Мэри Ванс, исполнив поручение, с которым миссис Эллиот послала ее в дом священника, шагала через Долину Радуг в Инглсайд, где ей, в награду за хорошее поведение, было позволено провести субботний вечер в гостях у девочек доктора. В тот день Нэн и Ди собирали вместе с Фейт и Уной еловую смолу в лесу за домом священника. Все четверо уселись на поваленной сосне у ручья, и все, как надо признать, довольно энергично жевали свою добычу. Инглсайдским близнецам позволяли жевать смолу только в Долине Радуг, где их никто не видел, но Фейт и Уна не были скованы подобными правилами этикета и охотно жевали ее везде, дома и за его стенами, к великому ужасу всего Глена. Однажды Фейт жевала даже во время воскресной церковной службы, но Джерри осознал чудовищность такого поведения и, на правах старшего брата, сурово отчитал ее, так что в церкви она больше не жевала.
- Я была такая голодная, что мне просто надо было хоть что-то пожевать, - оправдывалась она. - Ты отлично знаешь, Джерри, какой у нас был завтрак. Я не могла есть пригорелую овсянку, и в животе у меня было так странно и пусто. Смола мне очень помогла... да и челюстями я двигала не особенно сильно. Жевала совсем беззвучно и ни разу не щелкнула пузырем.
- Все равно ты не должна жевать смолу в церкви, - настаивал Джерри. - Чтобы я больше этого не видел.
- Ты сам жевал на молитвенном собрании на прошлой неделе! - воскликнула Фейт.
- Это совсем другое дело, - сказал Джерри высокомерно. - Молитвенные собрания проходят не по воскресеньям. Кроме того, я сидел на одной из задних скамей, где свет не такой яркий, и никто меня не видел. А ты сидела почти возле церковной кафедры, у всех на виду. И я вынул жвачку изо рта, перед тем как запели последний гимн, и прилепил ее на спинку передней скамьи. Потом я ушел и забыл ее там. Я вернулся на следующее утро, чтобы забрать ее, но она исчезла. Я думаю, это Род Уоррен стянул ее. А жвачка была отличная.
Мэри Ванс пришла в Долину Радуг с гордо поднятой головой. На ней была новая бархатная голубая шапочка с красным бантиком, пальто из темно-синего сукна, а в руках - маленькая муфта из беличьего меха. Она ни на минуту не забывала о своей новой одежде и была очень довольна собой. Ее волосы были искусно завиты, на округлившихся щеках играл румянец, белые глаза сияли. Она совсем не была похожа на то заброшенное и оборванное существо, которое Мередиты нашли в старом сарае Тейлора. Уна старалась не завидовать. У Мэри новая бархатная шапочка, а им с Фейт придется опять носить в эту зиму старые потертые серые береты. Никто даже не подумал о том, чтобы купить им новые, а попросить об этом отца они боялись: вдруг у него нет денег, и тогда он расстроится. Мэри сказала им однажды, что священники никогда не бывают при деньгах и им «ужасно трудно сводить концы с концами». С тех пор Фейт и Уна чувствовали, что скорее станут ходить в лохмотьях, чем попросят у отца что-нибудь, без чего можно обойтись. Их не очень тревожило то, что они выглядят такими пообносившимися, но вид Мэри Ванс, одетой с таким шиком и к тому же важничающей из-за этого, вызывал некоторое раздражение. Новая муфта из беличьего меха была поистине последней соломинкой, сломавшей спину верблюда. Ни Фейт, ни Уна никогда не имели муфт; они считали себя счастливицами, если на их варежках хотя бы не было дыр. Тетушка Марта плохо видела и не могла штопать, а Уна, хоть и старалась, штопала грубо и неумело. Так или иначе, но почему-то Фейт и Уна не могли особенно сердечно приветствовать Мэри. Впрочем, Мэри этого не заметила или ей было все равно; она не отличалась сверхчувствительностью. Легко перепрыгнув через поваленную сосну, она присела на нее рядом с девочками и положила на один из суков свою муфту; Уна увидела подкладку из сборчатого красного атласа и красные кисти. Опустив глаза на свои довольно красные, потрескавшиеся от холода руки, она задумалась о том, будет ли у нее когда-нибудь... хоть когда-нибудь возможность сунуть их в такую муфту.
- Угостите жвачкой, - сказала Мэри приветливо.
Нэн, Ди и Фейт извлекли из карманов по янтарному комочку и подали Мэри. Только Уна продолжала сидеть неподвижно. В кармане ее тесного, потертого жакета лежали четыре великолепных больших куска смолы, но она не собиралась отдавать их Мэри Ванс... ни одного! Пусть Мэри сама собирает себе смолу! Если у вас есть беличья муфта, это вовсе не значит, что вам должно достаться и все остальное на свете.
- Отличный день, правда? - продолжила Мэри, болтая ногами - для того, вероятно, чтобы показать свои новые ботинки с отворотами из очень красивой ткани. Уна поджала ноги. На носке одного из ее ботинок была дырка, а шнурки много раз порваны и связаны узлами. Но это были ее лучшие ботинки. Ох уж эта Мэри Ванс! Почему они не оставили ее в старом сарае?
Уна никогда не страдала от того, что инглсайдские близнецы были одеты лучше, чем она и Фейт. Они носили свою красивую одежду с прирожденным изяществом и, казалось, никогда о ней даже не думали. Так или иначе, а в их присутствии другие не чувствовали себя плохо одетыми. Но когда наряжалась Мэри Ванс, она явно распространяла вокруг себя атмосферу великолепия своей одежды... купалась в этой атмосфере... заставляла всех остальных сознавать, как они одеты, и думать только об одежде. И Уна, сидя на поваленной сосне в золотистом, словно мед, солнечном свете приятного декабрьского дня, остро чувствовала, каким жалким было все, во что она была одета: старый полинявший берет, который, однако, считался ее лучшим головным убором, тесный жакет, служивший ей уже третью зиму, дырявая юбка, жалкое, почти не греющее бельишко. Конечно, Мэри шла в гости, а она - нет. Но даже если бы она захотела принарядиться, ничего лучшего, чем то, что было надето на ней, у нее не нашлось бы - и это уязвляло.
