Кловенбри. Первый выстрел. 1 страница

Кловенбри, живописный зеленый уголок в провинции Бардлоу, стал последней точкой противостояния имперской армии и тиорских мятежников, тут изнуренные многомесячной кампанией армии сошлись в последний раз, дабы из крови и пороха родился, наконец, победитель. Пересеченное несколькими мелкими речушками поле шелестело свежей травой, являя миру все оттенки зеленого, а в вышине, у самой необъятной небесной синевы, парили гордые соколы, гнездившиеся в скалах, опоясывающих Кловенбри с севера. Там, вдалеке, среди серых базальтовых круч виднелся родовой замок главаря освийских повстанцев графа МакБарда, решившего дать последнее сражение у порога собственного дома. К югу располагались покрытые лесами холмы и замерший в ожидании худшего Шанкенни – столичный город провинции. С восточных возвышенностей по отличным каменным дорогам наступали железные когорты кайзера. А на западе, оставив за спиной лишь непролазные топи болот и вересковые пустоши, опершись на них спиной, подогреваемые собственным отчаянием, расположились последние силы свободолюбивых тиоров.

Поле как нельзя лучше подходило для боя – ровное, зеленое, покрытое невысокой травой, его ландшафт лишь изредка пересекался небольшими холмиками или оврагами, кое-где встречались фермы, сейчас покинутые, а два небольших селения – Ронсбри и Беллоу, обнесенные по тиорскому обычаю частоколом, могли стать отменными опорными пунктами. МакБард знал, где дать бой, рассчитывая на помощь родной земли, имперский же военачальник мог положиться лишь на стойкость своих воинов, огромный опыт и здравый смысл.

Ранний рассвет погружал мир в царство теней и туманов, слегка окрашивая розовыми красками небесную черноту, порывистый, холодный как дыхание горных рек, ветер гнал прочь ночной туман, заставляя тот выстраивать причудливые зыбкие миражи, будто пришедшие из царства снов. Или царства кошмаров.

Генерал Ольцбрих ван Штерн сложил бесполезную подзорную трубу, в сумерках и тумане нормально не удавалось разглядеть даже как выстраиваются его собственные войска, неспешно перетекая из походных колонн в боевые линии. Оставалось надеяться на донесения адъютантов, то и дело заставлявших своих взмыленных лошадей взбираться на кручи Цветочного Холма, нависавшего над восточной частью Кловенбри. Возвышенность со столь неподходящим названием стала местом расположения ставки генерала на время сражения. Отсюда он намеревался руководить ходом последней битвы этой кампании и, когда туман рассеется, наконец-то разглядеть позиции противника.

Генерал восседал на тяжелом, облаченным, по традиции, в мощные латные пластины, боевом жеребце темной масти, неподалеку от него крутился знаменосец, высоко вздымавший тяжелый штандарт с имперским дралоком, гербом державы – наполовину орлом, наполовину драконом. Не оборачиваясь, главнокомандующий обратился к своим офицерам, из уважения державшимся в нескольких конских корпусах от командира.

– Итак, господа, диспозиция вам известна. Я не слишком доверяю доносчикам и немногим больше военной разведке на этой земле. Но я знаю МакБарда и военную науку, выбор у него не велик – ветеранскую клановую пехоту в центр, нерегулярных застрельщиков в поддержку правого фланга, добровольцев – на левый. У него осталось не так много кавалерии, ставить ее со стороны гор – безумие, значит, наемница с ее конным сбродом ожидается на правом фланге. И где-то там есть еще их штурмовые маги. Они будут наступать, выбора не остается, ответим тем же, попытаются занять деревеньки – пусть сумеют, оттуда они уже никуда не денутся. Кайзер смотрит на вас, господа, пусть его взор не омрачится. Пора заканчивать этот балаган.

