый ряд симптомов невроза навязчивости. Я понадеялась на эту невротическую строгость эго-идеала, была неосторожна и не достигла при этом ничего для цепей анализа. Я на некоторое время превратила заторможенного, невротич-ного ребенка в капризного, можно было бы, пожалуй, сказать, перверсивного ребенка. Но кроме того, я в то же время усложнила себе работу, так как этот освобож­денный ребенок растянул теперь свой «час отдыха» на весь день, перестал считать совместную нашу работу важной, не давал больше соответствующего материала для анализа, потому что он рассеивал его в течение дня вместо того, чтобы собирать его для сеанса, и мгновенно потерял необходимое для анализа сознание болезни. Для детского анализа в еще большей мере, чем для анализа взрослых "пациентов, сохраняет свою силу положение, что аналитическая работа может быть проведена лишь в состоянии неудовлетворенности.

Введение в технику психоанализа

К счастью, положение оказалось лишь теоретичес­ки столь опасным, на практике его легко было испра­вить. Я попросила воспитательницу ничего не предпри­нимать и запастись еще немного терпением. Я обещала ей опять призвать ребенка к порядку, но не могла ей сказать твердо, как скоро наступит улучшение. Во вре­мя следующего сеанса я действовала очень энергично. Я заявила ей, что она нарушила договор. Я думала, что она рассказывала мне эти грязные вещи для того, что­бы избавиться от них, но теперь я вижу, что это вовсе не так. Она охотно рассказывала все это в своем домаш­нем кругу, потому что это доставляло ей удовольствие. Я ничего не имею против этого, но только я не пони­маю, зачем тогда ей нужна я. Мы можем прекратить сеансы, и она будет иметь возможность получать удо­вольствие. Но если она остается при своем первоначаль­ном намерении, то она должна говорить об этих вещах только со мной и больше ни с кем; чем больше она бу­дет воздерживаться от этого дома, тем больше она будет вспоминать во время сеанса, тем больше я буду узнавать о ней, тем скорее я смогу освободить ее. Теперь она должна принять то или иное решение. После этого она сильно побледнела, задумалась, посмотрела на меня и сказала тем же серьезным тоном, как и при первом ана­литическом уговоре: «Если ты говоришь, что это так, то я больше не буду говорить об этом». Таким образом была восстановлена ее невротическая добросовестность. С этих пор ее домашние не слышали от нее больше ни одного слова о подобных вещах. Она опять превратилась из из­балованного, перверсивного в заторможенного и вялого ребенка.

Такое же превращение повторялось у этой пациен­тки еще несколько раз в процессе лечения. Когда она впадала после освобождения с помощью анализа от сво­его очень тяжелого невроза навязчивости в другую край­ность, в «испорченность» или в перверсию, то у меня не было другого выхода, кроме как вновь воссоздать не­вроз и восстановить в правах исчезнувшего уже «чер­та»; разумеется, я делала это всякий раз в меньшем объе­ме и с большей осторожностью и мягкостью, чем это делалось первоначально, пока я, наконец, не добилась

Лекция четвертая

дюго, что ребенок мог придерживаться середины между этими двумя крайностями.

Я не остановилась бы так подробно на этом приме-,ре, если бы все вышеописанные отношения при детском анализе не были так ясно выражены в нем: слабость дет­ского эго-идеала, зависимость его требований, а следова­тельно, и невроза от внешнего мира, его неспособность одержать без посторонней помощи освобожденные импуль­сы и вытекающая из этого необходимость для аналитика обладать авторитетом в воспитательном отношении¹. Сле­довательно, деятельность аналитика объединяет в себе две трудные и противоречащие друг другу задачи: он дол­жен анализировать и воспитывать, то есть должен в одно И то же время позволять и запрещать, разрывать и вновь связывать. Если это ему не удается, то анализ становится для ребенка индульгенцией, позволяющей ему делать все,.что считается в обществе недозволенным. Если же разре­шение этих задач удается аналитику, то он коррегирует неудачное воспитание и анормальное развитие и дает воз­можность ребенку или тем, кто решает судьбу ребенка, исправить сделанные ошибки.