- Отличная жвачка. Слышите, как щелкает? Возле гавани смоляные ели не растут, - заметила Мэри. -А мне иногда до ужаса хочется пожевать. Миссис Эллиот не разрешает мне жевать смолу - сердится, если увидит. Говорит, это не подобает леди. Рассуждения насчет того, что подобает и что не подобает леди, вечно ставят меня в тупик. Никак не могу усвоить все эти запутанные правила. Эй, Уна, что с тобой? Язык проглотила?
- Нет, - сказала Уна, не в силах оторвать глаз от беличьей муфты.
Мэри наклонилась, взяла муфту и сунула в руки Уне.
- Подержи-ка в ней руки, - распорядилась она. - Они у тебя, похоже, окоченели. Отличная муфта, правда? Миссис Эллиот подарила мне ее на прошлой неделе на день рождения. А на рождество я получу в подарок такой же воротник. Я слышала, как она говорила об этом мистеру Эллиоту.
- Миссис Эллиот очень добра к тебе, - сказала Фейт.
- Это точно. А я - к ней, - усмехнулась Мэри. - Работаю как лошадь, чтобы ей было полегче, и делаю все именно так, как она любит. Мы созданы друг для друга. Не всякий сумел бы поладить с ней так хорошо, как я. Она до жути аккуратная, но и я такая же, так что мы отлично ладим.
- Я же говорила, что она тебя никогда пороть не будет.
- Это правда, ты говорила. Она ни разу меня даже пальцем не тронула, а я ни разу ей не соврала... ни разу, честное слово. Она, правда, иногда меня языком-то изрядно шерстит, да мне как с гуся вода. Эй, Уна, что ж ты муфту-то сняла?
Уна уже положила муфту на сук.
- Спасибо, у меня руки не зябнут, - сказала она чопорно.
- Ну, если ты довольна, я тоже. А еще послушайте... старая Китти, вдова Алека Дейвиса, вернулась в церковь, кроткая как овечка, и никто не знает почему. Зато все говорят, что Нормана Дугласа заставила вернуться Фейт. Его экономка рассказывает, что ты ходила к нему и как следует его отчитала. Это правда?
- Я просто пошла и попросила его посещать церковь, - смущенно ответила Фейт.
- Вот это отвага! - сказала Мэри с восхищением. - Я не решилась бы на такое, хоть мне прыти и не занимать. Миссис Уилсон говорит, что вы с ним препирались жутким образом, но ты его переговорила, и тогда он тебя чуть не съел. Слушай, а твой отец будет завтра читать проповедь в нашей церкви?
- Нет. Он и мистер Перри из Шарлоттауна на один день поменяются местами. Папа уехал утром в город, а мистер Перри приезжает сюда сегодня вечером.
- Я сразу сообразила: что-то такое готовится... хотя старая Марта не захотела мне ничего сказать. Но я была уверена, что зарезала она того петушка неспроста.
- Какого петушка? О чем ты? - воскликнула Фейт, бледнея.
- Откуда мне знать, что за петушок? Я его не видала. Но, когда она вышла ко мне, чтобы забрать масло - подарок миссис Эллиот, - она сказала, что была в амбаре - резала петушка для завтрашнего обеда.
Фейт вскочила с сосны.
- Это Адам... у нас нет другого петушка... она зарезала Адама!
- Ну-ну, не горячись. Марта сказала, что у мясника в Глене не было мяса на этой неделе, а ей надо было что-нибудь приготовить, но куры все несутся и слишком тощие.
- Если она зарезала Адама... - Фейт бегом бросилась на холм.
Мэри пожала плечами.
- С ума теперь будет сходить от горя. Она так любила этого Адама. Ему уже давно следовало быть в кастрюле... жесткий окажется, как подметка. Но не хотела бы я сейчас оказаться на месте Марты. Фейт прямо побагровела от гнева. Слышь, Уна, ты бы пошла за ней да постаралась ее успокоить.
Мэри прошла несколько шагов вместе с Нэн и Ди в сторону Инглсайда, когда Уна вдруг обернулась и побежала за ней.
- Вот тебе смолы, Мэри, - сказала она с дрожью раскаяния в голосе, сунув все свои четыре комочка в руки Мэри, - и я рада, что у тебя такая красивая муфта.
- Ну, спасибо, - сказала Мэри, немного растерявшись от неожиданности, а затем, когда Уна убежала, добавила, обращаясь к Нэн и Ди: - Чудная она малышка, правда? Но я всегда говорила и говорю, что сердце у нее доброе.
ГЛАВА 19
Бедный Адам!
Когда Уна вернулась домой, Фейт лежала ничком на кровати, совершенно безутешная. Тетушка Марта зарезала Адама. В эту самую минуту он лежал в буфетной на блюде, выпотрошенный, со связанными ножками, обложенный собственными печенью, сердцем и желудком. Тетушка Марта не обратила ни малейшего внимания на горе и гнев Фейт.
- Надо же что-то подать на обед приезжему священнику, - сказала она. - Ты уже большая девочка, чтобы поднимать такой шум из-за какого-то старого петуха. Сама знаешь, когда-нибудь его все равно пришлось бы зарезать.
- Когда папа вернется домой, я расскажу ему, что вы сделали, - всхлипывала Фейт.
- Нечего надоедать по пустякам твоему бедному отцу. У него и без того забот хватает. И я тут хозяйка.
- Адам был мой... его мне подарила миссис Джонсон. Вы не имели никакого права трогать его, - возмущалась Фейт.
- Не дерзи. Петух зарезан, и все тут. Я не собираюсь подавать холодную баранину на обед приезжему священнику. Мне мое воспитание не позволяет, пусть даже я теперь и небогата.
Фейт не пожелала спуститься к ужину в тот вечер и не пошла в церковь на следующее утро. Но к обеду она вышла к столу, с опухшими от слез глазами и угрюмым выражением лица.
Преподобный Джеймс Перри, гладкий, румяный, с жесткими белыми усами, кустистыми бровями и блестящей лысой головой, явно не отличался красотой и был очень занудливым, полным самомнения человеком. Но даже если бы он походил на архангела Михаила и говорил ангельским голосом, Фейт все равно испытывала бы к нему крайнее отвращение. Он умело разрезал Адама, выставив напоказ свои пухлые белые руки и очень красивое кольцо с бриллиантом. Вдобавок на протяжении всей этой процедуры он отпускал разные шутливые замечания. Джерри и Карл посмеивались, и даже Уна слабо улыбалась, так как считала, что этого требует вежливость. Но Фейт лишь смотрела на него, мрачно и сердито. Преподобный мистер Перри нашел, что у нее отвратительные манеры. Один раз, когда он елейным тоном обратился к Джерри с каким-то замечанием, Фейт грубо перебила его, заявив, что думает иначе. Достопочтенный мистер Перри взглянул на нее, сдвинув свои кустистые брови.
