V. Внезапная катастрофа

Замечу, что его вызвали было еще до Алеши. Но судебный пристав доложилтогда председателю, что, по внезапному нездоровью или какому-то припадку,свидетель не может явиться сейчас, но только что оправится, то когда угодноготов будет дать свое показание. Этого впрочем как-то никто не слыхал, иузнали уже впоследствии. Появление его в первую минуту было почти незамечено: главные свидетели, особенно две соперницы, были уже допрошены;любопытство было пока удовлетворено. В публике чувствовалось даже утомление.Предстояло еще выслушать несколько свидетелей, которые вероятно ничегоособенного не могли сообщить в виду всего, что было уже сообщено. Время жеуходило. Иван Федорович приблизился как-то удивительно медленно, ни на когоне глядя и опустив даже голову, точно о чем-то нахмуренно соображая. Одет онбыл безукоризненно, но лицо его на меня по крайней мере произвелоболезненное впечатление: было в этом лице что-то как бы тронутое землей,что-то похожее на лицо помирающего человека. Глаза были мутны; он поднял ихи медленно обвел ими залу. Алеша вдруг вскочил было со своего стула ипростонал: ах! Я помню это. Но и это мало кто уловил. Председатель начал было с того, что он свидетель без присяги, что онможет показывать или умолчать, но что конечно все показанное должно быть посовести, и т. д., и т. д. Иван Федорович слушал и мутно глядел на него; новдруг лицо его стало медленно раздвигаться в улыбку, и только чтопредседатель, с удивлением на него смотревший, кончил говорить, он вдруграссмеялся. - Ну и что же еще? - громко спросил он. Все затихло в зале, что-то какбы почувствовалось. Председатель забеспокоился. - Вы... может быть еще не так здоровы? - проговорил он было, ищаглазами судебного пристава. - Не беспокойтесь, ваше превосходительство, я достаточно здоров и могувам кое-что рассказать любопытное, - ответил вдруг совсем спокойно ипочтительно Иван Федорович. - Вы имеете предъявить какое-нибудь особое сообщение? - все еще снедоверчивостью продолжал председатель. Иван Федорович потупился, помедлил несколько секунд и, подняв сноваголову, ответил как бы заикаясь: - Нет... не имею. Не имею ничего особенного. Ему стали предлагать вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-тоусиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим,хотя впрочем отвечал все-таки толково. На многое отговаривался незнанием.Про счеты отца с Дмитрием Федоровичем ничего не знал. "И не занимался этим",- произнес он. Об угрозах убить отца слышал от подсудимого, про деньги впакете слышал от Смердякова... - Все одно и то же, - прервал вдруг с утомленным видом: - я ничего немогу сообщить суду особенного. - Я вижу, вы нездоровы, и понимаю ваши чувства... - начал былопредседатель. Он обратился было к сторонам, к прокурору и защитнику, приглашая их,если найдут нужным, предложить вопросы, как вдруг Иван Федоровичизнеможенным голосом попросил: - Отпустите меня, ваше превосходительство, я чувствую себя оченьнездоровым. И с этим словом, не дожидаясь позволения, вдруг сам повернулся и пошелбыло из залы. Но, пройдя шага четыре, остановился, как бы что-то вдругобдумав, тихо усмехнулся и воротился опять на прежнее место. - Я, ваше превосходительство, как та крестьянская девка... знаете, как это: "захоцу - вскоцу, захоцу - не вскоцу". За ней ходят ссарафаном, али с паневой что ли, чтоб она вскочила, чтобы завязать и венчатьвезти, а она говорит: "захоцу - вскоцу, захоцу - н[EACUTE] вскоцу"... Это вкакой-то нашей народности... - Что вы этим хотите сказать? - строго спросил председатель. - А вот, - вынул вдруг Иван Федорович пачку денег, - вот деньги... тесамые, которые лежали вот в том пакете (он кивнул на стол с вещественнымидоказательствами) и из-за которых убили отца. Куда положить? Господинсудебный пристав, передайте. Судебный пристав взял всю пачку и передал председателю. - Каким образом могли эти деньги очутиться у вас... если это те самыеденьги? - в удивлении проговорил председатель. - Получил от Смердякова, от убийцы, вчера. Был у него пред тем, как онповесился. Убил отца он, а не брат. Он убил, а я его научил убить... Кто