Голос генерала был сильным, властным, несмотря на почтенный возраст хозяина, все еще способным перекрикивать шум схватки и гул орудий. Но тон оставался сухим, официальным, почти чиновничьим. На поле боя, верхом на лучшем боевом коне, в белом мундире и черненых доспехах, восседал не стратег и полководец, а уставший старик, не художник войны, но ремесленник смерти. Он не был уверен в себе, он знал, что не потерпит поражения и размышлял лишь о том, как сделать разгром мятежников наиболее показательным. На жестком, сухом, вытянутом лице с узким лбом и сетью параллельных морщин не отражалось эмоций, в золотистых глазах не было огня. Аккуратно уложенные волосы, накрахмаленный и выглаженный воротник, начищенная сталь брони и клинка – этот человек пришел не умирать, он пришел работать. Битвы, горячившие кровь ван Штерна, давно отгремели. Там, за горизонтом, на севере, где дышал жаром ничейный Экваториальный Архипелаг, граф-генерал бился против жестоких воительниц-амиланиек. Тогда он с гордостью вел железные когорты кайзера, железные когорты, которые натолкнулись на стальные легионы Королевы. И рассыпались в прах, в труху и стружку. Потеряв экспедиционный корпус в далеких джунглях, ван Штерн перестал быть графом, перестал быть генералом и из верного слуги императора стал изгоем, чудом не разделившим судьбу кастратов-галерников, каковыми стали плененные амиланийками солдаты. У старика не осталось ничего, ничего, кроме надежды, что победа тут, на Кловенбри, вернет старшему сыну рода Штернов титул графа и позволит там, далеко, у имперского трона наконец-то получить вожделенную командную должность, дабы стереть позор отца из семейной летописи. Ради этой, вполне материальной цели, генерал собирался превратить Кловенбри в Поле Костей и могилу МакБарда.

Из двадцатитысячного карательного корпуса Штерна к полю битвы прибыло восемь – часть его сил боролись с восставшими на других направлениях, часть пришлось рассеять по гарнизонам в мятежных городах, а более трети пали в боях с мятежниками, каждую пядь земли, по которой отступали, залившими алмарской кровью. Не осталось ни одного полного полка, смело можно было забыть о понятии бригада и дивизия, но у генерала по-прежнему было достаточно сил, чтобы завершить дело. За его спиной толпились те люди, которым было сегодня доверено вершить судьбу кампании, предопределить исход мятежа и подарить сыну ван Штерна долгожданный титул. Шестеро полковников, два бригадира, интендант, начальник магической службы, начальник артиллерии, уже рассеянной батареями по высотам на поле брани, все они с замиранием сердца слушали слова прославленного ветерана. Будто они могли что-то изменить, эти слова. Сам генерал прекрасно знал, план – это пыль на ветру. Исход сражения будет зависеть от этих людей и тех, кого они пошлют на бойню во славу Империи. Преимущественно – от последних.

Будто рисуясь, гарцевал на стройном сером жеребце барон Бертольд ван Левенбош. Полковник кавалерии, восходящая звезда кампании. Гроза мятежников. Этот яркий брюнет с изящным, чуть грубоватым лицом, яркими и очень живыми голубыми глазами, фигурой атлета и выправкой настоящего командира, ему судьба пророчила стать настоящим героем, затмив своей славой генерала, стать следующим славным начальником имперских колонн. Облаченный в кирасирские доспехи и шлем, украшенный стальным дралоком, с отменным палашом на поясе и несколькими десятками мистических амулетов на теле, Бертольд являл образ непобедимого имперского воина – могучего рыцаря, способного повергнуть любого врага. Ван Штерн не завидовал и не злился на выскочку – он хорошо себя покажет и отправится на Экватор, а там безумные бабы едят таких героев на ужин, зато сын генерала останется служить в Метрополии. Сам ван Левенбош слушал командующего снисходительно, он уже знал, что будет делать – воину не терпелось скрестить клинки с первой «страшной женщиной» в своей жизни, той, что командовала тиорской наемной кавалерией.