Вы знаете, что в конце анализа со взрослым паци­ентом мы не принуждаем его к здоровью. Он сам реша­ет, что ему делать. От него зависит, захочет ли он еще раз проделать путь, приведший его к неврозу, позволит ли ему развитие его эго пойти противоположным путем всеобъемлющего удовлетворения своих влечений или же ему удастся найти средний путь между этими двумя, Осуществить истинный анализ скрывающихся в нем сил. Точно так же мы не можем заставить родителей малень-<кой пациентки обращаться более благоразумно с выздо-: -ревевшим ребенком. Детский анализ не защищает ре- \ бенка от вреда, который может быть ему причинен в |,.будущем. Он оперирует, главным образом, с прошлым. Конечно, он создает таким образом лучшую, расчищен­ную почву для будущего развития.

' Эта авторитетность дает аналитику, работающему с деть­ми, возможность применять «активную терапию» по Ференци, подавлять отдельные симптомы, что влечет за собой застой либидо и доставляет, таким образом, обильный материал для анализа.

Введение в технику психоанализа

Я полагаю, что из вышеизложенного становится ясным важное указание относительно показаний к детс­кому анализу. Показание это диктуется не только опре­деленным заболеванием ребенка. Детский анализ рас­пространяется прежде всего на среду психоаналитиков, он должен ограничиться пока детьми аналитиков, ана­лизируемых и родителей, которые относятся к анализу с определенным доверием и уважением. Только в такой среде можно будет без резких движений перевести ана­литическое воспитание, имеющее место во время лече­ния, в домашнее воспитание. Там, где анализ ребенка не может органически сблизиться с его другой жизнью, а проникает в другие сферы как инородное тело и наруша­ет их, там анализ вызовет у ребенка еще больше конф­ликтов по сравнению с теми, от которых его освободит.

Я боюсь, что это утверждение разочаровало тех из вас, кто был уже готов отнестись к детскому анализу с некоторым доверием.

Открыв вам столько, трудностей детского анали­за, я не хотела бы закончить эти лекции, не сказав в нескольких словах о больших возможностях, которые имеет, несмотря на все трудности, детский анализ и даже о некоторых его преимуществах перед анализом взрослых пациентов. Я вижу прежде всего три такие возможности.

У ребенка мы можем добиться совсем иных изме­нений характера, чем у взрослого. Ребенок, который под влиянием своего невроза пошел по пути анормального развития характера, должен проделать лишь короткий обратный путь, чтобы снова попасть на нормальную и соответствующую его истинной сущности дорогу. Он не построил еще на этом пути, подобно взрослому, всю свою жизнь, не избрал себе профессии под влиянием аномаль­ного развития, не установил дружеских или любовных отношений. При «анализе характера» взрослого мы дол­жны собственно разобрать всю его жизнь, сделать не­возможное, а именно: аннулировать поступки, не толь­ко осознать их влияние, но и упразднить его, если мы хотим иметь действительный успех. Следовательно, в этом вопросе анализ ребенка имеет много преимуществ перед анализом взрослых.

Лекция четвертая

Вторая возможность касается воздействия на су-перэго. Смягчение его строгости является, как вы знае­те, одним из требований, предъявляемых к анализу не­вроза. Здесь, однако, анализ взрослых пациентов встречает наибольшие затруднения; он должен вести борьбу с самыми старыми и самыми важными объекта­ми привязанности индивида, с родителями, которых он интроецировал путем отождествления. Память о них хранится в большинстве случаев с благоговением, и по­этому тем труднее бороться с ними. При детском анали­зе, как вы уже видели, мы имеем дело с живыми, ре­ально существующими во внешнем мире лицами. Если к работе, ведущейся изнутри, добавить еще работу из­вне, если мы попытаемся видоизменить с помощью ана­литического влияния не только существующее уже отож­дествление, но если наряду с этим мы постараемся видоизменить с помощью обычного человеческого воз­действия также и реальные объекты, то эффект полу-', чится полный и поразительный.

То же самое относится и к третьему пункту. При работе со взрослыми мы должны ограничиться тем, что помогаем им приспособиться к окружающей среде. Мы не имеем ни намерения, ни возможности преобразовать эту среду соответственно его потребностям, при детс­ком же анализе мы легко можем сделать это. Потребно­сти ребенка проще, их легче понять и удовлетворить;

наши возможности в соединении с возможностями ро­дителей бывают при благоприятных условиях вполне до­статочны, чтобы из каждой ступени лечения ребенка и улучшения его состояния доставлять ему все или почти все из того, что ему необходимо. Таким образом, мы 'облегчаем ребенку приспособление, пытаясь приспосо-:' бить окружающую среду к нему. И в данном случае мы ' проделываем двойную работу: изнутри и извне. •

Я полагаю, что благодаря наличию трех этих мо-ментов мы добиваемся в детском анализе — несмотря |; на вышеперечисленные трудности — такого изменения характера, такого улучшения и выздоровления, о кото­ром мы не можем и мечтать при анализе взрослых.