- Маленькие девочки не должны перебивать взрослых, - сказал он, - и они не должны спорить с людьми, которые знают гораздо больше, чем они.
Поучения еще сильнее рассердили Фейт. Назвать ее «маленькой девочкой»! Как будто она какая-нибудь крошка вроде пухленькой Риллы Блайт из Инглсайда! Это было невыносимо. А до чего отвратительно мистер Перри ел! Он даже обсосал косточки бедного Адама. Ни Фейт, ни Уна не могли тронуть ни кусочка и смотрели на мальчиков почти как на людоедов. Фейт чувствовала; что, если эта ужасная трапеза затянется, она завершит ее, швырнув чем-нибудь в блестящую лысину мистера Перри. К счастью, жесткий яблочный пирог тетушки Марты оказался ему не по зубам, при всех его жевательных способностях, и обед завершился длинной благодарственной молитвой, в которой мистер Перри принес свою горячую благодарность за пищу, обеспеченную ему добрым и милосердным Провидением для умеренного удовольствия и поддержания сил.
- Бог тут ни при чем! Не Он положил тебе на тарелку Адама, - пробормотала чуть слышно возмущенная Фейт.
Мальчики с радостью убежали во двор, Уна пошла помочь тетушке Марте мыть посуду (хотя эта довольно ворчливая старая леди никогда не радовалась присутствию своей робкой помощницы), а Фейт удалилась в кабинет отца, где в камине весело горел огонь. Она думала, что таким образом ей удалось ускользнуть от ненавистного мистера Перри, объявившего о своем намерении вздремнуть после обеда в комнате для гостей. Но едва Фейт устроилась в уголке с книгой, как он вошел и, остановившись перед камином, принялся с крайне неодобрительным видом обозревать царивший в кабинете беспорядок.
- Книги твоего отца, моя маленькая девочка, лежат здесь в достойном сожаления беспорядке, - сказал он сурово.
Фейт хмуро взглянула на него и не сказала ни слова. Она не собирается разговаривать с этим... этим существом.
- Тебе следовало бы постараться аккуратно расставить их на полках, - продолжил мистер Перри, поигрывая красивой цепочкой своих часов и снисходительно улыбаясь Фейт. - Ты достаточно большая, чтобы справляться с такими обязанностями. Моей маленькой дочке всего десять лет, но она уже замечательная маленькая хозяюшка, величайшая помощь и утешение для своей матери. Она очень милое дитя. Я хотел бы, чтобы ты имела удовольствие с ней познакомиться. Она могла бы помочь тебе во многих отношениях. Разумеется, ты лишена таких неоценимых привилегий, как материнская забота и хорошее воспитание. Печально... весьма печально. Я не раз беседовал об этом с твоим отцом и честно указывал ему на его долг, но пока безрезультатно. Надеюсь, что он все же осознает свою ответственность, прежде чем окажется слишком поздно. Пока же твой долг и твое право - попытаться занять место твоей безгрешной матери. Ты могла бы оказывать благотворное влияние на твоих братьев и младшую сестру - могла бы стать для них настоящей матерью. Боюсь, что ты не думаешь о подобных вещах так, как должна была бы думать. Мое дорогое дитя, позволь мне открыть тебе глаза на твой долг.
Вкрадчивый голос самодовольного мистера Перри журчал неумолчно. Он был в своей стихии. Для него не было более приятного занятия, чем поучать, покровительствовать и увещевать. Он не имел ни малейшего намерения завершить свою речь и продолжал, даже не делая пауз. За его спиной горел огонь, а он, расставив для устойчивости ноги, расположился на каминном коврике и изливал на Фейт потоки высокопарных банальностей. Но Фейт не слышала ни слова. Она вообще не слушала его, зато очень внимательно, с растущим озорным восторгом в карих глазах, следила за длинными фалдами его фрака. Мистер Перри стоял очень близко к огню. Фалды его фрака начали подпаливаться... затем они задымились... А он все еще пережевывал одно и то же, зачарованный собственным красноречием. Фалды дымили все сильнее. Крошечная искра взлетела с горящего полена и села посредине одной из фалд, постепенно превращаясь в тлеющий огонек. Фейт больше не могла сдерживаться и сдавленно захихикала.
Мистер Перри внезапно умолк, разгневанный подобной дерзостью. Неожиданно он почувствовал неприятный запах горящей ткани. Он круто обернулся, но ничего не увидел. Тогда он схватился за свои фалды и повернул их вперед. На одной из них уже виднелась заметная дыра... а это был его новый костюм. Фейт тряслась от смеха - невозможно было не смеяться, глядя на его позу и выражение лица.
- Ты видела, что у меня горят фалды? - спросил он сердито.
- Да, сэр, - ответила Фейт скромно.
- Почему же ты мне ничего не сказала? - Он сердито уставился на нее.
- Вы сказали, сэр, что перебивать старших невежливо, - сказала Фейт еще более скромно.
- Если бы... если бы я был твоим отцом, я отшлепал бы тебя так, что ты на всю жизнь запомнила бы, - сказал чрезвычайно разгневанный священник и широким шагом вышел из кабинета.
Сюртук от будничного костюма мистера Мередита не подошел мистеру Перри, так что ему пришлось отправиться на вечернюю службу с прожженной фалдой. Но по проходу между скамьями он проследовал без привычного для него сознания, что его присутствие - большая честь для провинциальной церкви. Он больше никогда не соглашался поменяться местами с мистером Мередитом и с трудом держался в рамках вежливости, когда в понедельник утром встретился с ним на несколько минут возле станции. Но Фейт испытывала нечто вроде мрачного удовлетворения. Адам был отчасти отмщен.
ГЛАВА 20
Фейт находит друга
Следующий школьный день оказался тяжелым для Фейт. Мэри Ванс рассказала о кончине Адама, и все ученики, кроме Блайтов, нашли эту историю очень забавной. Девочки, хихикая, говорили Фейт, как им жаль, что ее постигло такое несчастье, а мальчики писали ей издевательские записки с соболезнованиями. Бедная Фейт возвратилась из школы домой, чувствуя, что ее душа изранена и болит.
