В полночь Эллен Уэст возвращалась домой с серебряной свадьбы Поллоков. Она немного задержалась после ухода других гостей, чтобы помочь седой новобрачной вымыть посуду. Расстояние от дома Поллоков до дома Уэстов было небольшим, а дорога хорошей, так что Эллен наслаждалась прогулкой при свете луны.
Званый ужин оказался очень приятным. Эллен, которая уже много лет не была ни на одной вечеринке, получила от него большое удовольствие. Все гости принадлежали к прежнему кружку ее знакомых, и не было никакой назойливой молодежи, которая могла бы испортить особую атмосферу этой встречи, поскольку единственный сын Поллоков учился в колледже, вдали от дома, и не смог приехать на праздник. Норман Дуглас также был среди гостей, и они впервые за много лет встретились в компании, хотя она уже видела его раз или два в церкви в ту зиму. Встреча не пробудила в сердце Эллен даже намека на нежное чувство. Она давно удивлялась - если ей вообще случалось подумать о своем прежнем поклоннике, - как мог он когда-то нравиться ей и как могла она так расстраиваться из-за его внезапной женитьбы. Но ей, пожалуй, было приятно снова встретиться с ним. За прошедшие годы она успела забыть, как может волновать и бодрить его общество. Никакая вечеринка не могла оказаться скучной, если на ней присутствовал Норман Дуглас. Его появление на свадьбе всех удивило. Было хорошо известно, что он давно никуда не ходит. Поллоки пригласили его, так как он был гостем на их свадьбе двадцать пять лет назад, но даже не предполагали, что он примет приглашение. К праздничному ужину он пришел со своей троюродной сестрой Эми Аннеттой Дуглас и казался весьма предупредительным по отношению к ней. Но затем Эллен, сидевшая за столом напротив него, вступила с ним в оживленный спор о чем-то... спор, из которого, несмотря на все громкие возгласы и добродушные подтрунивания ее противника, уверенно вышла победительницей. Она так спокойно и так умело взяла верх над Норманом, что он после этого замолчал минут на десять. Затем, пробормотав в свою рыжую бороду: «Горяча, как всегда... горяча», он принялся дразнить Эми Аннетту. Та только глупо хихикала, выслушивая его колкости, на которые Эллен ответила бы тем же.
Все эти подробности Эллен с удовольствием перебирала в памяти по дороге домой. Морозный воздух искрился в лунном свете. Под ногами скрипел снег. Внизу, в долине, лежал Глен, а за ним белела гавань. В кабинете дома священника горел огонек. Значит, Джон Мередит уже ушел домой. Предложил ли он Розмари выйти за него? И чем объяснила Розмари свой отказ? Эллен понимала, что никогда не узнает об этом, хотя ее снедало любопытство. Она была уверена, что сестра ничего не расскажет, а расспрашивать ее казалось невозможным. Следовало удовлетвориться самим фактом отказа. В конце концов, это было единственное, что имело значение.
- Надеюсь, у него хватит ума по-прежнему иногда заходить к нам и поддерживать знакомство, - сказала она себе. Она очень не любила оставаться одна, и «мысли вслух» были одной из уловок, позволявших ей скрасить нежеланное одиночество. - Это ужасно, когда нет мыслящего мужчины, с которым можно иногда поговорить. А ведь вполне вероятно, что он никогда больше даже не подойдет к нашему дому. Вот и Норман Дуглас тоже... нравится мне этот мужчина, и я была бы совсем не прочь время от времени вступать с ним в ожесточенные споры. Но он никогда не посмеет зайти к нам из опасения, что люди подумают, будто он снова ухаживает за мной... из опасения, что я сама могу так подумать... хотя он теперь для меня посторонний, которого я знаю даже меньше, чем Джона Мередита. Неужели мы с ним когда-то были влюблены друг в друга? Это кажется сном.
Ну а теперь в Глене есть только двое мужчин, с которыми мне хотелось бы иногда поговорить... но из-за возможных сплетен и этого дурацкого ухаживания я вряд ли когда-нибудь снова увижу одного или другого. Я вполне могла бы, - сказала Эллен, обращаясь к неподвижным звездам с подчеркнутой язвительностью, - вполне могла бы создать куда более разумный мир, чем этот!
У своих ворот она приостановилась, неожиданно ощутив неясную тревогу. В гостиной все еще горел свет, и по шторам двигалась тень женщины, беспокойно расхаживавшей взад и вперед. Почему Розмари не спит в такой поздний час? И почему она бродит как безумная?
Эллен бесшумно вошла в дом. Когда она открыла дверь в переднюю, из гостиной ей навстречу вышла Розмари, разрумянившаяся и задыхающаяся. Вся ее фигура дышала напряжением и страстным волнением.
- Почему ты не в постели, Розмари? - спросила Эллен.
- Входи скорее, - сказала Розмари взволнованно. - Я хочу что-то тебе сказать.
Эллен спокойно сняла шаль и галоши и последовала за сестрой в теплую, освещенную камином комнату. Там она остановилась, положив руку на стол, и ждала.
Суровая и чернобровая, она выглядела по-своему очень красивой. Новое черное бархатное платье со шлейфом и удлиненным вырезом, которое она сшила специально для серебряной свадьбы Поллоков, выгодно подчеркивало ее величественную массивную фигуру. На шее у нее было великолепное янтарное ожерелье, семейная реликвия. Морозный воздух нарумянил ей щеки до ярко-алого цвета. Но ее стальные голубые глаза были такими же ледяными и жестокими, как небо в зимнюю ночь. Она стояла и ждала в суровом молчании, которое Розмари смогла нарушить, лишь сделав над собой отчаянное усилие.
- Эллен, мистер Мередит был здесь сегодня вечером.
- И что же?
- И... и., он предложил мне выйти за него замуж.
- Я этого ожидала. Разумеется, ты ему отказала?
- Нет.
- Розмари! - Эллен стиснула руки и невольно сделала шаг вперед. - Ты хочешь сказать, что приняла его предложение?
- Нет... нет.
Эллен вновь овладела собой.
- Что же тогда ты сделала?
- Я... я попросила его дать мне несколько дней, чтобы все обдумать.
- Не понимаю, зачем это было нужно, - сказала Эллен с холодным презрением, - когда ты можешь дать ему лишь один ответ.
Розмари умоляюще протянула руки.
- Эллен, - сказала она в отчаянии, - я люблю Джона Мередита... я хочу стать его женой. Пожалуйста, освободи меня от того обещания.
- Нет, - сказала Эллен безжалостно, так как почти умирала от страха.
- Эллен... Эллен...
- Послушай, - перебила Эллен. - Я не просила тебя ничего обещать. Ты сама это предложила.
- Я знаю... знаю. Но я не думала тогда, что когда-нибудь снова полюблю.
- Ты предложила дать это обещание, - продолжила Эллен, не смягчившись. - Ты дала его на Библии нашей матери. Это было не просто обещание... это была клятва. Теперь ты хочешь нарушить ее.
- Я лишь прошу тебя освободить меня от нее, Эллен.
- Я этого не сделаю. Обещание есть обещание - я так считаю. Я не намерена освобождать тебя от него. Нарушь свое обещание... стань клятвопреступницей, если хочешь... но моего согласия на это не будет.
- Ты очень сурова ко мне, Эллен.
- Сурова к тебе! А что будет со мной? Ты хоть подумала, каково будет мне одной, если ты уйдешь от меня? Я не вынесу одиночества... я сойду с ума. Я не могу жить одна. Разве я не была тебе хорошей сестрой? Разве я хоть в чем-нибудь шла против твоих желаний? Разве я не потакала тебе во всем?
- Конечно... конечно.
- Тогда почему ты хочешь покинуть меня ради этого мужчины, которого ты всего год назад и в глаза не видела?
- Я люблю его, Эллен.
- «Люблю»! Ты говоришь как школьница, а не как женщина средних лет. Он не любит тебя. Ему нужна экономка и гувернантка. И ты не любишь его. Ты просто хочешь сделаться «миссис»... ты одна из тех слабохарактерных женщин, которые считают позором быть зачисленными в категорию старых дев. Вот и все, что тут можно сказать.
Розмари вздрогнула. Эллен не могла или не хотела понять. Спорить с ней было бесполезно.
- Так ты не освободишь меня от обещания, Эллен?
