X. Мир глазами антрополога

Смелость этого заголовка страшит антрополога, привыкшего работать на узкой полоске холста, проявляя особое внимание к мелким деталям. Более того, прикладная антропология до сих пор может представить только такое руководство к действию, которое состоит в осторожности и скромном ожидании.

Нет недостатка в примерах, когда некоторые антропологи, окрыленные вновь открытыми возможностями и возбужденные тем, что впервые деловые люди ищут их совета по очень широкому кругу проблем, дают такие обещания, для исполнения которых эта наука еще недостаточно созрела. Чтобы удержать антропологов от безответственных заявлений, необходимо выработать в пределах нашей профессии санкции, подобные тем, которые созданы в сфере закона и медицины и призваны держать под контролем шарлатанство и злоупотребления.

И все же антропология может принести некоторую практическую пользу. Она обладает методиками, пригодными для сбора информации, необходимой для диагностики и интерпретации человеческого поведения. Антропология включает в себя корпус обобщений, выстроенных в течение долгого времени, не нуждаться в которых государственный деятель, администратор или социальный работник может только по незнанию. Антропология способна обнаружить внутреннюю логику каждой культуры. Она может иногда показать, что экономическая и политическая теория, формы искусства и религиозная доктрина каждого общества выражают собой один-единственный набор элементарных положений. Несколько раз антропологи

доказали, что они могут с точностью предсказать, в какую сторону подует ветер. Однако, одно дело быть способным предсказать, что именно может случиться вероятнее всего, и, предвидя такую возможность, заняться соответствующими приготовлениями. И совсем иное дело — вмешаться и преднамеренно внести в и без того извилистый социальный лабиринт новый тупик. По крайней мере, когда дело касается серьезной ситуации, антрополог сделает все возможное, чтобы занять выжидательную позицию, что доказало свою пригодность во многих случаях в сфере медицины. «Сидите тихо. Ждите. Будьте готовы к возможным последствиям, но не вмешивайтесь с предназначенными для регенерации природными силами до тех пор, пока не будете уверены, что все завершится удачно, или что вы, как минимум, не принесете вреда».

С одной стороны, как выяснил Уолтер Липпман, «ведущий принцип нашего времени состоит в том, что люди не дадут природе следовать своим путем». Решительное участие в этой сфере тех занимающихся общественными науками ученых, которые не заносчивы и не полны чрезмерных амбиций, добавит недостающую крупицу специального знания. Поскольку общественные науки имеют дело с фактами повседневной жизни, многие государственные деятели и деловые люди чувствуют в себе силы для того, чтобы заниматься социологией, не имея соответствующего опыта.

К профессиональным же ученым, занимающимся социальными науками, преобладает следующее безрассудное отношение: их слишком мало спрашивают и от них слишком многого ожидают. Как писал Скроггс:

«Когда мы находим шарлатана, торгующего змеиным маслом, мы не виним в этом врачей; но поскольку нами движет воодушевление, мы вместо этого либо сожалеем, либо негодуем по поводу легковерных жертв этого негодяя. Медицина и вспомогательные дисциплины достигли настолько четко определимой и понятной позиции, что мы не восстаем против врача, не совершающего чудес, и против знахаря, подрывающего их статус. В некотором отношении они напоминают тот корабль у Киплинга, который

еще не нашел себя. Эти науки зависят от сложного характера материала, с которым они имеют дело, и их развитие не может быть ускорено, а применение необходимым образом ограничено.

Те же, кого заботят недуги человеческого общества, требуют слишком многого, ожидая, что социальные науки поставят диагноз расстройству, выпишут рецепт и вскоре покажут нам прямой путь к выздоровлению».

Антрополог не может быть одновременно ученым, экспертом-организатором национальной политики и непогрешимым пророком. Однако, поскольку ему следует внести подлинно научный вклад в решение проблем общества, владение на высоком уровне техникой и основаниями науки должно быть подкреплено знаниями более широкого масштаба. Общественность очень смутно представляет себе необходимость проводимых ученым-естественником заумных экспериментов, некоторые из которых заходят в тупик. Она, как правило, питает неуважение и нетерпеливость по отношению к бесконечным деталям, которым антрополог посвящает свой анализ, анализ системы родства, например. Однако, основательная концепция человеческого поведения должна основываться на таком же скрупулезном изучении всех мелочей, какое в химии посвящено органическим соединениям.

Современная антропология имеет осознаваемые пределы. Существует глубокая пропасть между программами и их воплощением. Большее количество сил тратится на формулирование правильных вопросов, чем на обеспечение их ответами. Чувствуется необходимость сплава науки антропологии с другими отраслями знания. В частности, при изучении групповых вариаций следует обращать внимание и на индивидуальные. О подобном положении, о том, что современный мир переоценил силу «коллективной воли» и недооценил силу индивидуальной, говорит Райнхольд Нибур в книге «Природа и судьба человека».

И все же, несмотря на любые подобные существенные оговорки и ограничения, антрополог как гражданин морально обязан охватывать своим взглядом весь мир. В сущности

демократии заложено то, что каждый индивид привносит в группу свое собственное понимание мира, выведенное из особенностей его воспитания и опыта. Современное понимание интернациональных отношений имеет место там, где имеется знание специфики малых обществ, где антропологи уже начали свои полевые исследования бесписьменных культур. Антрополог не столько решает проблемы, сколько делает совершенно необходимый вклад в оценку общемировой ситуации. Он не станет питать никаких иллюзий относительно собственных эмпирических данных. Однако, он будет уверен в применимости своих положений. За последние десять лет антропологи не ограничились созданием нескольких работ об американской и британской культурах. Дэвид Родник написал своих «Послевоенных германцев» с такой беспристрастностью, с который пишут об индейских племенах. Книги Рут Бенедикт и Джона Эмбри о японцах, исследования Китая китайскими и некитайскими антропологами открыли новые перспективы понимания происходящего на Дальнем Востоке.

Историки, экономисты и политологи часто говорят, что «методы антропологов хороши в приложении к простым людям; но в работе со сложным, стратифицированным, сегментированным обществом они бесполезны». Хотя между племенными, земледельческими и полностью индустриализованными обществами и существуют яркие различия, упомянутые мнения покоятся на неправильном понимании основ антропологии. Несомненно, проблемы современной цивилизации гораздо более сложны. Количество необходимых для работы данных несравнимо выше. В некоторых случаях следует отдельно рассматривать каждую субкультуру. В иных же случаях региональные или классовые различия окажутся внешними, поверхностными и неважными. Хотя многокультурные страны, такие как Югославия, и имеют свои особенные сложности, поскольку никакая нация не может существовать достаточно долго как нация, если все индивиды не имеет четкого устремления к каким-то основным целям. Такие основные цели могут иметь самые разнообразные

формы выражения, но их должно придерживаться абсолютное большинство членов группы или общества.