Я готова к тому, что присутствующие здесь прак­тические аналитики после всего вышеизложенного ска-

Введение в технику психоанализа

жут: то, что я проделываю с детьми, настолько отступа­ет от общепринятых правил психоанализа, что уже не имеет с ним ничего общего. Это «дикий» метод, кото­рый заимствует все у анализа, но не следует строгим аналитическим предписаниям. Но представьте себе та­кое положение: вообразите, что во время приема к вам приходит взрослый невротик и просит вас взять его на излечение; после более подробного ознакомления ока­зывается, что его влечения, его интеллект так же мало развиты, зависят в такой же степени от окружающей среды, как и у моих маленьких пациентов. Тогда вы, вероятно, сказали бы: «Фрейдовский анализ является прекрасным методом, но он не создан для таких лю­дей». И вы применили бы к нему комплексное лечение, вы вели бы чистый анализ постольку, поскольку это соответствовало бы его сущности, в остальном вы вос­пользовались бы детским анализом, потому что лучше­го он и не заслуживает в соответствии с его инфантиль­ным характером.

Я думаю, что аналитический метод — предназна­ченный для определенного объекта, для взрослого не­вротика — нисколько не пострадает, если мы попыта­емся применить его в модифицированном виде к другим объектам. Если кто-нибудь захочет найти иное приме­нение психоанализа, не следует ставить ему это в уп­рек. Следует только всегда знать, что делаешь.

 

ЭГО И МЕХАНИЗМЫ ЗАШИТЫ

Теория защитных механизмов

ЭГО КАК ТОЧКА НАБЛЮДЕНИЯ

Определение психоанализа. В развитии психоаналитической науки были периоды, когда теоретическое исследование индивидуального эго было не слишком популярным. Многие аналитики считали, что в анализе ценность научной и терапевтической работы прямо пропорциональна глубине затрагиваемых психических слоев. Всегда, когда интерес смещался от глубоких к более поверхностным психическим слоям, то есть всегда, когда исследование отклонялось от ид к эго, возникало ощущение, что это начало отхода от психоанализа в целом. Считалось, что термин «психоанализ» должен быть соединен для новых открытий, относящихся к бессознательной психической жизни, например к исследованию подавленных инстинктивных импульсов, аффектов и фантазий. Такими же проблемами, как приспособление детей и взрослых к внешнему миру, такими понятиями, как здоровье и болезнь, добродетель и порок, психоанализ не занимается. Он должен посвятить свои исследования исключительно детским фантазиям, сохранившимся во взрослой жизни, воображаемому удовлетворению и ожидаемому в качестве возмездия за него наказанию.

Такое определение психоанализа достаточно часто встречалось в психоаналитических работах и, по-видимому, подкреплялось его практическим использованием, при котором психоанализ и глубинная психология всегда

Эго и механизмы зашиты

рассматривались как синонимы. Более того, некоторые основания для такого определения имеются и в прошлом психоанализа, поскольку можно сказать, что с самых первых лет нашей науки ее теория, построенная на эм­пирической основе, была преимущественно психологией бессознательного, или, как мы сказали бы сейчас, пси­хологией ид. Но это определение немедленно утрачи­вает все претензии на точность, как только мы прикла­дываем его к психоаналитической терапии. Анализ как терапевтический метод с самого начала имеет дело с эго и его отклонениями; исследование ид и его способа дей­ствия всегда было лишь средством для достижения цели. А цель всегда одна и та же: коррекция этих отклонений и восстановление эго в его целостности.