- Нет. И я не хочу больше говорить об этом. Ты обещала, и тебе придется сдержать слово. Вот и все. Иди спать. Посмотри на часы! Ты ужасно романтична и слишком возбуждена. Завтра ты будешь разумнее. Во всяком случае, чтобы я больше не слышала об этих глупостях. Иди.
Розмари ушла без единого слова, бледная и подавленная. Эллен несколько минут возбужденно расхаживала по комнате, а затем остановилась возле кресла, в котором спокойно проспал весь вечер Сент-Джордж. Невольная улыбка появилась на ее мрачном лице. Был только один момент в ее жизни - смерть матери, - когда Эллен не могла разбавить трагедию комедией. Даже в те давние тяжелые дни, когда Норман Дуглас, если можно так выразиться, «бросил» ее, она смеялась над собой так же часто, как плакала.
- Я думаю, кое-кто будет дуться, Сент-Джордж. Да, Сент, я предполагаю, нас ждет несколько неприятных, унылых дней. Что ж, мы переживем их, Джордж. Мы справлялись с глупыми детьми и прежде, Сент. Розмари подуется немного... а потом это пройдет... и все будет как прежде, Джордж. Она обещала... и ей придется сдержать обещание. И это мое последнее слово - больше я ничего не скажу на эту тему ни тебе, Сент, ни ей, ни кому-либо другому.
Но Эллен лежала в постели разгневанная и не могла заснуть до утра.
Однако Розмари не стала «дуться». На следующий день она была бледна и молчалива, но никакой другой перемены в ее поведении Эллен не заметила. Она явно не держала зла на Эллен.
Погода была плохой, штормило, так что ни одна из них даже не заговорила о том, чтобы пойти в церковь. После обеда Розмари закрылась в своей комнате и написала записку Джону Мередиту, Она была не настолько уверена в себе, чтобы сказать «нет» при личной встрече. Несомненно, у него возникло бы подозрение, что она говорит это «нет» неохотно, и он не смирился бы с отказом, а она чувствовала, что не вынесет просьб или уговоров. Она должна внушить ему мысль, что он безразличен ей, и сделать это можно было только в письме. Она написала ему самый церемонный, самый холодный отказ, какой только можно вообразить. Едва ли его можно было считать любезным, и он явно не мог оставить никаких надежд даже самому смелому влюбленному... а Джон Мередит был отнюдь не самым смелым.
Он замкнулся в себе, обиженный и униженный, после того как прочел письмо Розмари на следующий день в своем пыльном кабинете. Но вслед за чувством унижения к нему пришло ужасное осознание того, как много он потерял. Прежде он думал, что любит Розмари не так сильно, как любил Сесилию. Теперь, когда он потерял ее, ему стало ясно, что его любовь была такой же сильной. Розмари была для него всем... всем! И он должен полностью вычеркнуть ее из своей жизни. Даже дружба была теперь невозможна. Будущая жизнь тянулась перед его мысленным взором невыносимо унылой и тусклой полосой. Он должен жить дальше... была работа... дети... но душа его не лежала ни к какому занятию. Опустив голову на руки, он сидел один весь вечер в своем темном, холодном, неуютном кабинете. А в сером доме на холме у Розмари болела голова, и она рано ушла спать, после чего Эллен, обращаясь к Сент-Джорджу, выражавшему мурлыканьем свое презрение к глупому человечеству, которое не понимает, что самое важное в жизни - это мягкая подушка, заметила:
- Что делали бы женщины, Сент-Джордж, если бы не существовало такого удобного предлога, как головная боль? Но ничего страшного, Сент. Следующие несколько недель мы будем закрывать на это глаза. Признаюсь, что мне самой неловко, Джордж. Такое чувство, будто я утопила котенка. Но она обещала, Сент... и она сама предложила дать то обещание, Джордж.
ГЛАВА 23
Клуб «Хорошее поведение»
Дождик шел весь день - легкий, ласковый, красивый весенний дождик, который, казалось, шептал о появившихся перелесках и пробуждающихся фиалках. Весь день гавань, залив и прибрежные луга смутно виднелись сквозь жемчужно-серую дымку. Но к вечеру дождик прекратился, а дымку ветром унесло в море. Облака усеяли небо над гаванью, словно маленькие огненные розочки. Вдали, за гаванью, на фоне буйного великолепия бледно-желтых нарциссов и красного клевера темнели холмы. Огромная серебристая вечерняя звезда стояла над гаванью, словно страж. Свежий, веселый, недавно поднявшийся ветерок приносил из Долины Радуг смолистый запах хвои и мокрого мха. Ветерок тихонько напевал в старых елях вокруг кладбища и трепал великолепные кудри Фейт, которая сидела на надгробии Хезекаи Поллока, обняв одной рукой Мэри Ванс, а другой - Уну. Напротив них на другом могильном камне сидели Карл и Джерри, и все они были полны озорства после долгого дня, проведенного взаперти из-за дождя.
- Воздух прямо-таки сияет, правда? Так хорошо его промыло дождем, - сказала Фейт радостно.
Мэри Ванс взглянула на нее мрачно. То, что Мэри знала или воображала, будто знает, давало ей все основания считать, что Фейт слишком уж весела и беззаботна. Мэри собиралась высказаться... и высказаться прежде, чем отправиться домой. Миссис Эллиот послала ее со свежими яйцами в дом священника и разрешила задержаться там не дольше получаса. Эти полчаса почти истекли, так что Мэри, решительно вытянув поджатые под себя и затекшие ноги, неожиданно сказала:
- Что там воздух... Послушайте-ка, что я вам скажу. Вам надо срочно исправляться - непременно надо. Вы ужасно ведете себя этой весной. Я пришла сюда сегодня специально, чтобы вам это сказать. Что о вас рассказывают - просто ужас!
- Да что мы такое на этот раз сделали? - воскликнула Фейт в изумлении, снимая руку с плеча Мэри. Губы Уны задрожали, а ее чувствительная душа замерла. Мэри всегда высказывалась с такой жестокой прямотой. Джерри вызывающе засвистел. Он хотел показать Мэри, что не желает слушать ее поучения. Уж ее-то их поведение никак не касается. Какое она право имеет выговаривать им за их манеры?
- Что вы такое сделали? Да вы все время что-нибудь такое делаете, - продолжила Мэри. - Как только разговоры о вашей очередной выходке затихают, вы тут же выкидываете какой-нибудь новый номер, и все опять говорят только о вас. Мне кажется, вы понятия не имеете, как должны вести себя дети священника!
- Может быть, ты нам об этом расскажешь, - предложил Джерри с убийственным сарказмом.
Сарказм не произвел на Мэри впечатления.
- Я вполне могу рассказать вам, что произойдет, если вы не научитесь себя вести. Приходское собрание попросит вашего отца подать в отставку. Вот так-то, мистер Джерри-всезнайка. Вдова Алека Дейвиса прямо сказала это миссис Эллиот. Я сама слышала. Я всегда навостряю уши, когда миссис Дейвис приходит к чаю. Она сказала, что вы все становитесь все хуже и что, хотя ничего иного и нельзя ожидать от детей, которых некому воспитывать, вряд ли прихожане захотят долго с этим мириться и надо что-то делать. Методисты не перестают хохотать над вашими выходками, а это задевает чувства пресвитериан. Она говорит, что вам нужна хорошая порция березовой розги. Боже мой, если бы от порки люди делались лучше, я уже давно была бы святой. Я это вам говорю не потому, что хочу вас обидеть. Мне вас жаль, - Мэри сумела вложить в эти слова безмерное снисхождение. - Я-то понимаю, что у вас мало шансов исправиться при сложившемся положении. Но другие, в отличие от меня, не так охотно принимают это в расчет. Мисс Дрю говорит, что в прошлый раз Карл пришел на занятия в воскресную школу с лягушкой в кармане и что она прыгнула, когда мисс Дрю слушала ответы. Мисс Дрю говорит, что не хочет больше преподавать в вашем классе. Почему ты не держишь своих носикомых дома?
- Да я сразу же затолкал ее обратно в карман, - сказал Карл. - Она никому не причинила вреда - бедная маленькая лягушечка! И очень хорошо, если эта противная Джейн Дрю откажется от нашего класса. Терпеть ее не могу. У ее собственного племянника лежал в кармане кусок грязного табака, и он предлагал всем дать пожевать, пока староста Клоу читал молитву. Я думаю, это похуже, чем лягушка.
