О закономерности развития языков

Изучение развития языков возможно лишь постольку, поскольку
факты сохранения старого и введения нового представляются
закономерными.

Есть два вида сохранения старого и введения нового. Один из них касается звучащей материи, служащей для языкового выраже­ния, со стороны звучания и артикуляции; это область фонетики. Другой связан с выражаемым смыслом; это область морфологии (грамматики) и лексики (словаря).

Прави ла, по которым сохраняются старые и вводятся новые мо менты произношения, называются фонетическими законами. Если какая-нибудь артикуляция сохраняется в одном слове, она сохраняется также во всех словах того же языка при одинаковых условиях. Так, закрытое и «народной латыни» сохраняется в италь­янских словах nudo — голый, duro — твердый, fusto — ствол и во всех подобных словах; во французских же словах пи, dur, fêt и подобных оно переходит во фр. u (ü). В тот момент, когда нововведение появ­ляется, оно иногда обнаруживается сперва только в некоторых сло­вах, но, поскольку оно касается способа артикуляции, а не того или иного слова, оно вскоре распространяется на все случаи, и для тех больших периодов, которые изучает сравнительная грамматика, неприметны эти колебания первых поколений при введении нов­шества. Было время, когда древние индоевропейские р, t, k превра­тились в германском в ph, th, kh, т. е. в р, t, k, отделенные от после­дующей гласной придыханием; в таких смычных с последующим придыханием смык бывает слабый; он был устранен, и в результате в германских языках появились f, Þ, х (х обозначает здесь гутту­ральный спирант, т. е. фонему того же качества, как современное немецкое глухое ch); следовательно, существовал ряд германских поколений, для которых р, t, k были непроизносимы, и действитель­но, индоевропейские р, t, k, начальные или между гласными, в гот­ском языке никогда не отражаются через р, t, к, а всегда через f, Þ, h (или соответственно через звонкие đγпри определенных уcловиях). Таков принцип постоянства фонетических законов, что точнее было бы назыв ать рег улярностью

фонетических соответствий.

Эта регулярность часто полная. Если латинскому octo соответ­ствует французское huit, итальянское otto и испанское осhо—-

* 373

13* В. А. Звегинцев

восемь, в тех же языках старому nocte(m) соответствуют nuit, notte и noche—ночь. Если лат. factum соответствуют фр. fait, ит. fatto и исп. hecho — сделанный, таким же образом соответственно лат. lacte мы имеем фр. lait, ит. latte, исп. leche — молоко. Кто знает, что ит. figlia, фр. fi lle (из лат. fllia) соответствует исп. hija —дочь, догадывается, что ит. foglia, фр. feuille (из лат. folia) соответствует исп. hoja— лист, ибо судьба лат. i здесь та же, что в ит. filo, фр. fil, исп. hilo от filum — нить, а судьба ǒ та же, что в ит. voglia, фр. veuille из древнего *voliat.

Еcли бы не привходило никаких других факторов, можно было бы, зная фонетические соответствия, выводить из данного состояния языка его состояние в последующий момент, кроме, конечно, изме­нений грамматических и лексических. Но в действительности это не так. Количество всех особых факторов, которые, не нарушая дейст­вия фонетических законов, затемняют их постоянство, безгранично; необходимо отметить здесь важнейшие из них.