Рут Бенедикт предлагает следующую яркую иллюстрацию:

«Состоятельный промышленник и рабочий или крестьянин, принадлежащие к одной нации или народности западной цивилизации, обладают многими сходными взглядами. Взгляд на собственность лишь частично определяется тем, богат собственник или беден. Собственность может выступать, как в Голландии, в виде почти незаменимой части самоуважения человека, которую следует увеличивать, безупречно охранять и никогда не растрачивать бездумно. Это верно, независимо от того, принадлежит ли индивид к придворным кругам или может сказать, как в поговорке: "Копейка рубль бережет". Напротив, взгляд на собственность может быть совершенно другой, как в Румынии. Человек, принадлежащий к высшему сословию, может быть или может стать наемным рабочим состоятельного человека без потери своего статуса или уверенности в себе; он "сам", считает он, это не его собственность. А бедный крестьянин сетует на то, что ему бесполезно пытаться накопить какую-либо сумму денег; "я бы накопил, — говорит он, — если бы был богат". Зажиточные люди увеличивают размеры своих владений не за счет бережливости, а традиционный взгляд связывает богатство с везением или с эксплуатацией других людей в большей степени, нежели с уверенностью в себе, как в Голландии. В каждой из вышеперечисленных, а также во многих других европейских странах существуют особые глубоко укорененные взгляды на собственность, чью специфическую природу можно во многом объяснить с помощью изучения того, что требуется от ребенка, когда он обладает и распоряжается собственностью, и при каких условиях и обстоятельствах человек имеет неограниченные возможности в юности и при переходе к статусу взрослого.

Подобным образом распределены и взгляды на власть. У грека, принадлежит ли он к высшему сословию или является деревенским крестьянином, имеется характерное отрицательное отношение к вышестоящим, которое проникает в повседневные разговоры и влияет на его выбор средств к существованию не меньше, чем на политические взгляды».

Поскольку антропологи утверждают, что некоторые принципы встречаются в различных сложных культурах, они

также настаивают на том, что универсальные законы человеческого поведения известны и могут стать известными. Поэтому упрек в ограниченности сферы применения, предъявляемый антропологии, также неверен. Все человеческие сообщества от «наиболее примитивных» до «наиболее продвинутых» составляют единое целое. Индустриализация ставит множество проблем, но они будут одинаковыми как для индейцев навахо, так и для польских крестьян, или для сиамских фермеров, выращивающих рис, как и для японских рыбаков.

Антропология с таким же пониманием относится к различиям в культуре, с каким и психоанализ трактует инцестуальные желания в человеке. Однако, это понимание ни в коем случае не подразумевает одобрения. Варварство концентрационного лагеря ужасно в силу того, что это один из элементов образа жизни, разработанного нацистами. Антрополог и психиатр принимают, что подобные желания наполнены смыслом и не могут игнорироваться. Фантазии об инцесте могут играть некоторую роль в психологической организации отдельной личности. Они являются симптомами мотивов, лежащих в основании личности. Если в качестве симптома выступает предотвращенное выражение желания, то мотивы останутся действенными и выработают иное психическое расстройство. Если обычный выход агрессивной воинственности какого-либо племени заблокирован, можно предсказать возрастание внутриплеменной враждебности (возможно, в форме колдовства) или патологических стадий меланхолии в результате гнева, обращенного внутрь против себя. Культурные шаблоны следует уважать, поскольку они действенны. Если шаблон разрушен, то должна быть обеспечена его общественно приемлемая замена, или высвобожденная энергия должна быть умышленно направлена по другим каналам.

Уважение не означает сохранения при любых обстоятельствах. Сицилийские народные обычаи не будут иметь особого смысла в Бостоне, сколько бы колорита они не придавали на севере. Привычки китайцев придутся не к месту в Сан-Фран-

циско, даже если они покажутся туристам «причудливыми». Антропологов справедливо обвиняли в желании превратить мир в музей различных культур, в стараниях поместить аборигенов в зоопарки. Некоторые из разговоров о ценностях культуры американских индейцев или испано-американских культур были чрезмерно сентиментальными. Примечательно то, что антропологи изучали эти экзотические культуры, почти забыв об общей американской культуре. Мы иногда путаем право на особость с требованием увековечить эту особость.

Наилучшая позиция для антрополога находится посередине между сентиментальностью и мещанским типом «модернизации». Полная потеря любой культуры является для человечества невосполнимой, поскольку нет народа, который ни создал бы что-либо ценное в течение своего существования. Антрополог предпочитает революции эволюцию, поскольку процесс постепенной адаптации предполагает как отсутствие потерянных поколений, так и слияние всех постоянных ценностей старого образа жизни с целостным потоком человеческой культуры.

Антропологический взгляд на мир требует терпимости к различным образам жизни — пока они не ставят под угрозу мечту о мировом порядке. Однако никакой мало-мальский мировой порядок не может быть достигнут путем нивелирования различий в культурах и создания всемирного серого однообразия. Богатое разнообразие форм, которое приняли культуры вследствие различий в их истории, физических условиях, современной ситуации — при условии, что они не вступают в конфликт с современной технологией и наукой, — является важнейшим вкладом в улучшение жизни в мире. Как говорит Лоренс Франк:

«Вера в то, что англо-говорящие или западноевропейские народы могут навязать другим парламентаризм, собственные экономические навыки ведения дел, эзотерические символы и религиозные ритуалы, а также другие характерные черты своих западноевропейских шаблонов, является следствием ослепления и изначальным заблуждением на фоне современного образа мыслей и планирова-

ния... Каждая культура неравномерна, полна предрассудков и несовершенна, каждая культура извлекает преимущества из своих недостатков. Преодолевая сходные проблемы, каждая культура вырабатывает образы действий, речи, веры, человеческих отношений и ценностей, которые выделяют какие-то определенные возможности человека, а какие-то игнорируют или подавляют. Каждая культура ищет способы выразить себя путем своих устремлений, подчеркивая свои высокие этические или моральные цели и свой сущностный характер и, как правило, игнорируя свои ошибки и множество своих разрушительных черт...

Ни одну культуру нельзя считать наиболее подходящей для всех народов; мы должны во всех культурах учитывать несчастье, деградацию, бедность, невероятную грубость, жестокость и человеческие потери, которые все пытаются игнорировать, подчеркивая высокие этические цели и моральные устремления... Мы можем рассматривать культуры так же, как мы рассматриваем искусства различных народов, а именно как эстетически значимые и наполненные художественным смыслом, каждую в своем контексте или обстановке».