нежелает смерти отца?.. - Вы в уме или нет? - вырвалось невольно у председателя. - То-то и есть, что в уме... и в подлом уме, в таком же как и вы, как ивсе эти... р-рожи! - обернулся он вдруг на публику. - Убили отца, апритворяются, что испугались, - проскрежетал он с яростным презрением. -Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедаетдругую гадину... Не будь отцеубийства - все бы они рассердились и разошлисьзлые... Зрелищ! "Хлеба и зрелищ!" Впрочем ведь и я хорош! Есть у вас водаили нет, дайте напиться Христа ради! - схватил он вдруг себя за голову. Судебный пристав тотчас к нему приблизился. Алеша вдруг вскочил изакричал: "Он болен, не верьте ему, он в белой горячке!" Катерина Ивановнастремительно встала со своего стула и, неподвижная от ужаса, смотрела наИвана Федоровича. Митя поднялся и с какою-то дикою искривленною улыбкойжадно смотрел и слушал брата. - Успокойтесь, не помешанный, я только убийца! - начал опять Иван. - Субийцы нельзя же спрашивать красноречия... - прибавил он вдруг для чего-то иискривленно засмеялся. Прокурор в видимом смятении нагнулся к председателю. Члены судасуетливо шептались между собой. Фетюкович весь навострил уши, прислушиваясь.Зала замерла в ожидании. Председатель вдруг как бы опомнился. - Свидетель, ваши слова непонятны и здесь невозможны. Успокойтесь, еслиможете, и расскажите... если вправду имеете что сказать. Чем вы можетеподтвердить такое признание... если вы только не бредите? - То-то и есть, что не имею свидетелей. Собака Смердяков не пришлет стого света вам показание... в пакете. Вам бы все пакетов, довольно и одного.Нет у меня свидетелей... Кроме только разве одного, - задумчиво усмехнулсяон. - Кто ваш свидетель? - С хвостом, ваше превосходительство, не по форме будет! Le diablen'existe point! He обращайте внимания, дрянной, мелкий чорт, - прибавил он,вдруг перестав смеяться и как бы конфиденциально: - он наверно здесьгде-нибудь, вот под этим столом с вещественными доказательствами, где ж емусидеть как не там? Видите, слушайте меня: я ему сказал: не хочу молчать, аон про геологический переворот... глупости! Ну, освободите же изверга... онгимн запел, это потому, что ему легко! Все равно, что пьяная канальязагорланит, как "поехал Ванька в Питер", а я за две секунды радости отдал быквадрильйон квадрильйонов. Не знаете вы меня! О, как это все у вас глупо!Ну, берите же меня вместо него! Для чего же-нибудь я пришел... Отчего,отчего это все, что ни есть, так глупо! И он опять стал медленно и как бы в задумчивости оглядывать залу. Ноуже все заволновалось. Алеша кинулся-было к нему со своего места, носудебный пристав уже схватил Ивана Федоровича за руку. - Это что еще такое? - вскричал тот, вглядываясь в упор в лицопристава, и вдруг, схватив его за плечи, яростно ударил об пол. Но стражауже подоспела, его схватили, и тут он завопил неистовым воплем. И все время,пока его уносили, он вопил и выкрикивал что-то несвязное. Поднялась суматоха. Я не упомню всего в порядке, сам был взволнован ине мог уследить. Знаю только, что потом, когда уже все успокоилось и всепоняли в чем дело, судебному приставу таки досталось, хотя он и основательнообъяснил начальству, что свидетель был все время здоров, что его виделдоктор, когда час пред тем с ним сделалась легкая дурнота, но что до входа взалу он все говорил связно, так что предвидеть было ничего невозможно; чтоон сам, напротив, настаивал и непременно хотел дать показание. Но прежде чемхоть сколько-нибудь успокоились и пришли в себя, сейчас же вслед за этоюсценой разразилась и другая: с Катериной Ивановной сделалась истерика. Она,громко взвизгивая, зарыдала, но не хотела уйти, рвалась, молила, чтоб ее неуводили и вдруг закричала председателю: - Я должна сообщить еще одно показание, немедленно... немедленно!.. Вотбумага, письмо... возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этогоизверга, вот этого, этого! - она указывала на Митю. - Это он убил отца, выувидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот больной, больной, тотв белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке! Так вскрикивала она