VII. Антропологи за работой 1 страница

Очевидно, что антропологи имеют специальные знания и специальные навыки, чтобы помогать властям контролировать примитивные племена и подчиненные народы. Они работали на правительства Англии, Португалии, Испании, Голландии, Мексики, Франции и других стран. Понимание особенностей национального устройства является необходимым условием для успешного колониального правления, хотя до сих пор антропологов больше использовали для исполнения какой-то политической программы, а не для формулирования ее принципов. Между тем, от работы над проблемами, связанными с колониальным правлением, всего один шаг до работы над проблемами меньшинств в сложном современном государстве. Антропологи работали в военном Комитете по эвакуации и имели дело с американцами японского происхождения, а также урегулировали другие проблемы, связанные с меньшинствами в Соединенных Штатах, помогая военному Центру занятости и Комитету по информации.

Во время войны антропологическое знание применялось в разрешении сложностей, возникавших с иностранными рабочими, получением продовольствия в этнических регионах, а также в обеспечении эффективности национального сотрудничества в рамках антифашистского союза. Многие антропологи принимали участие в обучении четырех тысяч армейских и двух тысяч морских офицеров для военного управления на оккупированных территориях. Важную роль сыграли антропологи в издании серии брошюр для вооруженных сил, которые содержали широкий диапазон информации — от австралийского сленга до правил корректного

обращения с женщинами в мусульманских странах. Они помогали убеждать сдаться окруженных японцев, итальянцев и немцев и содействовали сопротивлению в странах, оккупированных нашими врагами.

После наступления мира антропологов использовали учителя и врачи, они требовались в управлении и производстве. Поскольку наши возможности в экспериментировании над людьми крайне ограничены, мы можем применять метод, столь хорошо зарекомендовавший себя в физике и химии, метод, сводящийся к наблюдениям и анализу результатов опытов, производимых природой на протяжении всей истории человечества. Применительно к образованию, например, это означает, что при рассмотрении нового метода полезно будет проанализировать разные группы, в которых дети обучались подобным образом. Выяснив, как обстояло дело в других обществах, можно получить некоторое представление о том, будет ли внедрение этого метода перспективным. Обратив внимание на очевидные отличия других систем образования от нашей, мы лучше понимаем последнюю. Например, мы можем увидеть, что примитивные культуры придают особое значение всему устойчивому и священному, тогда как наши представления основаны на стремлениях ассимилировать иммигрантов, быть лучше, «идти в ногу со временем». Поэтому мы пришли к пониманию образования как способа создания чего-то нового, а не простого поддержания традиции. Изучение противоположных систем образования может также сделать более эффективными усилия властей и преподавателей-миссионеров в колониях среди подчиненных народов. Без таких знаний все эти учителя будут, вероятно, полагать, что использование тех стимулов, которые пригодны для школьников их родной страны, равно приемлемо и в отношении детей, принадлежащих другой традиции. На практике же такая мотивация может не только не работать, но и вызывать прямо противоположный эффект. Сегодня антропология не менее важна и в высшем образовании, поскольку оно играет большую роль в организации и преподавании ряда программ во многих странах мира.

Выше уже рассматривалась возможность применения физической антропологии в некоторых медицинских специальностях, а в следующей главе мы обсудим, какое значение имеет исследование культурного статуса личности для педиатрии и психологии. Огромная медицинская польза культурной антропологии обусловлена способностью последней легко определять главные течения в культуре в их воздействии на отдельных людей. Сейчас только начинают появляться тщательные количественные исследования, посвященные кросс-культурному анализу теорий психического здоровья. Дональд Хортон показал, что уровень общественного напряжения влияет на распространение алкоголизма. Ему также удалось продемонстрировать связь между количеством употребляемого алкоголя и определенными культурными моделями сексуальности и снятия агрессии. Основы этого метода, позволяющего выявить, какие типы обычаев имеют склонность к взаимному тяготению, могут использоваться при решении ряда других проблем. Предполагают, что самоубийства среди подростков чаще встречаются там, где приняты поздние браки и жестоко преследуются добрачные сексуальные отношения. Эта теория будет доказана только в том случае, если изучение фактов засвидетельствует более высокий уровень самоубийств в репрессивных обществах и менее высокий — в более терпимых.