- Нет, лягушки хуже, потому что никак не ждешь увидеть их в школе. Они вызывают больше суматохи. И к тому же ее племянника не уличили в том, что он жевал табак... А вдобавок это соревнование в молитвах, которое вы устроили на прошлой неделе, - оно вызвало ужасный скандал. Все только об этом и говорят.
- Блайты участвовали в соревновании наравне с нами, - воскликнула Фейт негодующе. - И вообще это соревнование Нэн Блайт придумала. А Уолтер получил приз.
- Ну, все равно идею приписали вам. Все было бы, пожалуй, не так плохо, если бы только вы не устроили это соревнование на кладбище.
- Мне кажется, что кладбище - самое подходящее место для того, чтобы помолиться, - возразил Джерри.
- Дьякон Хазард проезжал мимо, когда вы молились, - сказала Мэри, - и он видел и слышал тебя, когда ты стоял, сложив руки на животе, и громко стонал после каждой фразы. Он решил, что ты именно его передразниваешь.
- Так оно и было, - заявил ничуть не обескураженный Джерри. - Только я, разумеется, не знал, что он проезжал мимо. Такое уж неудачное совпадение. Я не молился по-настоящему... знал, что мне ни за что приз не получить. Так что я просто решил воспользоваться случаем и развлечься. Вот Уолтер Блайт умеет здорово молиться. Он молится не хуже нашего папы.
- Из нас четверых только Уна действительно любит молиться, - заметила Фейт задумчиво.
- Что ж, если молитвы так возмущают людей, мы не должны молиться, - вздохнула Уна.
- Ерунда! Молитесь, сколько хотите, только не на кладбище... и не превращайте это в забаву. Вся беда в том, что вы сделали из молитвы игру... ну и в том, что пьете чай на могильных плитах.
- Мы не пили чай.
- Ну тогда, наверное, пускали мыльные пузыри. Что-то вы точно делали. На той стороне гавани люди уверяют, будто вы пили чай, но я готова поверить вам на слово, что это не так. Но вы использовали надгробие как стол.
- Ну, Марта не позволила бы нам пускать мыльные пузыри в доме. Она была ужасно сердита в тот день, - объяснил Джерри. - А из этой каменной плиты вышел такой отличный стол.
- А до чего пузыри получались красивые! - воскликнула Фейт, и ее глаза засияли при этом воспоминании. - В них отражались деревья, и холмы, и гавань, и казалось, что это маленькие сказочные миры, а когда мы стряхивали их с трубочек, они улетали с нашего холма в Долину Радуг.
- Все полетели туда, кроме одного, который поднялся вверх и лопнул на шпиле методистской церкви, - добавил Карл.
- Я рада, что мы хоть один раз получили такое удовольствие, прежде чем узнали, что пускать мыльные пузыри нехорошо, - сказала Фейт.
- Да не было бы в этом ничего плохого, если бы вы пускали их на лужайке, - нетерпеливо сказала Мэри. - Я, похоже, не в силах вколотить в ваши головы хоть каплю здравого смысла. Вам тыщу раз говорили, что вы не должны играть на кладбище. Методисты очень чувствительны на этот счет.
- Мы забываем, - печально вздохнула Фейт. - А лужайка перед домом такая маленькая... и там столько гусениц... и кустов полно, и всего остального. А бегать все время в Долину Радуг мы не можем... так куда же нам деваться?
- Людей возмущает то, что вы делаете на кладбище. Было бы ничего, если бы вы просто сидели тут и тихо разговаривали - вот как мы сейчас. Ну, не знаю, что из этого всего выйдет, но знаю, что староста Уоррен собирается поговорить об этом с вашим папашей. Дьякон Хазард - его родственник.
- Я не хотела бы, чтобы они из-за нас беспокоили папу, - сказала Уна.
- Ну, люди считают, что ему следовало бы самому немного больше беспокоиться о вас. Я-то так не считаю... я его понимаю. Он сам в некоторых отношениях ребенок... вот он кто, и ему так же отчаянно, как вам, нужен кто-нибудь, кто приглядел бы за ним. Что ж, может быть, скоро у него и появится кое-кто, если то, что болтают, не вранье.
- Что ты хочешь сказать? - спросила Фейт.
- А вы сами не знаете... честно? - прямо взглянула на нее Мэри.
- Нет, не знаем. Да о чем ты говоришь?
- Ну, вы прямо невинные младенцы, честное слово. Да все об этом только и говорят. Ваш папаша постоянно ходит с визитами к Розмари Уэст. Она-то и станет вашей мачехой.
- Я в это не верю, - воскликнула Уна, вспыхнув ярким румянцем.
- Ну, сама я точно этого не знаю. Я сужу по тому, что люди говорят. Я не утверждаю, что это факт. Но это было бы хорошо. Розмари Уэст заставила бы вас по струнке ходить, если бы поселилась в вашем доме, - я готова об заклад побиться, - даром что она с виду такая милая и улыбчивая. Они всегда такие, пока их не раскусишь. Но вам нужен кто-то, кто стал бы вас воспитывать. Вы позорите вашего папашу, и я ему сочувствую. Я всегда была высокого мнения о нем с того вечера, когда он так хорошо со мной поговорил. Я с тех пор ни разу не выругалась и не соврала. И я очень хотела бы видеть, что он счастлив и ему удобно, и все пуговицы у него пришиты, и завтрак приличный, и обед, и вас, молодняк, кто-то пообтесал, и эту старую ведьму Марту поставил на место. Как она смотрела на яйца, которые я ей сегодня принесла. «Надеюсь, - говорит, - они свежие». Мне ужасно захотелось, чтобы они оказались тухлыми. Но вы посмотрите, что она даст вам, включая вашего папашу, на завтрак. Бузите, если яиц не даст! Вам их прислали, чтобы вы их съели... но я старой Марте не доверяю. Она вполне может стравить их своему коту.
Мэри, утомившись после долгой речи, умолкла, и на кладбище ненадолго воцарилось молчание. Мередитам не хотелось говорить. Они обдумывали новые и не особенно приятные новости, которые принесла им Мэри. Джерри и Карл были несколько ошеломлены. Но, в конце концов, какое это имело значение? К тому же, вполне вероятно, во всех этих сплетнях не было ни слова правды. Фейт, пожалуй, даже обрадовалась. И только Уна была глубоко расстроена. Ей хотелось уйти куда-нибудь и поплакать.
«Будут ли звезды в моем венце?» - запел методистский хор, начиная очередную репетицию в методистской церкви.
- Я хотела бы три звезды в моем венце, - сказала Мэри, чьи познания в теологии значительно расширились, с тех пор как она поселилась у миссис Эллиот. - Именно три... как в диадеме... большая посередине и по маленькой с каждой стороны от нее.
- А души тоже разного размера? - спросил Карл.
- Конечно. У младенцев они наверняка меньше, чем у взрослых... Ну, ребята, темнеет, мне надо сматываться домой. Миссис Эллиот бывает недовольна, если я остаюсь на улице, после того как стемнело. Когда я жила у миссис Уайли, что темнота, что свет - все было едино. Разницы между ними для меня было не больше, чем для серой кошки. Теперь кажется, что все это было сто лет назад... Ну, так подумайте о том, что я сказала, и постарайтесь вести себя как следует - ради вашего папаши. Уж я-то всегда вас поддержу и встану на вашу защиту - в этом можете быть твердо уверены. Миссис Эллиот говорит, что еще не видела человека, который так стоял бы за друзей, как я. Я ужасно надерзила вдове Алека Дейвиса, когда она на вас жаловалась, и миссис Эллиот потом мне за это дала здоровый нагоняй. У прекрасной Корнелии язык что бритва, будьте уверены. Но все же в глубине души она была довольна, потому что терпеть не может старую Китти Дейвис и очень любит вас. Уж я-то людей насквозь вижу.
Мэри, чрезвычайно довольная собой, важно удалилась, оставив на кладбище довольно унылую маленькую компанию.
- Мэри Ванс всегда говорит что-нибудь неприятное, когда приходит, - с возмущением сказала Уна.
- Уж лучше бы мы оставили тогда ее умирать с голоду в сарае, - мстительно пробормотал Джерри.
- Нехорошо так говорить, Джерри, - упрекнула его Уна.
- Слава дурна, так хоть жизнь весела! - отозвался не желающий раскаяться Джерри. - Если люди говорят, что мы такие плохие, давайте будем плохими.
- Не надо! Это повредит папе! - взмолилась Фейт.