Когда работы Фрейда, начиная с «Психология масс и анализ Я» (1921) и «По ту сторону принципа удоволь­ствия» (1920), приняли новое направление, на исследова­ниях эго перестала лежать печать аналитической неорто­доксальности, и интерес окончательно сосредоточился на образованиях эго. С тех пор термин «глубинная психоло­гия» не покрывает всей области психоаналитических ис­следований. В настоящее время мы, по-видимому, опре­делили бы задачу анализа следующим образом: получить максимально полное знание о всех трех образованиях, из которых, как мы считаем, состоит психическая личность, и изучить их отношения между собой и с внешним ми­ром. Иными словами, по отношению к эго — исследовать его содержание, границы и функции, проследить исто­рию его зависимости от внешнего мира, ид и суперэго; по отношению к ид — дать описание инстинктов, то есть содержания ид, и проследить их трансформации.

Ид, эго и суперэго в самовосприятии. Все мы зна­ем, что эти три психических образования доступны на­блюдению в разной степени. Наше знание об ид — кото­рое раньше называлось системой Ucs. — может быть получено лишь на основании производных этой систе­мы, проявляющихся в системах pcs. и Cs. Если внутри ид преобладает состояние покоя и удовлетворения, при котором в поисках удовлетворения ни один инстинктив­ный импульс не вторгается в эго и не вызывает в нем

Теория защитных механизмов

чувств напряжения и страдания, то мы ничего не можем узнать о содержании ид. Отсюда следует, по крайней мере теоретически, что ид не всегда доступно для наблюдения.

С суперэго дело обстоит иначе. Его содержания большей частью осознаны и, следовательно, прямо доступны эндопсихическому восприятию. Тем не менее наше описание суперэго всегда начинает становиться неопределенным, когда между ним и эго существуют гармоничные отношения. В этом случае мы говорим, что они совпадают, то есть в такие моменты суперэго недоступно наблюдению как отдельное образование ни для самого субъекта, ни для внешнего наблюдателя. Его очертания становятся ясными лишь тогда, когда оно относится к Эго враждебно либо критично. Суперэго, как и ид, становится видимым через состояния, которые оно продуцирует в эго, например через чувство вины, вызванное критическим отношением.

Эго как наблюдатель. Это означает, что собственно; полем нашего наблюдения всегда является эго. Это, так сказать, опосредующее звено, через которое мы пытаемся обрисовать два других образования.

Когда отношения между двумя соседними силами — эго и ид — сбалансированы, первая из них превосходно дополняет свою функцию наблюдателя за второй. Различные инстинктивные импульсы постоянно прокладывают себе путь из ид в эго, где они получают доступ к моторному аппарату, посредством которого и достигают удовлетворения. В благоприятных случаях эго не протестует против «пришельца», а предоставляет в его распоряжение свою собственную энергию и ограничивается наблюдением; оно отмечает начало инстинктивного импульса, величину напряжения и чувства страдания, которыми он сопровождается, и, наконец, исчезновение напряжения при достижении удовлетворения. Наблюдение над всем процессом дает нам ясную и неискаженную картину инстинктивного импульса, количества либидо, которым он наделен, и цели, к которой он стремится. Если эго находится в согласии с импульсом, то оно в эту картину вообще не входит.

Эго и механизмы зашиты

К сожалению, переход инстинктивного импульса от одного образования к другому может сигнализиро вать о самых различных конфликтах, в результате чего наблюдение эго прерывается. На своем пути к удовлет­ворению импульсы ид должны пройти через террито рию эго, а там они будут в чуждой среде. В ид преобла­дают так называемые первичные процессы; здесь нет синтеза идей, аффекты подвержены вытеснению, про­тивоположности не являются взаимоисключающими и могут даже совпадать, а конденсация вполне естествен­на. Ведущим принципом, управляющим психическими процессами, является принцип достижения удоволь­ствия. В эго, напротив, ассоциация идей осуществляет­ся в соответствии со строгими условиями, которые мы обозначаем общим термином «вторичные процессы»;

кроме того, инстинктивные импульсы уже не могут стре­миться к непосредственному удовлетворению — они дол­жны учитывать требования реальности, и более того, они должны подчиняться этическим и моральным пра­вилам, при помощи которых суперэго стремится конт­ролировать поведение эго. Следовательно, эти импуль­сы рискуют навлечь на себя неудовольствие в основном чуждых по отношению к ним образований. Они подвер­жены критике, отвержению и самым различным изме­нениям. Мирные отношения между соседствующими силами прекращаются. Инстинктивные импульсы про­должают стремиться к своим целям с присущими им упорством и энергией и совершают враждебные вторже­ния в эго, надеясь одержать над ним верх при помощи внезапной атаки. Эго со своей стороны становится подо зрительным; оно контратакует и вторгается на террито рию ид. Его цель заключается в том, чтобы постоянно держать инстинкты в бездейственном состоянии при помощи соответствующих защитных мер, призванных обезопасить его собственные границы.

