VII. Антропологи за работой 4 страница

В этой сфере существует много увлекательных проблем. В каких, к примеру, отношениях находятся совесть и «принцип реальности», то есть отказ от сиюминутных радостей в пользу более существенного окончательного удовольствия? Некоторые поймут это окончательное удовольствие как посмертное воздаяние. Здесь, как и в случае самоотверженного типа личности, распространившегося благодаря влиянию раннего и средневекового христианства, земные удовольствия откладываются на неограниченный срок. Это — расширение общего навыка, который должным образом прививается и поощряется в течение жизни. Небеса становятся местом, где счастье безопасно. На земле опасно быть счастливым. Проблема заключается в том, возникнет ли такой образ мыслей, если наказания не будут часто откладываться, так что никто не будет знать, когда кто-то спасся (оказался «невинным»), а когда — нет.

Существует еще один ставящий в тупик вопрос: каково точное соотношение между виной и агрессией? Депрессию и родственные ей состояния вины часто называют «агрессией, обращенной внутрь себя». Значит ли это только, что агрессия, вызванная фрустрационным импульсом, в свою оче-

редь сдерживается страхом, и что человек испытывает страх вместо агрессии?

Фенихель, подробно описывая то, что можно было бы назвать психологией извинения, придерживается мнения, что извинение — это общий и во многих случаях социально приемлемый путь редукции вины. Принося извинения, человек в определенном смысле наказывает себя сам и, таким образом, предотвращает наказание со стороны другого человека. Этот динамизм, похоже, дает нам ключ к пониманию чрезмерного уважения и раболепия как привычных стратегий поведения личности.

То, что в результате детского и последующего опыта общения люди иногда развивают относительно сложную и устойчивую форму аскетической личности, может составить психологическую дилемму. Эксперименты с низшими животными постоянно указывают на то, что если данный навык или действие не вознаграждается, по крайней мере время от времени, он окончательно вырождается и исчезает. Подобным же образом было продемонстрировано, что для того, чтобы добиться усиления определенной требуемой реакции с помощью вознаграждения, последнее не должно откладываться надолго после появления реакции. Как же, однако, должны мы объяснять постоянный тяжелый труд и упорство тех людей, которые очевидно избегают всех существующих вознаграждений и поощрений? Отбросить эту проблему очень легко, либо сделав допущение ad hoc, либо постулируя безусловное различие между психологическими законами, управляющими людьми и животными. Верно и то, что у людей символические процессы развиты в большей степени, чем у любого из низших животных, и что в некоторых существенных аспектах этот факт отдаляет человека от животных. Однако, есть более простое объяснение. Известно, что для животных, стоящих на достаточно высокой ступени эволюции, уменьшение неприятного чувства страха является существенным вознаграждением, и будет поддерживать даже наиболее сложные поведенческие навыки в течение

удивительно длительного срока. Хотя точная связь между человеческим страхом и моральным чувством еще не прояснена, обычно признается, что она существует. Фрейд, например, говорил, что «наша совесть не является тем непреклонным судьей, которым хотят ее представить учителя этики, но ее источник — "боязнь общественного осуждения", и ничто иное».

От этих посылок легко перейти к выводу, что индивиды, чья жизнь и работа явно лишены вознаграждения в обычном смысле этого слова, тем не менее поддерживаются и поощряются той радостью, которую доставляет им уменьшение страха совести или вины. Никий, философ-эпикуреец, с особенной четкостью выражает эту концепцию, когда, сравнивая мотивы своего поведения с мотивами постящегося монаха Пафнутия, говорит: «Что ж, дорогой друг, совершая эти поступки, внешне совсем не похожие друг на друга, мы оба подчиняемся одному чувству, единственному мотиву всех человеческих действий; у нас обоих общая цель: счастье, невозможное счастье!» Таким образом разрешается несомненное противоречие и создается натуралистическая концепция вознаграждения, достаточно обширная, чтобы включать как усиливающий, оживляющий эффект чувственных удовольствий, так и облегчение и комфорт при чистой совести.