- Сбегаю-ка я в Инглсайд и поговорю с миссис Блайт, - всхлипнула она. Уж она-то не станет смеяться надо мной, как все остальные. Я должна поговорить с кем-нибудь, кто поймет, как мне тяжело.
Она бросилась бегом с холма через Долину Радуг в Инглсайд. Накануне ночью в долине потрудились волшебники. Выпал легкий снежок, и припудренные ели мечтали о будущей весне и ее радостях. Длинный холм по другую сторону долины окрасили в роскошный пурпур обнаженные буки. Свет заката лег на мир, словно розовый поцелуй. Из всех фантастических, сказочных мест, полных необычного, таинственного очарования, Долина Радуг в тот зимний вечер была самым красивым. Но вся ее магическая прелесть ничего не значила для бедной, убитой горем маленькой Фейт.
У ручья она неожиданно наткнулась на Розмари Уэст, сидевшую на старой поваленной сосне. Розмари возвращалась домой из Инглсайда, где она давала уроки музыки девочкам. В Долине Радуг она ненадолго задержалась, чтобы полюбоваться белой зимней красотой, пока ее мысли бродили тихими тропинками мечты. Судя по выражению ее лица, эти мысли были приятными. Быть может, иногда доносящийся с ветвей Влюбленных Деревьев легкий перезвон бубенчиков вызывал на ее губах чуть заметную счастливую улыбку. Или, может быть, она улыбалась, думая о том, что по понедельникам Джон Мередит почти никогда не упускает случая провести вечер в старом сером доме на белом, открытом всем ветрам холме.
Неожиданно грезы Розмари прервало появление Фейт Мередит, исполненной негодования и горечи. Увидев мисс Уэст, Фейт резко остановилась. Она не очень хорошо знала Розмари... лишь настолько, чтобы поздороваться при встрече. К тому же в ту минуту ей не хотелось никого видеть... кроме миссис Блайт. Она знала, что ее глаза и нос покраснели и распухли, а ей не хотелось, чтобы кто-то чужой догадался, что она плакала.
- Добрый вечер, мисс Уэст, - пробормотала она неловко.
- Что с тобой, Фейт? - мягко спросила Розмари.
- Ничего, - отвечала Фейт довольно отрывисто.
- О! - Розмари улыбнулась. - Ты хочешь сказать, ничего такого, о чем ты можешь рассказать посторонним, да?
Фейт взглянула на мисс Уэст с неожиданным интересом. Перед ней была женщина, которая могла ее понять. И до чего красива она была! Какие золотистые волосы виднелись из-под украшенной перьями шляпки! Каким румянцем горели щеки над воротником бархатного жакета! Как приветливо смотрели голубые глаза! Фейт почувствовала, что мисс Уэст могла бы быть замечательным другом... если бы только она была другом, а не посторонней!
- Я... я иду поговорить с миссис Блайт, - призналась Фейт. - Она всегда понимает... и никогда не смеется над нами. Я всегда ей все рассказываю. Это очень помогает.
- Дорогая моя девочка, мне очень жаль, но я должна предупредить тебя, что миссис Блайт нет дома, - сочувственно сказала мисс Уэст. - Она сегодня уехала в Авонлею и вернется лишь в конце недели.
У Фейт задрожали губы.
- Что ж, тогда я могу сразу возвращаться домой, - вздохнула она печально.
- Вероятно... если не считаешь, что могла бы поговорить со мной о том, что хотела обсудить с ней, - мягко сказала мисс Розмари. - Когда с кем-нибудь поговоришь, становится гораздо легче. Я это по себе знаю. Не могу сказать заранее, пойму ли я все так глубоко, как миссис Блайт... но обещаю тебе, что смеяться не буду.
- Вы не засмеетесь вслух, - заколебалась Фейт. - Но, может быть, будете... смеяться про себя.
- Нет, я не буду смеяться даже внутренне. С чего мне смеяться? Что-то огорчило тебя... а мне не бывает смешно, когда я вижу, что человеку больно - и неважно, что причиняет ему боль. Если у тебя есть желание рассказать мне, что огорчило тебя, я охотно выслушаю. Но, если желания нет... я не обижусь, дорогая.
Фейт бросила еще один долгий внимательный взгляд прямо в глаза мисс Уэст. Эти глаза были очень серьезны... в них, даже в самой их глубине, не было никакого смеха. Коротко вздохнув, она села на старую сосну рядом со своей новой подругой и поведала ей все об Адаме и его горькой участи.
Розмари не смеялась, да ей и не хотелось смеяться. Она поняла и посочувствовала... она в самом деле была почти такой же чуткой, как миссис Блайт... даже точно такой же чуткой.
- Мистер Перри - священник, но ему следовало бы быть мясником, - сказала Фейт с горечью. - Ему так нравится резать мясо. Он наслаждался, когда резал на кусочки бедного Адама. Он так просто втыкал в него нож, как будто это был какой-нибудь обыкновенный петух.
- Между нами, Фейт, мне самой не очень нравится мистер Перри, - сказала Розмари, слегка рассмеявшись... но, как ясно поняла Фейт, смеялась она над мистером Перри, а не над Адамом. - Мне он никогда не нравился. Я ходила с ним в школу - он тоже из Глена, - и даже тогда он был совершенно невыносимым маленьким ханжой. Ох, нам, девочкам, ужасно не нравилось держаться с ним за руки в круговых играх - у него были такие пухлые, влажные и липкие ладони. Но мы должны вспомнить, дорогая, что он не знал, кем был для тебя Адам. Он считал его просто обыкновенным петухом. Мы должны быть справедливы даже тогда, когда нам ужасно больно.
- Наверное, вы правы, - согласилась Фейт. - Но, мисс Уэст, почему всем кажется смешным, что я так горячо любила Адама? Если бы это был какой-нибудь противный старый кот, никто не считал бы любовь к нему странной. Когда котенку Лотти Уоррен отрезало лапки сноповязалкой, все ее жалели. Она два дня плакала в школе, и никто над ней не смеялся, даже Дэн Риз. И все ее друзья пришли на погребение и помогли похоронить котенка... Это, конечно, был ужасный случай, но я все же думаю, это было не так отвратительно, как увидеть, что твоего любимца съели. Однако надо мной все смеются.