Прежде всего формулы фонетических соответствий пр и ложимы, как. явствует из их опр еде ления, только к артикул яциям, точно сравним ым между собою. Слов а, имеющие особое произношение, поэтому отчасти не подчиняются их действию. Так, детские слова вроде папа, мама и т. п. занимают особое положение. Термины веж­ливости и обращения подвергаются таким сокращениям, что стано­вятся неузнаваемы: фр. msyö не представляет регулярного фонети­ческого изменения сочетания mon sieur; то же относится ко всем словам, на которые достаточно намекнуть, чтобы они были поняты» и которые поэтому нет надобности артикулировать со всею отчет­ливостью; др.-в.-нем. hiutu (нем. heute — сегодня) не есть нормаль­ное отражение сочетания hiu tagu — этот день. Как общее правило, тот же звуковой элемент более краток в длинном слове, нежели в коротком (a во фр. pâtisserie — пирожное, короче, чем в рâte — пи­рог), более краток во второстепенном слове предложения, нежели в главном; поэтому и изменения их могут быть различны. Некоторые артикуляции, как артикуляция г, склонны предвосхищаться (на­пример, во фр. tresor из лат. thesaurum — сокровище) или перестав­ляться (например, в новогреч. πρικός из πικρός — горький), причем не всегда возможно свести такие изменения к общим формулам, так как они могут зависеть от особой структуры или от специальных условий употребления тех слов, в которых они встречаются. Другие же арти­куляции длятся слишком долгое время; так, небная занавеска, опу­щенная при произнесении n в нем. genug — довольно, остается в том же положении, в результате чего это слово диалектально звучит genung, и т. п. Бывают также действия на расстоянии: лат. с перед e и i дает в совр. французском языке s (пишется с), например в сер — лоза, cil — ресница, cendre — зола, cire — воск, а перед а дает š (пи­шется ch), например в char — повозка, cheval — лошадь, choc — толчок, chantier — мастерская, но начальное с лат. circare ассими­лировалось внутреннему с перед а, и по-французски получилось chercher — искать. Фонетическое новшество является обычно ре-

зультатом совместного действия нескольких различных и самостоя­тельных факторов; сочетание этих факторов иногда настолько слож­но, что встречается только в одном слове.

Далее, изменения могут просходить отасс оциации форм; так.

в аттическом, где интервокальное σ исчезает, такие формы, как гр.έτιησα — я почтил, έλυσα — я развязал и подобные, не объясняются непосредственно, но, поскольку такие формы, как έδειξα —
я указал, έτριφα — я растер, έσχισσα (έσχισα) — я разорвал, вполне
допустимы, окончание –σα могло сохраниться в формах
έτίμησα, έλνσα и подобных. Это называется изменениями по аналог и и. Таким образом, на сцену выступает смысл и нарушает регулярность фонетического отражения; мо рфология и лексика взаимодействуют с фонетикой.

Наконец, некоторые отклонения вызываются заимствованиями. Так, в Риме старое ou nepexoдит в ūu, а старое *dh после и переходит
в b перед гласной; лит. raudas, гот. rau гs, др.-ирл. rūad — красный
и т. д. должно было бы, следовательно, соответствовать *rūbus, но
в других латинских говорах оu переходит в o, например в Пренесте.
Поэтому rōbus, во всяком случае в отношении своего ō, не есть римское слово. В некоторых латинских говорах *dh между гласными
дает f; отсюда rufus. Ожидаемое римское слово *rūbus непосредст­
венно не засвидетельствовано, но оно отражено в производных
rūbigō (наряду с rōbigō) — ржавчина и rūbidus — (темно)красный.
Когда исторические условия вызывают много таких заимствований,
фонетика языка становится в конце концов непоследовательной;
так дело обстоит с латинским языком, включающим много сабинских
элементов, а из современных языков — с английским, в образовании
которого участвовали разные диалекты, в том числе и древнесеверный
(древнескандинавский), а также значительные элементы романской
лексики. Другим источником расхождений являются в историческую эпоху заимствования из письменного языка; так, французский
язык множество слов усвоил из латинской письменности. Например,
лат. fragilem — хрупкий дало во французском frêle, а впоследствии
из латинской письменности заимствовано было то же слово в виде
фр. fragile. И трактовка этих заимствований различна, смотря по
эпохе; так, начальная согласная слова caritas, заимствованного
весьма рано французским языком, трактована в charite — милосердие так же, как в традиционном слове cher — дорогой, тогда как
та же согласная слова canticum, заимствованного позже, передана
во фр. cantique — песнопение не так, как в традиционном французском chanter — петь из лат. cantare. Эта последняя причина расхождения, существенная для нового времени, не действует в отношении
доисторических периодов, рассматриваемых сравнительной грамма­
тикой.