К «моральному мазохизму» напрямую относится то, что Фрейд называл «преступностью из-за чувства вины». Не так уж редко к психоаналитическому лечению прибегают те люди, которые, как обнаруживает анализ, совершили не просто трансгрессию, но и такие преступления, как воровство, мошенничество и поджог. Удивительное наблюдение заключается в том, что большинство преступников не являются обычными невротиками и не становятся пациентами психоаналитика. Общество может желать изменить их, или они могут желать изменить общество, но они редко желают меняться сами. Ответ, данный Фрейдом, гласит, что анализ таких людей «привел к удивительному выводу: подобные поступки совершаются именно потому, что они запрещены и

потому, что, совершая их, человек получает удовольствие от чувства умственного освобождения. Он страдал от угнетающего чувства вины, происхождения которого он не знал, а после совершения им проступка чувство угнетения смягчилось. <...> Звучит парадоксально, но я вынужден утверждать, что чувство вины предшествует трансгрессии, что не первое происходит из последней, но наоборот — трансгрессия происходит из чувства вины. Мы можем оправдать этих людей как преступников из-за чувства вины».

Такой анализ «преступности из-за чувства вины» приводит к следующему важному предупреждению: никто не может правильно поставить диагноз личности на основе отдельных действий индивида, вырванных из их динамического контекста и отделенных от их средств и целей, которым они служат. Предположим, что трое молодых людей, А, В и С, сели на велосипеды, которые им не принадлежат, и уехали без ведома законных владельцев. В нашем обществе такое действие, объективно идентичное во всех трех случаях, является нарушением права собственности. Но может быть, индивид А совершил его, зная, что, поступив так, он окажет владельцу велосипеда услугу того или иного рода. Поскольку в его «намерения» не входила кража, он не может быть законно признан виновным, и поэтому не может быть назван преступником. У индивида В мотив кражи велосипеда может заключаться не в том, что он хочет его использовать или получить выгоду от его продажи, но в том, что, совершив это действие и допустив его огласку, он унизит своего отца и, возможно, в придачу удовлетворит свою неосознанную «необходимость в наказании». Можно было бы сказать, что здесь задействованы отчетливые невротические механизмы. Только в случае индивида С, который взял велосипед по относительно простой причине, поскольку его сознательное желание иметь велосипед было сильнее страха перед последствиями кражи, мы можем говорить о проявлении действительно преступной личности. Но даже в данном случае вердикт может быть вынесен, лишь если мы

уверены, что С был достаточно знаком с культурной традицией, чтобы знать о принятых правилах применительно к данной ситуации. Подобное исследование мотивов, удовольствий и знаний должно, конечно, проводиться до того, как истинное значение действий, явно «нормальных» или явно «невротических», будет надежно определено.

Тот факт, что, таким образом, не существует фиксированной связи между явленными нам отдельными действиями и мотивами, лежащими в их основании, неизбежно стал препятствием на пути развития здравого понимания структуры и динамики личности. И из-за феномена репрессии, даже на самосозерцание, как мы теперь знаем, нельзя полностью положиться в создании завершенной картины чьих-либо желаний и склонностей. В основном по этим причинам специальная методика исследования целостной личности, включая бессознательные аспекты наряду с сознательными, разработанная Фрейдом и его последователями, оказалась столь революционной и предоставила нам первую действительно всеобъемлющую систему психологии.

Даже если в период детства обнаруживается необходимость в физическом и моральном убежище, оставив ребенка в покое, мы не решим существующие практические проблемы. В течение раннего периода детства ребенок в любом случае разовьет «отношение к жизни»: уверенность, покорность, оптимизм, пессимизм. На это отношение будет серьезно влиять качество и количество проявленной «заботы» о ребенке. Связь между заботой о ребенке и его личностью еще не оценена по достоинству. Но она вдвойне важна: она полезна при помощи в развитии основных навыков ребенка, что сыграет роль впоследствии, когда период снисхождения закончится и ребенок вынужден будет все решать сам; она особенно полезна при выработке положительных отношений с родителями и другими людьми, когда начнутся регулярные занятия.