Джерри смущенно поежился. Он обожал отца. Окно кабинета не было занавешено, и дети могли видеть мистера Мередита, сидевшего за письменным столом. Он явно не читал и не писал, а просто сидел, подперев голову руками, и было во всей его позе что-то, говорившее об усталости и унынии. Дети внезапно почувствовали это.
- Боюсь, кто-нибудь жаловался ему на нас сегодня, - сказала Фейт. - Хорошо бы нам все-таки удалось вести себя так, чтобы люди про нас ничего не болтали. Ой... Джем! Как ты меня напугал!
Джем Блайт, незаметно подошедший к могильной плите, сел рядом с девочками. Он обыскал всю Долину Радуг, и ему повезло - он нашел первую маленькую гроздь белых звездочек земляничника для матери. С его приходом дети священника погрузились в молчание. Джем слишком повзрослел в эту весну. Он готовился к вступительным экзаменам в учительскую семинарию и оставался в школе после занятий на дополнительные уроки вместе с другими старшими учениками. И все вечера у него тоже отнимала учеба, так что он теперь редко присоединялся к остальным в Долине Радуг. Он, казалось, постепенно уходил от них в страну взрослых.
- Что с вами всеми сегодня? - спросил он. - Какие-то вы невеселые.
- Невеселые, - печально согласилась Фейт. - Тебе бы тоже было не очень весело, если бы ты узнал, что позоришь собственного отца и что все говорят о твоем ужасном поведении.
- А теперь-то кто говорит о вашем поведении?
- Все... так Мэри Ванс сказала. - И Фейт принялась изливать свои горести сочувствующему Джему. - Понимаешь, - заключила она печально, - нас некому воспитывать. И потому мы попадаем во всякие истории, а люди думают, что мы испорченные.
- Почему бы вам самим себя не воспитывать? - предложил Джем. - Я скажу вам, что нужно сделать. Создайте клуб «Хорошее поведение» и наказывайте себя каждый раз, когда сделаете что-нибудь плохое.
- Отличная идея! - воскликнула Фейт, пораженная простотой решения вопроса. - Но, - добавила она печально, - наши поступки, в которых мы не видим совершенно ничего дурного, другим людям кажутся просто ужасными. Как мы узнаем, что хорошо и что плохо? Мы не можем постоянно беспокоить папу такими вопросами... да к тому же его часто нет дома.
- В большинстве случаев вы могли бы сами во всем разобраться, если бы только, прежде чем что-то сделать, подумали и спросили себя, что скажут об этом прихожане, - сказал Джем. - Беда в том, что вы всегда действуете слишком поспешно и совсем не думаете о последствиях. Мама говорит, что вы слишком горячие и порывистые, точно такие, какой была в детстве она сама. Клуб «Хорошее поведение» помог бы вам научиться заранее обдумывать свои поступки, если бы вы честно и справедливо наказывали себя всякий раз, когда нарушите правила. Только наказывать себя вам пришлось бы сурово, а иначе - никакой пользы.
- Пороть друг друга?
- Я не это имел в виду. Вам пришлось бы придумывать разные способы наказания - соответственно тому или иному проступку. Вам не надо было бы наказывать друг друга... каждый наказывал бы себя сам. Я читал о таком клубе в книжке. Вы могли бы попробовать и посмотреть, как это работает.
- Давайте попробуем! - сказала Фейт, и, когда Джем ушел, все, подумав, согласились, что попробовать стоит. - Если что-то идет не так, как надо, мы просто должны взяться за дело и все исправить, - сказала Фейт решительно.
- Главное - во всем быть честными и справедливыми, как Джем говорит, - заявил Джерри. - В нашем клубе мы будем сами себя воспитывать - раз уж некому за это взяться. Нет смысла заводить кучу правил. Заведем одно, но каждый, кто его нарушит, должен будет понести серьезное наказание.
- Но какое?
- Потом придумаем, когда клуб уже начнет действовать. Каждый вечер мы будем проводить здесь, на кладбище, заседание клуба и обсуждать события прошедшего дня, и, если решим, что сделали что-то нехорошее или чем-то опозорили отца, тот, кто это сделал или отвечает за это, будет наказан. Это единственное правило. Мы все вместе выберем наказание... оно должно соответствовать тяжести преступления, как говорит мистер Флэгг. И тот, кто виноват, обязан подчиниться приговору, не пытаясь увильнуть от наказания. До чего интересно будет! - заключил Джерри, предвкушая отличную забаву.
- Это ты предложил пускать пузыри на кладбище, - напомнила ему Фейт.
- Но это было до того, как мы создали клуб, - сказал Джерри поспешно. - Начинаем с этого вечера.
- А если мы не сможем договориться, что правильно или каким должно быть наказание? Вдруг двое из нас будут думать так, а двое по-другому. В таком клубе должно быть пять членов.
- Мы попросим Джема Блайта стать третейским судьей. Он самый справедливый мальчишка в Глене. Но я думаю, что в большинстве случаев мы сами разберемся в своих делах. Лучше держать существование нашего клуба по возможности в секрете. Ни словечка Мэри Ванс! А то она захочет вступить, чтобы нас воспитывать. - Я думаю, - сказала Фейт, - нет смысла портить каждый день наказаниями. Давайте заведем для них один день недели.
- Тогда лучше выбрать для этого субботу, когда не надо идти ни в школу, ни в церковь, - предложила Уна.
- Испортить единственный выходной в неделю! - воскликнула Фейт. - Ну уж нет! Давайте пятницу! Все равно это постный день, когда у нас к обеду рыба, а мы все ее терпеть не можем. Пусть уж все неприятности сваливаются на нас в один день. Тогда мы сможем весело проводить все остальные дни.
- Глупости! - авторитетно заявил Джерри. - Такая система вообще работать не будет. Лучше мы будем наказывать друг друга каждый день, чтобы начинать новый без грехов. Ну, мы все понимаем, на что идем, правда? Создаем клуб «Хорошее поведение» с целью воспитать самих себя. Мы согласны наказывать себя за плохое поведение и всегда останавливаться, прежде чем сделаем что-нибудь - неважно что, - и спрашивать себя, не повредит ли это как-то отцу, а любой, кто увильнет от наказания, будет исключен из клуба и никогда больше не получит права играть с остальными в Долине Радуг. В случае споров Джем. Блайт будет третейским судьей. Так что больше не таскать живность в воскресную школу, Карл, и не жевать смолу на публике, мисс Фейт, - уж пожалуйста!
- И не передразнивать молящихся старост и дьяконов, и не ходить на молитвенные собрания методистов, - отозвалась Фейт.
- Ну-ну, нет ничего плохого в том, чтобы сходить на молитвенное собрание методистов, - запротестовал удивленный Джерри.
- Миссис Эллиот говорит, что есть. Она говорит, что дети пресвитерианского священника не имеют права посещать никакие собрания, кроме пресвитерианских.
- К черту! Как ходил на собрания методистов, так и буду ходить! - воскликнул Джерри. - У них гораздо веселее, чем у нас.
- Ты выругался! - воскликнула Фейт. - Теперь ты должен сам себя наказать!
- Нет-нет! Пока не все решено окончательно. Мы только обсуждаем наш будущий клуб. Он еще по-настоящему не создан, пока мы не изложим все на бумаге и не подпишемся. Должна быть конституция. И вы сами отлично знаете, что нет ничего плохого в том, чтобы сходить на молитвенное собрание.
- Но ведь мы должны наказывать себя не только за плохие поступки, но и за все, что может повредить папе.
- То, что я хожу туда, никому не вредит. Ты же знаешь, миссис Эллиот просто помешана на всем, что связано с методистами. Никто другой не поднимает шума из-за того, что я к ним иногда захожу. Я всегда себя хорошо веду. Спроси Джема или миссис Блайт, и услышишь, что они скажут. Я буду руководствоваться их мнением. Сейчас схожу за бумагой и захвачу фонарь, и мы все подпишемся.
Пятнадцать минут спустя документ был торжественно подписан на той же могильной плите, в центре которой стоял дымный фонарь, а дети расположились вокруг на коленках. В это время мимо проезжала жена старосты Клоу, и на следующий день весь Глен узнал, что дети священника снова устроили соревнование в молитвах на кладбище и завершили его тем, что гонялись друг за другом по всем могилам с фонарем. Причиной появления последней пикантной подробности стало, вероятно, то обстоятельство, что, когда договор был подписан и скреплен печатью, Карл взял фонарь и осторожно пробрался в маленькую лощинку, чтобы обследовать свой муравейник. Остальные тихо отправились домой и легли спать.
