Кловенбри. Безрассудство МакБарда

На жеребце цвета мокрой речной глины восседал граф МакБард. Это был мужчина в возрасте, чье строгое, широкое и вытянутое лицо прорезали глубокие линии морщин. Узкий лоб обрамляли распущенные, длинные каштановые волосы, длинную челюсть с упрямыми, неулыбчивыми губами чернила многодневная щетина. Широкий прямой нос пересекал старый шрам.

Предводитель тиорского восстания был облачен в старомодный рыцарский доспех с высоким горжетом, выкованный лучшими освийскими рунными мастерами. Старый металл, покрытый темно-зеленой эмалью, сиял синеватыми мистическими знаками. На плечи военачальника была накинута потрепанная волчья шкура, скрепленная цепью холодной ковки, а ниже трепетал на ветру шерстяной плащ тонкой работы, украшенный по краю серебристыми линиями растительного узора.

Чело МакБарда венчала малахитовая графская корона, а поперек седла был перекинут традиционный освийский полуторный меч без чашки, с эфесом в виде распростершего крылья орла. Поверх доспеха был накинут черно-зелено-синий тартан рода.

Граф, как и его противник ван Штерн, прошел имперскую военную школу. В качестве простого солдата, а потом и полковника морской пехоты (в чьем полку служил и Вилли Каллаган), он также встречался с амиланийками. Но тиор помнил не безумных баб, наводящих ужас среди зарослей джунглей, а смелых воительниц на палубах прекрасных кораблей, кровь на желтых досках и ненависть в глазах пленных девчонок-матросов. Он помнил победы.

Вокруг своего несчастливого командира собрались лучшие люди Осва и Бардлоу. Бароны на мощных лошадях и в тяжелых доспехах. Сыновья знатных фамилий с лучшим вооружением, но без гербов, дабы не подставлять под удар свою родню. Поместные и безземельные рыцари, с султанами на решетчатых шлемах и пистолетами в седельных сумках. Звенели на ветру штандарты, собственный, фамильный, увенчанный черепом первого графа Бардлоу, глава восстания держал сам. А за его спиной, в руках златокудрого знаменосца, трепетало шелком зеленое знамя свободного острова.

День клонился к окончанию, когда-то прекрасное Кловенбри превратилось в открытую рану, где копошились черви имперских полков, обнаженную землю укрывал саван черного порохового дыма. Горели Ронсбри и Беллоу, редко и глухо гудели батареи повстанцев, почти израсходовавшие свои заряды и вынужденные использовать вражеские ядра, подобранные на поле боя, среди измятой травы.

По центру, перемалывая сопротивление клановых дружин, катилась новая волна наступления, грозившая стать последней. МакБард не испытывал страха или ярости, он не давал овладеть собой безразличию, читавшемуся в лицах многих баронов-ветеранов. Когда не остается ничего, можно положиться лишь на тиорскую упертость и силу своих рук.

Граф всегда славился своим упорством – он никогда не отступал, если еще оставался шанс на победу. МакБард был человеком жестким, иногда даже жестоким, и оказался плохим дипломатом, но он был лидером и чертовски хорошим воином.

Вот и сейчас натура давала о себе знать.

– Мой государь, враг почти тут, не лучше ли отступить? – жалким голосом поинтересовался один из юношей-аристократов.

– Заткнись, Томми, – процедил МакБард сквозь зубы. – Куда отступить? На болота? Или, может, под подол твоей мамки? Чтобы и туда достал алмарский штык? Нет, братья, мы пришли сюда умирать, а я не привык менять планы.

Видя, как насупились старики и заволновались молодые, граф понял, что выбрал сейчас не те слова. Он поднял штандарт и кивнул знаменосцу следовать за ним, по пригорку, где расположился штаб и сотня лучших людей восстания.

То поворачиваясь к полю битвы, где гремел рукотворный гром и скрежетала сталь, то заглядывая долгим и пронзительным взором в глаза соратников, военачальник заговорил.