Эмоциональная схема отношений с родителями или братьями и сестрами часто становится прототипом для привыч-

ных отношений между друзьями и товарищами, работодателями и рабочими, лидерами и божествами. Общество, где детские переживания связаны с крайне сильной, но неудовлетворяющей зависимостью от отца, является плодородной почвой для демагогов. С другой стороны, такая культура, как у индейцев зуни, где симпатии ребенка распределены между множеством родственников и где он больше зависит от группы в целом, чем от конкретных людей, отчетливо противостоит лидерам типа Гитлера. Когда мать является настоящим центром семейной жизни, люди более склонны изображать своих божеств в вице женщин.

Подобные схемы обращения родителей с детьми вырабатывают различные типы личности, в зависимости от диспозиции, присущей конкретному ребенку, и действий, предпочитаемых в той или иной культуре. Если родители наносят множество ударов по самоуважению ребенка, он может возместить его преувеличенно вызывающим поведением, или займет подчиненное, зависимое положение, или станет эгоистом. Различные схемы поведения, как было сказано выше, часто выражают один и тот же внутренний психологический мотив. Агрессивность и застенчивость могут быть лишь различной внешней демонстрацией ущемленного образа Я. Там, где отсутствуют поощрения и адекватные вознаграждения или заменяющие их удовольствия, ребенок сам создает новые способы приспособления к обстоятельствам: ложь, воровство, скрытность, недоверие, чувствительность, сомнение, различные степени потворства своему желанию совершать запрещенные действия.

Несмотря на наши схемы социализации, некоторые американцы относительно свободны от страхов и относительно свободны от необходимости конфликтовать. Даже если отлучение от груди происходит достаточно рано, счастливая мать, не подверженная чувству внутренней незащищенности и принуждению внешних обстоятельств, переживает это событие скорее как психологическое отдаление от ребенка, нежели как уменьшение нежности и привязанности к нему.

В этом случае отлучение от груди вряд ли станет столь важным событием, как это случилось с мальчиком, поведение которого несколько лет усиленно изучала Маргарет Фрайс:

«Прототип реакций Джимми на различные неприятности следует усматривать в его реакции на отлучение от груди в пятимесячном возрасте: он стал пассивным, отстраненным, и воспринимал все отрицательно».

Так как преувеличенное чувство вины имеет тенденцию возникать вследствие слишком ранних и слишком радикальных воспитательных мер, важная роль в этом процессе отводится особым обстоятельствам. Если мать имеет ярко выраженную привычку негативно реагировать на запах своих и чужих фекалий, то она сама будет испытывать некоторый страх, приучая ребенка пользоваться туалетом, и, возможно, иногда будет доходить до активной агрессии по отношению к ребенку.

В других обществах методы установления запретов на различные социально предосудительные или угрожающие личной безопасности реакции детей, предоставляют родителям более широкие возможности избежать личной ответственности. Большое количество людей: тетки, дядья и другие члены большой семьи, — делят между собой сферы воспитания ребенка так, что эмоциональное влияние родителей на него становится менее интенсивным. Механизмы пристыжения могут привести к некоторым изменениям даже вне семейного круга. Основной упор на подобные методы, похоже, приводит к совершенно иному типу подчинения, более похожему на «стыд» («Мне будет крайне неприятно, если кто-либо застанет меня за этим»), чем на «вину» («Я плохой, потому что не выполняю требования родителей»). В конце концов, наказания могут быть в большей или меньшей степени переложены с плеч людей на плечи других существ. В качестве наказывающих и поощряющих могут выступать различные сверхъестественные создания (включая привиде-

ния). Ребенку говорят, что неправильное поведение будет наказано по сверхъестественным законам. С провинившимся ребенком случайно происходит неприятность или несчастье, и его наставники тщательно убеждают его в существовании связи между его проступком и его страданиями. Хотя этот метод имеет определенные очевидные преимущества в воспитании положительного поведения по отношению к другим людям, он также приводит к отчуждению индивида от внешнего мира. Если кто-либо находится во власти более могущественных и, возможно, капризных сил, если он всегда может свалить вину на сверхъестественные существа, то этот человек вряд ли будет предпринимать попытки приспособиться к реальности.