Наше поколение враждебно относится к нюансам. Люди всех континентов все чаще и чаще вынуждены выбирать между крайне правым и крайне левым. Научные исследования изменений, происходящих с людьми, показывают, что переживания представляет собой некую целостность и что любая крайняя позиция искажает реальность. Считать хорошим лишь американское, или английское, или русское ненаучно и неисторично. Американцы, в основном, приняли различия между людьми в качестве жизненного обстоятельства, но лишь некоторые из американцев приветствовали это как ценность. Доминирующей позицией оставалась гордость от разрушения различий путем ассимиляции. Значение антропологического знания состоит в том, что любой особый образ жизни представляет из себя часть большего феномена (целой человеческой культуры), для которого любая отдельная культура является лишь временной фазой. Антрополог настаивает на том, чтобы каждая специфическая мировая проблема рассматривалась на основе принятия всего человеческого рода за единое целое.

Цена порядка слишком высока, если она заключается в тирании со стороны любой совокупности жестких принципов, сколь бы благородными они ни казались с точки зрения любой отдельной культуры. Индивиды различаются биологически; существуют различные типы темперамента, вновь и вновь возникающие в различных областях и в различные периоды мировой истории. До тех пор, пока удовлетворение требований темперамента не приводит к нарушению жизнедеятельности окружающих без особой необходимости, до тех пор, пока различия между людьми не являются пагубными для общества, индивиды должны не только иметь право выражать себя различными способами, но и поощряться за это. Необходимость различий основывается на фактах биологических различий, различий ситуаций, различий в индивидуальном и в общекультурном историческом прошлом. Единство мира должно быть отрицательным, лишь пока подавляется насилие. Позитивное объединение будет нуждаться в твердом основании: во всеобщей приверженности к очень общему, очень простому, но также очень ограниченному моральному коду. Оно будет торжественно процветать лишь до той поры, когда будут реализованы совершеннейшие и наиболее различающиеся потребности человеческого духа. Высшая мораль в лучшем обществе позволит удовлетворить все личные нужды, ограничивая лишь способ, место, время и объект их исполнения.

Парадокс единства в различии никогда не был так значим, как сегодня. Нацисты пытались избежать «пугающей гетерогенности двадцатого века» путем возвращения к примитивизму, где нет тревожащих конфликтов и беспокоящего выбора, поскольку имеется лишь одно-единственное правило, которое неоспоримо. Коммунисты также обещали «бегство от свободы» путем подчинения автономии индивида государству. Демократическое решение проблемы состоит в том, чтобы оркестрировать эти разнородные компоненты. То есть, это можно сравнить с симфонией. У симфонии есть общая партитура и отдельные партии для каждого инструмента, которых следует придерживаться. Но это не значит, что будет

потерян восхитительный контраст тем и темпов. Первая фраза симфонии отлична от четвертой. У нее своя ценность и значение — хотя все же ее полный смысл зависит от упорядоченного и связного отношения к остальным частям.

Таким образом, мир должен сохранять различия между людьми. Знание о проблемах других людей и о чуждых вариантах образа жизни должно быть достаточно общепринятым для того, чтобы положительная терпимость стала возможной. Необходимость испытывать уважение к другим также является определенным минимумом для обеспечения собственной безопасности. Известное неравенство человеческих возможностей должно быть нивелировано, даже при условии некоторых несомненных жертв со стороны наций, более преуспевающих в данный момент. Мировая безопасность и счастье могут быть построены лишь на основании безопасности и счастья индивидов. Корни индивидуальной, национальной и международной дезорганизации частично совпадают. Липпит и Хендри хорошо написали по этому поводу:

«Цивилизация — это процесс, в котором замешиваются и формируются люди. Если цивилизация, к которой мы принадлежим, находится из-за неудач индивидов в упадке, то мы должны задать вопрос: почему наша цивилизация не создала другой тип индивидов? Мы должны начать с возрождения утерянной оживляющей силы нашей цивилизации. Мы использовали преимущество спокойствия демократии, ее терпимости, ее мягкости. Мы паразитировали на ней. Теперь она значит для нас не больше, чем место, где нам было уютно и безопасно, как пассажиру на корабле. Пассажир использует корабль и ничего не дает взамен. Если участники нашего цивилизационного процесса деградировали, на кого нам подавать жалобу?»

Когда Коперник показал, что земля не является центром вселенной, он произвел революцию в образе мышления философов и ученых-естественников. По поводу международных отношений образ мыслей жителей Соединенных Штатов до сих пор опирается на ложную посылку, что западная цивилизация является осью культурной вселенной. Отчет

Гарварда о среднем образовании, опубликованный в 1945 году, представляет собой продуманный и во многих отношениях действительно замечательный документ. Но в нем нет ни слова о том, что образованному горожанину нужно знать что-нибудь о истории, философии или искусстве Азии, или о природных ресурсах Африки, или о неевропейских языках. История начинается с древних греков, а значительные достижения человеческой культуры ограничены средиземноморским бассейном, Европой и Америкой. Такая узость мышления должна быть ниспровергнута — но мирным путем.

Неудивительно, что мы продолжаем интерпретировать незападный образ мыслей и действий в терминах и категориях Запада. Мы составляем господствующие концепции недавнего прошлого — экономические, политические и биологические — вместо того, чтобы попытаться овладеть более фундаментальными культурными шаблонами, для которых данный тип экономической деятельности является лишь одним из возможных образов действия. Осветить именно эти основные концепции и образы, создающиеся у людей относительно себя и других, особенно поможет антропология. У антрополога есть опыт преодоления языковых, идеологических и национальных барьеров с целью понимания и убеждения. Он осознает, что нетипичное поведение в каждый свой момент является выражением целостного культурного опыта другого народа.

Те обстоятельства, при которых американцы рассматривают каждое свидетельство о принятии культурных традиций других наций как пример собственного морального предательства, оказываются фатальными для достижения мира. Альтернатива не состоит в том, чтобы согласиться или отвергнуть; можно принять чужую культуру, признав факт ее существования и поняв ее. Насколько политики и население осознают, что ценности двух любых конфликтующих наций не могут внезапно измениться под влиянием общепризнанных логических доказательств их недействительности, настолько должна уменьшиться и опасность патологи-

ческой подозрительности с каждой стороны. Обоюдное непонимание растет под взаимным влиянием до тех пор, пока каждая сторона не заменит вопрос: «Разумно ли это с их точки зрения?» на вопрос: «Разумно ли это?» (имея в виду: совместимо ли это с нашей точкой зрения, которая никогда не была продумана или даже выверена разумом). Подлинные конфликты интересов между двумя или большим количеством сторон всегда могли бы быть разрешены путем компромисса, если бы они не были иррациональными силами, возникшими по причине неправильных интерпретаций культурных мотивов. По отношению к одной группе другая представляется неразумной, неспособной к логическим выводам, глупой и аморальной в своих действиях, и поэтому ее необходимо охарактеризовать как злую силу и атаковать.