– Да, братья! Нам предстоит нелегкий выбор. Сложить тут свои головы, или, уперевшись рогом, потеряв всю кровь до последней капли, вышибить зубы имперской шавке. Есть и другие варианты – там, – могучая рука указала на юг, – Шанкенни, сбросьте доспехи, переоденьтесь в платья и надейтесь на спасение. Или поворотите коней и утопитесь в болоте, авось келпи из вас выйдет более смелый, чем тиор, и сможете топить проклятых имперцев хоть после смерти.

Он откашлялся, уже пару дней его мучил нестерпимый ком в груди и острые когти заразы в горле.

– Мы стоим здесь не потому, что нет иного пути. Вы могли и не приходить. Мы здесь потому, что должны быть здесь. На вас смотрят девы, которых некому спасти от поругания, и крестьяне, задушенные налогами. На вас смотрит плачущий кровавыми слезами Осв. Он молит о свободе. Пусть не мы дадим свободу этому славному острову, но память о подвиге взрастет в сердцах тех, кто придет после. И они уж точно разорвут оковы, мы восстанем, потом, позже и вместе с ними поведем бой!

Многие оживились, другие все еще казались не убежденными. Граф развернул коня и бросил из-за плеча:

– Вы как хотите, а у меня назначен урок, и я не собираюсь его пропускать. Пойду покажу ван Штроссу, как нужно воевать.

МакБард заревел и бросил своего скакуна вперед, за ним, развевая зеленое пламя, помчался оруженосец, следом, медленно срываясь с мест и переходя на галоп, двинулись освийские дворяне и аристократы. Он сумел их зажечь и надеялся, что запала хватит на весь оставшийся, конечно, недолгий, бой. Каждый раз, когда кто-то из этих славных ребят оказывался в плену, графа охватывал дикий стыд, он готов был отдать их земле родного острова, но не алмарским собакам. Теперь он надеялся лишь на то, что каждый смелый воин до конца отдаст долг своей разоренной родине. Видит святой Брендан – этот долг ей нужен!

……………………………………………………………………………………………………………..

Румгард мало знал о том, как вести борьбу на гольвадийский манер. Он не представлял, как держать солдат в одной линии, заставляя бестрепетно смотреть в глаза смерти. Он не слишком разбирался в правилах расположения артиллерии. Загадкой для него оставалась и система снабжения – гетербаг искренне полагал, что солдат должен нести на себе еду, воду и боеприпасы, иначе он не воин, а чужая игрушка.

Зато Бродяга за долгие годы своей жизни в совершенстве узнал, как заставить гольвадийское воинское искусство работать на себя, выучил все его слабости и меры противодействия.

Вот и сейчас, врезаясь клином в позиции тиоров меж двух горящих деревень, он терпеливо ждал, сдерживая всем напряжением физических и моральных сил ярость мабура и собственную жажду битвы. Могучий зверь бил ногой, напоминающей нечто среднее между ступней слона и лапой крокодила, он рвался в битву, чтобы насытиться свежим мясом. Но было рано.

Первое правило, которое усвоил Румгард в борьбе против гольвадийцев – не посылай мабура на пушки. Ящер без труда выдерживает выстрелы мушкетов, часто может пережить, как человек выстрел соли, несколько дружных залпов плутонгами, пули осядут в толстой шкуре или верхних слоях плотного мяса. Но гиганты становятся идеальной целью для артиллерии, разрывающей этих прекрасных зверей на куски.

Потому Румгард ждал, пока рассыпавшиеся мелкой цепью стрелки не обезвредят последние батареи мятежников. Лучники-тигрины обладали всеми навыками егерей – они были способны использовать рельеф местности, маскироваться, вести прицельный и даже навесной огонь, они были почти неуязвимы для огня неповоротливых линий, а сами делали до десяти выстрелов за минуту. Многие пропитывали свои стрелы ядом, хоть Бродяга и считал это излишней жестокостью.

Под градом стрел артиллеристы, засевшие на редуте, утратили меткость и прицел, их неплохо защищали плетеные корзины с землей, фашины и габионы, но ни о какой летальной скорости стрельбы и тем более прицеле говорить уже не приходилось.