- Ты думаешь, это правда, что папа собирается жениться на мисс Уэст? - с дрожью в голосе спросила Уна у Фейт, когда они прочитали молитвы.
- Не знаю, но мне очень хотелось бы, чтобы это была правда, - сказала Фейт.
- Мне - нет, - ответила Уна. - Сейчас она милая. Но Мэри Ванс говорит, что все мачехи ужасно сварливые, противные, злобные и настраивают отца против его детей. Она говорит, что с ними так непременно происходит и никогда не слышала, чтобы было иначе.
- Я не верю, что мисс Уэст стала бы пытаться настроить папу против нас, - воскликнула Фейт.
- Мэри говорит, что все мачехи так поступают. Она знает все о мачехах, Фейт... она говорит, что видела сотни мачех... а ты никогда не видела ни одной. О, Мэри мне о них такое рассказала, что кровь стынет в жилах. Она говорит, что знала одну, которая секла маленьких дочек ее мужа розгами по голым плечам до крови, а потом запирала в холодном и темном подвале на всю ночь. Она говорит, что мачехам ужасно хочется проделывать что-нибудь такое.
- Я не верю, что мисс Уэст этого захочется. Ты, Уна, не знаешь ее так хорошо, как я. Только вспомни, какую милую канарейку она мне прислала. Я люблю ее даже больше, чем любила Адама.
- Они меняются просто оттого, что становятся мачехами. Мэри говорит, они ничего не могут с этим поделать. Мне не так страшно, что нас будут сечь, как то, что папу заставят нас ненавидеть.
Ты же знаешь, ничто не может заставить папу ненавидеть нас. Не будь глупышкой, Уна. Я уверена, беспокоиться тут не о чем. Вполне возможно, если мы сумеем как следует организовать работу нашего клуба и будем правильно себя воспитывать, папе и в голову не придет на ком-то жениться. А если и придет, то я знаю, что мисс Уэст будет к нам замечательно относиться.
Но Уна не была в этом уверена и горько плакала, пока не уснула.
ГЛАВА 24
В порыве сострадания
Две недели дела у членов клуба «Хорошее поведение» шли гладко. Их план, похоже, действовал великолепно. Ни разу не потребовалось звать на помощь Джема Блайта. Ни разу ни один из детей священника не вызывал споров или толков среди гленских сплетниц. Что же до маленьких приключений дома, то все четверо внимательно следили друг за другом и мужественно переносили придуманные для себя наказания - чаще всего это был добровольный отказ от участия в веселых играх по пятницам после уроков в Долине Радуг или пребывание в постели в весенние вечера, когда все молодые косточки так и ноют от желания выбежать на улицу. Фейт в наказание за то, что перешептывалась в воскресной школе, осудила себя на день молчания - она не имела права произнести ни единого слова без крайней необходимости - и успешно прошла через это испытание. К несчастью, случилось так, что мистер Бейкер с другой стороны гавани выбрал именно этот вечер для визита в дом священника, а дверь ему открыла именно Фейт. Ни слова не ответила она на его любезное приветствие и ушла в полном молчании, чтобы короткой фразой позвать отца. Мистер Бейкер был слегка обижен и по возвращении домой сказал жене, что старшая дочка священника - замкнутая, угрюмая малышка и ужасно невежлива: даже не отвечает, когда к ней обращаются. Но никаких более тяжелых последствий это событие не имело, и, в целом, их наказания не причиняли никакого вреда ни им самим, ни другим. Все они с некоторым самодовольством уже начинали считать, что, в конце концов, воспитывать себя - не особенно тяжкий труд.
- Я думаю, люди скоро увидят, что мы ведем себя как следует и не хуже других, - сказала Фейт, сияя от радости. - Это не так уж трудно, если взяться за дело с умом.
Она сидела рядом с Уной на надгробии Поллока. День был холодным, ветреным, сырым, только что прошла весенняя гроза, так что не могло быть и речи о том, чтобы поиграть в Долине Радуг, хотя мальчики доктора и мальчики священника отправились туда удить рыбу. Дождь уже перестал поливать, но с моря дул пронизывающий до костей, безжалостный восточный ветер. Весна, несмотря на давно появившиеся первые признаки тепла, запаздывала, и в северном уголке кладбища еще виднелись слежавшийся старый снег и лед. Лида Марш - она принесла в дом священника несколько сельдей и передала их тетушке Марте - проскользнула, дрожа от холода, в ворота кладбища и направилась к девочкам. Она жила в рыбацкой деревушке у входа в гавань, и ее отец вот уже тридцать лет как взял за правило посылать часть своего первого весеннего улова в дом священника. Он никогда не переступал порога церкви, был человеком беспечным и вдобавок пьяницей, но, пока он посылал каждую весну сельдь в дом священника, как делал это до него его отец, его не покидала приятная уверенность в том, что на этот год он расплатился по счету с Высшими Силами. Он не ожидал бы хорошего улова макрели, если бы не прислал представителю этих Сил первых плодов нового рыболовного сезона.
Лида была девчушкой лет десяти, а выглядела при своей худобе еще младше. В этот вечер, когда она бочком приблизилась к дочкам священника, вид у нее был такой, словно она с самого рождения никогда не согревалась. Ее лицо сделалось иссиня-красным от холода, а маленькие дерзкие бледно-голубые глазки покраснели и слезились. На ней было потрепанное ситцевое платье. Она прошла три мили от гавани до Глена босиком по дороге, все еще покрытой снеговой кашей и мокрой грязью. Ее стопы и икры были такого же багрового цвета, как и лицо. Но Лида не обращала на это особого внимания. Она привыкла к холоду. Босиком она бегала уже месяц, как и все остальные многочисленные ребятишки в рыбацкой деревне. В ее сердце не было никакой жалости к себе, когда, присев на могильную плиту, она широко и весело улыбнулась Фейт и Уне. Фейт и Уна широко и весело улыбнулись в ответ. Они немного знали Лиду, так как встречали ее пару раз прошлым летом на берегу, когда ходили в гавань вместе с Блайтами.
- Привет! - сказала Лида. - Погодка - жуть, правда? Хороший хозяин собаку из дому не выгонит, правда?
- Тогда почему ты не дома? - спросила Фейт.
- Папаша велел мне снести вам селедочки, - отвечала Лида.
Она дрожала, кашляла и вытягивала перед собой свои босые ноги. Она не думала о себе или о своих ступнях и не напрашивалась на сочувствие. Ноги она выставляла вперед инстинктивно, просто чтобы не ставить их в прошлогоднюю мокрую траву, окружавшую со всех сторон могилу. Но Фейт и Уну мгновенно захлестнула волна жалости к ней. Она выглядела такой озябшей... такой несчастной.
- Ох, почему ты босая в такой холодный вечер? - воскликнула Фейт. - У тебя ноги, должно быть, совсем окоченели.
- Почти, - сказала Лида гордо. - Говорю вам, это жуть была, когда я топала по прибрежной дороге.
- Почему же ты не надела туфли и чулки? - спросила Уна.
- Нету у меня ничего. Все, что было, к концу зимы развалилось и разъехалось, - сказала Лида равнодушно.
На миг Фейт уставилась на нее в ужасе. Какой кошмар! Перед ней сидела маленькая девочка, почти соседка, совсем замерзшая оттого, что у нее не было ни туфель, ни чулок, которые она могла бы надеть в такую холодную весеннюю погоду. Порывистая Фейт думала лишь о том, как это страшно. В один миг она стянула с себя собственные туфли и чулки.
- Вот, возьми и сейчас же надень, - сказала она, сунув то и другое в руки изумленной Лиде. - Быстро. Ты насмерть простудишься. У меня есть другие. Надевай прямо сейчас.
Лида, опомнившись, схватила предложенный подарок, и ее тусклые глазки блеснули радостью. Разумеется, она наденет! И очень быстро, не ожидая, пока появится кто-нибудь, имеющий право отобрать их у нее! В один миг она натянула чулки Фейт на свои тощие ноги и сунула опухшие маленькие ступни в ее туфли.
- Спасибо, - сказала она, - но твои родные-то не рассердятся?