Также следует отметить, что в нашем обществе внимание ребенка в основном поглощено его ближайшими родственниками лишь в дошкольном возрасте. Школьный период характеризуется возрастающей социализацией при посредстве учителей, сверстников и старших детей. В нашей культуре часто возникает конфликт между нормами поведения родителей и сверстников ребенка. Как жизненные цели родителей, так и средства их достижения могут частично отвергаться. Необходимость самостоятельного выбора и других способов разрешения конфликта между ожиданиями нескольких людей сильно затрудняют процесс социализации ребенка в культуре сложного типа.

Однако в любой культуре процесс обучения требует успеха или поощрения. Если реакция не поощряется, она не запоминается. Таким образом, все реакции, ставшие привычными, «хороши» с точки зрения живого существа; они всегда приводят к удовольствию в той или иной форме. Суждения о «плохих» привычках заимствуется у других людей, то есть привычка «плоха», если она раздражает другого человека или нескольких людей. Серьезной проблемой в приспособлении личности к социальной среде является выбор поведения, приятного для индивида и в то же время приятного для остальных людей или, в крайнем случае, приемлемого для

них. Все люди обучаются реакциям, которые удовлетворяют их желания и снижают потребности, но одним из факторов, который определяет, какие именно реакции удовлетворяют желания, являются заданные обычаи общества. Культура, конечно, также оказывает сильное влияние на то, какие действия других людей будут восприниматься как «хорошие», а какие — как раздражающие. В своем отношении к мотивациям обучение сталкивается с необходимостью изменить либо цели, либо средства их достижения.

Всеобщее убеждение заключается в том, что привычку можно уничтожить лишь наказанием, то есть тогда, когда страдание, вызываемое ею, будет большим, чем удовольствие. То, что навык может быть «сломлен» таким образом, верно, но существенную роль играет и то обстоятельство, что наказывающий ребенка человек часто впоследствии вызывает у него недоверие. Однако существует и другой механизм, используемый в культуре, а именно — механизм погашения. Насколько поощрение необходимо для усвоения навыка, настолько данный механизм необходим для его устранения. Если удовольствие, которое организм обычно получает от данного поведения, может быть устранено, то навык окончательно исчезнет. В первый раз из-за отсутствия удовольствия может возникнуть агрессия, но если эта агрессия также ни поощряется, ни наказывается, она, в свою очередь, вскоре перейдет в иной исследуемый тип поведения, из которого может развиться новый навык или новая приспособленность к обстоятельствам.

Хотя погашение и является ценным способом освобождения от нежелательных навыков, оно также, при условии редкого поощрения индивида, способствует устранению и тех его навыков, которые могут нравиться другим или считаться «хорошими». Таким образом, хорошее поведение, как ребенка, так и подростка, не следует воспринимать как должное, оно должно приносить ему такое же удовольствие, как и всем остальным. Эти соображения показывают неадекватность старого представления о том, что повторение действия

обязательно усиливает навык. Теперь мы знаем, что навыки могут быть как усилены, так и ослаблены повторением. Не повторение, а вознаграждение является решающим фактором в определении того, будет ли навык укрепляться или ослабевать при повторении действия.