Меткая стрельба тигринов, тренировавших свои навыки всю жизнь, также позволила отогнать за укрепления клановых воинов, оборонявших подступы к позиции. Тиоры смело сражались, даже пытались перейти в наступление, тут и там валились наземь полосатые снайперы, заменить которых Румгарду будет очень непросто, но, умирая, каждый из тигринов забирал с собой минимум троих, а людские резервы восставших и так были на исходе.

Как только линии пехоты начали пятиться под градом воющих, будто рассерженные гарпии, стрел, в битву, прекрасно зная свой черед, бросились стремительные как сам ветер, ли. Одиночные бойцы, действуя в той же манере, что и освийские тяжелые мечники когда-то, только проворней и чище, они врывались во вражеские порядки, сея хаос и смерть. Мелькали сплошной паутиной стали нагинаты, вакидзаси и катаны, лилась кровь. Нескольких воинов, из тех, что недооценили врага, озлобленные пехотинцы насадили на штыки, забили прикладами или изрубили палашами. Остальные, выждав положенное время, отступили в полном порядке, но некоторые оказались недостаточно удачливы или быстры – запятнали черно-красную землю Кловенбри белыми пятнами кимоно, получив пулю в спину или затылок.

Своими жизнями лисицы купили победу – за ними следом ударили в копья рогатые минотавры, бронированные носроги, укрытые непроницаемым мехом бизониды, они превратили окопы и укрепления редута в буйство багрянца, будто с картин художника Франса де Ногрэ, пейзажами для которого служили бойни.

Несколько тиорских отрядов из резерва и с флангов попытались спасти положение, они приблизились в порядке, хотя Румгард даже на расстоянии полукилометра чуял их страх, и обрушили на пехоту великанов ружейные залпы. Тогда командир наемников приказал идти в атаку своим сыновьям: закованные в броню из массивных пластин, гетербаги рассеяли освийское подкрепление, расстреливая врагов из ручных мортир и рубя на куски мечами шириной в человеческое туловище.

Разгром батареи был полон, и отряд Бродяги попытался развить наступление, но тут же попятился, огрызаясь, некоторые из здоровяков-пехотинцев и первыми трусоватые носроги даже попытались побежать. На кручу редута стали выскакивать всадники в богатой броне, затрепетало вдалеке зеленое знамя. Кто-то из них, похожий на приземистую стальную бочку, свалил одного из сыновей Румгарда, разя того копьем, но гетербаг вновь сдержался, помня, что глупость сейчас может повредить оставшимся детям, женам, воинам отряда. Всей битве. А битва была его жизнью.

Было и второе правило борьбы с гольвадийцами – как только не стало артиллерии, мабур становится владыкой поля боя. Кивнув женам, Бродяга ослабил хватку и послал своего чудовищного ящера вперед, привычно свешиваясь из шипастого седла, чтобы удобнее было разить коротышек-людей гигантской дубиной.

……………………………………………………………………………………………………………..

Граф будто вновь оказался на Экваторе, вокруг кипел бой с тварями, которых он никогда более не ожидал увидеть. Только что, оказавшись на валу артпозиции, он сбил рослого, укрытого пластинами кожной брони носрога, который наседал на артиллериста, отчаянно отражающего удары алебарды широким банником. Полуторный меч с хрустом вошел в основание черепа анимала, брызнули редкие капли густой крови, человекозверь упал наземь, уперевшись массивным рогом, торчавшим из носа, в землю.

Здесь же, на валу, он схватился с могучим минотавром, каждый старый шрам тела которого был украшен ритуальной татуировкой, зверь мастерски владел массивным лабрисом, но оказался бессилен против выстрела в лицо, сочетавшее человеческие и звериные черты.