- Нет... да если и рассердятся, мне все равно! - заявила Фейт. - Ты думаешь, я могла бы спокойно смотреть, как человек замерзает до смерти, и не помогла бы, имея такую возможность? Это было бы неправильно, тем более что мой отец - священник.
- Ты хочешь, чтобы я потом их вернула? У нас в гавани ужасно холодно... и еще долго будет холодно после того, как здесь на холмах уже потеплеет, - сказала хитрая Лида.
- Нет, ты, разумеется, оставишь их себе. Я не собиралась просить тебя вернуть их. У меня есть еще одна пара туфель и полно чулок.
Первоначальным намерением Лиды было задержаться и поболтать с девочками на самые разные темы. Но теперь она подумала, что ей лучше поскорее улизнуть, прежде чем придет кто-нибудь и заставит ее вернуть добычу. Так что она зашаркала прочь и исчезла в холодном вечернем сумраке так же тихо и незаметно, как пришла. Как только дом священника остался за поворотом, Лида села, сняла туфли и чулки и положила их в корзинку из-под сельди. Она не собиралась идти в них по грязной прибрежной дороге. Их предстояло приберечь для особых, торжественных случаев. Ни у одной из девочек в гавани не было таких отличных черных кашемировых чулок и таких изящных, почти новых туфель. Лида собиралась щегольнуть в них предстоящим летом. Она не испытывала никаких угрызений совести. В ее глазах семья священника была сказочно богатой. Без сомнения, у этих девочек полно туфель и чулок. Затем Лида побежала в Глен, где на улице перед магазином мистера Флэгга играли мальчишки. Она целый час возилась в грязной луже с самыми безрассудными из них, пока проходившая мимо миссис Эллиот не велела ей отправляться домой.
- Я думаю, Фейт, что тебе не следовало этого делать, - сказала Уна с легким упреком, когда Лида ушла. - Тебе теперь придется каждый день носить твои лучшие ботинки, и они скоро сносятся.
- Мне все равно! - воскликнула Фейт, которую все еще грела приятная мысль, что она сделала добро ближнему. - Это несправедливо, что у меня две пары туфель, а у бедной маленькой Лиды Марш - ни одной. Теперь у нас обеих по паре. Ты же слышала, Уна, как папа сказал в своей проповеди в прошлое воскресенье, что настоящее счастье не в том, чтобы приобретать или иметь, а только в том, чтобы давать. И это правда! Такой счастливой, как сейчас, я еще никогда не была. Только подумай о Лиде, которая идет домой в эту минуту, и ее бедным маленьким ножкам тепло и удобно.
- Но ты же знаешь, что у тебя нет другой пары черных шерстяных чулок, - сказала Уна. - Твоя вторая пара вся в дырках. Тетушка Марта сказала, что не может их больше штопать и собирается отрезать верхние части, чтобы протирать ими печку. А больше у тебя ничего нет, кроме двух пар полосатых чулок, которые ты терпеть не можешь.
Все оживление и духовный подъем Фейт мгновенно исчезли. Ее радость лопнула, как воздушный шарик. Несколько ужасных минут она сидела в молчании, осознавая последствия своего безрассудного поступка.
- Ох, Уна, я об этом не подумала, - пробормотала она печально. - Я вообще ни о чем не подумала заранее.
Полосатые, красно-синие, чулки в резиночку были толстыми, грубыми и колючими. Их в минувшую зиму связала для Фейт тетушка Марта. Они были, вне всякого сомнения, ужасны. Фейт испытывала к ним отвращение, какого никогда еще не испытывала ни к какой одежде. Надеть их она, конечно, не могла. Они лежали, все еще ни разу не надетые, в ящике ее комода.
- Теперь тебе придется носить полосатые чулки, - сказала Уна. Только подумай, как мальчишки в школе будут смеяться над тобой. Ты ведь помнишь, как они смеялись над Мейми Уоррен из-за ее полосатых чулок и обзывали ее «вывеской парикмахера», а твои чулки еще хуже.
- Я их не надену, - уверенно сказала Фейт. - Уж лучше пойду с голыми ногами, хоть и холодно.
- Ты не сможешь пойти завтра в церковь с голыми ногами. Подумай, что скажут люди.
- Тогда я останусь дома.
- Ничего не выйдет. Ты отлично знаешь, что тетушка Марта заставит тебя пойти.
Фейт это знала. Единственное, на чем всегда настаивала тетушка Марта, обычно не дававшая себе труда на чем-либо настаивать, - в любую погоду все они должны пойти в церковь. Как они при этом были одеты и были ли одеты вообще, ничуть ее не заботило. Но они были обязаны пойти. Именно так воспитывали тетушку Марту семьдесят лет назад, и так она была намерена воспитывать их.
- А ты, Уна, не могла бы одолжить мне какие-нибудь из твоих чулок? - жалобно спросила несчастная Фейт.
Уна отрицательно покачала головой.
- Нет, ты сама знаешь, у меня только одна черная пара. И они такие тесные, что я сама их с трудом натягиваю. Они на твои ноги не налезут. И мои серые тоже. К тому же у них все коленки штопаны-перештопаны.
- Я не надену полосатые чулки, - сказала Фейт упрямо. - Они на ощупь еще хуже, чем на вид. Ужасно кусачие, и ноги в них как бочки.
- Ну, не знаю, что ты будешь делать.
- Если бы папа был дома, я пошла бы к нему и попросила купить мне новую пару, прежде чем магазин закроется. Но он вернется домой слишком поздно. Я попрошу его в понедельник... а в церковь завтра не пойду. Притворюсь больной, и тетушке Марте придется позволить мне остаться дома.
- Это будет ложь, Фейт! - воскликнула Уна. - Ты не можешь этого сделать. Ты же понимаешь, как это было бы ужасно! Что сказал бы папа, если бы узнал? Разве ты не помнишь, как он говорил с нами после маминой смерти и сказал, что мы всегда должны быть правдивы, пусть даже мы не оправдаем его ожиданий в других отношениях. Он сказал, что мы не должны ни лгать, ни притворяться... он сказал, что верит в нас. Ты не можешь притвориться больной, Фейт! Просто надень полосатые чулки. Ведь это только один раз. В церкви их никто не заметит. Это совсем не то, что в школе. И к тому же твое новое коричневое платье такое длинное, что их почти не будет видно. Как это хорошо, правда, что тетушка Марта сшила его тебе на вырост, хотя ты была ужасно недовольна, когда она его закончила?
- Полосатые чулки я не надену, - повторила Фейт. Она вытянула свои голые белые ноги, встала с могильной плиты, медленно прошла по мокрой холодной траве к слежавшемуся снегу в углу кладбищенской ограды. Там, стиснув зубы, она встала на снег и замерла.
- Что ты делаешь? - в ужасе закричала Уна. - Фейт, ты простудишься насмерть!
- Это я и пытаюсь сделать, - ответила Фейт. - Надеюсь, что я очень сильно простужусь и буду завтра ужасно больна. Тогда это не будет притворством. Я собираюсь стоять здесь долго - столько, сколько смогу вытерпеть.
- Но, Фейт, ты можешь действительно умереть. Ты можешь схватить воспаление легких. Пожалуйста, Фейт, не надо. Пойдем в дом и найдем что-нибудь, что ты сможешь надеть и обуть. О, вот идет Джерри! Как я рада! Джерри, заставь Фейт вылезти из сугроба. Посмотри на ее ноги.
- Ого! Фейт, что ты вытворяешь? - строго спросил Джерри. - С ума сошла?
- Нет. Уходи! - отрезала Фейт.
- Значит, ты себя за что-то наказываешь? Если так, то это неподходящее наказание. Ты заболеешь.
- Я хочу заболеть. Я не наказываю себя. Уходи.
- Где ее туфли и чулки? - спросил Джерри, обращаясь к Уне.
- Она отдала их Лиде Марш.
- Лиде Марш? Зачем?
- Потому что у Лиды не было ни чулок, ни туфель... и у нее так замерзли ноги. А теперь Фейт хочет заболеть, чтобы ей не пришлось идти завтра в церковь в полосатых чулках. Но, Джерри, она может умереть!
- Фейт, - сказал Джерри, - вылезай или я вытяну тебя силой.
- Тяни! - отвечала Фейт с вызовом.