Картина этих процессов, получаемая нами при помощи способности эго к наблюдению, более неопреде­ленна, но в то же время и более ценна. Она показывает нам два психических образования в действии в один и тот же момент. Мы видим уже не искаженный импульс ид, а импульс ид, измененный определенными защит-

Теория защитных механизмов

ными мерами со стороны эго. Задача анализирующего наблюдателя заключается в том, чтобы разделить кар­тину, представляющую собой компромисс между раз­личными образованиями, на ее составляющие: ид, эго и, возможно, суперэго.

Вторжения ид в эго, рассматриваемые как мате­риал для наблюдения. Во всем этом нас поражает тот факт, что вторжения с той и с другой стороны совер­шенно неравноценны с позиции наблюдения. Все за­щитные меры эго против ид срабатывают тихо и неза­метно. Самое большое, что мы можем сделать, — это ретроспективно реконструировать их; мы никогда не можем видеть их в действии. Таков, например, случай успешного вытеснения. Эго ничего о нем не знает; мы осознаем его лишь впоследствии, когда становится оче­видным, что чего-то недостает. При этом я имею в виду, что, когда мы пытаемся сформировать объективное суж­дение о конкретном индивиде, мы обнаруживаем, что некоторые импульсы ид, проявления которых в эго в поисках удовлетворения мы могли бы ожидать, отсут­ствуют. Если они вообще не появляются, мы можем лишь предположить, что доступ в эго для них постоянно зак­рыт, то есть что они подверглись вытеснению. Но это ничего не говорит нам о самом процессе вытеснения.

Это же относится и к успешному реактивному образованию, которое является одной из наиболее эф­фективных мер, предпринимаемых эго в качестве по­стоянной защиты от ид. Такие образования появляют­ся в эго почти незаметно в ходе детского развития. Мы даже не можем сказать, что внимание эго было предва­рительно сосредоточено на противоположных инстин­ктивных импульсах, которые замещаются реактивным образованием. Как правило, эго ничего не знает ни об отвержении импульса, ни обо всем конфликте, в ре­зультате которого возникает новое образование. Ана­лизирующий наблюдатель мог бы легко принять это образование за результат спонтанного развития эго, если бы не его чрезмерный характер, указывающий на на­личие долговременного конфликта. В данном случае также наблюдение конкретного вида защиты ничего

Эго и механизмы зашиты

не говорит о процессе, при помощи которого он осуще­ствляется.

Отметим, что вся приобретенная нами важная ин­формация была получена при изучении вторжений с противоположной стороны, а именно со стороны ид в эго. Скрытое содержание вытеснения становится явным при обращении движения, то есть когда вытесненное содержание возвращается, как это можно видеть при не­врозе. Здесь мы можем проследить каждую стадию кон­фликта между инстинктивным импульсом и защитой эго. Точно так же реактивные образования могут быть изуче­ны при их распаде. В этом случае вторжение ид приоб­ретает форму подкрепления либидозного катексиса пер­вичного инстинктивного импульса, скрывающегося за реактивным образованием. Это позволяет импульсу про­ложить путь в сознание, и на время инстинктивный им­пульс и реактивное образование видны в эго бок о бок. Возникающее благодаря другой функции эго — стремле­нию к синтезу — это состояние дел, чрезвычайно благо­приятное для аналитического наблюдения, длится лишь несколько мгновений. Затем возникает новый конфликт между производным ид и активностью эго, в котором решается, кто из них одержит верх или какой компро­мисс будет достигнут. Если благодаря подкреплению ее энергетического катексиса защита, созданная эго, ока­зывается успешной, вторгшаяся из ид сила изгоняется и в душе вновь воцаряется покой — ситуация, макси­мально затрудняющая наши наблюдения.

применение АНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕХНИКИ К ИССЛЕДОВАНИЮ ПСИХИЧЕСКИХ ОБРАЗОВАНИЙ

В первой главе я описала условия, при которых должно осуществляться психоаналитическое наблюде­ние психических процессов. Теперь я хочу описать, как наша аналитическая техника по мере своего развития приспосабливалась к этим условиям.