На старом, чуть толстоватом, но мощном пегом жеребце возвышался такой же старый и грузный ветеран. Мундир из грубого сукна, цвета тьмы и крови, широкое лицо с огромным сизым носом, кустистыми бровями, скрывающими маленькие антрацитовые глазки, привычно напряжено. На лице багровеют старые шрамы, самые крупные – четыре глубоких борозды – пересекают лоб и щеку, идут до шеи. Этот подарок оставил полковнику Роквальду Добберхофу воин-патероид, заколотый штыком в какой-то малярийной яме, еще в те времена, когда полковник был сержантом и по совместительству денщиком капитана ван Штерна. Они вместе прошли все славные кампании на Экваторе и оба выжили в той, что принесла славу другим. Роквальд командует пехотой, он сам поведет в бой отборных гренадеров. Этот старик пришел сюда за своим командиром, он давно сросся с войной и еще раньше разучился делать что-то еще. Добберхоф, без «ван», без титула, без связей. Просто чертовски хороший солдат, такое ценят только в армии, и потому он так ценит армию. И потому его особенно ценит ван Штерн.

И наконец, чуть в стороне от прочих, но, пожалуй, самый яркий из всех, начальник нестроевого резерва. Так презрительно зовут отряд наемников, на включении в карательный корпус которых настоял сам генерал. В этот отряд входят гетербаги, минотавры, люди-бизоны, стрелки-тигрины, способные держать в воздухе до восьми стрел, отменные фехтовальщики ли и тому подобный «сброд». Сброд, способный в прямом бою раскатать любой имперский полк в лепешку. Ими командует Румгард Бродяга, гигант трех метров ростом, покрытый шрамами и татуировками, в доспехах из таких толстых пластин, что человек не смог бы сделать в них и шагу, вооруженный огромной дубиной, он восседает на исполинском ящере-мабуре, превосходящем размерами слона, укрытом толстыми железными плитами с шипами. Румгард знает войну лучше, чем трех своих жен, выступающих в бою с ним в одной линии, и любит больше, чем четырех своих сыновей, прикрывающих тыл воителя. Бродяга оказался недостаточно хорош, чтобы возглавить свой народ, но стал настоящим кладом для «слабаков южан», а свои пудовые кулаки он подкреплял не менее крепким умом и природным чувством боя, потому ценился генералом много больше полковников и бригадиров. Правда, и плату брал чуть ли не на свой вес в золоте, с мабуром вместе.

Среди прочих офицеров был такой, что выделялся для генерала не доблестью или яркими заслугами. На пегой, пугливой лошадке, чуть сгорбившись в седле, восседал единственный настоящий граф этой кампании, если не считать мятежника МакБарда. Гольдрих ван Штросс, полковник, сумевший сохранить в боях и походах почти весь свой полк, в основном удерживая тот в тылу. Черно-белая офицерская форма блестит новизной и чистотой, ее хозяину чуть за сорок, он, как и большинство благородных алмаров, высок, строен, светловолос, благородное лицо лишь чуть подпорчено следами детской оспы. Но глаза… Генерала всегда раздражало то раболепное подобострастие, с которым граф смотрел на него и бригадных командиров, но еще страшнее было знать, что этот взор становился жестоким, холодным и злобным, когда полковник общался со своими подчиненным. А мятежники… вот кому не повезло, они встречали в темных озерах глаз ван Штросса лишь садистский блеск и наслаждение собственной безнаказанностью. Полковника пугал последний бой, он сжимался в седле, горбился, нервно озирался, подергивал бровью и щекой, он боялся… Не просто за свою жизнь, за свой триумф. Именно Гольдриху, в чьем полку была идеальная расстрельная команда, предстояло остаться в Шанкенни и устроить настоящий, традиционный имперский ад для населения Бардлоу, позволившего своему графу начать мятеж. В глубине души генерал надеялся, что каким-то чудом Штросс падет на поле боя. Скромная надежда человека, не до конца утратившего чувство чести, несбыточная – полковник и его люди остаются, как и прежде, в резерве, дабы стервятниками пасть на бедные головы побежденных.