Другая важная особенность процесса обучения состоит в том, что как только правильная реакция становится все более и более тесно связанной с ограничивающей ее силой, она начинает связываться с любым другим стимулом, который воздействует на организм во время совершения правильного действия. Например, во многих обществах физическая близость к матери вскоре становится для ребенка тесно связанной с поощрением. Поэтому, например, при приучении к туалету, ребенок привыкает гораздо проще в присутствии матери. Мы склонны преувеличивать специфику врожденных реакций. Мы склонны, к примеру, рассматривать кормление грудью как совокупность неких автоматических действий. Но это — не просто цепочка рефлексов, и это понимает каждый, кто видел неуклюжее и несуразное поведение новорожденного ребенка. Рефлексы имеют значение, но лишь наряду с другими свойствами организма, а также наряду с обучением. Так, если новорожденный голоден, можно, надавив на его щеку, добиться того, чтобы он быстро повернулся и увидел грудь. Но вызвать подобное действие у ребенка, которого только что покормили, крайне трудно.

Культура привлекает внимание к одной стороне стимулируемой ситуации и придает последней ценность. В этом случае реакции, даже вызванные основными органическими позывами, могут настолько же определяться культурными ценностями и запросами, насколько они определяются внутренним давлением. Как говорит Маргарет Мид:

«Данные о примитивных обществах позволяют предположить, что присущие каждой культуре выводы о степени разочарования и удовольствия, заложенных в культурных формах, более важны для человека, нежели то, какие биологические мотивы он решает развивать, а какие подавля-

ет или оставляет неразвитыми. Мы можем привести в качестве примера положение женщины викторианской эпохи, которая не ожидала удовольствия от сексуального опыта и не получала этого удовольствия. Естественно, она ни в коей мере не была так разочарована, как ее потомки, для которых секс, от которого они ожидали обещанного удовольствия, оказался разочарованием».

Чем больше энергии культура переводит в выражение определенных желаний, тем меньше, вероятно, этой энергии остается на удовлетворение других желаний. Тот факт, что способ удовлетворения конкретного желания окончательно влияет на природу самого желания, действительно может быть оспорен. Голод китайца и голод американца не являются абсолютно одинаковыми.

Сравнительное исследование воспитания детей в различных культурах, произведенное антропологами, оказало в последние несколько лет сильное влияние на педиатрию. Передовые врачи все больше и больше отдают предпочтение свободному, а не строгому режиму дня. Они также усматривают связь между ребенком, который полностью уверен, что родители крепко любят его, и ответственным, готовым к сотрудничеству взрослым, убежденным, что общество заботится о его благосостоянии. Ребенок, формирующий свой характер на основе веры в крепкую любовь родителей к нему, вряд ли впоследствии станет подозрительным взрослым, ищущим и находящим врагов среди своего окружения и других народов. Его совесть будет скорее спокойной, чем причиняющей ему дискомфорт. Стабильный мировой порядок, который столь важен для построения новых, широких и более сложных взаимоотношений, может быть основан лишь на эмоционально свободных и зрелых личностях. Пока лидеры и массы неспособны принять те концепции правильного поведения, которые отличаются от их собственных концепций, различия между людьми будут восприниматься как повод для агрессии. При минимальном уровне безопасности личности превосходно живется демагогам и диктаторам.

У современной матери контакт с ребенком сведен к минимуму, ее отношения с детьми крайне обезличены, и тем самым она лишает себя таких чувств, которые сложно чем-либо заменить. Опыт многих обществ, лишенных письменности, показывает, что если первейшей обязанностью матери является забота о ребенке в течение первых двух лет его жизни, то в итоге это окупится с лихвой преданностью и эмоциональной поддержкой со стороны ребенка, а также благодаря творческому удовлетворению от воспитания счастливых, деятельных детей.