Несмотря на то, что диапазон индивидуальных отклонений достаточно велик в любом обществе, антрополог знает, что в каждой конкретной культуре большинство людей с гораздо большей готовностью будут отвечать на одни призывы, чем на другие. Это важно не только для управления, но и для работы Государственного Департамента при воздействии на общественную реакцию за рубежом с целью обеспечения понимания и приятия наших краткосрочных и долговременных политических программ. Недостаточно информировать правительства других государств стандартными и разумными дипломатическими посланиями, как это принято в таких случаях. Ведь сегодня существует не так уж много государств,

чья политика не зависит от общественного мнения. Политика Соединенных Штатов должна корениться в умах американцев. Это может быть сделано только в том случае, если мы будем выражать наши общие задачи и мотивы языком, который предназначен для этой ситуации, в том числе и применительно к типам восприятия различных народов, на которые мы хотим оказать влияние.

Правительства, поставленные в тупик непонятным поведением населения на недавно захваченных островах Тихого океана или в любом другом месте

«...обращаются к антропологии так же, как раньше обращались к геологии, энтомологии и другим физическим и биологическим наукам, когда речь шла о природных ресурсах управляемых территорий, или к медицине в условиях тропиков, когда появились проблемы, связанные со здоровьем; обращаются с тем, чтобы антропология пролила свет на крайне сложные проблемы человеческих отношений, особенно на приспособление так называемого местного или туземного населения к современной цивилизации»

Феликс Кизинг

Тем не менее, прикладная антропология — относительно новое понятие. Журнал «Прикладная антропология» начал выходить только с 1941 года. Не считая достижений физической антропологии в идентификации преступников и подборе призывников в армию, первым свидетельством о возможности непосредственно практического использования антропологии был случай с Золотым Троном. В 1896 году и еще раз в нашем столетии Англия вела войну с ашанти, народом, проживающим на западном побережье Африки. Для колониальных властей причины проблем оставались тайной. В 1921 году подобная вспышка была предотвращена, когда антрополог указал на огромное символическое значение для ашанти Золотого Трона, казавшегося англичанам просто креслом для короля.

Вскоре после этого курс антропологии стал обязательным для отправляющихся на работу в колонии. В 1933 году

Джон Коллиер из американской государственной Комиссии по делам индейцев стал приглашать на работу антропологов. Мексика и другие латиноамериканские страны также быстро осознали вклад, который способна сделать антропология в создании письменности у коренного индейского населения, и помощь, которую она способна предложить в адаптации туземных культур к условиям современного мира. Антропологи стали работать в Службе сохранения почвы и в Бюро сельскохозяйственной экономики при Министерстве сельского хозяйства.

В этих первых начинаниях задача антрополога преимущественно сводилась к устранению неприятностей. К его помощи прибегали, когда убийства или рост агрессии создавали непосредственные проблемы. Бедствующее индейское племя бессмысленно разрушало каждый дом, в котором произошла смерть. Антрополог предположил, что их религиозная культура предусматривает апотропеические действия, аналогичные окуриванию, для устранения угроз от сверхъестественных сил. Когда власти произвели окуривание, случаи разрушения домов и уничтожения имущества мертвецов прекратились. В Папуа антропологи применили принцип культурной подмены, предоставив для ритуала плодородия свиное тело вместо человеческого, а также футбольный мяч вместо дротика для прекращения внутриплеменной вражды.