Справа и слева благородные всадники Осва теснили зверолюдей, заставляя тех, огрызаясь, пятиться. Гроза турниров сэр Донован налетел на молодого гетербага, и первым же ударом нашел брешь в доспехе, составленном из грубо пригнанных друг к другу толстых металлических пластин. Юный гигант, вооруженный дубиной из сцепленных друг с другом черепов, глазницы которых пестрели железными шипами, упал, не в силах вынести боль, и был прикончен несколькими ударами рыцаря, что носил почти столь же мощные латы, что и его огромные противники.

Неподалеку кто-то из гетербагов-штурмовиков впал в ярость, вырос, раздался в плечах, поднялся в треске разлетающихся доспешных ремней, подхватил лошадь налетевшего на него молодого дворянина и швырнул в ближайшую пушку. Удар покалечил всадника, убил наводчика и привел в негодность орудие. На монстра тут же налетели офицеры восстания, уворачиваясь от неповоротливого теперь гиганта, они просто изрубили того в куски.

В нескольких шагах от графа блеснул, взлетая к небесам, клинок. Реакция опытного воина не подвела: он вырвал из чехла второй из шести своих пистолетов и выстрелил почти от седла, потом повел коня чуть в сторону,и сраженный в высоком прыжке, еще держащий на вытянутых руках катану, воин-ли с белоснежной шкурой, кистями на лисьих ушах и пушистых хвостом свалился в окопную грязь.

Отборная кавалерия, вспыхивая огнем магических щитов, рявкая пистолетами и разя отточенной сталью, теснила анималов и гетербагов. Давно поросшее коростой тупого отчаяния сердце МакБарда затрепетало надеждой – нестроевой резерв был последним аргументом ван Штерна, если одолеть их здесь и сейчас…

«Черт, может сработать! Измотаем старика, заставим пойти на переговоры или сядем в осаду. В замок! У него теперь мало людей, а там, глядишь, и кланы осмелеют после жатвы! Может, чего доброго, еще сумеем договориться! Хоть на почетную капитуляцию».

Первые ряды всадников уже спускались в ров, разя там непоротливых великанов-пехотинцев. Небольшой отряд, обойдя отряд гетербагов, ворвался на позиции стрелков-тигринов, было видно, как блестят клыки в оскаленных пастях и ножи в руках умирающих лучников, как они пытаются сражаться, отстаивая древнюю честь, но не выдерживают и отступают. Бегут!

«Может, даже вырву у короны Бардлоу! А что, пусть хоть как Хасконь будет, или гнездовье Воронов. И то почетно. А там и до свободы близок шаг».

Он погонял коня и без устали разил клинком, бил штандартом, стрелял из пистолетов.

Внезапно всадники, что шли впереди, разлетелись, будто сама земля Поля Костей отказалась держать их на своей истерзанной тверди. Жалобно заржали лошади, завыли испуганные люди. Прямо перед мордой жеребца возникла харя мабура с распахнутой пастью, полной зубов в половину человеческой кисти и багровым, сухим языком. В маленьких глазах зверя светилось флегматичное наслаждение обильной закуской, по нижней челюсти текла кровь, чей-то ботфорт исчезал в глотке. Так же спокойно, наверное, пожирают траву болот бегемоты.

Подбросив графского жеребца тупым, широким носом, мабур распахнул свой зев и вцепился в брюхо несчастного, истерично забившегося животного. Начальник мятежа, в полном облачении, выронив из руки верный полуторный меч, взлетел в воздух, но не упал на поживу чешуйчатому монстру.

На вытянутой руке, бугрящейся плотными, как бронза мускулами, графа держал Румгард Бродяга.

– Ты и есть МакБард, – пророкотал гигант, его покрытое шрамами широкое лицо раздулось в уверенной улыбке.

Главный мятежник ничего не ответил, он ожесточенно ткнул в шею имперского прихвостня пикой штандарта, что сумел удержать в левой руке. Острие вошло целиком, из раны брызнула кровь. Граф попытался ударить еще раз, но вторая рука здоровяка, уже без дубины, схватила его за запястье, будто кузнечными клещами.