– Отправляйтесь к своим полкам, господа. И да будет к нам сегодня милосерден Единый.

***

Безразличное дневное светило всходило где-то далеко на востоке, озаряя затянутое туманом Кловенбри нежными розовыми лучами, столь неуместными в этот трагический день. В низине, совсем недалеко от безымянных топей, выстроились угрюмые полки мятежников. Неровными, молчаливыми рядами стояли ветераны этого мятежа, доблестные воины кланов. Суровые, бородатые, с блеском обреченности в глазах, они сжимали в руках тяжелые клейморы, которыми владели в совершенстве, как и многие поколения их воинственных предков. На килтах тридцать тартанов, тридцать кланов прислали МакБарду своих лучших воинов – охотников, пастухов, бывших морских пехотинцев, горцев, плоть от плоти земли Осва. Они стояли, устремив мрачные взгляды туда, где за пеленой тумана ровнял ряды ненавистный враг – шавки трусливого императора, даже не посмевшего прийти и бросить им вызов самостоятельно. Опоясанные пистолетами, в простых кожаных доспехах или без оных, в заботливо вычищенных килтах – гордости каждого тиорского воина, ветераны не знали страха. Лишь печаль наполняла их сердца памятью десятков поражений этой компании.

На великолепном вороном жеребце перед рядами бойцов, чуть рисуясь, ехал командир. Его звали Майстрем МакЙоррен, а коня – Черный. Бойцы знали Майстрема как непобедимого воина и опытного командира, а Черный, когда-то выигранный им в кости у хмааларского торговца, никогда за шесть лет службы не подводил своего наездника. Поджарый и стройный Черный никак не подходил для своего хозяина, размерами и видом напоминавшего медведя, но был с ним единого духа, он рвался в атаку с яростью и страстью, но всегда слушался приказов, три раза он выносил раненного наездника из пыла схватки и дважды помогал уйти от гусарской погони, наступающей на пятки. МакЙоррен бесконечно любил своего скакуна и тот платил беззаветной преданностью. Похоже, теперь они оба знали, что идут в свой последний бой.

Майстрем достиг центра строя, перед ним стояли лучшие из лучших, те, кто пережил не один десяток схваток, прошел под знаменем Империи не одну славную кампанию и теперь, пойдя за МакБардом, испытал горечь поражения в бою за свободу своей земли. Никаких знамен, в небо вздымались лишь вымпелы кланов и традиционные штандарты, украшенные волчьими, воловьими или кабаньими шкурами, обломками клинков предков и цепями, которые кланы поклялись сбросить лишь когда их страна будет свободна. МакЙоррен был уже не молод, этот могучий человек давно разменял пятый десяток и пережил немногим меньшее количество ран, он потерял на имперской службе трех братьев, прошлый мятеж забрал у него отца, а чума унесла мать и сестер. Единственное, ради чего жил Майстрем – это война, и он всегда знал, какую цену нужно платить этой жестокой госпоже. А еще он знал, как вновь вдохнуть огонь в жилы таких же как он усталых ветеранов, не имеющих ничего, кроме своего оружия и жажды мести.

– Воины, – далеко разнесся над полем боя рокот могучего, хриплого голоса. – Они стоят там, думая, что уже победили. Думая, как зальют эту землю нашей кровью, засеют пеплом, растопчут своими сраными сапогами. Они думают – нас уже нет, есть лишь шайка испуганных девчонок. Что вы на это скажете?

По толпе разнесся разгневанный ропот. Слишком тихий, слишком нестройный. Сердце старого вояки защемило от тоски, тоски и злости на самого себя.