Хотя опасности культуры, «замкнутой на детях» (в том смысле, что принимаются во внимание только потребности и интересы младенцев и детей), и должны быть учтены, этот вопрос не должен принимать искаженную форму дилеммы между «всем» и «ничем». Конечно, дети должны постепенно осознать, что в мире существуют другие люди, и что за удовольствия ведется напряженная борьба. Однако, существуют разумные вопросы: когда и насколько скоро или в каком возрасте они должны это осознать? Подчеркнутая состязательность нашей культуры поддерживает схемы, направленные на ускорение процессов, требующих самоограничения в сферах отлучения от груди, приучения к чистоте, сексуальных табу и контроля агрессии. Оправдания, высказываемые по поводу наших современных типов социализации, выглядят крайне рационализированными. К примеру, широко распространено мнение о том, что если ребенка кормить или проявлять о нем какую-либо другую заботу, не придерживаясь режима, то это «повредит его здоровью». Но в примитивных обществах детей нянчат и кормят тогда, когда они плачут, и никаких признаков болезней не наблюдается. Так же поступают и другие млекопитающие, и у их детенышей пищевые расстройства наблюдаются реже, чем у человеческих детей, которых кормят по расписанию, которые находятся то в состоянии голода, то в состоянии переедания.

Многие также верят, что свободный режим сна аналогично вредит физическому здоровью ребенка; но если ребе-

нок засыпает лишь после периода плача и беспокойства, отход ко сну на всю жизнь приобретет для него связь со страхом. Более того, у детей среднего и старшего возраста наиболее очевидным следствием строго определенного количества часов, выделенных для сна, будет неоднократное пробуждение в одиночестве, без чьей-либо поддержки, что способствует развитию ночных кошмаров. Скольких детей отправляют в постель, чтобы только отделаться от них? Сколько детей интуитивно осознают это?

Эти проблемы воспитания детей имеют отношение и к больным вопросам нашего времени. Одной, хотя не единственной, из причин войн является запрет на агрессию, порождаемый процессами социализации. Гнев, открыто выражаемый по отношению к родителям и другим старшим, обычно не достигает желаемого результата. Поэтому он подавляется, порождая язву ненависти и обиды, что может вылиться в битвы между группами, социальными классами или народами. Незащищенность, подозрительность и нетерпимость вполне могут иметь своими корнями опыт, полученный в детстве. Как пишет Кора Дюбуа,

«Непоследовательность и ограничительная сила дисциплины, наполняющей жизнь ребенка, вполне могут пробудить в нем чувство незащищенности, подозрительность и недоверие. В его распоряжении есть лишь одно оружие против огорчений, и это оружие — гнев. Ребенку не предлагается альтернатива — быть хорошим, чтобы достичь своих целей. Но то, что гнев — оружие неэффективное, осознается лишь в самом конце первого десятка лет жизни».

Когда в результате борьбы двух индивидов за одну и ту же цель один из них нападает на другого, такое действие обычно квалифицируется как преступление. Когда борьба ведется между различными социальными классами, меньшинствами и т. п., подобный антагонизм обычно называется предрассудками или гонениями. А когда борьба происходит между народами, такая агрессия и контрагрессия известны нам, конечно, под именем «война». Пока что не изобретено эффективного пути

разрешения международных конфликтов и устранения агрессии; не наблюдается и желания пользоваться стандартными способами снижения внутригрупповой агрессии индивидов или представителей меньшинств, покуда существуют репрессии и месть. Верно, что можно добиться временного успеха в остановке агрессии путем наказаний, но это — вовсе не окончательное решение проблемы. Запугивание и подчинение, хотя и создают временное внешнее согласие, часто усиливает чувство сдерживаемой обиды и враждебности, которое рано или поздно прорвется наружу, либо как прямая контрагрессия по отношению к угнетателю, либо как смещенная агрессия, либо в иной иррациональной форме поведения.

Иногда чувство незащищенности возникает из-за непорядка в национальной и мировой экономике и политике. Эти причины, а также причины, вызванные социализацией, более тесно связаны, чем может показаться на первый взгляд. Пока агрессия отдельных детей и подростков в первую очередь встречается с местью, эта схема будет доминирующей при межклассовой, межрасовой и международной агрессии. Подобно этому, пока не существует защиты для народов, будут существовать опасность и разочарование и для индивидов, составляющих эти народы. Причины личных и общественных беспорядков — одни и те же, и различать их нельзя. В нашей американской культуре мы должны неистово состязаться друг с другом, а внешне оставаться лучшими друзьями. Если внутренняя агрессия становится для народа столь серьезной, что может привести к его расколу или войне, то перенос агрессии на другую группу будет уместным действием с точки зрения сохранения национального единства.