Конечно, когда две нации осознают, что они исходят из разных предпосылок, это также не обязательно приведет к счастью и процветанию. Это лишь первый полезный шаг, с помощью которого невозможно не уменьшить влияние иррационального. Но посылки могут быть различными и все же согласовываться друг с другом, а могут быть различными и не согласовываться. В случае конфликта идеологий Советского Союза и западных демократий вполне возможно не будет, как предположил Нортроп, никакого стабильного равновесия, пока одна культура не уничтожит другую или, что более вероятно, не разовьется новая совокупность культурных традиций, которая вберет в себя и примирит в себе все вечные ценности как одного, так и другого образа жизни такого животного, как человек. Даже сейчас есть общая почва, способная стать центром острых политических дискуссий. Например, как американцы, так и советские люди выделяются из народов мира своей верой в способность человека манипулировать окружающей средой и контролировать свою судьбу.

Сужение мира делает обязательным взаимопонимание и взаимоуважение со стороны разных народов. Неуловимые различия во взглядах на жизнь различных народов, их

ожиданиях, образах себя самих и других наций, разнообразные психологические позиции, подчеркивающие контраст их политических институтов, и их, в основном различающиеся, «национальные характеры» — все это вместе еще больше затрудняет для народов понимание друг друга. И именно перед антропологом стоит задача указать на то, что эти «умственные» усилия приводят к столь же осязаемому эффекту, как и усилия физические.

Будет ли мировой порядок достигнут путем доминирования одной нации, которая навяжет свой образ жизни всем остальным, или с помощью каких-либо других средств, которые не лишат мир богатства разных культур, — вот первоочередная проблема нашего века. Единообразие мировой культуры будет означать эстетическую и моральную скуку. Антрополог решает эту проблему путем единства в различии: общемировое согласие по совокупности моральных принципов, но уважение и терпимость ко всем действиям, которые не угрожают миру во всем мире. Антрополог рассматривает достижение этого порядка как ужасающе сложную, но выполнимую цель. Антропология может помочь, показав механизм борьбы за мир, настаивая на том, что это затрагивает человеческие чувства, обычаи и нерациональную часть жизни людей в большей степени, чем считали сухие законники. Также антропология может оказать помощь в образовании в самом широком смысле этого слова. Она может предоставить материал для разоблачения потенциально опасных стереотипов у других народов. Она может способствовать выучке таких специалистов по любым странам, которые будут обладать действительно фундаментальными знаниями об этих странах, знаниями, которые за внешними чертами распознают суть и позволяют специалисту корректно интерпретировать для жителей своей страны поведение других народов. Множеством прямых и косвенных способов антропология может влиять на общественное мнение в научно верном и практически здравом направлении. Не последней заслугой будет демонстрация антропологией основ объединения человече-

ства, вместо того, чтобы ограничиваться интересом к поверхностным расхождениям.

У антропологии, несомненно, нет ответов на все вопросы, но люди, чье мышление будет просветлено антропологическими знаниями, будут некоторым образом лучше приспособлены к постижению правильных направлений национальной политики. Лишь те, у кого есть точная информация и хорошие устремления, обретут понимание, что наведение мостов между различными понятиями об образе жизни необходимо. Объединенное исследование всех культурных аспектов всех народов будет, в свою очередь, влиять на человеческий менталитет вообще. Изучая культуры мира в их сравнительном анализе, антропологи надеются повысить уровень понимания культурных ценностей других наций и эпох и, таким образом, помочь создать нечто вроде духа терпимого понимания, являющегося существенным условием международной гармонии.

Если посмотреть с перспективы достаточно большого пространства и достаточно долгого времени на описание событий, происходящих с людьми, то не останется и тени сомнения, что в истории существуют некоторые очевидные и всеобщие тенденции. Одна из этих стойких тенденций состоит в том, что размеры и пространственное протяжение стран постоянно увеличиваются. Вряд ли для антрополога является вопросом появление в будущем, в определенном смысле слова, мирового сообщества. Единственное возражение заключается в вопросах: Как скоро? После скольких страданий и кровопролитий?

В обязанности антрополога не входит разработка подробного описания политических и экономических средств достижения мирового порядка. Очевидно, что для изобретения механизма, с помощью которого люди построят новый мир, потребуется плодотворное сотрудничество экономистов, политологов, юристов, инженеров, географов, других специалистов и деловых людей из разных стран. Но индуктивные выводы из данных, собранных антропологами, предполагают

некоторые основные принципы, с которыми следует согласовать социальные изобретения, чтобы последние были осуществимы. С помощью своего опыта изучения общества как целостности, опыта общения с крайне разнообразными народами и культурами, антропологи и специалисты в области других общественных наук доказали несколько теорем, пренебрежение которыми со стороны государственных деятелей и правителей приведет к риску для всего мира.

Подчиняясь необходимости изучать одновременно экономику, технологию, религию и эстетику, антрополог вынужден распутать клубок всех зависящих друг от друга аспектов человеческой жизни. И хотя, как у мастера на все руки, его работа выглядит «сырой», антрополог в последнюю очередь заботится об академических абстракциях. Он из первых рук знает об обманчивости терминов «человек экономический», «человек политический» и т. д. Поскольку лабораторией антрополога является целый мир, населенный живыми людьми, занятыми своими обычными каждодневными делами, то и результаты его работы формулируются не как точные статистические отчеты психолога, но, возможно, антрополог более ясно осознает трудности, вызываемые неконтролируемым количеством воздействий — в отличие от их ограниченного количества в лабораторных условиях.

По всем вышеперечисленным причинам антрополог будет настаивать на признании неразумности любой стратегии, которая выдвигает политические или экономические факторы на уровень факторов культурных или психологических. Он согласится с важностью географического положения, природных ресурсов, текущего уровня индустриализации, уровня неграмотности и других бесчисленных факторов. Но он будет настаивать на том, что чисто географический или экономический подход обречен на то, чтобы породить новую путаницу. Никакой механический план управления миром или схема международных политических сил не спасет мир. Всем общественным организациям для поддержания порядка требуется нечто большее, чем полицейский.