– Ты славный воин. Твои люди отважно бились, – довольный, посерьезнев, кивнул Бродяга. – Скажу ван Штроссу, что взять живым не вышло. Да осветит тебе сила путь в чертоги скорби. Пусть в следующей жизни твоя хитрость преумножится!

Румгард Бродяга оторвал у доспеха главаря восставших горжет и быстрым движением свернул графу МакБарду шею. Так завершилась битва на Поле Костей.

Ведьмы всегда коварны

Открыв глаза, Иоганн увидел низкий деревянный свод, где под закопченными балками висели связки ароматных трав, грибов, лука, а также бутылочные осколки на тонкой леске. Кровать была мягкой и небольшой, она пахла вереском и специями далеких времен.

Очень быстро он снова перестал осознавать себя и окружающий мир, то погружаясь в теплые объятья лихорадки, то испытывая жестокое южное дыханье озноба. Раны болели нестерпимо, то и дело давая о себе знать, как только охотник едва заметно шевелился на ложе. Пули все еще сидели в его теле, будто жемчужины в раковине, он чувствовал, как вокруг свинцовых шариков смыкается горячая плоть, возмущенная таким вторжением.

Кажется, он стонал, или храпел, и рвал ногтями цветастое одеяло. Еще, раз или два, он видел Сесилию. Лицо девушки было испуганным и озабоченным, она меняла повязки, остро пахнущие медом, травами и железом, обмывала раны крепкими настойками, вырывала его из царства бесконечной боли холодным полотенцем, ложившимся на лоб.

В полубреду он видел своего наставника. Пересмешник, которого отец назвал Роквальдом. Иоганн помнил своего товарища очень разным – веселым юношей, чуть более взрослым, бесконечно более веселым и очень опытным в семейном, для него, деле охоты на монстров. Мужчиной чуть до тридцати, сумрачным, строгим, наполненным невеселыми мыслями о красавице из высшего сословия, чьего внимания он маниакально добивался. Он видел его бледным, рыжеволосым, с немного кривым от старого перелома носом и невеселой улыбкой на полных губах – таким Пересмешник уходил на бой с мантикорой.

Ван Роттенхерц, ощущая, как застывшую ткань повязки отрывают от его живой плоти, никак не мог вспомнить – зачем Роквальду понадобилась там мантикора, чей яд прервал жизнь этого прекрасного человека.

Он будто снова беседовал со своим другом и учителем, задавая один и тот же вопрос.

– Это все из-за дурацкого спора? Да? Они люди другого сорта, даже если победишь – ничего не добьешься!

– Нет, не из-за него, – следовал вкрадчивый, насмешливый ответ.

– Ты хочешь ее впечатлить? Завоевать? Оно того стоит?

– Нет, – и кроткое, будто пристыженное покачивание головой, но в глазах цвета малахита непоколебимая решимость.

– Ты же знаешь, ты сам говорил – мы не ходим на мантикор. На них, львов Голенгарда, драконов, лесных владык или обезумевших кешкашиваров. Это дело не по плечу охотнику, тут нужна армия. Твои слова?

– Да, – строго соглашается Пересмешник, – и ты должен пообещать мне, что всегда будешь помнить и уважать это правило.

– Так почему? – с необоримой злобой в голосе спрашивает Иоганн, – почему ты должен убивать?

– Так нужно, – отвечает Дональд, или Роквальд, темнота скрывает голос, остается лишь уверенный в своей правоте тон.

Когда он просыпается, за окном снова темно, хотя, казалось, минуту назад был омерзительно ясный день. Пробуждение оказывается безумно болезненным и приятным одновременно. Он чувствует, как Лия, снова прекрасная в своей наготе, седлает его возбужденный, данный от природы меч. Нежные губы девушки исторгают сладострастный стон, ее грудь колышется от движения и тяжелого дыхания, а руки с длинными когтями упираются в его живот.