- Я думаю, это потому, что само слово «петух» звучит довольно забавно, - сказала Розмари серьезно. - В нем есть что-то комичное. А вот слово «цыпленок» смешным не кажется. Это звучит не так смешно, если кто-то говорит, что любит цыпленка.
- Адам был миленьким маленьким цыпленочком, мисс Уэст. Такой маленький золотистый шарик. Он подбегал ко мне и клевал прямо из моей руки. И когда вырос, тоже был красавцем... белый как снег, с таким великолепным загибающимся белым хвостом... хоть Мэри Ванс и утверждала, будто хвост слишком короткий. Он знал свое имя и всегда приходил, когда я звала его... он был очень умным петухом. И тетушка Марта не имела никакого права резать его. Он принадлежал мне. Это было нечестно, ведь правда, мисс Уэст?
- Нечестно, - решительно кивнула Розмари. - Совершенно нечестно. Я помню, у меня в детстве была любимая курочка. Такая хорошенькая... золотисто-коричневая пеструшка. Я любила ее так же сильно, как любила всех других моих домашних питомцев. Ее не зарезали... она умерла от старости. Мама не хотела резать ее, потому что это была моя любимица.
- Если бы моя мама была жива, она не позволила бы зарезать Адама, - сказала Фейт. - Да и папа, если на то пошло, тоже не позволил бы, если бы только был дома и знал об этом. Я уверена, он не позволил бы, мисс Уэст.
- Я тоже в этом уверена, - сказала Розмари.
Ее лицо вспыхнуло чуть ярче. Вид у нее был довольно смущенный, но Фейт ничего не заметила.
- Я очень плохо поступила, что не сказала мистеру Перри про его дымящиеся фалды? - спросила она с тревогой.
- О, ужасно плохо! - отвечала Розмари с лукавой искоркой в глазах. - Но думаю, я поступила бы точно так же, Фейт... я не сказала бы ему, что его фалды подпаливаются... и думаю, что ничуть не сожалела бы о своем дурном поступке.
- Уна считает, что я должна была сказать ему, потому что он священник.
- Дорогая, если священник ведет себя не как джентльмен, мы не обязаны уважать фалды его фрака. Я знаю, мне было бы очень приятно видеть, как загораются фалды Джимми Перри. Это, должно быть, было забавно.
Обе рассмеялись, но смех Фейт перешел в горький вздох.
- Ну, все равно, Адам мертв, и у меня никогда не будет другого любимца.
- Не говори так, дорогая. Мы лишаемся очень многого в жизни, когда не любим. Чем больше мы любим, тем богаче жизнь... даже если это любовь всего лишь к маленькому существу, покрытому мехом или перышками. Ты хотела бы завести канарейку, Фейт... маленькую золотую канарейку? Если хочешь, я подарю тебе одну. У нас дома две.
- О, я очень хотела бы, - воскликнула Фейт. - Я люблю птиц. Только... вдруг кот тетушки Марты съест ее? Это такая трагедия, когда твоих любимцев съедают. Думаю, что во второй раз я этого не вынесу.
- Я уверена, что если ты повесишь клетку подальше от стены, то кот не сможет до нее добраться. Я расскажу тебе, как нужно ухаживать за ней, и когда пойду в следующий раз в Инглсайд, то оставлю ее там для тебя.
Про себя Розмари подумала: «У гленских сплетниц появится еще один повод посудачить, но мне все равно. Я хочу утешить это бедное сердечко».
И Фейт утешилась. Было так приятно встретить сочувствие и понимание. Она сидела рядом с мисс Розмари на старой сосне, пока сумерки не прокрадись незаметно в белую долину и вечерняя звезда не засияла над серой кленовой рощей. Фейт рассказала Розмари все о своем маленьком прошлом и надеждах на будущее, о том, что она любит и чего терпеть не может, о мелочах быта в доме священника, о взлетах и падениях школьной жизни. Расставаясь, они уже были верными друзьями. В тот вечер, когда все сели ужинать, мистер Мередит был, как обычно, погружен в задумчивость, но вскоре произнесенное за столом имя привлекло его внимание и заставило вернуться к реальности. Фейт рассказывала Уне о своей встрече с Розмари.
- Я думаю, она просто прелесть, - сказала Фейт. - Такая же милая, как миссис Блайт... только по-другому. Мне даже захотелось ее крепко обнять. А она обняла меня... и это были такие милые, бархатные объятия. И еще назвала меня «душенькой». Я прямо задрожала от восторга. Я ей все могла бы рассказать.
- Значит, тебе, Фейт, понравилась мисс Уэст? - спросил мистер Мередит довольно странным тоном.
- Я люблю ее! - воскликнула Фейт.
- О! - пробормотал мистер Мередит. - О!
ГЛАВА 21
Невозможное «нет»
Ясным и бодрящим зимним вечером Джон Мередит в задумчивости брел через Долину Радуг. Окружающие холмы блестели холодным великолепием снега, залитого лунным светом. Каждая маленькая елочка в этой длинной долине пела свою собственную безыскусную песенку под аккомпанемент арфы ветра и мороза. Дети мистера Мередита и дети Блайтов катались на санках, съезжая с восточного склона долины и с ветерком проносясь по гладкому, как зеркало, замерзшему пруду. Они замечательно проводили время; их веселые голоса и еще более веселый смех отдавались эхом во всех уголках долины, затихая сказочными отголосками в гуще деревьев. Справа через ветви кленовой рощи сияли огни Инглсайда. В их свете были искреннее радушие и приветливость, которыми всегда манят нас окна-маяки знакомого дома, где, как нам известно, живут любовь и дружеская поддержка и где окажут радостный прием любой родне - по крови или по духу. Мистер Мередит очень любил при случае провести вечер в спорах с доктором у камина, в котором горел плавник и возле которого неизменно стояли на страже знаменитые фарфоровые собаки Инглсайда, как это пристало божествам домашнего очага... но в этот вечер мистер Мередит не смотрел в ту сторону. В отдалении, на западном холме, блестела не столь яркая, но куда более манящая звезда. Мистер Мередит шел к Розмари Уэст. Он собирался сказать ей о своем чувстве, которое медленно расцветало в его сердце со дня их первой встречи и превратилось в пышный цветок в тот вечер, когда Фейт с таким горячим восхищением отозвалась о Розмари.
