Вернувшись обратно, Сергей Георгиевич был неприятно обрадован, я даже знаю кем, но не скажу, хотя это была баба Клава, посещением меня аж до утра уже известной особы. Полчаса он вдалбливал в мою безмозглую башку конкретные факты для совестливых размышлений на досуге о том, какому риску я подвергался, общаясь с «подстилкой», «лярвой» и «выдергой» в одном флаконе, утверждая меня в подспудных подозрениях, что их на абитуре что-то связывало, но он, видать, получил обидную отставку.
«Стоило мне за порог – ты тут же всякую «грязь» в дом тащишь! Слава богу, ничего не было… Да, определённо без направляющей силы партии ты не можешь – но я тебе помогу, так и быть: есть одна на примете – просто куколка, с моей группы, твоя тёзка, несколько раз за тебя спрашивала, да сама не подойдёт, - слишком чистая – а если уж полюбит, то на век… - подводил итоги и углублял правильное русло моей судьбы, укладываясь спать, «наставник молодёжи». – Мне-то она без надобности: не в моём вкусе – тебе ж должна понравиться, ты таких любишь. Вот завтра на лекции я вас и столкну, хотя ты её, наверно, по колхозу можешь помнить…».
Засыпая, я вдруг со всей ясностью вспомнил, о ком шла речь – о Валечке Евстафьевой, действительно очень милой, с пепельными кудряшками, выразительными серо-зелёными глазами, ладненькой во всём и вся. Она запала в мою душу сразу, но рядом с ней моя посредственность ощущала себя такой деревней, что не решался даже просто пригласить на танец, а уж о сближении речи не шло и подавно. Правда, когда мы уезжали с колхоза по окончании работ, рискнул усесться с ней рядом, что-то читал из Есенина на ушко, чтоб никто, кроме неё, не слышал, перед самым Хабаровском, трепыхаясь всем сердцем, от избытка чувств положил нежную ручку несравненной себе на коленку – на удивление, Валечка не противилась этому, лишь опустила свои длинные ресницы, скрывая взаимное волнение…
На продолжение сюжетной линии зародившегося чувства треклятая робость дальше меня не сподобила – и вихрь учебных занятий раскидал нас по разные стороны лекционного зала.
Осуществить судьбоносное «столкновение», как было обещано, Серёге не удалось – мы сделали это сами, почему-то одновременно опоздав на заветную лекцию по патологической физиологии, которую увлекательно читал с помощью магнитофона профессор-новатор: он использовал его для закрепления материала ультрасовременной музыкой, собирая полные аудитории поклонников. Как страстный профи и фанат своего дела, страшно не любил прерываться на так называемых им опоздунов – кричал, мог сорваться на нелестное слово с последствиями, поэтому мы у закрытой массивной дубовой двери благоразумно решили ретироваться до перерыва в институтский буфет, где под купленные мною струдели и кофе выказали скрываемое до времени расположение друг к другу… Раздухарившись с успешного начала, я предложил вообще не ходить на лекцию, а продолжить праздник взаимопонимания и нарождающейся дружбы в более узких рамках кинотеатра «Совкино» на последнем ряду…
От «Романса о влюблённых», скрещённых рук и темноты интима я пребывал в состоянии невесомости, страстно делясь впечатлениями о фильме Валечке на ушко – она отвечала тем же, не менее страстно!
В общем, вечером в общаге ясновидец Серёга не спрашивал меня о причинах отсутствия на лекции – было и так понятно, что зароненное им зёрнышко пошло в рост, и я уже не сойду с предначертанного курса.
Через два месяца беготни друг за другом, из-за чего нас на курсе прозвали «Валя-Валечка», т.к. мы даже на лекциях не могли угомониться, призывно перекидываясь через ряды своими именами, в самый канун восьмого марта я уговорил Валентину спуститься на тихие задворки анатомической кафедры, где, переминаясь с ноги на ногу, вручил ей благоухающую живую розу, доставшуюся мне по великому блату, и промямлил, опустив глаза, о своём чувстве, на что любимая красноречиво уткнулась в мою грудь, оросив рубашку капельками слёз – после долго смотрела мне в глаза, вбирая всего, без остатка, а жадный поцелуй стонами выдал её согласие…
Одно немного смущало сомневающегося юношу: ну, ладно я, но она-то за что полюбила – не хотелось бы думать, что любовь к ней была зла, да и я вроде не похож на братца Алёнушки…Дай-то, Бог, будем жить и верить в лучшее, и спасибо Серёге, ставшему крестником наших чувств! Не ограничиваясь одной благодарностью, я тоже обеспечил массовость в судьбе друга, выделив ему из своей группы Танечку Подобед, которая два года заходила к нам в комнату под любым предлогом и капала мне на душу «не силой, но частым падением» - переориентировав несчастную на новый предмет обожания, я весь погрузился в море любви, где только я и моя Валя-Валечка, и больше никого…
Закончив переломный третий курс, мы на всё лето рванули вместе в стройотряд. Наш «Эскулап» трудился в составе сводного линейного отряда на строительстве школьного комплекса в райцентре Аван, который требовалось, кровь из носу, сдать к первому сентябрю.