– А я скажу – засунем им их же сапоги в жопы! Забьем пеплом глотки! И заставим умываться кровью! Я стою здесь, рядом с вами, готовыми принять последний бой. Но пришел сюда не подыхать. Нет! Я пришел дать последний бой алмарцам. Ведь когда мы закончим, там не останется никого, кто сможет поднять сраную пукалку с детской иголкой на конце.

Гул одобрения, чуть лучше, но словами не перечеркнешь нескольких месяцев отступления. Фиэнн, родовой клинок рода МакЙоррен покинул ножны, привычно ложась в могучие руки ветерана, успокаивая надежностью акульей кожи на рукоятке.

– Я скажу вам одно – у меня ничего не осталось. Ничего и никого. Мне нечего терять, но есть одна вещь, которая сумеет заполнить пустоту моей говенной жизни. Эта вещь – победа! И мы вырвем ее вместе из хилых рук их замшелого генерала и педиков-офицеров. Ван Штерн испугался женщин? Так покажем ему, как сражаются настоящие мужчины!

МакЙоррен выдержал паузу, переводя дух и довольно наблюдая, как разгорается огонь в глазах его бойцов. А потом шепнул своему Черному:

– Прости, друг, так нужно…

Один могучий взмах двуручного меча – и гордый конь с рассеченной шеей валится на вытоптанную траву, украшая зелень багрянцем. Меч медленно опускается. Майстрем аккуратно вытирает клинок о свой килт.

– Я верю в вас, братья! Я верю в победу! Нашу победу! И потому я встану в один строй с вами и буду биться до последней капли алмарской крови!

Он вновь делает паузу и тяжеловесно, мощно, растягивая слова произносит:

– Как видите – выбора у меня уже нет.

По шокированным рядам идет гул, он переходит в яростный рев и толпа обреченных ветеранов вновь превращается в строй непобедимых бойцов, пришедших не умирать, но убивать.

– Вперед, други! Победа или…

***

«Чертов туман, почему эти мундирные придурки всегда выбирают для боя самое поганое время, сходились бы нормально – не раньше полудня, под жарким солнышком… Солдат они хотят сберечь, да кому какое дело сколько этих ливрейных лакеев с фузеями подохнет… Если у человека хватило мозгов встать в линию, ни на что другое он все равно не годен…»

Человек в маскировочном плаще лежал на небольшом холмике, расположенном в северной части Кловенбри, ему было холодно, брезентовая подстилка не спасала от ночной влаги, пробиравшей до костей даже через бурую кожаную куртку. От палой листвы несло гнилью, туман неимоверно раздражал, хотелось есть. Человека звали Гримлих Тарртангх, когда-то он был егерем, но уже несколько лет как перешел на службу алмарской тайной полиции. Теперь он был посланником смерти, неумолимым и безнаказанным – снайпером.

«Ничего, старик сказал – это последнее задание, чернявый не возражает, кокну кого надо, срублю бабла и сразу назад, в тепло инструкторского кресла, буду тренировать других дурачков хоть иногда попадать в яблочко. О, Крахот, почему мне не выдали охранения, хотя бы фланкеров послали. Хрена там, конспирация, незаметность, сиди теперь жопой в гнили и жди разъезда клетчатых, надо поскорей заканчивать и сваливать…»