Чем более углубляем мы свое исследование, тем более мы убеж­даемся, что п о ч т и у каждого слова своя собст-_венная и с т о р и я. Но это все же не мешает вскрывать и определять те изменения,

которые, как например передвижение

373

французски под влиянием tu aimes — ты любишь, il aime (t) - он любит стали говорить в 1-м лице j'aime-—я люблю вместо прежнего j'aim (отражающего лат. аmo), все глаголы того же спряжения полу­чили также -е в 1-м лице: распространение -е на первое лицо является морфологический закон. Морфологический

 

 

согласных в германском или армянском, охватывают арт'икуляционную систему в целом. НИЧТО ИЗО ВСеГО ЭТОГО Не ПрОТИВОреЧИТ принципу постоянстава фонетичес ких законов, т. е, изименений, затрагивающих артикуляцию безотносительно к тому

цию

безотносительно к смыслу; этот принцип сводится только к тому что, когда при усвоении языка младшими поколениями какой-либо артикуляционный прием сохраняется или видоизменяется, это его сохранение или видоизменение имеет место во всех тех случаях, где данная артикуляция применяется одинаковым образом, а не в одном каком-либо слове. И опыт показывает, что дело происходит именно

так.

Действие «закона» может, правда, уничтожаться через некото­рый промежуток времени в результате изменений, затрагивающих отдельные слова, воздействием аналогии или заимствованиями, но «закон» из-за этого вовсе не перестает быть реальностью, ибо его реальность имеет преходящий характер и сводится к тому, каким образом говорящие в определенный период времени стали артику­лировать. История языка рассматривает не результаты, могущие всегда_и счезнуть_,,а события, имевш ие место в определе нный момент. Но «закон» может ускользнуть от внимания лингвиста, а это значит, что есть неустановленные фонетические изменения, которые навсегда останутся таковыми даже в хорошо изученных языках, если только, как это обычно бывает, у нас нет непрерывного ряда документов. Редко, однако, удается наблюдать действие, вызвавшее те со­ответствия, которые формулируются в виде фонетических законов. Мы можем установить, что французское е соответствует латинскому ударяемому a (pater: рeге — отец, amatum: aime - любимый и т. п.), что начальное греческое φ соответствует санскритскому bh, германскому или армянскому b (гр. φέρω) — несу, cкр. bharami, гот. baira, арм. berem), и ничего больше. Что обычно называется фонетическим законом, это, следовательно, только формула р егулярного соответствия либо между двумя после­ до вательными формами, либо между двумя диалектами одного и т oгo же языка. И это соответствие по большей части есть результат не единичного действия, но множественных и сложных действий, на осуществление которых потребовалось более или менее продол­жительное время. Поэтому зачастую оказывается невозможным раз­личить, что произошло от спонтанных изменений, и что произошло от заимствования из какого-либо общего языка, взятого за образец. То, что справедливо по отношению к фонетике, справедливо так­же и по отношению к морфологии. Подобно тому как артикуляци­онные движения должны быть снова комбинированы всякий раз, как произносится слово, точно так же и все грамматические формы, все синтаксические сочетания бессознательно создаются снова для каждой произносимой фразы соответственно навыкам, установив­шимся во время усвоения языка. Когда эти привычки изменяются, все формы, существующие только благодаря существованию общего типа, по необходимости тоже изменяются. Когда, например, по-

376

 

гим, к ак любой фонетический закон. Морфологические нововведения сравнительно с фонетическими изменениями не оказываются ни более капризными, ни менее регулярными; и формулы, которыми мы располагаем, выражают только с о о тветст в и я, а не самые дей­ствия, вызывающие эти нововведения.