Первые недели, с непривычки, давались тяжело, но под взглядом ненаглядной я старался и выбился в бригадиры, освоил асфальтовый каток и «Беларусь», на котором подбрасывал Валюшку, такую очаровашку в стройотрядовской робе, прямо к крыльцу школы, где она с девчонками штукатурила стены.
Работалось со спокойствием на душе, несмотря на поступающие, как ей, так и мне, предложения разнообразить общение – мы были верны друг другу во имя уже осязаемого серьёзного будущего!
Вечерами убегали из лагеря ото всех, чтобы на укромной излучине реки любоваться заходящим солнцем, купаясь в чём мать родила в золотисто-багровой воде. Валя под моим восхищённым взглядом без стеснения от доверия выходила на берег, картинно собирала волосы на голове и ждала своего Черномора, вся лучезарная, в нежные объятия, чтобы смахнуть ладошками радужные капли со всего моего тела… При таком полном доверии друг к другу мы берегли себя, не опошляя чистые отношения, как этот закат и всё вокруг…
Строительство шло ударными темпами. Ловко орудуя мастерком, выкладывая стенку или укладывая потолочные перекрытия, забывал на время, что я – студент-медик, чистоплюй в белом халате, настолько просолился и огрубел под жарким трудовым солнцем, а силы не иссякали, обрекая на новые рекорды, посвящаемые несказанно расцветшей и посвежевшей на вольных ветрах и чувствах Валечке, которая не могла уже не заметить, что на меня, любимого, можно уже положиться во всех смыслах!
В последний день августа, в аккурат в срок, состоялась грандиозная сдача под ключ комплекса – понаехало столько начальства разного уровня, вплоть до краевого, что работяги оказались в меньшинстве на этом празднике в их честь. О серьёзности мероприятия свидетельствовало вручение прямо на парадном крыльце школы правительственных наград отличившимся. Я, не веря ушам своим, услышал свою фамилию в числе награждённых медалью «За трудовую доблесть»! Вечером на празднике сиял почище этой самой доблести, салютуя в небо шампанским, которое пил на брудершафт с ликующей, не меньше моего, Валюшкой, такой близкой и родной, красивой в скромной стройотрядовской куртке с нашивками!..
Вернувшись в Хабаровск, расстались, условившись встретиться через несколько дней: я ринулся в общагу, Валя – домой. В комнате меня встретил, лёжа на кровати, Серёга, ещё больше погрузневший за лето, не в пример мне, обветренному, как скалы.
-О, кого я вижу! Героям труда привет! Слышал я, что ты медальку получил – ну, понятно, так и должно быть… Смотри, не загордись.
-Здоров, здоров! Получил… А что? Не я один – по труду и честь…
-Может быть, и по труду, но и Валюха, небось, подмогла…
-Конечно, ты же знаешь, что у нас серьёзно!
-Да я не о ней, о папочке родном…
-А при чём здесь её предки? Если хочешь знать, мы ещё на эту тему не говорили!
-А не мешало бы, а то бы узнал, что папик у Валюхи-то – крайкомовская шишка!
Рядовой разговор, но с мерзким подтекстом, вывел меня из себя! Было обидно, что даже друг, не ведая о трепетном начале наших чувств, грубо намекнул с зависти на мои, якобы, ловкость и расторопность – потом в душу закралось сомнение: а может, доводы Серёги не лишены смысла – чего не сделаешь за ради капризов дочери, её увлечений, а я, сынок-простачок простой нянечки, поверил, раскрылся – держи душу шире!..
Серёга, осознав, что перегнул палку без учёта моего хрупкого восприятия, пытался перевести разговор в шутейное русло, – мало ли чего говорят, всех слушать – здоровья не хватит - да было поздно: я впал в сумеречное состояние обиды и в назначенный день на свидание не пошёл.
Валечка, бедная Валечка примчалась прямо в общагу. На пороге комнаты сразу почувствовала неладное – деликатно попросив Сержа оставить нас на время, закрыла дверь. Села рядом, взяв за руку – и я всё ей и выложил, без утайки…
«Дурашка мой родной, ты же сам в это не веришь! Главное, мы есть и любим – и для меня это свято, а за родителей у нас разговора ещё не было – это дело только сегодня созрело… Кстати, я хочу, чтобы ты познакомился с моими – увидишь, какие они порядочные и простые, без досужих предвзятостей! Отец мой с простых рабочих начинал, так что медаль честно заработанную надень! Ну, лапуля, не дуйся, хочешь, чтобы я тоже начала дуться – мы ж тогда оба лопнем! «О хорошем думай – о хорошем говори…». А откуда ветром несёт, я знаю – и ты здесь не при чём!..» - вот так просто развела тучи руками моя справедливая и нежно любимая Валечка. В порыве благодарного чувства я обнял успокоительницу, обещая слушать только её и верить только нам, какая бы тень на плетень ни находила, чем заслужил глубокий поцелуй, возвративший мне жизнерадостное состояние!
Сборы были недолгими – и мы торжествующей влюблённой парочкой продефилировали по коридору мимо чуть растерянного Серуни на свет божий, который принял нас в свои объятья, радуя бесконечно чистым безоблачным небом…