Гримлих не отличался ни ростом, ни статью, в предках у него были лишь булочники да аптекари, и единственной причиной, по которой перед боем его удостоил аудиенции сам генерал, было одно его умение – Тарртангх не промахивался. Специально для него, с большим трудом и множеством бюрократических проволочек, тайная полиция достала из Сетрафии Мэри Джейн. Последняя была винтовкой, огромной и неповоротливой стальной дурой, со стволом не меньше двух метров в длину, весом в сорок полновесных фунтов, совершенно убийственным калибром и допотопным паровым механизмом, давно уже считавшимся нестабильным в стране победившего Пара. Снайпер обожал свою Мэри, несмотря даже на то, что за бой из нее можно было сделать всего один выстрел – потом необходимо было чистить, чинить, перебирать паровой механизм, всего этого Гримлих не умел. Он просто умел попадать в цель, в любую погоду, уверенно, с дистанции в два километра, которую также уверенно покрывала небывалая коническая пуля винтовки. Приклад, дополнительно оснащенный подушкой, надежно упирался в плечо, сошки обеспечивали устойчивость конструкции, но снайпер все равно знал, что отдачей ему скорее всего сломает ключицу. Все стоило того – целую ночь лежать неподвижно, зарывшись в ветки и листья, вздрагивать при грохоте копыт вражеских разъездов вдалеке, дышать в такт ветру, даже гадить под себя. Всего один залп – и он из наемного стрелка превратится в его превосходительство, в офицера, начальника. Папаша-булочник даже мечтать не мог, что его сын взлетит так высоко. Гримлиху не было дело до мятежников и их идеалов, ему было насрать на свое командование и высокую честь служения Императору, кто сражался, с кем, за что – все это было не важно, пока платили огромные деньги за чужие жизни. Рука с тонкими пальцами, более приличествующими музыканту, подкрутила оптический прицел – еще одно сетрафийское изобретение, прибавлявшее винтовке еще пять фунтов веса, дополненное имперскими магами. Через прицел мир прогрузился в оттенки зеленого, пронизав туман, магическое ночное зрение позволило увидеть светлые пятна человеческих колонн, фланкеров сменяли рассыпные цепи застрельщиков, тиоры колоннами выдвигались на поле брани, скучали на батареях артиллеристы, скакали с поручениями адъютанты, неспешно прохаживались перед полками офицеры мятежников. Посланник смерти готовился доставить жестокий дар.

«Так… Это МакБард, его сказано не трогать, не повезло парню – наверняка сделают из него пугало в назидание потомкам. Это не тот, слишком низкий чин… Не тот… Не тот… Ааа, вот и ты, мой маленький билетик в безбедное будущее, давай, маши руками, хватай меч, главное, ходи поменьше… Хорошо, вроде остановился… Эх. Коня за что же?!»

***

– Вперед, други! Победа или …

МакЙоррен так и не сумел закончить, пуля, пришедшая из предрассветной пустоты, навсегда прервала его речь. Голова знаменитого предводителя мятежников дернулась, в затылке появилась кровавая дырочка, за миг до этого вспыхнул и выгорел магический щит, не сумевший сдержать мощь удара. А долей секунды позже лицо ветерана взорвалось кровавыми брызгами, пуля прошла насквозь и впилась в бедро солдата первой линии, неудачно стоявшего прямо напротив командира. Почти сразу тело мертвого мятежника начало оседать, осколки костей, красноватый пудинг мозгов, кровь запутались в рыжей бороде и бакенбардах, упали на траву, смешавшись с кровью верного жеребца Майстрема. Черный и его хозяин ушли из жизни вместе.

Пехотная линия клановых воинов еще некоторое время продолжала кричать по инерции, не осознав, что произошло, потом замолк один, второй, будто моровое поветрие тишина распространилась по рядам и на несколько секунд завладела миром, а потом взорвалась горестными криками и воплями ужаса. Клановую пехоту обезглавили, лиши воли, лишили души. Всего одна пуля уже повернула весь ход сражения. Много позже, умирая от сифилиса, подхваченного от лучшей шлюхи столицы, Гримлих Тарртангх будет рассказывать своим внукам о том, что именно этой пуле они обязаны своим дворянским званием.

Благословенная жатва.