Однако, помимо советов властям прикладная антропология также обращается и к обычным людям. Незнание особенностей жизни в других странах порождает равнодушие и бессердечность в отношениях между нациями, непонимание друг друга, что становится особенно угрожающим в современном сжимающемся мире. Сделанные со вкусом выставки в антропологических музеях могут оказать большую помощь при устранении глубоко укорененных предрассудков в отношении других культур. Используя различные методы образования, в том числе фильмы, лекции, популярные издания, антропологи мало-помалу демонстрируют общественному мнению, что обычаи других так же необхо-

димы им, как нам наши собственные, и что у каждой культуры существуют свои потребности.

В течение недавней войны прикладная антропология пережила расцвет. Английские антропологи занимали важные посты в Министерстве иностранных дел, Адмиралтействе, Службе информации, Социальной Инспекции военного времени; участвовали они и в деятельности на местах. Кто-то был политическим советником по всему Ближнему Востоку, кто-то взял на себя большую часть бремени административных распоряжений по англо-египетскому Судану, а кто-то занимался проблемами в отношениях с коренным населением Кении и Абиссинии. Женщина-антрополог Урсула Грэхэм Бауэр стала широко известна как «Т. Е. Лоуренс второй мировой войны». Благодаря тому, что она завоевала доверие земи, племени, живущего на стратегически важной ассамо-бирманской границе, японское вторжение в Индию имело иную историю, чем это могло бы обернуться в другом случае.

В Соединенных Штатах антропологи использовали свои профессиональные качества в военной разведке, Государственном Департаменте, Стратегическом Министерстве, Комитете военной экономики, Службе стратегической бомбардировки, в Штабе армии, Организации специальных заданий, Военно-морской разведке, Комитете по информации, Интендантском корпусе, ФБР, Военном управлении по эвакуации, Дорожном проекте, Гидрографическом ведомстве Главнокомандующего флотом, Комитете по зарубежной экономике, Комитете федеральной безопасности, Медицинском отделении Военно-Воздушных сил, Отделении военной химии. В частности, они работали над «местными» проблемами. Требовался справочник для солдат по Эритрее. Военный разговорник на пиджин-инглиш нуждался в доработке. Человек, способный правильно обращаться с индейцами Эквадора, был главой экспедиции, снаряженной для поисков новых источников хинина. Каковы отличительные черты татуировок в

районе Касабланки? Кто бывал на островах Бора-Бора? Учебник «Критические ситуации в пустынях и джунглях» был подготовлен в помощь потерпевшим аварию пилотам, чтобы они могли найти и приготовить пищу. Были даны консультации по одежде в арктических и тропических условиях. Круг рекомендаций охватывал даже проведение набора призывников индейского происхождения, не знающих английского языка, и подготовку записки «Как отличить тухлую рыбу от свежей» (сразу определенной военными как секретная). Были подготовлены наглядные пособия для выполняющих секретные работы за рубежом, антропологи читали многочисленные ориентировочные курсы.

Однако, с развитием военных действий от антропологов стали требовать большего, чем просто экспертные консультации по обычаям и языкам других регионов. Их навыки стали применяться для определения и разрешения моральных проблем в вооруженных силах и в тылу, особенно при возникновении расовых проблем на производстве. Они также помогли уменьшить зазор между знаниями о питании и практикой употребления пищи. Власти стали все больше понимать, что для эффективного ведения войны люди требуются не меньше, чем техника и ресурсы. С тех пор антропологи и специалисты многих других социальных наук получили шанс быть задействованными. Далее речь пойдет именно о достижениях антропологов, но надо отметить, что многие из этих проектов были совместными.