Джерри бросился к ней и схватил ее за руки. Он тянул ее в одну сторону, а она его - в другую. Уна забежала сзади и толкала Фейт в спину. Фейт ругала Джерри, требуя, чтобы он оставил ее в покое. Джерри ругал ее, требуя, чтобы она не сходила с ума. Уна плакала. Они отчаянно кричали возле самой ограды кладбища, отделявшей его от дороги. Проезжавшие мимо Генри Уоррен и его жена слышали и видели эту сцену. Так что очень скоро весь Глен узнал, что дети священника устроили ужасную драку на кладбище и употребляли при этом самые неприличные выражения. Тем временем Фейт позволила брату и сестре вытянуть себя из сугроба: ступни у нее так болели, что она в любом случае не смогла бы стоять на снегу дольше. Они дружно вошли в дом и отправились в постели. Фейт спала сном праведника и утром проснулась без малейшего признака простуды. Она чувствовала, что не может притвориться больной, после того как Уна напомнила ей о том давнем разговоре с отцом. Но она была все так же полна решимости не надевать в церковь эти отвратительные полосатые чулки.
ГЛАВА 25
Новый скандал и новое «объяснение»
В воскресную школу Фейт отправилась очень рано и села на дальнем конце задней скамьи в углу еще пустого класса. Благодаря этому маневру ужасная истина не открылась никому до тех пор, пока после занятий Фейт не покинула классную скамью у двери, чтобы перейти в церковь и сесть на скамью, отведенную семье священника. В церкви уже присутствовало не менее половины прихожан, и все, кто сидел у прохода, видели, что дочь священника была в ботинках, но без чулок!
Новое коричневое платье Фейт, которое тетушка Марта сшила по какой-то древней выкройке, казалось нелепо длинным для нее, но все же не доставало до голенищ ее ботинок, и можно было видеть добрых два дюйма голых белых ног.
Фейт и Карл сидели на скамье вдвоем: Джерри ушел на галерею к приятелю, а Уну позвали к себе Нэн и Ди. Дети мистера Мередита часто «рассаживались по всей церкви» таким образом, и многие прихожане находили это весьма неприличным. В частности, галерея, где собирались безответственные подростки - было доподлинно известно, что они шепчутся там, и имелись кое-какие основания подозревать, что они жуют табак во время службы, - была неподходящим местом для сына священника. Но Джерри терпеть не мог отведенную Мередитам скамью почти возле самой кафедры, где они оказывались под пристальным наблюдением старосты Клоу и его семейства, сидевших у них за спиной. Он обычно пересаживался куда-нибудь всякий раз, когда появлялась такая возможность.
Карл был поглощен наблюдениями за пауком, плетущим на окне паутину, и не обратил внимания на голые ноги Фейт. И отец, с которым она возвращалась домой после церкви, тоже ничего не заметил. Фейт успела надеть так ненавидимые ею полосатые чулки еще прежде, чем домой вернулись Джерри и Уна, так что довольно долго никто из обитателей дома священника не знал о том, что она ходила в церковь с голыми ногами. Но никто, кроме них, в Глене св. Марии не остался в неведении относительно ее ужасной выходки. Те немногие, кто не видел, скоро услышали. Прихожане не говорили ни о чем другом на пути домой из церкви. Вдова Алека Дейвиса заявила, что именно этого она ожидала и что скоро кто-нибудь из детей священника явится в церковь нагишом. Глава дамского благотворительного общества приняла решение поднять этот вопрос на следующем заседании и предложить обществу отправиться в полном составе к мистеру Мередиту, чтобы выразить протест. Мисс Корнелия сказала, что она сдается и впредь не собирается беспокоиться о детях священника, поскольку это бесполезно. Даже жена доктора Блайта была немного шокирована, хотя относила произошедшее исключительно на счет забывчивости Фейт. Сюзан не могла немедленно начать вязать чулки для Фейт, так как было воскресенье, но начала новую пару на следующее утро, пока все в Инглсайде еще спали.
- Мне совершенно ясно, что это все вина старой Марты, миссис докторша, дорогая, - сказала она Ане. - Я полагаю, что у бедного ребенка нет приличных чулок. Вероятно, все ее чулки были в дырках, как это обычно бывает, - вы же знаете. И я думаю, миссис докторша, дорогая, что лучше бы дамы из благотворительного общества связали этим детям чулки, чем ссориться из-за нового ковра, который они хотят положить на возвышении у церковной кафедры. Я не состою в благотворительном обществе, но свяжу Фейт две пары чулок из хорошей черной пряжи, так быстро, как только смогут работать мои пальцы, и в этом вы можете быть уверены. Никогда не забуду, какие чувства я испытала, миссис докторша, дорогая, когда увидела, как ребенок священника идет по проходу нашей церкви без чулок. Я просто не знала, куда глаза девать.
- И к тому же в церкви вчера было полно методистов, - стонала мисс Корнелия, которая пришла в Глен за покупками и заглянула в Инглсайд, чтобы обсудить последние события. - Не знаю, как это получается, но почти уверена, что эти дети всегда делают что-нибудь особенно ужасное именно тогда, когда наша церковь битком набита методистами. Я думала, у жены дьякона Хазарда глаза выскочат из орбит. Выходя из церкви, она сказала: «Это было неприличное зрелище. Мне жаль пресвитериан». И нам приходится выслушивать это и терпеть. А что тут скажешь?
- Я нашла бы, что ей сказать, миссис докторша, дорогая, если бы слышала ее слова, - заявила Сюзан мрачно. - Я сказала бы, что, во-первых, чистые голые ноги, по-моему, не более неприличны, чем дырявые чулки. А во-вторых, у пресвитериан нет ощущения, будто они очень нуждаются в жалости методистов, - ведь пресвитерианский священник умеет проповедовать, а методистский - нет. Я сумела бы осадить жену дьякона Хазарда, миссис докторша, дорогая, и в этом вы можете быть уверены.
- Уж лучше бы мистер Мередит не проповедовал так хорошо, а лучше заботился о своих детях, - возразила мисс Корнелия. - Он мог бы, по крайней мере, взглянуть на них, прежде чем они отправятся в церковь, и подумать, вполне ли прилично они одеты. Я устала находить оправдания для него, поверьте мне.
Тем временем в Долине Радуг Фейт испытывала ужасные душевные муки. Там появилась Мэри Ванс, как всегда настроенная на то, чтобы осуждать и поучать. Она дала понять Фейт, что та навеки опозорила себя и своего отца и что она, Мэри Ванс, порывает с ней окончательно. «Все» говорили о случившемся, и «все» были едины во мнении.
- Я просто чувствую, что не могу с тобой больше дружить, - заключила она.
- А мы будем с ней дружить! - воскликнула Нэн Блайт. Нэн в глубине души тоже находила поступок Фейт совершенно ужасным, но не считала возможным позволить Мэри Ванс вести себя так высокомерно. - А вы, мисс Ванс, если не хотите, можете больше не приходить в Долину Радуг.
Нэн и Ди обняли Фейт за плечи и с вызовом посмотрели на Мэри. Та неожиданно дрогнула и, присев на пенек, заплакала.
- Дело не в том, что я не хочу с ней дружить, - всхлипывала она. - Но, если я буду с ней по-прежнему водиться, люди будут говорить, что это я подбиваю ее на проделки. Некоторые уже так говорят - сущая правда! Я не могу допустить, чтобы обо мне такое говорили, особенно теперь, когда я живу в приличном доме и стараюсь быть настоящей леди. И я никогда, даже в самое тяжелое время в моей жизни, не ходила с голыми ногами в церковь. Мне и в голову бы никогда такое не пришло. Но эта противная Китти Дейвис говорит, что Фейт стала совсем другой девочкой, с тех пор как я пожила в доме священника. Она говорит, что Корнелия Эллиот еще проклянет тот день, когда взяла меня в свой дом. А это, скажу я вам, ужасно меня обижает. Но больше всего я беспокоюсь о мистере Мередите.
- Я думаю, о нем ты можешь не беспокоиться, - презрительно заметила Ди. - Вряд ли это необходимо. Ну же, Фейт, дорогая, перестань плакать и расскажи нам, почему ты это сделала.
Плачущая Фейт объяснила, как было дело. Нэн и Ди посочувствовали ей, и даже Мэри Ванс согласилась, что Фейт попала в трудное положение. Но Джерри, для которого эта новость прозвучала как гром среди ясного неба, отказался отнестись к ней благодушно. Так вот что значили таинственные намеки, которые он получал в тот день в школе! Он бесцеремонно погнал Фейт и Уну домой, и клуб «Хорошее поведение» немедленно провел свое заседание на кладбище, чтобы вынести вердикт по делу Фейт.