Антрополог заподозрит, что не только некоторые из его коллег, но и вся американская публика рассматривает данные проблемы исключительно с помощью разума. Одна из самых живучих традиций этой страны — это вера в разум. Это великолепная традиция — до тех пор, пока люди не будут нелепо переоценивать количество разума, могущее быть использованным в данное время. Если мы будем ежеминутно критически рассматривать чье-либо поведение, то несомненно увидим то, насколько большая часть наших действий определяется логикой наших чувств. Если бы все люди всегда и везде испытывали исключительно одни и те же чувства, то огромная роль внелогических элементов наших действий, возможно, не вызывала бы серьезных затруднений. Но чувства людей определяются не только глобальными проблемами, стоящими перед всем человечеством, но и особым историческим опытом, особыми проблемами, которые ставятся различными условиями физической окружающей среды каждого народа.

В результате исторических коллизий у каждого народа существует не только собственная структура чувств, которая в некоторой степени сходна с другими, но и более или менее связный набор характерных предположений об остальном мире. На этот набор претендуют как разум, так и чувства. И проблема состоит в том, что наиболее критические посылки часто остаются несформулированными — даже интеллектуалами из той или иной группы людей.

Поэтому в расчет должны приниматься не только лежащие на поверхности факты о какой-либо нации. Чувства людей и бессознательные допущения, которые они выносят, характеризуя мир, также являются данными, которые следует обнаружить и уважать. Конечно, они будут связаны с религией, эстетическими традициями и другими более сознательными аспектами культурных традиций народов. Чтобы понять эти неосязаемые вещи и справиться с ними при планировании будущего, изучающий их должен прибегнуть к помощи истории. Для науки недостаточно объяснить мир

природы. Образование должно включать в себя и «неосязаемую» окружающую среду, в которой мы живем.

Проблема минимизации и контроля агрессивных импульсов является во многих смыслах центральной проблемой, касающейся мира во всем мире. Эту проблему следует разрешать любыми доступными средствами. Один, хотя только один, способ предотвращения войн состоит в уменьшении раздражителей, приводящих к напряжению в любом обществе. Это означает обеспечение в первую очередь определенного уровня экономического благосостояния и физического здоровья населению всех стран. Однако, задача на этом, несомненно, не заканчивается. Народ может экономически процветать и все же кипеть от враждебности. Норвегия в 1939 году была беднее Германии, и все же в ней не было никаких военизированных группировок.

Сейчас известно кое-что об источниках и развитии враждебности. Индивидуальное психологическое основание агрессии создается трудностями, свойственными социализации. В любом обществе ребенку могут надрать уши за какую-либо провинность, хоть эти обычаи и сильно различаются в разных странах по способу исполнения и временным параметрам. Некоторые нормы поведения для детей или слишком строги, или без них вообще можно обойтись. Другие устанавливаются с жестокостью, которой можно избежать. Вновь процитируем Лоренса Франка:

«До тех пор, пока мы верим, что человеческая природа определена и неизменна, и продолжаем принимать теологические концепции человека как существа, которого нужно подчинять, принуждать и терроризировать, которому для того, чтобы он был приличным человеком и полноправным членом общества, нужна помощь сверхъестественных сил, мы будем продолжать создавать извращенных, искривленных, искаженных личностей, которые постоянно будут ставить под угрозу, если не уничтожат полностью, все наши усилия достичь общественного порядка».

Некоторые расстройства и лишения неизбежны при воспитании ответственных взрослых личностей. Но проистекаю-

щее из них напряжение может быть устранено более эффективно, чем это происходило в прошлом в большинстве человеческих обществ: путем общественно полезного соревнования, путем общественно безопасного высвобождения агрессии, например в спорте, и другими, еще не найденными способами. Тот, кто сам не находится в безопасности, проявляет агрессию по отношению к окружающим. Психологические причины войн можно контролировать, уменьшая в мире как реальные, так и воображаемые обстоятельства, способствующие страху. Конечно, война — это лишь одно из направлений, которое может принять насилие. Обычно агрессия внутри общества обратно пропорциональна агрессии, вышедшей наружу. Многие меры лишь увеличат развитие враждебности — вместо того, чтобы уменьшить. Агрессия, явная или замаскированная, не является единственной возможной реакцией на страх. Отдаление, пассивность, сублимация, примирение, порывистость и другие реакции иногда дают эффект устранения напряжения для тех, кто испытал лишения и угрозы. Некоторые культуры в эпоху своего расцвета были способны направить большую часть своей высвобожденной враждебности в социально творческие русла: литературу и искусства, общественные работы, изобретения, географические открытия и тому подобное. В большинстве культур, в основном в культурах, существующих сейчас, большая часть их энергии распределяется по нескольким каналам: небольшие повседневные вспышки гнева, конструктивная деятельность, периодические войны. Разрушительная агрессия, которая, по-видимости, регулярно возникает после большей катастрофы, произошедшей с обществом, проявляется лишь по прошествии некоторого времени. Фашизм не возник немедленно после Капоретто, как и нацизм — немедленно после Версальского договора. В конце концов, следует заметить, что поскольку для войны требуются по крайней мере две нации, психологический климат, в котором царит неуверенность, замешательство и апатия, может подвергнуть мир опасности в той же степени, в какой он способен породить враждебность.

Война — это борьба за власть, но не просто за контроль над рынками и процессом производства. Согласно популярной концепции, экономическое и социальное благополучие не всегда зависит от политического превосходства. Уровень жизни населения в Швейцарии и Дании в период между двумя мировыми войнами был выше, чем во многих великих державах. Также нужно видеть причину войны и в особой точке зрения, в особом видении мира, поскольку все глубинные мотивы проявляются косвенным образом, влияя или наполняя собой воззрения индивида. Стремление к власти, избранный в обществе тип характера, экономическая продуктивность этого общества, его идеология, его шаблоны лидерства так тесно переплетены, что изменение в одном из этих факторов будет означать перемены во всех остальных. Кросс-культурная точка зрения — наилучшая, с которой можно рассматривать международные беспорядки. С этого преимущественного пункта наблюдения можно увидеть как характерные заблуждения каждой цивилизации, так и плодотворную ценность культурных различий.