Анализируя вражескую пропаганду и давая советы относительно наших собственных психологических установок в войне, предсказывая, как поведет себя враг в данных обстоятельствах, работая над укреплением духа нашей нации, антропологи получали возможность широчайшего теоретического и информационного использования своей науки. Например, руководящие политики задавали им вопросы такого типа: следует ли преуменьшать число бедствий, сообщая о первых событиях с фронта? Даст ли это большую уверенность людям? Обеспечит ли большая уверенность большую эффектив-

ность? Говоря антропологическим языком, политики интересовались тем, какие типы мотивации преобладают в американской культуре. Величайшую услугу оказал антрополог, предостерегший своих коллег от одинакового описания врагов и союзников для американцев и постоянно напоминавший интеллектуалам о значении иррационального. Некоторые профессора и литераторы хотели использовать радио для того, чтобы на высоком интеллектуальном уровне обсуждать демократию с японцами. Но людей нельзя убеждать только при помощи разума.

В школе подготовки офицеров для военного командования в Италии некоторые либерально настроенные преподаватели критиковали антропологов за установление контактов между офицерами и местными итало-американцами. Недовольство было вызвано тем, что некоторые из последних выказывали симпатии к фашистам и не все хорошо говорили на стандартном итальянском. Утверждалось, что такие известные итальянцы, как Сальвемини, могли бы учить офицеров всему, что им нужно знать об Италии. Возражение антропологов состояло в том, что, в конце концов, офицерам предстояло общаться с итальянцами, в прошлом симпатизировавшими фашизму и не имеющими хорошего образования, а не с такими, как Сальвемини. По отношению к таким контактам требовалось не полное одобрение с моральной точки зрения, а возможность достичь понимания и сведений, предоставляемых, как правило, не докторами наук.

Две иллюстрации продемонстрируют разницу во взглядах на отношение к врагу между антропологической и внутрикультурной точками зрения. В Вашингтоне бушевал спор об отношении нашей пропаганды к институту империи в Японии. Либерально настроенные интеллектуалы в целом настаивали на критике этого института как опоры для фашистского государства. Они утверждали, что было бы нечестно и предательски по отношению к американским идеалам позволить японцам заключить из нашего молчания, будто мы допускаем сохранение их монархии после нашей побе-

ды. Антропологи были против. Их общее возражение состояло в том, что разрешение конфликтов между Соединенными Штатами и другими народами не должно опираться на культурный империализм, настаивающий на замене их институтов нашими. Но у них были и собственно практические возражения. Они указывали, что, во-первых, если рассмотреть место института империи в Японии с исторической точки зрения, станет очевидно, что он не имеет необходимой связи с тем современным политическим устройством, которое мы должны были разрушить. Во-вторых, институт империи является ядром национального чувства японцев, и открыто выступать с его критикой значит усиливать и продлевать японское сопротивление, давать японским военным лишний повод взывать к национальному чувству солдат. В-третьих, можно надеяться на капитуляцию всех японских сил, разбросанных по островам Тихого океана и в Азии, только демонстрируя знаки всеобщего уважения к этому символу.

Антропологи показали, что почти всегда более эффективно, когда речь идет о длительной работе, сохранять некоторую преемственность по отношению к существующему социальному устройству и заниматься реорганизацией, опираясь на твердую почву. Это было продемонстрировано английскими антропологами, когда они занимались разработкой принципа «косвенного управления». Если бы Соединенные Штаты и их союзники хотели разрушить монархию, это постепенно могли бы сделать сами японцы, проводи мы ловкую политику и выбирай хитрые образовательные программы. Если некое государственное устройство разрушается внешними силами, за этим, как правило, следует компенсирующая и обычно разрушительная реакция изнутри. Если же некоторая культурная парадигма разрушается в результате внутреннего развития, такое изменение, вероятно, будет иметь постоянный характер.

Вторая иллюстрация касается психологической войны против японской армии. Большинство членов высшего во-

енного командования рассуждали таким образом: «Мы знаем, что нацисты фанатичны, но японцы зарекомендовали себя как еще большие фанатики. Как могут наши листовки и радиообращения убедить сдаться камикадзе или солдата, который все равно будет до последнего сражаться в безнадежных условиях в какой-нибудь пещере, а затем разнесет себя на кусочки ручной гранатой? Почему наши солдаты должны рисковать своими жизнями, пытаясь по возможности брать пленников, хотя очевидно, что пленные японцы не предоставляют никакой ценной для разведчиков информации?»