Однако между фонетическими законами и морфологическими за­конами существует различие. Когда какая-либо артикуляция из­менилась, новая артикуляция заменяет старую во всех случаях и новые поколения уже не в состоянии произносить по-старому; на­пример, в области Иль-де-Франса после совершившегося перехода смягченного 1 в у уже не осталось ни одного смягченного 1;равным образом ни одно у (согласное i) не сохранилось, после того как соглас­ное i латинского языка перешло в dž, изменившееся затем в ž (пи­шется j); вместо латинских iacet — лежит, ius — похлебка и.т. п. в современном французском языке может быть только git — почиет, jus — сок. Наоборот, когда изменяется какой-либо морфологический тип, некоторые формы того же типа, утвердившиеся в памяти могут продолжать свое существование; так, в индоевропейском языке су­ществовал тип наст оящего времени глагол а, характеризуемый при­соединением окончаний непосредственно к корню и чередованием огласовки корня с наличием е в единственном числе и с отсутствием е во множественном числе; например, гр. εί-μι — иду, пойду, множественное число ίμ-εν — идем, пойдем и скр. e-mi -— иду (древнее *ai-mi), множественное число i-mah — идем; этот тип, прежде игравший важную роль, исчез из употребления во всех индоевропейских языках, но ряд форм глагола быть сохранил его до настоящего времени, так как частое употребление укрепило их в памяти; поэтому латинский язык еще имеет по древнему типу es-t: s-unt, откуда фр. (il) est: (ils) sont; точно так же немецкий язык имеет (ег) is-t: (sie) s-ind. Тип исчез задолго до первого закрепления на письме латинского или немецкого языка, но одна из его форм живет.

Одна из наиболее очевидных заслуг сравнительной грамматики состоит именно в том, что аномальные формы исторической эпохи она разъясняет как пережиток ранее существовавшей формы. Тип est: stint, являющийся в латинском языке исключением, оказывается остатком типа, бывшего нормальным в индоевропейском. Благодаря сравнительной грамматике мы различаем в развитии одного и того же языка последовательную смену норм.

Доказательство, наилучшее доказательство принадлежности язы­ка к данной семье языков состоит в показе того, что язык этот со­храняет в качестве аномалий формы, бывшие нормальными в эпоху первоначальной общности. Аномалии, не разъясняемые ни одним из

Законов того языка, в котором они наблюдаются, предполагают пред­шествующий этап развития, когда они были нормальны. Необъяс­нимые внутри латинского языка, такие формы 3-го лица, как est — есть est — ест, fert — несет, разъясняются на почве индоевропей­ского и дают основание предположить, что латинский язык являет­ся одной из форм развития индоевропейского языка. Построение сравнительной грамматики индоевропейских языков оказалось воз­можным именно потому, что все эти языки изобилуют аномалиями. Наоборот, языки со вполне регулярной морфологией, как например тюркские, плохо поддаются сравниванию, и поэтому нелегко уста­новить, с какими языками находятся в родстве тюркские языки. Тот факт, что фонетические и морфологические законы приложимы ко всем словам, в которых налицо элементы, подходящие под их формулы, является вполне естественным; факт, что они охваты­вают всех детей одного поколения, равным образом не удивителен; он означает, что одинаковые причины производят одинаковое дей­ствий у всех детей, обучающихся говорить в одинаковых условиях.

В самом деле:

1. Хотя у элементов языка нет никакой необходимой связи с вы­ражаемыми понятиями, все же между собою они связаны ассоциа­циями, и каждый язык образует систему, части которой внутренне объединены. Фонетический состав славянских языков представляет прекрасную иллюстрацию этого принципа. Общеславянский язык обладал двумя рядами гласных: «твердыми» (с предшествующими «твердыми» согласными) а, о, и, у, ǔ и «мягкими» (с предшествую­щими «мягкими» согласными) e е, i, ǐ; те языки, которые, как рус­ский и польский, сохранили различие этих двух рядов гласных, сохранили также и различие ы (у) и и(i), а также ъ (ǔ) и ь(ǐ) в форме о и е в русском языке, в форме е (твердого) и ie в польском; поэтому русский язык имеет сын и сила, день (из *dǐnǐ) и сон (из *sǔnǔ), но те славянские языки, которые, как сербский, утратили различие этих двух рядов звуков, смешивают у и i, ǔ и ǐ; сербское и в слове сан такое же, как и в слове сила',ǐ слова dǐnǐ перешло в а, как и ǔ слова sǔnǔ: дан, сан. Различение у и i, ǔ и ǐ было, таким образом, чертою системы и с разрушением систем не могло устоять. Поэтому естественно, что это изменение произошло во всех сербских говорах и что аналогичные изменения имели место в других южнославян­ских языках и даже в чешском. Всякое серьезное изменение части фонетической системы языка отражается и на остальной части си­стемы. В германских языках видоизменился не один ряд смычных, а все ряды их; что в этом не было ничего случайного, видно из армян­ского языка, который представляет совершенно параллельные изме­нения: индоевропейские глухие смычные *р, *t, *k отражены в ар­мянском языке придыхательными *рh (откуда h), th, kh, которые представляют первую предполагаемую для германских языков сту­пень изменения, а индоевропейские звонкие *b, *d, *g отражены глу­хими слабыми р, t, k, как и в германских языках. Точно так же в некоторых диалектах банту вместо р, t, k таких диалектов, как хе-