Этот «взгляд» из прошлого направлен в будущее. Мораль, индивидуальная ли, национальная или международная, в значительной мере представляет собой структуру ожиданий. Природа ожиданий является почти настолько же решающей при предсказании событий, насколько решающими являются внешние факторы. В военное время патриотически настроенное население переносит сильную нужду, не жалуясь. В мирное время подобные лишения могут привести к народным волнениям и распространению общественного беспорядка. Внешние факторы те же самые, но ожидания изменились. Многое из того, что происходит в Европе и Азии, зависит не от нехватки продовольствия, не от существующей формы устройства политических институтов, не от воссоздания предприятий и не от других подобных условий, но в большей степени от согласованности по всем вопросам этих условий с ожиданиями людей.

Когда антрополог ломает голову над прошлым разных культур, он обязательно будет поражен важностью временного фактора. Способность одной и той же биологической группы к культурным изменениям, к поворотам в прошлое, представляется практически неограниченной. Ошибка многих социальных реформаторов, имеющих наилучшие намерения, не всегда ограничивается попыткой создать превосходное законодательство. Иногда принятые меры оказывались достаточно мудрыми по отношению к группе населения, для которой они предназначались, но это преимущество терялось из-за чрезмерной торопливости. «Меньше торопись» — вот хороший девиз для всех, кто хочет начать социальные изменения или придать им новое направление. Из-за огромной устойчивости алогических привычек, поспешные попытки что-либо изменить усиливают сопротивление или даже вызывают обратную реакцию. Проекты нового мира действительно должны быть громадными и дерзкими, но при их осуществлении нужно запастись большим терпением и неустанным стремлением практиковаться.

Это — предостережение, но не пессимизм. Поскольку, возможно, величайший урок, который может дать нам антропология, состоит в том, что «человеческая природа» неограниченно пластична. Пышное разнообразие решений, выработанных для одной и той же проблемы (скажем, проблемы «секса» или «собственности»), поистине забавно и вызывает непреходящий скептицизм по поводу любого аргумента, изложенного в форме: «Это никогда не сработает — это противно человеческой природе». Однако, некоторые из энтузиастов культурного детерминизма и образования забывают, сколько поколений и тысячелетий было затрачено на эксперименты над человеческими жизнями, проводившимися в различных обществах. Homo sapiens при соответствующих условиях способен на все что угодно, но время, которое требуется для достижения определенного результата, действительно может длиться очень долго.

Возможно ли продолжительное сотрудничество между различными народами? Антропологии неизвестны достовер-

ные свидетельства обратного. Конечно, существуют отдельные примеры мирного и иногда продолжительного сотрудничества между группами людей, говорящих на разных языках, и менее часто встречающиеся примеры сотрудничества групп людей с сильно отличающейся внешностью. И не всегда они находились в отношении подчинения.

Эта книга — попытка выбрать среднее направление между «экономическим детерминизмом» и «психологическим детерминизмом». Недавно одна группа, изучающая человеческие взаимоотношения, во всеуслышание заявила, что мы всем обязаны ситуативным факторам, в особенности технологии и экономическому давлению. Другая группа, которая недавно стала крайне популярна, в сущности, говорит: «Инструменты и экономическая система являются ничем иным как выражением личности человека. Ключ к мировым проблемам заложен не в новом методе распределения, не в более справедливом порядке доступа к сырью и даже не в стабильной международной организации. Все, что нам нужно — это более умеренный способ воспитания детей, более мудрый подход к образованию». Каждое из этих «объяснений» само по себе односторонне и неплодотворно. Возможно, что в этих двух направлениях тенденция к всеобщему упрощению похожа на две противоположные исторические школы, которые со времен Древней Греции рассматривают историю либо как действие безличных сил, либо как личностную драму. Либо в концепции явно апеллирует к человеческим существам, которые жаждут простых ответов на сложные вопросы, но ни одна из этих концепций не расскажет нам всего; нам нужны обе.

Для нас важен как внешний, так и внутренний аспект проблемы. Когда надвигается бедствие, когда наш опыт оказывается еще более угрожающим, люди могут пойти по одному из путей или по обоим сразу. Они могут изменить обстоятельства — внешнюю окружающую среду — или могут измениться сами. Первый способ, честно говоря, — единственный из использовавшихся в сколь-либо заметной степени народами

Западной Европы в недавнем прошлом. Второй способ — единственный из использовавшихся азиатскими народами и нашими американскими индейцами. Ни один из путей сам по себе не приводит к равновесию и хорошей жизни для большинства людей. Полагание, в соответствии с несформулированной посылкой, что либо один, либо другой принцип спасут нас, стало трагическим обстоятельством нашего образа жизни по аристотелевской мыслительной модели взаимно исключающих друг друга альтернатив. Обе дороги необходимы и открыты для нас. Для демократии нам необходимы личности, которые способны быть свободными. Однако ни одна схема социализации или формального образования, составленная для формирования свободы личности, не может гарантировать создание организмов, свободных от необходимости бояться и воевать, пока социальная и экономическая структура не создаст реальное вознаграждение за подобные ориентации.

Внутреннее изменение должно происходить из развития веры, которая придаст жизни смысл и цель, но веры разумного человека, хорошо знакомого с фактами о нашем мире, полученных научным путем. Наиболее широкий индуктивный вывод, который может предложить антропология, состоит в том, что каждое общество испытывает отчаянную необходимость в морали в смысле общих стандартов, и в религии в смысле ориентации в таких неизбежных проблемах как смерть, индивидуальная ответственность, и в других первичных ценностных позициях. Религия в данном смысле абсолютно необходима для повышения общественной солидарности и индивидуальной безопасности путем утверждения и символического установления общей для всех системы целей. По моему мнению, требуется вера, которая не станет поощрять неискреннее подчинение, или конфликты, или разделение людей. Подобная вера, я убежден, в данный момент не может быть основана на сверхъестественных принципах. Это должна быть светская религия. В науках о человеческом поведении нет ничего, что отрицало бы существование «абсолютного» в человеческих действиях и для них.

Однако гуманитарные науки утверждают, что это «абсолютное» может и должно быть подтверждено эмпирическим наблюдением, а не документами, относимыми к сверхъестественным силам. Чарльз Моррис в своей книге «Тропы жизни» стал пионером в поиске светской мировой религии. Другие также стали размышлять в подобном ключе. Количество трудностей велико; но необходимость в подобной религии очевидна. «Светская религия» не обязательно означает «атеизм» в собственном смысле этого слова. Многие ученые, отдающие предпочтение естественной точке зрения перед сверхъестественной, верят в Бога, как описывает философ Уайтхед в своей работе «Процесс и реальность». Они убеждены, что вселенная является упорядоченной и, в некотором смысле, моральной вселенной. Их спор со сторонниками сверхъестественных сил заключается в том, каким образом человек может узнать о божественном порядке и жить по божественным принципам.