Тело Тиргест покрыто свежей кровью, по шоколадной коже пролегают светло-алые линии, образующие сложный, немного грубый узор. Кровь стекает с ее рук ему на живот, падает с волос, свободно взлетающих, каждый раз, когда она совершает очередное настойчивое движение. Кровь течет по ее животу, ниже, туда, где находится сейчас центр неземного наслаждения Иоганна, резко контрастирующий с безумной мукой, охватившей остальное истерзанное тело. Кровь, конечно, не принадлежит Сесилии.

Она двигается медленно и настойчиво, обняв бока любовника своими бедрами, то подаваясь вперед и все глубже насаживаясь на его член, то отступая, плавно, будто скользящая по валунам змея. Темп, с каждым движением живого маятника, ускоряется, боль и чувство наслаждения нарастают, а алые дорожки на теле смуглой красавицы будто начинают закипать.

Все быстрей и быстрей, подобно штормовому прибою, она наступает на него и вновь откатывается, ритмично дергается грудь, взметывается ураган темных волос, безумие проступает сквозь нежную пелену любимых и ненавистных глаз. Достигая самого пика, она, содрогаясь, внутри и снаружи, изгибается, прочертив на животе ван Роттенхерца длинные борозды, и заливается смехом.

– Будь сильным! – шепчут шоколадные губы.

Боль из резкой становится ноющей, она уже не способна перекрывать наслаждение. Дивясь собственным силам, он вскакивает, лишь какой-то незначительной долей сознания замечая на ложе любви несколько темных, расплющенных свинцовых шариков. По нему течет кровь, на этот раз его собственная, но это обстоятельство кажется совершенно неважным.

Иоганн бросает Сесилию на кровать, спиной к себе, сильной рукой пригибает ее голову к влажной ткани одеяла и входит с животным рычанием, грубо и резко, сзади. Рычанию вторит удовлетворенное шипение ведьмы, она позволяет мужчине почти насиловать себя, щекой ощущая жесткие доски ложа, а сзади все ускоряющиеся толчки, будто разрушающие ее изнутри.

За несколько секунд до того, как охотник бурно извергается в свою жертву, Лия освобождается от хватки и, выгнув спину, откинув голову, поднимается ему навстречу, отведенными назад руками хватаясь за бока мужчины. Он, достигая вершины наслаждения, впивается губами в шею ведьмы, кусает мягкую плоть и чувствует на языке соль и пряности.

Еще несколько мгновений они продолжают двигаться в унисон, потом Сесилия приподнимается, соскальзывая с терзавшего ее клинка, поворачивается и целует Иоганна, ощущая, как сильные руки мужчины находят ее грудь и сжимают возбужденные, темные соски, доставляя боль и наслаждение, будто отдавая долг.

Они снова валятся на ложе и позволяют страсти совершить третий оборот.

Маленькая библиотека «леди Тиргест» разительно преобразилась, помещение будто утратило весь свой шарм и уют. Шкафы, включая подозрительные нижние полки, были пусты, книги все еще лежали на месте, но были упакованы в оберточную бумагу и перевязаны толстой бечевой. Место будто уже было готово отпустить своих жильцов.

– Не думала, что получится, – ухмыляясь, как довольная куница, заметила Лия, которая хлопотала за столом, выкладывая на него свои немногочисленные запасы.

Иоганн, которому бы сейчас радоваться чудесному выздоровлению (раны заросли, оставив лишь крупные шрамы, ничего не болело, и озноб прошел), размышлял о том, доводилось ли сидеть за этим столом ван Штроссу, или они с ведьмой проводили время только в спальне.

– Это, кстати, довольно опасный ритуал, – заметила девушка, немного обиженно, заметив невнимание собеседника. – Ты должен быть благодарен!

– Да, спасибо, – все еще задумчиво произнес охотник. – А ты уже собралась? Придумала, как сбежать?

– Именно! – согласилась Лия. – Об этом нам и нужно поговорить.

– Что, теперь я должен переспать со стариной Гольдрихом?

– Да нет, – удивленно воззрилась бывшая официантка, – к чему ты это вообще?

– Так, ни к чему, меня просто удивляет твой способ решения проблем.

