Сорок лет тому назад, в сентябре 1920 года, в дом № … по Петергофскому проспекту, где прежде помещалось частное коммерческое училище, прибыло семеро мальчиков для продолжения своего образования, и таким образом родилось новое учебное заведение, нареченное «Петроградским отделом народно-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых». Тогда в моде были подобные трех- и четырехэтажные выражения.
Прибывшие сюда учиться ребята были не простые тринадцатилетние мальчуганы, а беспризорники. И притом не просто беспризорники, а еще и трудновоспитуемые. Так, по крайней мере, значилось в их сопроводительных документах. Новорожденной школе надлежало обучить, перевоспитать этих ребят и направить их на путь истинный.
Как это сделать – никто толком не ведал: ни ученые Петроградского университета и Медицинской академии, ни профессора наших педагогических институтов, ни гороно со всеми своими инспекторами и консультантами. Не знал этого и заведующий этой новорожденной школой.
Не следует представлять себе беспризорников лишь по одному какому-нибудь образцу, на мотив столь популярной тогда жалостливой песенки «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет». Не все они были такими бедными, обиженными судьбой сиротками, молящими о сострадании. Находились и такие, которые вместо «ах, умру я, умру я, похоронят меня» пели и по-иному – «ах, умру я, умру я, расстреляют меня». И не без основания распевали они так.
Беспризорники, присланные в школу им. Достоевского, не принадлежали целиком ни к той, ни к другой из этих категорий. Они стояли выше их обеих, и стоили гораздо больше, но для своего перевоспитания они требовали изрядного количества педагогической энергии.
Беспризорники очень выразительно доказывали, что они не желают быть лишь пассивными объектами чьих-то педагогических воздействий, а хотят сами, активно, «своею собственной рукой» найти свое место в жизни.
Зимой беспризорники, скрепя сердце, отсиживались от холода и голода по детским домам, но наступала весна и они, как вольные и перелетные птицы, разлетались куда глаза глядят – к солнцу, к морю, в привольные степи Украины, в живописные горы Кавказа. Убегали не только сироты из детских домов, но и дети, имевшие родителей, свой дом и кров. И их неудержимо тянула к себе беспризорщина, эта своеобразная Запорожская Сечь тогдашней ребятни.
Дорого приходилось им расплачиваться за это: тысячами гибли они от лишений, болезней и голода, гибли под колесами поездов, гибли морально в шайках воров, где ими пользовались как ловкими подсобниками; гибли как жертвы жестокой эксплуатации со стороны и взрослых, и своих же сверстников, более сильных и удачливых. И в этой беспризорной жизни воровство, всякого рода правонарушения и волчья мораль были для них не преступлениями, а приемами приспособления в борьбе за существование.
Те ребята, которых направляли в школу имени Достоевского, в большинстве случаев принадлежали к этой категории. Они были такими же прошедшими сквозь огонь и воду. Но они были в то же время и детьми, глубоко изувеченными подобными, непосильными для их возраста переживаниями. Травмирована была у них и нервная система. Всё в них – и психика, и нервы, и вся жизненная установка – требовало даже не ремонта, а полной перестройки.
А для этого одинаково не годились ни филантропия сиротских приютов, ни решетки колоний для малолетних преступников. Бессмысленно было искать помощи и у педагогики Запада. Оставалось одно: самим найти надлежащие пути.
