Семеро по лавкам…
И вот через какой-то месяц я вернулся обратно несказанно поздоровевшим на вольных деревенских хлебах и свежих овощах, которые мы убирали ударными темпами, возмужавшим от мимолётного чувства первой влюблённости в одногруппницу Людочку Жукову, сдобную разбитную деваху с вызывающей уважение грудью, которую я тискал до полуобморочного состояния на заброшенном складе под покровом темноты, совершенно теряясь, когда дело доходило до главного, что ей в конце концов порядком надоело и – она нашла успокоение в руках более опытного ценителя её прелестей, а я целиком отдался учебному процессу, начавшемуся с торжественного посвящения в студенты: в абсолютно тёмном переполненном зале вдруг вспыхнули свечи в руках прибывших к нам «древних греков» с Гиппократом во главе в простынях с почему-то общежитскими штемпелями – и мы, новоиспечённые мученики науки, хором, как дети, заголосили слова клятвы верности избранному делу, окончательно расслабившись от гомерического хохота, вызванного выступлением отличника учёбы с несоответствующей статусу фамилией Баранов и протезом, скрипящим у него на каждом шагу несмазанной телегой, вернее его дружеским советом: «Чтобы отлично учиться, надо есть много сахара, и тогда, дорогие мои, станете такими же, как я!..» - и смех, и грех, но уж лучше мы как-нибудь сами, а то, не дай бог, протез или шарики за ролики – кто ж тогда вспомнит «горемыку-школяра»?..
Общага встретила новоявленного студента в причёсанно-прибранном виде, не в пример летнему переселению душ. Посчитав, что студент – не абитуриент, комендант баба Клава пошла на послабления по снижению плотности населения на квадратный метр полезной площади: в точно такой же комнате, как и в недалёком прошлом, нас уже было всего-то семеро – зато из нашего окна площадь Ленина видна! И не беда, что мебель колченога, а шкаф вместо двери стыдливо завешан тряпицей, кровати продавлены аж до пола, из посуды чайник довоенной поры – главное, мы учимся и с одного курса, успели сдружиться на колхозной вольнице, полны сил и энергии всё преодолеть во имя общей цели!
Но всю отчётность нам портила одна парочка – петух да гагарочка: один – некто Асафатов, он же – «Оса», экзальтированная тёмная личность, готовая лезть в любой сосуд, где по морде дают – в конце концов, где-то на стороне получила его головушка по полной программе, покинув нас навсегда ещё до зимней сессии; другой экземпляр – Народявый О., он же – «Нерадивый» из-за несуразности поступков и сверхсамомнения, носил очки, чтоб казаться умнее, а получалось, как всегда, страдал несварением желудка до второго курса со всеми вытекающими неудобствами для нас, терпеливых – эти два брата-акробата иногда выходили за рамки общежитского приличия, устраивая потасовки с крушением многострадальной мебели на почве неприятия друг друга или же кого-либо из попавшихся под руку свидетелей…
С остальными у меня были ровные, без пиковых напряжений отношения – особенности их характеров не имели оттенков экстремизма и способствовали мирному сосуществованию, хотя бы в пределах комнаты: Елистратушка, ни рыба, ни мясо, битломанил на своей заезженной «Яузе», периодически слетая с катушек по Джону или Полу; Васёк умилял озарениями поэтической мысли, переплюнув японца Басё глубинными выражениями типа «торчу и падаю на грунт, как два слона, обтянутых брезентом!», его платоническая любовь к старшекурснице Кате с грудью десятого размера активно муссировалась по беспроводному общежитскому радио, обрастая легендами; тихоня Андрюха, похожий на Паганеля-ботаника, умудрился по-тихому, поганец, увести у меня прямо из стойла одногруппницу Ирку Пескову, научившую страстно целоваться и т.д., и т.п., когда я было почти вознамерился на серьёзные поступки, но «тихо едешь – дальше будешь» оказался проворнее; но лишь Серёге Матвееву, этому увальню, полнотелому и добродушному во всех отношениях, я бесконечно благодарен за особый вклад в моё становление на пороге взрослой жизни, о чём поведаю в специальной именной главе.