Поле Костей, бывшее Кловенбри, ночь милостиво укрыла тьмой и туманом сожженные деревни и груды мертвых тел, все еще не преданных земле, по мертвецам легко можно было определить, как происходило сражение. Там, где трупы лежали в навал, тиоры и алмарцы друг на друге, демонстрируя свойственное исключительно мертвым безразличие к тому, что нога бывшего недруга попала тебе в ухо, происходили рукопашные схватки. Там, где линию накрывал очередной залп противника, тела лежали неровными рядами несчастных, не имевших возможности двинуться вправо или влево, вынужденных безропотно смотреть в лицо гибели, без какой либо возможности избежать оной, кроме осечки чужого мушкета или неверного прицела. Встречались и отдельные мертвецы, там, где дрались егерские цепи застрельщиков, происходили кавалерийские схватки, просто падали замертво несчастные, не выдержавшие жары или давки. Теперь все это лишь тлен, испускающий в небытие, к небесам, где лишь безразличная Лунная Леди и садистски ухмыляющийся Хас, волны зловония.

Налетавший с гор ветер порой поднимал тучи пепла от селений Ронсбри и Беллоу, ставших самыми мрачными частями поля боя, где обессилевшие тиоры принимали волна за волной штурм торжествующих победителей. Там тела валялись на каждой улице, обугленные человеческие останки рядом с остовами сгоревших домов, белые кости под серой золой, и пепел, пепел к небесам. В Ронсбри все еще тлела церковь, а в Беллоу, пострадавшем чуть меньше, бродила по улицам седая женщина лет тридцати, она звала дочку, уже много дней.

В темноте из земли страшными знаками войны выступали сломанные копья, брошенные мушкеты, обломки знамен и звеневшие на ветру цепями освийские штандарты. Скрипели колесами на ветру перевернутые лафеты. Где-то завывали и перерыкивались волки, глодавшие подгнившую плоть, и тысячи мертвых глаз смотрели в небо или землю, или на пылавший вдали, в скалах, замок МакБарда, одного из главных виновников побоища.

Трупоед был занят, он остервенело вгрызался в распоротое брюхо мертвой кобылы, чавкали мощные, с вытянувшимися в иглы зубами, челюсти, мелькали загребающие гнилую плоть ладони, с огромными, ороговелыми ногтями. Когда-то это был алмарский солдат, сейчас его можно было опознать лишь по остаткам красного мундира и кивера, плотно затянутого под окостеневшим подбородком, последний шутовски болтался, совершенно неуместный на тощей твари, из хребта которой выступали шипы, руки и ноги вытянулись и скрючились, а в глазах горел зеленый огонь посмертного безумия.

Иоганн не собирался давать твари шанса. Выстрел заставил трупоеда обернуться, тварь взвыла и, разглядев во тьме врага, бросилась к обидчику, не обращая внимания на жгучую боль, наносимую серебряной пулей, засевшей под лопаткой. Охотник на монстров рванул навстречу, трупоед был быстрее и подвижней, но он был далеко не первым, даже этой ночью. Первый взмах двуручного меча и левая рука твари, перерубленная, с сухим треском летит прочь. От второго удара мертвяк почти уклонился, меч лишь разрубил завязки кивера и нелепое украшение свалилось на грязную траву. Только длина меча, выставленного перед собой на вытянутых руках, позволила избежать живому бойцу ответной атаки мертвеца, тварь сама нанизала себя на сталь. Резкий удар ногой, чтобы отбросить монстра, чьи неестественно длинные руки почти дотянулись до лица, и новый взмах меча, с полуоборота, по дуге. Меч рассек гнилую грудь врага, возвратным же движением Иоганн прервал яростный выпад немертвой твари и глубокого врубил свое оружие в горло противника. Еще два завершающих удара – и все было кончено, мертвец пару раз конвульсивно дернулся, царапая когтями землю, и затих грудой окончательно дохлой плоти. Иоганн воткнул двуручный меч в землю и ухмыльнулся, не без самодовольства, затем резко вырвал из ножен саблю и быстрым выпадом вогнал клинок в голову зомби-тиора, оружие пробило глаз существенно менее опасного, чем трупоед, противника и вышло через гнилой затылок, в отверстие от пули. Второй мертвец покачнулся и упал навзничь, сверкнув посеревшим килтом. Охотник на монстров покачал головой и, привычно вытерев саблю куском промасленной ткани, которую тут же выкинул, начал поливать оба тела маслом.