– Нашелся тоже святоша! – горячая киханская кровь девушки дала о себе знать. – Можно подумать, ты мне что-то предлагал. Когда в кровать прыгал, как-то не спрашивал, есть ли у меня кто.

– Можно подумать – ты бы сказала! – неожиданно для себя ван Роттенхерц поднял голос.

– А тебе было дело?! – взвизгнула Лия. – Вам всем будто до меня есть хоть какое-то дело?!

– Всем?! То есть нас больше, чем двое? – он пытался звучать насмешливо, но в вопросе чувствовалось болезненное напряжение.

– А какая разница?! Используешь меня как шлюху – так не удивляйся «другим».

– Я?! Использую?

– Скотина! Какая же ты все-таки мразь, Иоганн!

– Теперь я еще и мразь. Будто ты не используешь всех вокруг. Кто я вообще для тебя? Бесплатный клинок, чтобы выбраться отсюда, или увлечение на пару ночей?

– Сама дура, – Сесилия швырнула бутылку настойки, из которой собиралась налить, в стену, осколки мелкой шрапнелью разлетелись по комнате, дом будто гневно заскрипел, вторя хозяйке. – Не стоило тебе доверяться. Ничем ты от них не отличаешься.

– Доверяться? А ты мне вообще хоть слово правды сказала? Как часто, например, к тебе ван Штросс ездил?

– Как раз собиралась, – каким-то невероятным усилием девушка взяла себя в руки и заговорила спокойно.

– А может, не только ван Штросс? Может, еще и Вилли? С чего бы тебе о нем беспокоиться? Кто еще тут был?

– Да послушай же!

– Кто еще мял с тобой ту несчастную кровать? То-то она так скрипит!

– МЕРТВЫЙ КИРАСИР! – протяжный визг отрезвил пришедшего в какое-то бешенство ван Роттенхерца, а когда дошел смысл фразы, будто снова вернулся озноб.

– Что замолк? – горькая насмешка прозвучала в тихом голосе девушки. – Неужели не очевидно? С чьей еще помощью мог Дональд все это провернуть? Кто бы стал ему оживлять воющие головы? Лопух ты, Йоган.

Удар офицерского протазана или топора палача сейчас мог бы оказаться более милосерден. Внезапно многие вещи обрели смысл – визит Дональда к Лие несколько дней назад, ее взгляды в сторону гусара и тревога в глазах. Охотник осознал, что уже некоторое время стоит и тяжело опустился на табурет снова.

– Но… Зачем?

– Я жила тут еще до восстания МакБарда, вернее, во время его подготовки. Граф, знаешь ли, не святоша. Ему требовалась моя помощь. Гадания, проклятия, зелья для нахождения союзников и разговорчивости врагов. Ну, ты понимаешь. А если не понимаешь – оно и к лучшему. А потом их всех разбили, и остался только Дональд.

– И ты стала ему помогать. Ты знала? Все эти зверства…

– Знала, помогала, виновна. Иоганн, по большей части мы все просто люди, очень легко свыкнуться с мыслью, что кто-то другой должен умирать за твою жизнь. Наверное, все так смотрят на армию. Нечто привычное. В порядке вещей. А я ведьма. У меня два выбора – принять защиту от того, кому я полезна, или принять костер.

Ван Роттенхерц молчал, не глядя на бывшую любовницу.

– После поражения восстания я стала очень одинокой ведьмой. Ни Вилли, от которого мою природу скрывал МакБард, ни кто-то из честных жителей города… Они не могли мне помочь, когда тут развернул свои сети инквизитор. А Дональд смог.

– Да, я видел.

– Извини. Можешь злиться, можешь не понимать. Но я не хочу корчиться на дыбе, а потом сгорать, только потому, что церковь, уничтожившая больше, чем любая ведьма, даже Медея с ее Кратсингорстом, не желает видеть меня в своей картине идеального мира.

– Я знаю, какой может быть церковь. Никогда не скажу, что принимаю твой выбор. Но понимаю его. Отчасти. Но почему ты решила уехать? Я так понимаю, что и Дональд, и ван Штросс были у тебя на крючке.