- Я считаю, что ничего страшного не случилось, - сказала Фейт с вызовом. - Голых ног было видно не так уж много. Никакого греха в этом не было, и никому это не повредило.
- Это повредит папе. Ты знаешь, что повредит. Ты знаешь, что люди винят его всякий раз, когда мы делаем что-нибудь странное.
- Я об этом не подумала, - пробормотала Фейт.
- В том-то вся беда. Ты не подумала, а должна была подумать. Для этого существует наш клуб... чтобы воспитывать нас и заставлять думать. Мы обещали, что всегда, прежде чем что-то сделать, будем думать о последствиях. Ты, Фейт, не подумала и должна быть наказана... и к тому же сурово. В наказание будешь надевать эти полосатые чулки в школу целую неделю.
- Ох, Джерри, может, одного дня хватит... ну двух? Но не целую же неделю!
- Да, целую неделю, - сказал неумолимый Джерри. - Это справедливо... спроси у Джема Блайта, справедливо или нет.
Фейт почувствовала, что уж лучше подчиниться, чем обращаться к Джему Блайту по такому вопросу. Она начинала сознавать, что в ее проступке было нечто неприличное.
- Хорошо, буду ходить в них неделю, - пообещала она немного угрюмо.
- Ты еще легко отделаешься, - сказал Джерри сурово. - И как бы строго мы ни наказали тебя, это не поможет отцу. Люди будут по-прежнему думать, что ты сделала это просто из озорства, и винить отца за то, что он не вмешался. Мы не можем объяснить всем и каждому, как было дело.
Это последнее обстоятельство чрезвычайно удручало Фейт. То, что осуждали ее, она могла вынести, но было мучительно думать, что все возлагают вину за случившееся на ее отца. Если бы людям были известны факты, они не винили бы его. Но как могла она довести эти факты до всех? Встать в церкви, как она сделала это однажды, и объясниться - об этом не могло быть и речи. Фейт узнала от Мэри Ванс, как отнеслись прихожане к тому «спектаклю», и понимала, что не следует устраивать его во второй раз. Всю первую половину следующей недели Фейт билась над решением этой проблемы. Затем ее осенила блестящая идея, и она тут же принялась воплощать ее в жизнь. Весь вечер она провела на чердаке с лампой и тетрадкой, в которой что-то усердно писала, с пылающими щеками и сияющими глазами. Это было именно то, что нужно! Какая она умница, что придумала выход! Отличный способ все исправить и все объяснить... и при этом не вызвать никакого скандала! Было одиннадцать, когда она закончила, к своему большому удовлетворению, и спустилась с чердака, чтобы лечь спать, ужасно усталая, но совершенно счастливая.
Через несколько дней вышел очередной номер газеты, вызвавший новую сенсацию. Самое видное место на первой полосе занимало письмо за подписью Фейт Мередит, в котором говорилось следующее:
ВСЕМ, КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ
Я хочу объяснить всем, как случилось, что я пришла в церковь без чулок, чтобы все знали, что папа тут ни при чем, и пусть старые сплетницы не говорят, будто он во всем виноват, потому что это неправда. Я отдала мою единственную пару черных чулок Лиде Марш, потому что у нее нет чулок, а ее бедные ножки ужасно замерзли, и мне было ее так жалко. Ни один ребенок, который живет среди христиан, не должен ходить без туфель и чулок, пока весь снег не растаял, и я думаю, что Женское Общество Поддержки Зарубежных Христианских Миссий должно было бы подарить ей чулки. Конечно, я знаю, что они посылают разные вещи маленьким язычникам в других странах и что это правильное и доброе дело. Но у маленьких язычников погода гораздо теплее, чем у нас, и я думаю, что женщинам в нашей церкви следовало бы позаботиться о Лиде, а не оставлять это мне.
Когда я отдавала ей мои чулки, я забыла, что это единственная черная пара без дырок, какая у меня есть, но я все равно рада, что отдала их ей, потому что меня мучила бы совесть, если бы я этого не сделала. Когда она ушла, бедняжка, такая гордая и счастливая, я вспомнила, что больше мне нечего надеть, кроме отвратительных полосатых красно-синих чулок. Тетушка Марта связала их для меня прошлой зимой из пряжи, которую прислала нам миссис Бэрр из Верхнего Глена. Это была ужасно жесткая пряжа и вся в узлах, и я никогда не видела, чтобы дети самой миссис Бэрр носили вещи из такой пряжи. Но Мэри Ванс говорит, что миссис Бэрр отдает священнику всякую дрянь, которую не может использовать или съесть сама, и думает, будто все это должно засчитываться как та часть жалованья, которую ее муж обязался платить, но никогда не платит.
Я просто была не в силах надеть эти кошмарные чулки. Они такие безобразно некрасивые, грубые и кусачие. И все стали бы меня из-за них дразнить. Сначала я хотела притвориться больной, чтобы не идти в церковь на следующий день, но потом решила, что не могу так поступить. Это была бы ложь, а папа, когда говорил с нами после смерти мамы, сказал, что мы никогда, никогда не должны лгать. Притворяться - это так же грешно, как лгать, хотя я знаю людей, которые живут прямо здесь, в Глене, и которые притворяются и, похоже, совсем не чувствуют себя плохо от этого. Я не стану называть имен, но я знаю, кто эти люди, и папа тоже знает.
Потом я сделала все, что могла, чтобы простудиться по-настоящему. Я стояла босиком на снегу в углу методистского кладбища, пока Джерри силой не вытащил меня из сугроба. Но мне это стояние в снегу никакого вреда не причинило, так что я никак не могла отвертеться и не ходить в церковь. Тогда я решила, что надену ботинки и пойду без чулок. Я не понимаю, почему это было так ужасно, ведь я очень тщательно вымыла ноги, чтобы они были такими же чистыми, как лицо, но, во всяком случае, папа в этом не виноват. Он сидел в кабинете и думал о своей проповеди и других божественных вещах. Я постаралась не попадаться ему на глаза с утра, а потом ушла в воскресную школу. Папа никогда не смотрит на ноги людей в церкви, так что и моих он, конечно, тоже не заметил, но все сплетницы заметили и много говорили об этом, и потому я пишу это письмо, чтобы объяснить, как было дело. Вероятно, я поступила очень плохо, раз все так говорят, и жалею об этом, и на этой неделе я ношу эти ужасные чулки, чтобы себя наказать, хотя папа купил мне две отличные новые пары, как только в понедельник утром открылся магазин мистера Флэгга. Но во всем виновата я одна, а если люди будут винить моего отца, после того как прочтут это письмо, то они не христиане, и мне нет дела до того, что они говорят.
И еще одно я хочу объяснить, прежде чем закончу это письмо. Мэри Ванс сказала мне, что мистер Эван Бойд обвиняет сыновей Лью Бакстера в краже картошки с его поля прошлой осенью. Они не трогали его картошку. Они очень бедные, но честные. Это сделали мы - Джерри, Карл и я. Уны с нами тогда не было. Мы даже не предполагали, что это кража. Нам просто надо было раздобыть несколько картофелин, чтобы сварить их вечером в Долине Радуг и съесть с нашей жареной треской. Поле мистера Бойда было ближе всего, на полпути между долиной и деревней, так что мы перелезли через изгородь и вытянули несколько плетей. Картошка была ужасно мелкая, потому что мистер Бойд внес мало удобрений, и нам пришлось вытянуть много плетей, прежде чем мы набрали столько, сколько было нужно, и к тому же размером они оказались не больше стеклянных шариков для игры. Уолтер и Ди Блайт ели эту картошку вместе с нами. Но они пришли тогда, когда мы уже ее сварили, и не знали, где мы ее взяли, так что их не в чем винить и виноваты только мы.
Мы не хотели ничего плохого, но если это была кража, то нам очень жаль, и мы заплатим за эту картошку мистеру Бойду, если он согласен подождать, пока мы вырастем. Сейчас у нас никогда не бывает денег, так как мы еще слишком маленькие, чтобы заработать, а тетушка Марта говорит, что все папино жалованье до последнего цента - даже когда ему платят регулярно, а это не всегда случается - уходит на ведение домашнего хозяйства. Но мистер Бойд не должен впредь обвинять мальчиков Лью Бакстера, которые тут ни при чем, и создавать им дурную славу.
С уважением,
Фейт Мередит
ГЛАВА 26
