— Может, это действительно выход? — спросил Глеб и обвел нас блестящими очками.— А, ребята?
— Ничего себе выход,— сказал я, постукивая зубами от тряски.— Сейчас как хряпнемся…
Рельсы были старые, на гнилых деревянных шпалах. Вагон колотило на частых стыках.
— Сейчас выйдем на основной путь,- сказал Юрка.
— Ага, пока выйдем…— сердито начал я.
Но тут под колесами сильно щелкнуло, тряска сразу кончилась. Рельсы загудели ровно и спокойно. Это вагон проскочил стрелку. И пошла главная колея — сплошные рельсовые нити на могучих бетонных шпалах. Сразу выросла скорость. В дверь передней площадки рванулся ветер, у Янки взлетели и разлохматились волосы. Янка засмеялся.
Но мне было что-то не смешно.
— А как обратно? — спросил я.
Янка, не перестав смеяться, ответил:
— Да очень просто! Перенесем искорку к задней оси, она и заведется на обратный ход.
Я был в этом совершенно не уверен. Я вообще ни в чем не был уверен.
— А куда нас несет-то?
— Как куда? В бесконечность,— беззаботно отозвался Янка.
И Юрка, который всегда с ним соглашался, весело засвистел.
Я сказал с досадой на их глупость:
— Вот врежемся во встречный поезд, тогда уж точно будет бесконечность и вечность…
Янка возразил:
— Встречный пойдет по левой колее, здесь двойной путь.
— В это время не бывает никаких поездов,— сказал Юрка.
Я не стал с ними больше разговаривать, взглянул на Глеба. У него-то ума больше!
Глеб озабоченно дергал бородку.
— Ребята, Гелька прав. Нужен какой-то сигнал. Давайте-ка вывесим фонарь.
Он опять понес на переднюю площадку «сатурн». Янка и Юрка пошли за ним. Я плюнул с досады и остался посреди вагона. В полумраке. Потом взял с ящика маленький фонарик и включил.
Глеб вернулся.
— Гелька… Ты что? Опять обиделся?
— Нет,— сказал я.
— Тогда что?.. Боишься?
— Еще чего!— сказал я.— То есть да, боюсь. Вдруг не вернемся к утру? Дома знаешь что будет!
Глеб положил мне на плечо горячую ладонь. Покачал меня туда-сюда.
— Вы вернетесь, Гелька… Если до полуночи никуда не приедем, все равно двинем назад. До рассвета будете дома.
Эти слова меня слегка успокоили. Правда, я сердито подумал, что если Глебу приспичило отправляться в свою бесконечность, мог бы ехать один. Зачем нас-то с собой тащить? Но это была совсем свинская мысль. Я даже откачнулся, чтобы Глеб ее не угадал. Он не виноват, никого он никуда не тащил, это все Янка придумал. И Янка с Юркой Глеба все равно не оставили бы. А я… я опять остался бы сам по себе?
Да что я, такой трус, что ли?.. Да ни черта я не боюсь! Если я и спорил, то из упрямства. Потому что поехали, меня не спросили.
Ровно гудит вагон, и в гудении этом прорезается струнный голос. Как отголосок Янкиной музыки рельсов! Как я мог забыть? Ведь совсем недавно я хотел мчаться в дальние дали, открывать какие-то тайны!..
Вот и хорошо, что едем. И что не знаем, чем это кончится, тоже хорошо! Должны же быть в жизни приключения!
Одно только портит мне радость: Юрка и Янка опять ушли вдвоем, не позвали меня. Но эта горечь — уже несильная и привычная, как боль от разбитого утром локтя.
— Глеб,— сказал я,— ты за меня не тревожься, я сам знаю, что такое дальняя дорога.
Он еще раз качнул меня за плечо — хорошо так, будто молча сказал спасибо. И в это время зашелестели вокруг листы.
Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.
Мы кинулись собирать их…
К счастью, не улетел ни один лист.
— Ну, все,— сказал Глеб, когда была собрана растрепанная стопа.— Вот… Слушай, Гелька, я тут еще кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?
— Ты их тоже в двух экземплярах печатал?
— Конечно.
— Тогда дай,— сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко.— Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…
Глеб на секунду прижал меня своей пятерней к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась, как живая, Еремина куртка. Глеб снял ее, сунул свернутые листы во внутренний карман.