Рассуждавшие так генералы и адмиралы были вполне разумными людьми. С точки зрения здравого смысла все это было очень убедительно. Здравый смысл исходит из того, что все люди одинаково воспринимают одну и ту же ситуацию, но в данном случае эта точка зрения оказалась недостаточной. Американец, попавший в плен, все еще чувствовал себя американцем, ожидая, что после войны вновь займет нормальное место в своем обществе. Пленный же японец, напротив, считал себя социально мертвым. Он смотрел на свои отношения с семьей, друзьями, страной, как на законченные. Но, будучи физически живым, он хотел стать членом нового общества. К изумлению захвативших их в плен американцев, многие японцы желали вступить в американскую армию и были, в свою очередь, крайне удивлены, когда им было сказано, что это невозможно. Они с готовностью писали для нас пропагандистские тексты, через громкоговорители убеждали сдаться собственные войска, давали подробную информацию о расположении артиллерийских подразделений и о фронтовой ситуации в целом. В последние шесть месяцев войны некоторые пленные японцы не более, чем через сорок восемь часов с момента их захвата, летали на американских самолетах, ведя наблюдение за японскими позициями. Некоторым даже было разрешено возвращаться на японскую территорию, откуда они приносили нужную информацию.

С точки зрения американцев все это было фантастикой. Поведение японцев до и после пленения казалось совершенно несовместимым. Однако эта несовместимость имеет под собой культурную основу. Иудео-христианская традиция склонна к абсолютизированию морали: ее законы должны соблюдаться при любых условиях, по крайней мере теоретически. Для антропологов же, погрузившихся в японскую литературу, было очевидно, что японская мораль зависит от обстоятельств. Пока некто находится в ситуации А, он придерживается правил игры с усердием, которое американцы называют фанатизмом. Но как только этот некто попадает в ситуацию В, правила для ситуации А становятся недействительными.

Большинство американских политиков были введены в заблуждение культурным стереотипом японцев, так как интерпретировали последний, используя образы и мотивацию, присущие им самим. Антрополог понадобился для того, чтобы сделать перевод с языка другой культуры. Более того, у него были достаточные основания, исходящие из принципов социальной науки, для того, чтобы сделать предположение о совершенной непоколебимости моральных критериев любого народа. Уровень морали может быть относительно высоким в определенных условиях, но он совсем не обязательно должен быть постоянным при любых обстоятельствах. Проблема состояла в поиске правильных средств для расширения разрывов и трещин, которые неизбежно открылись бы после локальных и крупных поражений под воздействием голода и изоляции. Позиция официальной Японии состояла в том, что ни один солдат не должен быть взят в плен, если он не потерял сознание и не получил ранения, лишившего его возможности двигаться. Долгое время это принимали на веру. Если по прошествии нескольких дней или недель у пленника спрашивали, как он был схвачен, следовал стандартный ответ: «Я был без сознания», что и фиксировалось в протоколе. Однако впоследствии скептики стали сверять эти данные с докла-

дами с места событий. Выяснилось, что кто-то был схвачен, когда плыл, хотя в бумагах говорилось, что он был без сознания. Разница между поведением и культурным стереотипом весьма существенна.

Если знание нашей природы и природы наших врагов было действенным оружием в психологической войне, политической игре и даже выборе времени и характера военной операции, то знание культуры наших союзников помогло преодолеть сложности в обеспечении эффективности совместных действий во время войны. Например, трудность состояла в том, чтобы убедить англичан и американцев, что оба народа добиваются одной и той же цели, используя разные методы. Было необходимо показать, что слова, зачастую употребляемые в газетах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника. Полезно было обратить внимание англичан на то, что сексуальное поведение американских солдат в Англии отчасти основывалось на их собственной интерпретации поведения английских женщин — как если бы перед ними были американки. И наоборот, обиды американцев на англичан смягчались, когда им объясняли, что означало их поведение для англичан. Крайне мудрой и полезной оказалась книга Лео Ростена «112 разочарований во французах», представлявшая собой перевод французской культуры на язык американской.