Идеалы миролюбивого мужчины и миролюбивой женщины нельзя осуществить полностью вне такого мирового порядка, при котором будет обеспечена безопасность и свобода миролюбивых наций. Месть и пассивное принятие агрессии — не единственные альтернативы для народов и, уж конечно, для детей. Народы, как дети, должны пройти процесс социализации. Подобным образом, увеличение зависи-

мости народов друг от друга кажется нам тем направлением, в котором следует двигаться. До тех пор, пока нации осознают свою общую взаимозависимость, они будут охотно подчиняться самоограничениям, которых неизбежно требует социализация. Все человеческие характеры представляют собой разновидность замедленного послушания. Поскольку большинство людей ведет себя в соответствии с общественными нормами, крайне малая часть всего населения должна работать в полиции. Если же систематически культивировать международную взаимозависимость, численность международной полиции также снизится. Это предполагает разделение экономических ресурсов и задач. Идеал самодостаточности, в личной или политической сфере, имеет серьезные границы, которые должны быть четко осознаны и оценены. Принцип «коллективной безопасности», с помощью которого группа делается сильнее любого отдельного индивида (человека или народа) и поэтому становится способной обеспечить защиту даже своему слабейшему члену, является первичным условием сокращения потребности в индивидуальной агрессии.

Теория личности является лишь набором предположений о «природе человека». Особо следует подчеркнуть — благодаря открытиям психоанализа, антропологии и психологии обучения — проблему человеческих возможностей. Ничто не может быть дальше от истины, чем лозунг: «Природа человека неизменна», если под последней подразумевается специфическая форма и содержание личности. Любая теория личности, опирающаяся на эту идею, неизбежно является слабой, поскольку личность — это, прежде всего, продукт социума, а человеческое общество всегда находится в развитии. Особенно это важно сейчас, когда новые важные изменения в международной организации кажутся неизбежными, а их следствия для каждого человека в отдельности можно увидеть лишь отдаленно.

Абсолютный, опирающийся на культуру, взгляд на человеческую природу не только не придерживается ни одной

концепции возможного будущего развития человека, но и противостоит попыткам, которые могут быть предприняты в направлении ускорения достижения возможных уровней личного, социального и международного объединения. Правда, что все народы с трудом забывают свои привычки и обычаи. Тысячелетие не проходит сразу. Несмотря на это, люди всех народов стараются приспособиться к международной ситуации и постепенно изменяют свои представления о самих себе и о других людях. Этот процесс медленно, но верно приведет к возникновению нового общественного порядка и личности нового типа.

Каждая культура должна основываться на том, что она имеет: на своих особых символах для вызывания эмоциональных реакций; на своих специфических механизмах, компенсирующих потери от культурной стандартизации; на своих собственных ценностях, которые оправдывают в глазах человека подчинение ритма его импульсивной жизни культурному контролю. Об этом хорошо написал Грегори Бэйтсон

«Если жители острова Бали бывают озабочены или счастливы из-за безымянного, бесформенного страха, не локализованного в пространстве и времени, то мы могли бы действовать во имя безымянной, бесформенной, не локализованной надежды на огромные достижения. Мы должны быть похожи на тех немногих творцов и ученых, которые работают с настойчивым вдохновением, возникающим из чувства, что великое открытие или творение (скажем, превосходный сонет) вот-вот появится на свет; нам следует походить на мать, которая, благодаря вниманию, постоянно уделяемому ребенку, чувствует реальную надежду, что он может оказаться бесконечно редким явлением, именуемым "великий и счастливый человек"».