Человек должен смиренно, но смело принять на себя ответственность за судьбу всего человечества. Все иное будет отступлением, которое приведет к немыслимой пропасти хаоса. Человек может оказаться способным понять и контролировать себя в такой же степени, в какой он, очевидно, понял и контролирует неорганическую природу и домашних животных. В конце концов, стоит попробовать. Великим «эмоциональным озарением» второй половины двадцатого века является то, что «распространенная идея трансцендентного могущества», которая должна создавать все формы эксплуатации, теперь представляется нам банальной или даже вульгарной и неинтересной. К этому «озарению» изучение человека может добавить не только некоторые основные направления, но также и способы хранения большого количества информации, что является существенным.

Развитие процветающей науки о человеке послужит людям для более полного осознания необходимости антропологии и родственных ей наук, необходимости их адекватной поддержки. Большое значение материальных вещей в

американской культуре и огромный успех физических наук привели к оттоку лучших умов в юриспруденцию, бизнес и естественные науки. Если даже средний антрополог будет столь же умен, сколь и средний физик, для значительного исследования человеческих существ требуется порядочное количество людей, времени и денег. Даже самый лучший телохранитель не заменит целую армию. Пока что американское общество потратило больше на один телескоп в Маунт Вилсон, чем на трехлетние исследования жизни человека (включая медицину). В предвоенные годы американцы тратили за год в десять раз больше денег на сбор зоологических и ботанических образцов, чем на сбор незаменимых данных, касающихся человеческих культур, которые быстро исчезают перед лицом европейской цивилизации. Пока что, как замечает Мортимер Грейвз:

«Существенным фактом является то, что основные человеческие проблемы не находятся исключительно в сфере естественных наук, но и в таких сферах, как: расовые взаимоотношения, трудовые взаимоотношения, контроль за организацией властных структур социального назначения, основание философских жизненных принципов, модернизация социальной и политической структуры, координация влиятельных сил и демократии. Все эти проблемы возникают при приспособлении человека к динамичному научному и социальному миру, в котором он живет. Здоровое общество, к примеру, не озабочено проблемой изучения болезней в строго биологическом смысле. Проблема обращения наших уже имеющихся медицинских знаний в эффективное спасение человеческих жизней — это уже пролема, относящаяся к социальным наукам. С точки зрения технологии мы, возможно, уже достигли того уровня, когда каждого человека можно обеспечить работой, дающей ему необходимое пропитание. Нам необходимы не добавочные физические знания, а лучшая общественная организация. Крайне необходимо избавить социальные и политические обычаи от некоторых средневековых предрассудков, и вряд ли это будет сделано в физических и химических лабораториях. Простое увеличение знаний в этой или подобных областях без сопутствующего этому решения более важных социальных, эмоциональных и интеллектуальных проблем может привести лишь к еще бо-

лее худшей приспособленности к обстоятельствам, большему непониманию, большим общественным волнениям, и, соответственно, вызовет новые войны и революции».

В сфере общественной жизни должны быть проведены смелые эксперименты и поиски новых объединяющих принципов, согласующихся с миром, в котором коммуникация и экономическая независимость уже составили один из таких принципов — впервые за всю человеческую историю. Если мы должны делать больше, чем затыкать плотину пальцем, если мы должны выбраться из потопа, сопротивляться увеличению человеческой нищеты и расстройств, то мы должны ввести в общественный процесс изучение человеческого поведения, а также индивидов и общества. Это изучение должно включать в себя объективное исследование человеческих ценностей. На людей влияет не только общественное давление; они также подвержены влиянию со стороны идеализированных целей, установленных их культурой. Как сказал Ральф Бартон Перри, если идеалы играют какую-либо роль в жизни людей, то должны быть некоторые случаи, в которых они играют главную роль.

Контраст в человеческих потребностях, до тех пор, пока они больше относятся к группам людей, нежели к конкретным индивидам, в первую очередь происходит из различий в системах ценностей. Как очень часто говорилось, кризис нашего времени — это кризис ценностей. Остается мало надежды на создание новых социальных институтов, которые будут более стабильны, чем старые, пока новые, более свободные и сложные взаимоотношения не смогут выстроиться на ценностях, которые не только общепризнаны и глубоко прочувствованы, но также обладают некоторой научной гарантией.

Никакая фольклорная догма не была для нас столь разрушительной, как клише «наука и ценности несовместимы». Если полагание ценностей является эксклюзивной привилегией религии и гуманитарных наук, то научное понимание человеческого опыта невозможно. Но абсурдно требовать

логической необходимости от такого самоотречения. Ценности — это социальные факты определенного рода, которые могут быть обнаружены и описаны так же беспристрастно, как и лингвистическая структура или техника ловли лососей. Те ценности, которые по своему характеру инструментальны, могут быть проверены с помощью своих следствий. На самом ли деле данные средства эффективны в достижении желаемых целей?

Когда дело доходит до настоящих или «абсолютных» ценностей, следует учесть, что доступные методы и концепции еще не в состоянии строго определить степень изменения этих ценностей, при которой они, представленные в научном виде, будут согласованы с фактами природы. Однако, такая ситуация сложилась, поскольку до сих пор ученые очень редко некритично воспринимали исключение из этой сферы. В принципе, можно найти научное обоснование ценностей. Некоторые ценности являются столь же «заданными» природой, как и тот факт, что тела тяжелее воздуха. Ни одно общество еще не признало ценностью страдание само по себе — а только как средство для чего-либо; как наказание, как средство общественного повиновения. Мы не должны полагаться на сверхъестественное откровение для понимания того, что получать сексуальное удовольствие путем насилия — это плохо. Это такой же факт обычного наблюдения, как и факт, что у различных объектов различная плотность. Полагание, что истина и красота являются трансцендентальными человеческими ценностями, присутствует в человеческой жизни так же, как рождение и смерть. Огромная заслуга Ф. Нортропа заключается в том, что он сформулировал существенный обобщающий тезис: «Нормы этического поведения должны быть открыты в достоверном знании о природе человека так же, как нормы постройки моста следует находить в физике». Для того, чтобы проработать эту проблему в деталях, понадобится, по крайней мере, поколение исследователей, — конечно, если этому посвятят себя лучшие умы из многих стран мира. Сохраняются бесконечное число трудностей, возможностей

искажения, особенно на пути чрезмерного упрощения. Ключевой же является проблема универсальных человеческих ценностей. Оправдание ценностей иного порядка будет зависеть от того, будут ли они приемлемы для конкретных разновидностей индивидуумов или культур. Некоторые ценности (например — что я предпочитаю, капусту или шпинат) зависят только лишь от вкуса и являются социально нейтральными. Определение и выстраивание универсальных ценностей не может основываться только лишь на подсчете и расположении в пределах предполагаемой шкалы культурных достижений. Все имеющиеся факты весьма сложны. Мы же являемся частью одной из многих (не менее двадцати) конкретных культур. Моногамия — один из идеальных шаблонов, поддерживаемых нами, — практикуется представителями только одной четвертой описанных культур; однако, ее принципы разделяют некоторые из самых «отсталых» племен на земле. Тем не менее, несмотря на все трудности, методы научного анализы могут быть с огромной надеждой на успех применены и к человеческим ценностям.