вне себя. Судебный пристав взял бумагу, которую онапротягивала председателю, а она, упав на свой стул и закрыв лицо, началаконвульсивно и беззвучна рыдать, вся сотрясаясь и подавляя малейший стон вбоязни, что ее вышлют из залы. Бумага, поданная ею, была то самое письмоМити из трактира "Столичный город", которое Иван Федорович называл"математической" важности документом. Увы! за ним именно признали этуматематичность, и, не будь этого письма, может быть и не погиб бы Митя, илипо крайней мере не погиб бы так ужасно! Повторяю, трудно было уследить заподробностями. Мне и теперь все это представляется в такой суматохе. Должнобыть председатель тут же сообщил новый документ суду, прокурору, защитнику,присяжным. Я помню только, как свидетельницу начали спрашивать. На вопрос:успокоилась ли она? мягко обращенный к ней председателем, Катерина Ивановнастремительно воскликнула: - Я готова, готова! Я совершенно в состоянии вам отвечать, - прибавилаона, видимо все еще ужасно боясь, что ее почему-нибудь не выслушают. Еепопросили объяснить подробнее: какое это письмо, и при каких обстоятельствахона его получила? - Я получила его накануне самого преступления, а писал он его еще задень из трактира, стало быть за два дня до своего преступления, -посмотрите, оно написано на каком-то счете! - прокричала она задыхаясь. - Онменя тогда ненавидел, потому что сам сделал подлый поступок и пошел за этойтварью... и потому еще, что должен был мне эти три тысячи... О, ему былообидно за эти три тысячи из-за своей же низости! Эти три тысячи вот как были- я вас прошу, я вас умоляю меня выслушать: еще за три недели до того, какубил отца, он пришел ко мне утром. Я знала, что ему надо деньги, и знала начто, - вот, вот именно на то, чтобы соблазнить эту тварь и увезти с собой. Язнала тогда, что уж он мне изменил и хочет бросить меня, и я, я самапротянула тогда ему эти деньги, сама предложила будто бы для того, чтоботослать моей сестре в Москве, - и когда отдавала, то посмотрела ему в лицои сказала, что он может когда хочет послать, "хоть еще через месяц". Ну какже, как же бы он не понял, что я в глаза ему прямо говорила: "тебе надоденег для измены мне с твоею тварью, так вот тебе эти деньги, я сама тебе ихдаю, возьми, если ты так бесчестен, что возьмешь!"... Я уличить его хотела,и что же? он взял, он их взял и унес, и истратил их с этою тварью там, водну ночь... Но он понял, он понял, что я все знаю, уверяю вас, что он тогдапонял и то, что я, отдавая ему деньги, только пытаю его: будет ли он такбесчестен, что возьмет от меня, или нет? В глаза ему глядела, и он мнеглядел в глаза и все понимал, все понимал, и взял, и взял и унес мои деньги! - Правда, Катя! - завопил вдруг Митя, - в глаза смотрел и понимал, чтобесчестишь меня и все-таки взял твои деньги! Презирайте подлеца, презирайтевсе, заслужил! - Подсудимый, - вскричал председатель, - еще слово - я вас велювывесть. - Эти деньги его мучили, - продолжала, судорожно торопясь, Катя, - онхотел мне их отдать, он хотел, это правда, но ему деньги нужны были и дляэтой твари. Вот он и убил отца, а денег все-таки мне не отдал, а уехал с нейв ту деревню, где его схватили. Там он опять прокутил эти деньги, которыеукрал у убитого им отца. А за день до того, как убил отца, и написал мне этописьмо, написал пьяный, я сейчас тогда увидела, написал из злобы и зная,наверно зная, что я никому не покажу этого письма, даже если б он и убил. Ато бы он не написал. Он знал, что я не захочу ему мстить и его погубить! Нопрочтите, прочтите внимательно, пожалуста внимательнее, и вы увидите, что онв письме все описал, все заранее: как убьет отца и где у того деньги лежат.Посмотрите, пожалуста не пропустите, там есть одна фраза: "убью, только быуехал Иван". Значит, он заранее уж обдумал, как он убьет, - злорадно иехидно подсказывала суду Катерина Ивановна. О, видно было, что она дотонкости вчиталась в это роковое письмо и изучила в нем каждую черточку. -Не пьяный он бы мне не написал, но посмотрите, там все описано вперед, всеточь-в-точь, как он потом убил, вся программа! Так восклицала она вне себя и уж конечно презирая все для себяпоследствия, хотя разумеется их предвидела еще может за месяц тому, потомучто и тогда еще может быть, содрогаясь от злобы, мечтала: "не прочесть лиэто суду?" Теперь же как бы полетела с горы. Помню, кажется именно тут жеписьмо было прочитано вслух секретарем, и произвело потрясающее впечатление.