— Вместе с курткой и заберешь.
— Я сразу, чтобы не забыть…
Куртку я накинул на плечи. Она была большущая— обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Еремой— теплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерема! Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?
И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!
— Глеб!
— Что, Гелька?
— Нет… ничего.
Поздно. Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею право?
Глеб отошел от меня. Наверно, подумал: «Гелька загрустил о Ереме, а грустить лучше в одиночку». Я сел в проеме боковой двери, свесил наружу ноги. Теплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем черным. Звезды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.
Недалеко от линии тоже светились огоньки— фонари и окна какого-то поселка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звезды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звезды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.
И я перестал думать о звездах.
Потому что подошел Юрка.
Фонарик лежал рядом со мной и светил вверх, на Юрку. Юрка стоял в метре от меня и почему-то опять казался похожим на страусенка Антона из мультфильма.
— Ты чего? — спросил я.
— На площадке сесть негде. А за день-то натопался…
Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел на небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дергал, дергал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.
— С ума сошел? — спросил я.
— Не-а…
— Влетит,— сказал я.
— С чего? Эту форму нам насовсем подарили.
— А завтра как будешь без лампаса?
Юрка оторвал галун с другого бока.
— Никак. Я оттуда ушел.
Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.
— Почему ушел? — изумился я.
— А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Вредная такая, голос — будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!..» Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху— палочку, ту, что осталась. И пошел…
Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про все: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали; и про Клоуна.
— Юрка! Та палочка… тут вот что…
— Да не в палочке дело! Все не так.
— Что не так?! — в сердцах спросил я.— Будешь ты меня слушать?
— Ну, валяй…
«Валяй? Не скажу я тебе ничего!» И я сказал о другом, с досадой и ехидцей:
— Что-то я не пойму. Стоило ли записываться в барабанщики, чтобы уйти вот так…— Я чуть не сказал «так бесславно».
— А чего ж…
Я заметил, что Юрка улыбнулся.
— Там было хорошо. Пока не пришла эта… мадам фельдфебель… Знаешь, Гелька, что-то есть в этих маршах. Когда все вместе… А самое главное — в том, что я выяснил один вопрос.
— Какой?
Юрка молчал. А что молчать? Начал, так говори. Янке-то небось уже все рассказал…Кстати, где Янка? А, вон они на площадке с Глебом. О чем-то говорят, бойко так…. А теплый ветер все летит навстречу, и вагон гудит басовой струной… И я уже думать забыл, как это странно: вагон без тепловоза, мчимся неизвестно куда… Кажется теперь, что в обычном дачном поезде едем. Не страшно нисколько. Разве так ездят в бесконечность?
Только одно удивительно: звезды продолжают лететь назад и закат почему-то стал ярче, будто мы догоняем его в пассажирской ракете.
А сколько времени мы едем? Я взглянул на часы.
Опять стоят, что ли? Вагон свой путь начал ровно в десять, я заметил, а сейчас десять ноль две… Надо спросить у Глеба или у Янки (у Юрки не хочу).
Я собрался вскочить, но Юрка остановил:
— Подожди. Я же не рассказал про свой вопрос…
И я остался сидеть. Смирно-смирно.
Юрка затеребил на груди аксельбант и начал говорить:
— Я в конце мая в Нейск ездил, к матери. Помнишь?.. Как-то раз вижу: она всякие бумаги и открытки перебирает, на меня не глядит. Вдруг со стола карточка упала. Старый такой снимок, даже не цветной. Я поднял, а мать почему-то испугалась.
«Дай сюда!»
«На,— говорю,— а что здесь такого? Посмотреть нельзя?»
На самом деле, что такого? Двор какой-то снят, девчонка тощая и трое пацанов. Маленько на нас похожие. С палками, с саблями деревянными, вроде как мы тогда в мушкетеров играли. А один с барабаном самодельным. Видно, что из бачка, но все как надо сделано, шнуры натянуты… Я спрашиваю:
«Кто это?»
Мать заулыбалась, потом говорит, будто в чем-то признаться решила:
«Это я»,— и на девчонку показывает.
Я даже заморгал: забавно так…
«А ребята эти кто?»