Он понял, что полюбил Розмари. Не так, разумеется, как он любил Сесилию. То чувство было совершенно другим. Та любовь с ее мечтами и романтическим ореолом не может, как думал он, повториться никогда. Но Розмари была красивой, милой и славной... очень славной. Лучшей спутницы жизни нельзя было и желать. В ее обществе он чувствовал себя таким счастливым, каким уже давно не надеялся себя почувствовать. Она была бы идеальной хозяйкой его дома, хорошей матерью для его детей.
За годы своего вдовства мистер Мередит получил бесчисленное количество намеков на то, что ему следует снова жениться. Говорили с ним об этом и члены пресвитерии, и многие прихожане, которых трудно было заподозрить в каких-либо скрытых мотивах, так же, впрочем, как и те, у кого такие мотивы могли быть. Но эти намеки никогда не производили на него никакого впечатления. Как правило, думали, что он их просто не сознавал. Однако в действительности он сознавал их довольно остро. И когда порой просыпался его собственный здравый смысл, становилось ясно, что самым разумным было бы снова жениться. Но здравый смысл не являлся главной отличительной чертой Джона Мередита, и он был совершенно неспособен выбрать, сознательно и хладнокровно, какую-нибудь «подходящую» женщину, как выбирают кухарку или партнера по деловому предприятию. Как он ненавидел это слово - «подходящую»! Оно так живо напоминало ему о Джеймсе Перри. «Подходящую женщину подходящего возраста» - так звучал далеко не тонкий намек этого вкрадчивого собрата по духовному сану. Когда Джон Мередит услышал это, его на миг охватило совершенно невероятное желание броситься со всех ног прочь и сделать предложение самой молодой, самой «неподходящей» женщине, какую только можно найти.
Миссис Эллиот всегда была его добрым другом и очень нравилась ему. Но когда она без обиняков заявила, что он должен снова жениться, у него возникло такое чувство, словно она сорвала покров с некоего священного алтаря его самой сокровенной внутренней жизни, и с тех пор он начал испытывать нечто вроде страха перед ней. Он знал, что были в его приходе женщины «подходящего возраста», которые вполне охотно вышли бы за него замуж. Несмотря на всю его рассеянность, этот факт дошел до его сознания еще в самом начале его служения в Глене св. Марии. Это были положительные, зажиточные, неинтересные женщины - одна или две довольно привлекательные, другие не столь миловидные, - но Джону Мередиту скорее пришло бы в голову повеситься, чем жениться на одной из них. У него были определенные идеалы, и никакая воображаемая необходимость не могла заставить его им изменить. Он не мог попросить ни одну женщину занять место Сесилии в его доме, пока не сможет предложить ей хоть какой-то доли той любви и почтения, какие испытывал к своей юной новобрачной. А где, при его весьма ограниченном круге знакомств, мог он найти такую женщину?
Розмари Уэст вошла в его жизнь в тот осенний вечер, принеся с собой атмосферу, в которой его душа ощутила родной ей воздух. Через пропасть холодной сдержанности, разделяющую незнакомых людей, они подали друг другу руку дружбы. За те десять минут, что они провели вдвоем возле уединенного источника, он узнал ее лучше, чем Эммелину Дрю, Элизабет Керк или Эми Аннету Дуглас за целый год. Их он не смог бы узнать так хорошо и за столетие. К ней бросился он в поисках утешения, когда вдова Алека Дейвиса возмутила его ум и душу, и нашел это утешение. С тех пор он часто ходил в дом на холме, так незаметно пробираясь в сумерки по тенистым тропинкам Долины Радуг, что у гленских сплетниц никогда не было полной уверенности в том, ходил ли он повидать Розмари Уэст или куда-то еще. Раз или два его заставали в гостиной Уэстов другие посетители - вот и все, на чем могло основывать свои подозрения дамское благотворительное общество. Но, услышав об этом, Элизабет Керк отказалась от прежде робко лелеемых тайных надежд, хотя добродушное выражение на ее некрасивом лице осталось неизменным, а Эммелина Дрю решила, что в следующий раз, когда ей встретится некий старый холостяк из Лоубриджа, она не осадит его, как сделала это во время их предыдущей встречи. Разумеется, если Розмари Уэст захотелось подцепить священника, она его подцепит. Она и выглядит моложе своих лет, и мужчины считают ее хорошенькой, и вдобавок у девочек Уэст водятся деньги!
- Будем надеяться, что он не окажется настолько рассеянным, чтобы по ошибке сделать предложение Эллен, - вот единственное недоброжелательное замечание, какое Эммелина позволила себе в разговоре с одной из сочувственно настроенных сестер.
Она не так уж завидовала Розмари. В конце концов, ничем не обремененный холостяк гораздо лучше, чем вдовец с четырьмя детьми. Просто очарование дома священника на время сделало Эммелину слепой к тому, что стало бы для нее гораздо лучшим уделом.
Санки с тремя визжащими седоками пронеслись мимо мистера Мередита к пруду. Длинные кудри Фейт развевались на ветру, и ее смех звенел громче всех. Джон Мередит смотрел вслед ей ласково и с надеждой. Его радовало, что его дети так подружились с детьми Блайтов... радовало, что у них есть такой умный, веселый и нежный друг, как миссис Блайт. Но им было необходимо нечто большее, и это нечто будет обеспечено, когда Розмари Уэст станет его женой.
Это происходило субботним вечером, а мистер Мередит не часто наносил визиты по субботам: этот день, по его мнению, следовало посвящать вдумчивой доработке воскресной проповеди. Но он выбрал этот вечер для своего признания, так как узнал, что Эллен Уэст идет в гости и Розмари останется дома одна. Хотя он провел немало приятных вечеров в доме на холме, ему ни разу с той первой встречи у родника не удалось остаться наедине с Розмари. Эллен всегда присутствовала в гостиной.
Нельзя сказать, чтобы ее присутствие ему досаждало. Она очень нравилась ему, и они были в самых дружеских отношениях. Эллен обладала почти мужским умом и оригинальным чувством юмора, которое он, умевший, при всей своей стеснительности, ценить хорошие шутки, находил очень привлекательным. Ему нравился ее интерес к политике и происходящим в мире событиям. Она разбиралась в подобных вопросах лучше любого мужчины в Глене, включая самого доктора Блайта.