Обратились к Мите с вопросом: признает ли он это письмо? - Мое, мое! - воскликнул Митя. - Не пьяный бы не написал!.. За многоемы друг друга ненавидели, Катя, но клянусь, клянусь, я тебя и ненавидялюбил, а ты меня - нет! Он упал на свое место, ломая руки в отчаянии. Прокурор и защитник сталипредлагать перекрестные вопросы, главное в том смысле: "что, дескать,побудило вас давеча утаить такой документ и показывать прежде совершенно вдругом духе и тоне?" - Да, да, я давеча солгала, все лгала, против чести и совести, но яхотела давеча спасти его, потому что он меня так ненавидел и так презирал, -как безумная воскликнула Катя. - О, он презирал меня ужасно, презиралвсегда, и знаете, знаете - он презирал меня с самой той минуты, когда я емутогда в ноги за эти деньги поклонилась. Я увидала это... Я сейчас, тогда жеэто почувствовала, но я долго себе не верила. Сколько раз я читала в глазахего: "все-таки ты сама тогда ко мне пришла". О, он не понял, он не понялничего, зачем я тогда прибежала, он способен подозревать только низость! Онмерил на себя, он думал, что и все такие как он, - яростно проскрежеталаКатя, совсем уже в исступлении. - А жениться он на мне захотел потомутолько, что я получила наследство, потому, потому! Я всегда подозревала, чтопотому! О, это зверь! Он всю жизнь был уверен, что я всю жизнь буду пред нимтрепетать от стыда за то, что тогда приходила, и что он может вечно за этопрезирать меня, а потому первенствовать, - вот почему он на мне захотелжениться! Это так, это все так! Я пробовала победить его моею любовью,любовью без конца, даже измену его хотела снести, но он ничего, ничего непонял. Да разве он может что-нибудь понять! Это изверг! Это письмо яполучила только на другой день вечером, мне из трактира принесли, а ещеутром, еще утром в тот день, я хотела было все простить ему, все, даже егоизмену! Конечно председатель и прокурор ее успокоивали. Я уверен, что им всембыло даже может быть самим стыдно так пользоваться ее исступлением ивыслушивать такие признания. Я помню, я слышал, как они говорили ей: "Мыпонимаем, как вам тяжело, поверьте, мы способны чувствовать", и проч., ипроч., - а показания-то все-таки вытянули от обезумевшей женщины в истерике.Она наконец описала с чрезвычайною ясностью, которая так часто, хотя имгновенно, мелькает даже. в минуты такого напряженного состояния, как ИванФедорович почти сходил с ума во все эти два месяца на том, чтобы спасти"изверга и убийцу", своего брата. - Он себя мучил, - восклицала она, - он все хотел уменьшить его вину,признаваясь мне, что он и сам не любил отца и может быть сам желал егосмерти. О, это глубокая, глубокая совесть! Он замучил себя совестью! Он всемне открывал, все, он приходил ко мне и говорил со мной каждый день как сединственным другом своим. Я имею честь быть его единственным другом! -воскликнула она вдруг, точно как бы с каким-то вызовом, засверкав глазами. -Он ходил к Смердякову два раза. Однажды он пришел ко мне и говорит: еслиубил не брат, а Смердяков (потому что эту басню пустили здесь все, что убилСмердяков), то может быть виновен и я, потому что Смердяков знал, что я нелюблю отца и может быть думал, что я желаю смерти отца. Тогда я вынула этописьмо и показала ему, и он уж совсем убедился, что убил брат, и это ужесовсем сразило его. Он не мог снести, что его родной брат - отцеубийца! Ещенеделю назад я видела, что он от этого болен. В последние дни он, сидя уменя, бредил. Я видела, что он мешается в уме. Он ходил и бредил, его виделитак по улицам. Приезжий доктор, по моей просьбе, его осматривал третьего дняи сказал мне, что он близок к горячке, - все чрез него, все чрез изверга! Авчера он узнал, что Смердяков умер - это его так поразило, что он сошел сума... и все от изверга, все на том, чтобы спасти изверга! О, разумеется, так