«Ну, кто… Мальчишки с нашего двора. Уж и не помню, как звали».
Странно, да? Вместе играли — и не помнит… Двое рядом с ней стоят, а тот, что с барабаном, чуть в сторонке. Оглянулся на них, голову повернул, будто окликнуть хочет. Локоть чуть отвел, ждет чего-то…
Мать говорит:
«Ну, давай карточку».
«На»,— говорю. Повернулся, протянул ей. И себя в зеркале увидел… Знаешь, Гелька, сходства в лице никакого. Но вот голова повернута, рука откинута… Я сразу и спросил:
«Выходит, ты его с детства знала?»
«Кого?!»
«Отца».
Ну, сперва шум, крик: «Дурак, что ты выдумал, что за бред!..»
Я опять спрашиваю:
«А что, он в ваших играх был барабанщик?»
Она вдруг в слезы и отвечает так… ну, не то что со злостью, а будто болит у нее что-то: «Всю жизнь он был барабанщик…»
«А он где?»
«Господи, откуда я знаю! Кто на Земле может сказать, где он и что с ним?..»
«А почему не может?»
«Отстань! Я тебе раз и навсегда запретила об этом говорить!»
«Он же отец».
«Да не отец он! Он даже не знал, что ты есть на свете!»
И опять в слезы… Тут пришел этот, «зампапаша». Ну, и конец разговору...
Юрка еще раз дернул аксельбант и замолчал.
— Дальше-то что?
— А дальше… Когда в парке меня в барабанщики позвали, я подумал: пойду. Если получится из меня барабанщик, значит, я в отца. Значит, парнишка тот и вправду отец. Ниточка будет…
Я сидел насупившись. Потому что не получился из Юрки барабанщик. Так я и должен ему сказать. Если решусь…
— Я знаю,— сказал Юрка.— Ты думаешь, что я сбежал и бросил ребят.
— Барабанщики не уходят из-за таких пустяков…— пробормотал я.
— Барабанщики не должны подчиняться горластым теткам.
— Спорил бы! Пусть ее прогонят!
Юрка хмыкнул:
— Восстание затевать? Здешние барабанщики не для боя, а для карнавалов… А восстания почти никогда не кончаются победой. Можно только уйти.
— Если вместе. А ты один…
— Я думаю, сегодня вечером ушли многие.
— Откуда ты взял?
— Раз говорю — знаю…
— Все ты знаешь… А вот про палочку, которую потерял…
— Гелька! Юра! — Это Глеб. Он помахал нам из дверей.— Давайте сюда, скорее!
Мы вышли на переднюю площадку. Здесь ветер был плотнее, он бил в лицо и распахивал на мне куртку. Рельсы блестели от фонаря и мчались под вагон. И закат… он правда приближался! Ясный, розово-желтый.
— А левой колеи уже нет! — громко сказал Янка.— Мы мчимся по однопутке!
— Зато справа,— сказал Глеб,— я видел… ребята, честное слово! Я видел огни и газовый факел завода «Богатырь»!
Справа за черными летящими кустами замелькала и побежала навстречу нам цепочка желтых квадратов. Поезд! Он промчался в сотне метров от нас.
— Значит, там тоже линия! — сказал Юрка.
— Конечно,— радостно отозвался Глеб.
— Я же говорил — доберемся! — обрадовался Янка.
Я спросил:
— Так что же? Мы едем в бесконечности?
Глеб засмеялся:
— Не знаю. Я сказал:
— У меня часы встали. Сколько сейчас? Глеб и Янка разом глянули на циферблаты.
— Десять ноль три.
— Да вы что? Мы едем всего три минуты?
Янка отозвался без всякой тревоги:
— А кто ее знает, эту бесконечность…
Закат сиял впереди, а над ним громоздилась резкая темнота, словно вечернюю зарю придавили черные тучи. Но это были не тучи, потому что в темноте сияли звезды. Они все еще двигались, но уже тише. Линия, которая шла справа от нас, делалась все ближе. Вдоль нее изредка мелькали фонарики. Наконец мы увидели, что рельсы этой линии побежали совсем рядом. Вот-вот пересекутся и сольются с нашими.
— Стрелка! — крикнул Янка. Метнулся в вагон и тут же вернулся. Он держал на ладони ампулу с искоркой.