- Я думаю, стоит интересоваться окружающим, пока ты жив, - сказала она. - Если не интересуешься, то, на мой взгляд, мало разницы между жизнью и смертью.
Ему нравился ее приятный, глубокий, звучный голос; ему нравился сердечный смех, которым она завершала какую-нибудь веселую и хорошо рассказанную историю. Она, в отличие от других деревенских женщин, никогда не делала язвительных намеков на поведение его детей, никогда не утомляла его местными сплетнями, в ней не было никакой злобы и никакой мелочности. Она всегда оставалась замечательно искренней. Мистер Мередит, перенявший у мисс Корнелии ее способ классификации людей, считал, что Эллен принадлежит к племени Иосифа. В целом, восхитительная женщина, из которой вышла бы завидная свояченица. Тем не менее, мужчине не хочется присутствия даже самой восхитительной из женщин в тот момент, когда он делает предложение другой женщине. А Эллен всегда была поблизости. Она не стремилась к тому, чтобы самой все время говорить с мистером Мередитом, и не лишала Розмари возможности общаться с ним. Было немало таких вечеров, когда Эллен держалась почти незаметно, молча сидя в углу с Сент-Джорджем на коленях, и позволяла мистеру Мередиту и Розмари беседовать, петь или читать вместе книги. Иногда они совершенно забывали о ее присутствии. Но если их разговор или выбор дуэтов указывал хоть на малейшую склонность к тому, что Эллен считала «ухаживанием», она немедленно пресекала ее в зародыше и, отодвинув Розмари на задний план, завладевала разговором на остаток вечера. Но даже самая суровая из любезных дуэний не может воспрепятствовать ни нежному обмену взглядами и улыбками, ни красноречивому молчанию, и таким образом священник постепенно добивался кое-каких успехов в своем ухаживании.
Но если этому ухаживанию предстояло в какой-то момент достичь высшей точки, это должно было произойти в отсутствие Эллен. А Эллен так редко отлучалась из дома, особенно зимой. Она находила кресло у своего собственного камелька самым приятным местом на свете - так она уверяла. У нее не было никакой склонности болтаться по гостям. Она любила приятное общество, но ей хотелось находить его в собственном доме. Мистер Мередит уже почти решил, что ему придется сделать предложение Розмари в письме, когда Эллен однажды вечером случайно объявила о своем намерении пойти в следующую субботу на серебряную свадьбу знакомых. Двадцать пять лет назад она была подружкой невесты. На юбилей пригласили только гостей, присутствовавших на свадьбе, так что Розмари не была включена в их число. Мистер Мередит слегка навострил уши, и его мечтательные темные глаза на миг вспыхнули. И Эллен, и Розмари заметили это, и обе затрепетали, предчувствуя, что мистер Мередит непременно появится в их доме в следующую субботу.
- Лучше уж сразу покончить с этим, Сент-Джордж, - сурово сказала Эллен черному коту, после того как мистер Мередит ушел домой, а Розмари молча поднялась к себе в спальню. - Он собирается сделать ей предложение, Сент-Джордж... я в этом совершенно уверена. Что ж, пусть воспользуется представившейся возможностью и узнает, что не может получить ее руку, Джордж. Она, пожалуй, была бы не прочь принять его предложение, Сент. Я это знаю... но она обещала, и она должна держать слово. Мне довольно грустно, Сент-Джордж. Не знаю ни одного другого мужчины, которого мне было бы приятнее видеть своим зятем, если бы речь могла идти о зяте. Я ничего не имею против него, Сент... абсолютно ничего, если не считать того, что он не видит и не желает видеть в германском кайзере угрозу мирной жизни в Европе. В этом вопросе он не разбирается. Но он хороший собеседник, и мне он нравится. Женщина может сказать что угодно мужчине с таким выражением лица, как у Джона Мередита, и быть уверена, что ее не поймут превратно. Такие мужчины драгоценнее рубинов, Сент... и гораздо реже встречаются, Джордж. Но он не может жениться на Розмари... и я полагаю, когда он узнает это, он покинет нас обеих. И нам будет не хватать его, Сент... нам будет его ужасно не хватать, Джордж. Но она обещала, и я настою на том, чтобы она сдержала слово!
Мрачная решимость, изобразившаяся на лице Эллен, сделала его почти отталкивающим. Наверху Розмари плакала в подушку.
Итак, мистер Мередит застал свою даму сердца в одиночестве и очень красивой. Она не добавила ничего особенного к своему туалету по случаю его визита; ей очень хотелось это сделать, но она подумала, что было бы нелепо наряжаться для встречи с мужчиной, которому собираешься отказать. Так что она надела будничное темное платье, но выглядела в нем королевой. С трудом сдерживаемое волнение окрасило ее лицо ярким румянцем, а большие голубые глаза были озерами света, не столь безмятежного, как обычно.
Ей хотелось, чтобы разговор, которого она ждала весь день с ужасом, поскорее остался позади. Она была совершенно уверена, что Джон Мередит в известной степени любит ее... но настолько же она была уверена и в том, что он не любит ее так, как любил свою первую жену. Она предчувствовала, что ее отказ станет для него большим разочарованием, но, как ей казалось, отнюдь не глубоким потрясением. Однако ей очень не хотелось отказывать ему... не хотелось, учитывая его чувства и - Розмари признавалась себе в этом совершенно откровенно - свои собственные. Она знала, что могла бы полюбить Джона Мередита, если бы... если бы это было ей позволено. Она знала, что ее жизнь станет пустой, если он, отвергнутый поклонник, откажется впредь довольствоваться чисто дружескими отношениями. Она знала, что могла бы быть очень счастлива с ним и сделать счастливым его самого. Но между ней и счастьем стояло, как ворота тюрьмы, обещание, которое она когда-то, очень давно дала Эллен. Розмари не помнила их отца. Он умер, когда ей исполнилось три года. Эллен, которой тогда было тринадцать, иногда вспоминала его, но без особой нежности. Он был суровым, сдержанным человеком, намного старше, чем его привлекательная, хорошенькая жена. Пять лет спустя после смерти отца умер также их двенадцатилетний брат, и с тех пор две девочки всегда жили одни с матерью. Сестры никогда не принимали особенно активного участия в светской жизни Глена или Лоубриджа, но, где бы они ни появлялись, остроумие и живость Эллен и очарование и красота Розмари делали их желанными гостьями. Обе прошли в первой молодости через то, что называется «разбитыми надеждами». Море не вернуло Розмари ее возлюбленного, а Норман Дуглас, в те годы красивый рыжеволосый молодой гигант, известный шальной ездой на лошадях и шумными, хотя безобидными выходками, жестоко поссорился с Эллен и в порыве раздражения бросил ее.