Уже три дня Иоганн объезжал Кловенбри. Приходилось, презрев опасность и основные заповеди охоты на монстров, вступать на Поле Костей с вечерней зари и всю ночь под светом масляного фонаря бродить по скорбной равнине, выискивая признаки некротической скверны. На таком огромном пространстве иначе было нельзя, на поле была тысяча мест, где «новорожденные» мертвяки могли скрываться от губительных лучей солнца. Плоды больших сражений вызревают быстро, но все же первые две ночи прошли спокойно – охотник скитался по обугленным трактирам и заброшенным фермам, заходил в сожженные селения, но везде встречал лишь неподвижные тела, не подававшие признаков нежизни. Но этой ночью он ощутил перелом – время пришло, страшные плоды войны поднялись от грязной тверди, восстали от зыбкого сна неупокоенных душ и бросились пожирать мертвечину.

Охота оказалась продуктивной, два трупоеда и четверо слабых зомби – иногда охотникам на монстров приходилось месяцами выслеживать такую добычу. А тут – все за одну ночь. Иоганн знал – дальше будет больше, пока трупы не убрали, а поле не освятили, мертвецы продолжат вставать. Но не этих тварей искал он, блуждая по Полю Костей, он искал другой битвы, судьба же распорядилась пока иначе – мертвый кирасир оставался неуловим и недосягаем для противника.

С рассветом Кловенбри преображалось, от Шанкенни и окрестных деревень тянулись на поле крестьянские телеги, нередко сопровождаемые солдатами, крались по бездорожью зашуганные мародеры, лелеявшие мечту присвоить имущество безответных мертвецов, выдвигались на патрулирование драгунские разъезды. Задачей последних как раз было не допустить поругания и тем паче вредного для полковой казны разграбления имущества мертвецов.

Оливия или Росинка – выторгованная у Вилли старая лошадка – привычно трусила по знакомой дороге в сторону города, ее, слепую на один глаз и глуховатую, совершенно не смущали притороченные к седлу головы мертвецов, за которые новый хозяин собирался выручить немного золота, лошадиную голову занимали смутные мысли об овсе, теплом стойле и долгом сне. Шагая рядом с натруженным животным, Иоганн в очередной раз вспоминал ее прошлого владельца.

«– И это, по-твоему, лошадь? – кричал раздосадованный «покупатель», рассматривая пегое приобретение, флегматично жевавшее порожный клевер.

– Да ладно тебе, парень! Это отличное животное! Между прочим – моя старая боевая подруга!

– Ты же служил в морской пехоте?!

– Ну да, но на берегу-то кто-то должен был мой скарб таскать. Вот она в обозе и старалась. Где ты еще найдешь такую замечательную и опытную лошадь?

– Ну да, где ж я еще такую найду – таких обычно давно уже на мясо пускают!

– Ну вот, ты ее обидел, – прошипел Каллаган, поглаживая разволновавшееся животное по холке. – Тише, тише, милая, этот дебил не со зла, ему чудища просто мозги давно отбили. Не хочешь – не бери, могу вернуть залог.

– Ну уж нет, – яростно замахал головой охотник, – зря я что ли столько времени трупы тягал?!»

Примерно так и началась «боевая» дружба Иоганна с его новой четвероногой подругой. Мягкий норов и полное презрение к мертвецам, что ходячим, что лежачим, сделало Оливию и впрямь полезной союзницей в прогулках по Полю Костей.

– Эй, ты!

Хриплый возглас вырвал усталого охотника из царства свежих воспоминаний. Четверо драгун в красной форме самым недружелюбным образом перегородили путь Иоганна. Говорил унтер-офицер с рябой мордой и пышными усами. Остальные трое неспокойно и вызывающе поглаживали карабины, мол, нишкни мне тут.

– Меня зовут Иоганн, господин лейтенант, – охотник остановился и с ходу повысил собеседника на несколько званий, не помогло.