Рepo и суахели, оказываются ph, th, kh, как например в диалекте конде, в других же f, г (обозначает глухой вибрант этих диалектов), х (глухой гуттуральный спирант), как например в диалекте тели; наконец, в диалекте дуала на месте глухих — звонкие, например 1 соответствует звуку t хереро и звуку г пели подобно тому как верхне-немецкоз d произошло из германского Þ (английское глухое th); например, числительное три на диалекте хереро — tatu, конде — thathu, пели — raro, дуала -— lalo. Во всех этих случаях в какой-то момент изменилась не обособленная артикуляция, а самый способ артикулирования; параллелизм фонетических соответствий отражает здесь изменение, в какой-то период времени осуществившееся, ар­тикуляционной системы. То же и в отношении морфологии: морфо­логическая система романских языков не та, что латинского.

Сочетания артикуляций, при помощи которых реализуются фонемы какого-либо языка, свойственны именно данному языку, но элементарные движения, составляющие эти сочетания, опреде­ляются и ограничиваются общими анатомическими, физиологиче­скими и психическими условиями. Поэтому возможно установить, каким образом может видоизменяться артикуляция в том или другом случае. Возьмем, например, фонему s, которая предполагает под­нятие языка к зубам при постоянном потоке воздуха и характери­зуется свистом; если язык поднят недостаточно, шум от трения, воз­духа между языком и зубами исчезнет и останется только выдох, т. е. h; если язык поднят чрезмерно, вместо s будет слышаться Þ (англ. th) или даже смычная t; наконец, если к s прибавить вибрацию голосовых связок и тем самым ослабить силу выдоха, получится звонкая z (которая в свою очередь иногда переходит в г: «ротацизм»); прибавляя к этому еще переход к s в различных условиях, получаем все возможные вариации фонемы s, каковы бы ни были особенности ее артикуляции. Возьмем еще такое звуковое сочетание, как аnanа или anama, где одинаковое артикуляционное движение, именно опу­скание небной занавески, производится два раза; если, как это слу­чается, одно из двух движений не выполняется, то это обыкновенно относится к первому из них; фонема, в которой имело место это не­выполненное артикуляционное движение, подвергается изменениям, которые делают, ее произносимой и позволяют ей занять место в си­стеме языка: аnаnа или anama превращаются в таком случае в alana, alama или arana, arama. Возможные изменения грамматических форм не могут быть приведены к такой же простой и общей формуле, как изменения фонетические, так как они не зависят непосредственно от анатомических и физиологических условий, но в каждом данном случае они не менее ограничены.

Вообще возможные изменения определяются особой системой каждого данного языка и анатомическими, физиологическими и психическими условиями человеческой речи. Когда одна и та же совокупность причин начинает вызывать изменения, она приводит либо к тождественным, либо к сходным результатам у всех индиви­дов одного поколения, говорящих на одном языке; члены социаль-

ной группы обнаруживают тенденцию независимо друг от друга
сохранять одни и те же черты прежнего состояния языка и вводить
одни и те же новшества.