Недостатка в кандидатах на освободившиеся места Мартина и Нормана не было, но никто, казалось, не мог снискать расположения сестер Уэст, которые постепенно и без видимых сожалений расставались с юностью, красотой и вниманием поклонников. Обе были горячо преданы матери, страдавшей тяжелым хроническим недугом. Все три имели общий, не слишком широкий, круг домашних интересов; книги, домашние питомцы, цветы - все это помогало им чувствовать себя счастливыми и довольными жизнью.
Смерть миссис Уэст, скончавшейся в тот день, когда Розмари исполнилось двадцать пять, стала для ее дочерей тяжелой утратой. Сначала они чувствовали себя невыносимо одинокими. Особенно страдала Эллен. Она продолжала горевать и все думала, думала о чем-то. Ее долгие печальные размышления прерывались лишь приступами отчаянных, бурных рыданий. Старый доктор из Лоубриджа сказал Розмари, что опасается стойкой депрессии, а то и чего-нибудь похуже.
Однажды, когда Эллен просидела весь день в унынии, отказываясь и говорить, и есть, Розмари бросилась на колени рядом с сестрой.
- О Эллен, ведь у тебя еще осталась я, - сказала она умоляюще. - Разве я ничего для тебя не значу? Мы всегда так любили друг друга.
- Ты не всегда будешь со мной, - резко и страстно заговорила Эллен, прервав свое молчание. - Ты выйдешь замуж и покинешь меня. Я останусь совсем одна. Эта мысль невыносима для меня... невыносима. Уж лучше мне умереть.
- Я никогда не выйду замуж, Эллен, - сказала Розмари, - никогда.
Эллен наклонилась и испытующе взглянула в глаза Розмари.
- Ты готова обещать мне это? - спросила она. - Поклянись мне на маминой Библии.
Розмари сразу согласилась, желая успокоить Эллен. Да какое это имело значение? Она отлично знала, что никогда и ни за кого не захочет выйти замуж. Ее любовь покоится вместе с Мартином Крофордом на дне моря, а без любви она не могла выйти ни за кого. Так что она с готовностью дала требуемое обещание, хотя Эллен обставила это как довольно пугающий ритуал. Они взялись за руки над Библией в пустой комнате матери и поклялись друг другу, что никогда не выйдут замуж и всегда будут жить вместе.
С того часа состояние Эллен улучшилось. Она скоро вернула себе свое обычное веселое расположение духа. И вот уже десять лет Эллен и Розмари счастливо жили вдвоем в старом доме, и никакая мысль о том, чтобы выйти замуж или дать сестре разрешение на замужество, не тревожила ни одну из них. Им было легко выполнять данное друг другу обещание. Правда, Эллен никогда не забывала напомнить о нем сестре всякий раз, когда на жизненном пути им встречался какой-нибудь холостой мужчина, но ее опасения никогда не были серьезными - до того вечера, когда Джон Мередит пришел в дом вместе с Розмари. Что же до Розмари, то для нее одержимость Эллен всем, что касалось торжественной клятвы, всегда была маленьким источником веселья... до последнего времени. Теперь та клятва стала жестокими оковами. Розмари наложила их на себя добровольно, но сбросить их было невозможно. Вот почему в этот вечер она должна была отвернуться от счастья.
Разумеется, правдой было то, что робкую, свежую, как розовый бутон, девичью любовь, которую она когда-то подарила своему юному возлюбленному, она уже никогда не смогла бы подарить никому другому. Но теперь ей было ясно, что она могла бы дать Джону Мередиту другую любовь - более глубокую, более зрелую. Он знала, что он взволновал те глубины ее натуры, которых никогда не мог взволновать Мартин... которых, возможно, и не было у семнадцатилетней девушки. И сегодня она должна сказать ему, чтобы он уходил... уходил обратно к его одинокому очагу, к его пустой жизни, к его разрывающим сердце горестям, так как десять лет назад она поклялась Эллен на Библии их матери, что никогда не выйдет замуж.
Джон Мередит не сразу воспользовался представившимся удобным случаем. Напротив, он добрых два часа говорил на самые далекие от любви темы. Он даже затронул политику, хотя эта тема всегда наводила скуку на Розмари. Она уже начала думать, что заблуждалась относительно его намерений, и все ее страхи и ожидания вдруг показались ей нелепыми. Она чувствовала себя глупой и подавленной. Лицо ее уже не горело румянцем, глаза потухли. Джон Мередит не имел ни малейшего намерения предлагать ей выйти за него замуж.
И тогда, совершенно неожиданно, он встал, пересек комнату и, остановившись рядом с ее креслом, сделал ей предложение. В комнате стало ужасно тихо. Даже Сент-Джордж перестал мурлыкать. Розмари слышала биение собственного сердца и была уверена, что Джон Мередит тоже слышит его.
Для нее настал момент сказать «нет», мягко, но решительно. Наготове был и церемонный ответ, но теперь все заученные слова куда-то исчезли сами собой. Она должна была сказать «нет»... и вдруг обнаружила, что не может. Это слово невозможно было произнести. Теперь она понимала, что не просто могла бы полюбить Джона Мередита, а любит его. Сама мысль о том, чтобы вычеркнуть его из своей жизни, была мучительна.
Но она должна сказать хоть что-то... она подняла низко склоненную золотистую голову и, запинаясь, попросила его дать ей несколько дней, чтобы... чтобы подумать.
Джон Мередит слегка удивился. Он не был чересчур самоуверенным мужчиной, но все же ожидал, что Розмари Уэст скажет «да». Для него было вполне очевидно, что он ей нравится. Тогда откуда эти сомнения... эти колебания? Она не юная школьница, чтобы не понимать собственных желаний. Он испытал неприятное чувство разочарования и смятения, но согласился на ее просьбу со своей обычной спокойной вежливостью и сразу же ушел.
- Я отвечу вам через несколько дней, - сказала Розмари, опустив глаза.
Когда дверь за ним закрылась, она вернулась в комнату и разрыдалась.
ГЛАВА 22