Антропология уже давно не является наукой о том, что произошло очень давно и очень далеко. Сама перспектива антропологии обладает уникальной ценностью при изучении природы и причин человеческих конфликтов, и при разработке средств для их сокращения. Ее всеобъемлющий характер дает стратегическую позицию для определения того, какие факторы создадут человеческое сообщество с яркими культурами и удержат их всех от распада. Для того, чтобы определить, до какой степени люди подвержены культурному воздействию, антропология имеет методы обнаружения тех принципов, которые охватывают всякую культуру. Она особым образом освобождена из-под власти того, что принято там или здесь. Когда у Эйнштейна спросили, каким образом ему удалось открыть теорию относительности, тот ответил: «Я бросил вызов аксиомам». Антропологи, вследствие своих кросс-культурных исследований, свободны не верить тому, что кажется необходимо истинным даже ближайшим их коллегам.

На данном этапе мировой истории только те люди, которые способны подвергать конструктивному сомнению то, что традиционно считается очевидным, могут перебросить мост через кажущуюся непреодолимой пропасть между несколькими мощными противостоящими образцами жизни.

Лаймен Брайсон в книге «Наука и свобода» делает вывод, что «труднейшая проблема человека — это он сам». Атомное оружие и другие новые его виды опасны не сами по себе; опасна воля, которая станет их использовать. Источник такой воли должен быть исследован и понят как множественно обусловленный различными культурами, и поставлен под контроль. Наука должна создать такие условия, в которых она сама будет действовать, не принося широкомасштабных разрушений. Наука о человеке, применив к человеческому поведению те стандартные процедуры, которые уже доказали свою действенность в отношении иных аспектов природы, могла бы выработать некоторые необходимые для создания таких условий составляющие. Однако, она не сможет достичь этого в одиночку, даже если антропология будет пополнена психологией, социологией и географией человека. Полноценный вклад в решение этих проблем наука о человеке не сможет внести до тех пор, пока понимание и поддержка со стороны общества не поддержат ее человеческими ресурсами и капиталом. Те исследования, которые следует провести для того, чтобы прямо поставленные вопросы были бы сопровождены надежными ответами, относятся к уже проведенным исследованиям так же, как атмосферная пленка — ко всей толще нашей планеты.

Эдвин Эмбри дал красноречивую отповедь наиболее распространенным возражениям против этой программы:

«Многие люди считают фантастикой попытку усовершенствовать нашу жизнь и наши отношения. Они полагают, что тема может быть закрыта заявлением: "Человеческую природу вы не способны изменить".

Что ж, мы не внесли изменений в физическую природу вселенной, но, поняв ее, мы мириадами способов направили течение природных процессов в соответствии с тем,

что нам нужно и удобно. Научившись летать, мы не преодолели силы притяжения. Мы не должны были исправлять законы давления и натяжения, нам нужно было просто понять их, чтобы строить мосты и небоскребы или разогнать двигатель до ста миль в час. Мы не изменили климат, однако с помощью центрального отопления в самые холодные зимы мы обеспечили себе комфорт, а при помощи освежающих воздух устройств наслаждаемся таким же комфортом в самое жаркое лето. А чтобы вырастить быстроногих лошадей и тучных свиней, кукурузу и пшеницу такого качества, которого не знают их дикие родственники, и даже для того, чтобы вывести такие полезные гибриды, как мулы и грейпфруты, мы не переделывали биологические закон...

Что же касается человеческой природы, то дело не в "изменении" фундаментальных мотивов и инстинктов; речь идет просто о понимании этих сил и направлении их в более конструктивные и целебные русла, нежели борьба и фрустрация, столь распространенные даже в окружении нашего материального благосостояния».

Может статься, что новая ступень в развитии социальных наук, до сих пор широко не осознанная в большей части общества, будет иметь такие же революционные последствия, какие имела новая стадия в изучении атомной энергии. Тем не менее, было бы фантастикой предвосхищать, что мировая цивилизация немедленно примет новые формы в соответствии с человеческими чаяниями и надеждами. Культуры и верования, склонности и чувства человека изменяются медленно, даже при нашем ускоренном темпе. Будем здравомыслящими и примем во внимание некоторые факты. Лесли Уайт напоминает нам, что только около двух процентов всей человеческой истории прошло с тех пор, как развилось земледелие, тридцать пять сотых процента с тех пор, как был изобретен первый алфавит, девять тысячных процента с тех пор, как было опубликовано «Происхождение видов» Дарвина. Современная социальная наука — всего лишь назойливый ребенок, кричащий громко потому, что остальной мир все еще остается глух. Однако, он воплотит большие надежды, если не будет избалован или не умрет от истощения.

Существующее в обществе неведение относительно методов и теорий социальных наук, а также его незрелость не следует замалчивать. Человечество, постепенно оставляющее мечты о царстве небесном, должно выстоять перед соблазнами дешевых мессий, проповедующих легкое достижение царства земного в один день. Культуры, в некоторой степени, сами создают себя. С точки зрения наблюдателя, оперирующего малыми масштабами, человеку все еще остается надеяться на милость необратимых тенденций, в которых он не принимает полновластного участия. Тем не менее, в более широком масштабе, социальные науки предоставляют возможность понимать и предсказывать происходящее, ускорить желаемые процессы, расширить возможности если не к контролю за ситуацией, то к успешной адаптации.

Человеческая жизнь не должна покидать свой дом со множеством комнат. Однако, мир во всем своем разнообразии должен быть един и оставаться верен простейшим общим целям, разделяемым всеми людьми. Те границы, которые препятствуют взаимопониманию, будут стерты благодаря активному развитию общих идей и благодаря обмену предметами и услугами. Использование научных методов для изучения человеческих отношений в пределах каждого общества сможет приспособить наши культурные шаблоны к изменениям, приходящим вместе с новыми технологиями и общемировой экономической независимостью. Это может случиться. Это, вероятно, случится. Но когда?

Приложение