говорить и так признаваться можно толькокакой-нибудь раз в жизни, - в предсмертную минуту например, всходя наэшафот. Но Катя именно была в своем характере и в своей минуте. Это была таже самая стремительная Катя, которая кинулась тогда к молодому развратнику,чтобы спасти отца; та же самая Катя, которая давеча, пред всею этоюпубликой, гордая и целомудренная, принесла себя и девичий стыд свой вжертву, рассказав про "благородный поступок Мити", чтобы только лишьсколько-нибудь смягчить ожидавшую его участь. И вот теперь точно так же онатоже принесла себя в жертву, но уже за другого, и может быть только лишьтеперь, только в эту минуту, впервые почувствовав и осмыслив вполне, какдорог ей этот другой человек! Она пожертвовала собою в испуге за него. вдругвообразив, что он погубил себя своим показанием, что это он убил, а не брат,пожертвовала, чтобы спасти его, его славу, его репутацию! И однакопромелькнула страшная вещь: лгала ли она на Митю, описывая бывшие свои кнему отношения, - вот вопрос. Нет, нет, она не клеветала намеренно, крича,что Митя презирал ее за земной поклон! Она сама верила в это, она былаглубоко убеждена, с самого может быть этого поклона, что простодушный,обожавший ее еще тогда Митя смеется над ней и презирает ее. И только изгордости она сама привязалась к нему тогда любовью, истерическою инадорванною, из уязвленной гордости, и эта любовь походила не на любовь, ана мщение. О, может быть эта надорванная любовь и выродилась бы в настоящую,может Катя ничего и не желала, как этого, но Митя оскорбил ее изменой доглубины души, и душа не простила. Минута же мщения слетела неожиданно, и всетак долго и больно скоплявшееся в груди обиженной женщины разом, иопять-таки неожиданно, вырвалось наружу. Она предала Митю, но предала исебя! И разумеется, только что успела высказаться, напряжение порвалось, истыд подавил ее. Опять началась истерика, она упала, рыдая и выкрикивая. Ееунесли. В ту минуту, когда ее выносили, с воплем бросилась к Мите Грушенькасо своего места, так что ее и удержать не успели: - Митя! - завопила она, - погубила тебя твоя змея! Вон она вам себяпоказала! - прокричала она, сотрясаясь от злобы, суду. По мановениюпредседателя ее схватили и стали выводить. из залы. Она не давалась, биласьи рвалась назад к Мите. Митя завопил и тоже рванулся к ней. Им овладели. Да, полагаю, что наши зрительницы дамы остались довольны: зрелище былобогатое. Затем помню, как появился приезжий московский доктор. Кажется,председатель еще и прежде того посылал пристава, чтобы распорядиться оказатьИвану Федоровичу пособие. Доктор доложил суду, что больной в опаснейшемприпадке горячки и что следовало бы немедленно его увезти. На вопросыпрокурора и защитника подтвердил, что пациент сам приходил к нему третьегодня и что он предрек ему тогда же скорую горячку, но что лечиться он незахотел. "Был же он положительно не в здравом состоянии ума, сам мнепризнавался, что наяву видит видения, встречает на улице разных лиц, которыеуже померли, и что к нему каждый вечер ходит в гости сатана", - заключилдоктор. Дав свое показание, знаменитый врач удалился. ПредставленноеКатериной Ивановной письмо было присоединено к вещественным доказательствам.По совещании суд постановил: продолжать судебное следствие, а обанеожиданные показания (Катерины Ивановны и Ивана Федоровича) занести впротокол... Но уже не буду описывать дальнейшего судебного следствия. Да ипоказания остальных свидетелей были лишь повторением и подтверждениемпрежних, хотя все со своими характерными особенностями. Но повторяю, всесведется в одну точку в речи прокурора, к которой и перейду сейчас. Все былив возбуждении, все были наэлектризованы последнею катастрофой и со жгучимнетерпением ждали поскорее лишь развязки, речей сторон и приговора.Фетюкович был видимо потрясен показаниями Катерины Ивановны. Затоторжествовал прокурор. Когда кончилось судебное следствие, был объявленперерыв заседания, продолжавшийся почти час. Наконец председатель открылсудебные прения. Кажется, было ровно восемь часов вечера, когда нашпрокурор, Ипполит Кириллович, начал свою обвинительную речь.