– Если бы. Я не такая ведьма, как те, что в сказках и архиепископской пропаганде, некоторые вещи я просто не могу себе позволить. Например, жир младенцев или даже нерожденных ягнят. Просто не могу.

– Конечно – ты не ведьма, тебя просто так назвали.

– Я ведьма! – в ее глазах вспыхнуло пламя, а мебель в доме заходила ходуном. – Но я не чудовище. Чудовищем оказался Дональд.

Острая боль от осознания правоты девушки впилась куда-то под лопатку охотника.

– Он. Он просто заигрался. Или обезумел. Мы договаривались совсем о другом. Немного помощи, а потом я смогу ехать. Но, – девушка насмешливо провела рукой от шеи до бедра, – видимо, с таким просто не расстаются.

– Теперь он мертв. Ты можешь…

– Да? Как? У меня даже нормальных документов нет. Не говоря уже о путевом листе. Я никто из мятежной провинции Бардлоу. Не говоря уже об ищейках Бога Защитника, осевших во всех подходящих портах.

– Портах? Куда же ты собралась? И что значит – никто? Разве ты не сумела ничего вытянуть из Гольдриха?

– Туда, где тепло, дико и свободно. На Пояс, или на Экватор, подальше от душной Гольвадии с ее кострами и карателями. Кое-что я сумела вытянуть из коменданта.

Твердой рукой Лия подала Иоганну толстый дневник в богатой обложке из черной кожи с золотым тиснением и красным обрезом страниц.

– Его дневник. Видимо, имперские чинуши просто не могут держать важное в своих дырявых головах. Предпоследняя страница.

В дневнике было много столбцов из цифр, процентов и нехитрых вычислений, пару раз даже встречались бухгалтерские выкладки. На предпоследней странице был текст:

«Тиргест хороша, но, пожалуй, она многовато узнала, учтем ее в списках на продолжение дела Каллагана. Жаль, он ни в чем не сознается». На следующей, сегодняшней, странице значилась дата трибунала над Вилли – текущая ночь и список лиц на арест. Лия была в их числе. Иоганн тоже, но его имя было зачеркнуто.

– Но как ты сумела раздобыть дневник? Если он тебя подозревает…

Девушка опустила руку на грудь, где уютно уместился меж двух холмов амулет, слегка запачканный в крови.

– Я все же ведьма, а правильно выведенный, вскормленный и воспитанный гоблин может быть очень полезен.

– И чего ты хочешь от меня?

– Ван Штросс должен умереть! – в глазах бывшей официантки снова мелькнуло кровожадное пламя. – Он падет от руки неизвестного, и я буду свободна. Уйду хоть в болота нищенствовать, лишь бы никто не искал.

– Да, – кивнул ван Роттенхерц, убирая дневник в карман, – я понимаю, почему ты спелась с Дональдом.

– Оставь сарказм при себе. Ты поможешь? Ты должен мне как минимум одно спасение жизни.

– И прекрасный секс! Помогу, но не так, как ты думаешь. Если все пойдет хорошо – сможешь уехать на Экватор. Через две недели как раз приходит корабль моего знакомого контрабандиста в Дабенбри.

– Я слышала что-то подобное совсем недавно от мертвеца, – кусая губу, заметила Тиргест.

– Все будет хорошо. Это все?

– Нет.

Молчание ведьмы и ожидание охотника длилось почти минуту.

– Ты ведь знаешь, – заговорила она через силу, – как рождается нежить?

– Имею кое-какое представление.

– И когда играешь какую-то роль, ты можешь сильно заиграться. Особенно, если подходишь на нее.

– О, боги, – прошептал Иоганн вскакивая, – что они сделали с телом?

– Вывесили на главной площади, рядом с МакБардом. В назидание… Ты же знаешь – у них даже священника для отпевания нет.

– Помоги нам Единый!

Последние слова донеслись уже из коридора, куда выскочил охотник, на ходу хватая свои вещи. За окном разливалась безоблачная ночь.