Нельзя утверждать, что все эти разнородные антропологические усилия были одинаково успешны. Напротив, война ясно показала недоработки научной антропологии и особенно — в ее прикладной части. Тем не менее некоторые достоинства антропологического подхода остались непоколебимыми. Использование подробной информации об определенных регионах было чем-то вроде побочного продукта антропологического исследования. В качестве эксперта по какому-либо региону антрополог предоставляет менее специализированную информацию, чем географ, экономист, биолог или врач. Уникальный вклад антрополога в региональные исследования состоит в том, что он один изучает все

аспекты той или иной территории: биологические особенности человека, язык, технику, социальное устройство, приспособляемость к окружающей среде. Его образование позволяет ему быстро узнавать основные особенности региона и организовывать их в стройную модель. Поскольку антрополог обладает знанием и о соотношении человека с человеком, и о взаимных связях человека с природой, он в состоянии помочь другим специалистам понять отношение их профессий к жизни общества в целом.

Дело здесь не в том, что антропологи умнее других; просто условия, в которых им приходилось выполнять свою работу, позволили выработать такие способы исследования человеческих групп, которые обнаружили некоторые преимущества по сравнению с методами, применяемыми в других областях знаний. Антрополог приучен видеть закономерности. Он рассматривает общество и культуру как единое целое. Такой взгляд вступает в противоречие с более специализированным, но неизбежно односторонним изучением изолированного предмета. Антрополог утверждает, что при обособлении системы школьного образования, способов налогообложения или видов развлечений от культурного контекста, и их трактовке в качестве отдельных явлений, мы искажаем действительность. Чем бы конкретно ни занимался антрополог, он привык приходить к общему социальному устройству, целостной экономической модели и т. д. Он может работать только над мифами какого-нибудь народа и, даже не изучая в подробностях выращивание маиса, все равно никогда не упустит из виду, что у этого народа маис служит основой экономической системы. Такая перспектива является одним из ключей к антропологическому подходу. Видеть части в их отношении к целому важнее, чем знать все детали. Факты дискретны, а перспектива представляет собой структуру как таковую. Эта структура может сохранятся, даже когда большинство фактов забыто, и может послужить каркасом, который подойдет и длят новых фактов, если это потребуется.

Вторым отличительным знаком антропологического метода, конечно, является взгляд с точки зрения культуры. С одной стороны, антрополог приспосабливается к культурным традициям и ценностям тех политиков и администраторов, чьим советчиком он выступает. С другой стороны, он говорит им:

«Если вы привыкли иметь дело только с паровым двигателем и вдруг сталкиваетесь с очевидно другим механизмом, что вы будете делать? Не постараетесь ли вы побольше узнать о нем, прежде чем приступите к работе? Вместо того, чтобы проклинать двигатель за то, что он не работает, вы попытаетесь выяснить, как он действует. И даже если вы думаете, что паровой двигатель более эффективен, вы не будете обращаться с двигателем внутреннего сгорания как с паровым, если вам доступен только двигатель внутреннего сгорания».

Прикладная антропология постоянно обращает внимание на следующий факт: то, что может показаться иностранцу пустяковыми обычаями, зачастую связано с глубочайшими переживаниями и в случае насмешки над ними может породить серьезный конфликт. Антрополог всегда спрашивает людей: как это выглядит с их точки зрения? В противном случае представитель власти может неосознанно говорить на языке, подходящем для его собственной культуры, но никоим образом не разделяемом окружающими его людьми.

