Вопрос о том, существовал ли в средние века для всего христианского мира унифицированный рынок, — одна из важнейших проблем, позволяющих определить природу экономики и, в частности, экономики монетной, которая занимает нас. Сознавая важность сельской экономики в средневековых обществах и вследствие публикации ряда работ на эту тему, в частности, работ англичанина Криса Уикхема 1990-х гг., за эту проблему взялись французские медиевисты, в первую очередь Лоран Феллер и Франсуа Менан, и сборник под общей редакцией Лорана Феллера и Криса Уикхема «Рынок земли в средние века», вышедший в 2005 г. (Le Marché au Moyen Âge. Sous la direction de Laurent Feller et Chris Wickham. Rome: École française de Rome, 2005), включил в себя подборку статей, относящихся ко всей Европе. Мнения авторов этого сборника не всегда совпадают. Впрочем, на проблематику повлиял тот факт, что использование термина «рынок» в более или менее глобальном значении более свойственно англосаксонской историографии[80], чем французской. Этот очень богатый сборник, тем не менее оставивший многие важные вопросы открытыми, скорее наталкивает на вывод, что в средние века рынка земли не было — это мнение даже безотносительно к рынку земли страстно отстаивал Ален Герро[81]. Поскольку сама природа этих изысканий требовала обращения к антропологии, Моник Бурен указывает в предисловии к книге, что большинство авторов отмежевались от тезисов Карла Поланьи (до тех пор самых популярных), чтобы поддержать тезисы Чаянова (1888-1939). Поскольку идеи Чаянова сочли применимыми к средневековой экономике, было принято понятие крестьянской экономики, где проблематика рынка земли включила в себя представление, что торговые операции диктовало или по меньшей мере во многом обуславливало циклическое изменение размера хозяйств как функции размера семей. Этот тезис вдохновлял, в частности, большинство англосаксонских историков, проявлявших интерес к возможности существования рынка земли в большинстве крестьянских экономик во все времена. Я, напротив, считаю, как говорю в другом месте этого очерка: Поланьи верно полагал, что до промышленной революции Европа, как и остальной мир, не знала преобладания экономического над социальным, и, кстати, сами экономические феномены неотделимы от социального контекста[82].
Повторю: я разделяю концепцию, упомянутую Моник Бурен в предисловии к этой книге (с. XI), согласно которой в средние века существовали регионы и эпохи, где земельные сделки были погружены в ткань социальных связей, властных отношений и иерархий, в целом соответствующих реальности. Лоран Феллер обоснованно сослался на труд Анри Мендра́ «Конец крестьянства» (Mendras, Henri. La fin des paysans: Changement et innovations dans les sociétés rurales françaises.. Paris: A. Colin, 1967. Новое издание: Mendras, Henri. La fin des paysans: suivi d’une réflexion sur la fin des paysans vingt ans après. Arles: Actes Sud; Lausanne: L’Aire, 1992) как на исходную точку размышлений французских историков о том, как крестьяне использовали землю. Мендра там утверждал, что для средневекового крестьянина земля была прежде всего аффективным благом, с которым его связывали особые отношения, и только потом орудием производства. В работах о сделках с землей в Испании и, в частности, в Галисии Рейна Пастор хорошо показала, что продажа земли часто представляла собой форму обмена, которая была связана с экономикой дара, скрытой за мнимо экономическим характером заключаемой сделки.
Со своей позиции Лоран Феллер отметил, что в средние века ввод земель в оборот должен описываться с учетом механизмов, не все из которых подчинены законам рынка. Он подчеркнул значение социальной и семейной солидарности и тот факт, что такие сделки могли бы считаться дарами, но по выбору участников происходили с использованием монет (с. 28). Флоранс Вебер в свою очередь констатировала, что «торговая связь занимает узкую колею между войной и межличностным союзом». Труды американской медиевистки Барбары Розенвейн[83], хоть и относящиеся к более раннему периоду, X-XI вв., и оказавшие сильное влияние на историков средневекового Клюни, показывают, что у монахов этого ордена было немало мотиваций, не имевших отношения к экономике и даже к деньгам: великодушие и эсхатологическое мышление, аскетизм и монашеский идеал, активизация и сохранение взаимоотношений, защита семейного достояния при помощи одаривания детей, вступающих в орден. Короче говоря, как подчеркнул в нашем коллективном труде Патрис Бек, эти земельные сделки были основаны на экономике дара и продолжались после окончания клюнийского XI века. В работе, посвященной «Обществу в графстве Вандом с тысячного года по XIV век» (Barthélémy, Dominique. La société dans le comté de Vendôme: de l’an mil au XIVe siècle. Paris: Fayard, 1993), Доминик Бартелеми объяснил, как в земельных сделках смешивались экономика дара и рыночная экономика. Это смешение, основанное на социальных связях внутри сеньории, и служит определяющим признаком феодализма. Особо оговорив, как трудно сопоставлять разные источники, — в Испании, где сделки обычно заверял нотарий, и в Англии, где дворянские и церковные архивы содержат мало численных данных, — Карлос Лальена Корбера отметил, что, если говорить о земельном рынке в Испании в позднем средневековье, нужно уточнить, что это был очень раздробленный рынок, как на региональном, так и на местном уровнях, и что на него влияли также неэкономические личностные факторы (в частности, клиентелизм, родственные связи) (с. 182). Франсуа Менан в своем превосходном хронологическом очерке о возникновении темы земельного рынка в разных европейских историографиях указал, что она появилась позже больших работ по экономике сельского общества во Франции и в Англии (работ Жоржа Дюби, Робера Фоссье, Андре Шедевиля, в Англии — Майкла Постана), что в соединении с влиянием Чаянова эта тема завоевала Англию, но осталась за пределами интересов французских и итальянских медиевистов, только английский историк Крис Уикхем затронул ее в исследованиях по итальянской сельской экономике в средние века. Эта тема интересовала во Франции лишь отдельных историков, испытавших влияние журнала «Анналы», и еще нескольких в Италии — таких, как Джованни Леви, приверженцев microstoria (микроистории). В Испании тема земельного рынка возникла поздно, и там интерес вызывали скорей его ограничения, даже был введен термин «сделка без рынка».
Эмманюэль Грелуа, изучая проблему сделок с землей в Оверни, прежде всего отметил, что при оформлении этих сделок больше внимания обращали на доходы, заклады и неотъемлемые от земель ренты, чем на сами земли. Он также обратил внимание на крайне большой разброс цен, даже для некой средней площади, и сделал вывод, что в XIV в., несмотря на очень высокую степень монетизации экономики, недвижимость оставалась резервной ценностью.
В своем заключении Крис Уикхем подчеркнул, что сделки с землей всегда представляли собой смешение экономического с социальным, что это переплетение характерно для феодальной системы, как хорошо показал для другого периода и отдаленной территории, Польши XV-XVII вв., великий польский историк Витольд Куля в «Экономической теории феодального строя» (Kula, Witold. Teoria ekonomiczna ustroju feudalnego: proba modelu. Warszawa: Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1962; существуют английский, французский и итальянский переводы), и что при всем относительном единстве европейской феодальной системы в средние века эта система обнаружила, применительно к земельному рынку, многочисленные региональные и местные различия.