Некоторые народы, не подвергшиеся влиянию западной культуры, с трудом представляют, что земля может быть предметом купли и продажи. Следует всегда остерегаться задеть те чувства, которые так глубоко укоренены в культуре, что остаются неопознанными «фоновыми явлениями». Так, для представителя англосаксонской традиции само собой разумеется, что «честный суд» — это суд присяжных. Однако, даже для ряда европейских обществ более привычно римское право, которое имеет не меньшие притязания быть великой традицией справедливости, чем обычное право. Судья в Америке обязан выносить свои решения по каждому

конкретному случаю в соответствии с некоторым установленным общим принципом, судья в Китае ни в коем случае не должен этого делать. Один американец, машина которого сбила турка в Стамбуле, ожидал судебного процесса. Когда он навестил пострадавшего в больнице, тот разрешил инцидент следующей фразой: «Что написано, то написано».

Специфические цели, к которым принято стремиться в одном обществе (например, жажда денег), не могут считаться само собой разумеющимися и психологически естественными. Одна и та же мотивация может не работать в разных группах, чем и объясняются неудачи некоторых образовательных программ, проводимых миссионерами и колониальными правительствами. Социальные институты не могут быть поняты отдельно от участвующих в них людей. Точно так же и поведение отдельной личности не может быть понято вне способа восприятия социальной группы, к которой она принадлежит.

В-третьих, антропологический метод состоит в том, что при анализе конкретной ситуации используется все, что известно о культуре и обществе в целом. Антропологический вклад в изучение сельских проблем в Соединенных Штатах состоит не в изучении конкретной аграрной области, а в попытке выяснить модели обычаев и восприятия, а также в их системном анализе. В идеале прикладной антрополог — это социальный врач; в этом качестве он ставит правильный диагноз, применяя общие знания к конкретному случаю.

Проблемы, связанные с промышленностью, сохранением плодородного слоя почвы, расширением сельскохозяйственных угодий, убеждением людей изменить свои пищевые предпочтения, на первый взгляд, принадлежат области технологий. Сохранение почвы, к примеру, кажется делом инженеров и экспертов в области сельского хозяйства. Однако в такой ситуации они могут найти только рациональный, научный ответ. Богатый опыт показывает, что люди, живущие на конкретной земле, вовсе не обязательно последуют совету

специалистов, если он будет представлен в форме научного заключения. Если они не подвергнутся «внушению» со стороны тех, кто понимает их обычаи, способ рассуждения, их глубоко укорененные чувства, даже весьма ценный и важный проект по сохранению почвы рискует провалиться из-за сопротивления и скрытого саботажа. Другими словами, человеческий фактор чрезвычайно важен при реализации любых технических проектов. Социальные антропологи, исследовавшие разные общества с дистанцированных позиций, научились смотреть и слушать таким образом, что могут достаточно точно определить, куда следует направлять усилия, а где лучше от них воздержаться.

Даже прекрасно подготовленные промышленники, инженеры, диетологи не имеют должной компетенции в таких вопросах. Они могут указать на причину неисправности механизма или вычислить, сколько акров плодородного слоя почвы было смыто в течение года, или какая пища более полезна для человеческого организма, но едва ли они смогут объяснить, почему один коллектив работает лучше другого, или найти самый быстрый и эффективный способ убедить целое сообщество употреблять незнакомую пищу. Пищевые привычки могут быть не менее важны, чем обеспечение продовольствием, когда нужно определить, питается ли некоторое общество должным образом. Люди не относятся к пище только как к средству для поддержания жизнедеятельности, они наделяют ее символическим значением и располагают различные продукты в соответствии с ценностной иерархией. Ценность пищи как средства к существованию не может быть изменена, ее престижностью или ритуальной ценностью можно манипулировать различными способами. Традиционные модели поведения, связанные с пищевыми предпочтениями, обычно являются реакцией на стимулы, коренящиеся в детских впечатлениях. Такие нормы обычно состоят из фиксированных оценок привлекательности той или иной пищи, ее пригодности для совместного употребления, соответствия каждому виду пищи подходящей посуды. Вслед-